Дорогая, а как целуются бабочки?

Оставалось донести информацию до сведения Ксении Семеновны. Что, казалось бы, проще – набрал номер, и… Не мог! Не то, что видеть – слышать не мог. Колотить начинало. Cел, написал письмо. В ответ – тишина. Пришлось звонить. Она – ни в какую! С места не сдвинусь – буду жить, где жила! – Ну, что ж, -говорю, – тогда через суд. И к вот этим людям, которых мне маклер нашел. Не к тем, что жили у Волги – там хрущеба была, а в хрущебу мне детей вселять не хотелось. А к тем, что жили на этом нашем главном проспекте и чья квартира в точности повторяла нашу.

– Cложности, – говорю, – возникли. Очень прошу, подождите.

А люди попались хорошие. Приятная такая, интеллигентная семья. Преподаватели института культуры. Да и квартира наша им приглянулась. Нет, нашу я им не показывал. Я ж когда уходил – ключи на стол бросил. А с Ксенией Семеновной связываться было невмочь. Да она могла бы и не пустить. Но квартиру я им таки показал. Прямо над нами, то есть в точно такой же квартире Стас с семьей обитал. Парень, c которым мы в Болгарии подружились. Ну, помните, по линии “Спутника” студентом я ездил к нашим братушкам. И были в этой тургруппе ребята из строительного института, ну и один из них этот самый Станислав. На момент, который описываю, уже никакой не студент, а кандидат наук, но по-прежнему мой приятель, и его то квартиру я преподавателям института культуры и показал. И она им настолько глянулась, что они в ответ на просьбу мою “обождать”, сказали:

– Володя, не волнуйтесь – ждать будем сколько нужно.

Ну и началась судебная тяжба.

***

Я, честно скажу, мандражировал. А я хоть и слышал по телевизору, что советский cуд самый из судов гуманный и справедливый, все-таки не рискнул сам свои интересы в этом нашем справедливом суде защищать, а нашел, по рекомендации опять же, адвоката. Разумеется, еврей, очень даже в годах, и, по словам рекомендовавших, асс своего дел: “кого хочешь, разгромит и уничтожит”.

Громить я Семеновну не собирался. И тем более уничтожать. Я хотел лишь получить возможность приобрести для себя несчастные девять метров, причем не посягая ни на сантиметр тех, на которых она жила с сыновьями.

Отстегнул я еврею 125 рэ, а он мне: “ свидетели есть?”. Тогда же закон был, что, если человек больше шести месяцев в квартире не появляется, он не только прописку, но и право на метры утрачивает. Ну и нужно было, чтобы кто-нибудь подтвердил, что я такого права на момент суда не утратил.

Стас Тесленко согласился тут же. Но одного Стаса мало, нужно еще двух. Я – к Григорию Дроздову. Вот этому генералу, а тогда полковнику КГБ, который жил со мной на одной лестничной клетке. Ну и объясняю ситуацию. Ничего, дескать, у детей не отнимаю, больше того: если и квартира на проспекте Ксении Семеновне не глянется, буду дальше искать… А Гриша – мне: «Да, без вопросов, Вов! Конечно, приду на суд! Все будет нормально».

Иду к Науму Капаеву, второму моему соседу по лестничной клетке. Ввожу в курс дела, и тот соглашается свидетельствовать с моей стороны. И вот наступает день разбирательства, и мы стоим с моим евреем возле здания райсуда, и видим: Дроздов движется в нашу сторону. Подходит, и как-то мнется, как-то неловко ему. Но он набирает воздуху и:

– Вов, оставь квартиру детям.

Я оторопел. Но справился и снова стал объяснять, что ничего я у детей не отбираю, что даже если Семеновну не устроит квартира на главном проспекте города, готов искать варианты, и что суд самому мне не в радость, но раз она не хочет по-доброму…

– Володь, – прервал он меня, – оставь квартиру детям. И знаешь, Капаев тоже не придет – не жди.

Сказал, и – на службу: КГБ ж на соседней улице.

Сказать, что я расстроился, это не сказать ничего. Я уже думал и Тесленко не придет. Но Стас не подвел. И мы всей этой нашей троицей двинули к залу суда.

Экс супруга тоже пришла с адвокатом. И ему первому дали слово. И сначала он рассказал суду какой я подонок: бросил женщину с двумя детьми, а теперь пытаюсь отнять у детей право расти в нормальных условиях. А потом развернул ватман, на котором аккуратно – по месяцам – были наклеены извещения почтового отделения, где Семеновна получала алименты. Извещений было ровно восемь, что, по утверждению ее адвоката, свидетельствовало о моем более чем шестимесячном отсутсвии в спорной квартире. Ну, я же дважды в месяц ей деньги посылал. Они и прилепили к каждому месяцу по извещению. Получилось восемь месяцев.

Кстати, адвокат был родным братом начальницы моей бывшей жены. Той самой, через которую я узнал о сопернике. И, как адвокат, этот начальницын брат, проявил себя, объективно говоря, наилучшим образом.

Мой выступил тоже, как мне показалось, неплохо. Довольно внятно и даже с жаром объянил суду, что размен никоим образом не ухудшит положения детей (дальше следовало описание квартиры, в которую я предлагал семье переехать), а затем предъявил квитанции о моих переводах, из которых следовало, что прошло не шесть месяцев, а пять. То есть, оппоненты, мягко говоря, блефуют. Но суд, только что почтительно внимавший ответчикам, в наши доводы вникать, вроде бы, и не хотел. То есть создавалось впечатление, что он загодя определился, какую сторону поддержать. Вызвали Тесленко, который рассказал, как четыре месяца назад заглядывал ко мне на спорную квартиру, и как мы с ним там на кухне пили чай и разговоры разговаривали.

– А вы не обратили внимание: он во время этого вашего чаепития в домашних тапочках был? – поинтересовался судья

– В домашних тапочках он был или нет, – отвечал Стас, – я не помню, но могу вас заверить, что неоднократно видел, как Владимир Петрович выходил из своей квартиры, садился в машину, ехал на службу, а вечером возвращался домой. И оставался там на ночь, поскольку машина всю ночь под окном стояла.

– Что вы на это скажете? – обращался судья к адвокату ответчика, и тот уверял, что ларчик открывается просто: чаепития приходили в то время, когда Владимир Петрович, живя в совсем в другом месте, навещал детей, а машина стояла под окнами по той простой причине, что истец настолько безалаберный человек, что когда у него машина сломалась, он не стал ее ремонтировать, а бросил под окнами, и все эти месяцы она там, бедняжка стояла, и снег ее засыпал.

Я не выдержал и начал возмущаться. В том смысле, что не настолько богат, чтобы позволить гнить под снегом машине стоимостью в 6 тысяч рублей. Но суд моего возмущения не разделил и решил, что я не имею ни малейшего права на оспариваемую квартиру.

– Но вы можете оспорить решение нашего суда в установленные законом сроки, – сообщила Фемида мне в заключении.

– Конечно, оспорю, – пообещал я. – Должна же восторжествовать справедливость. И дествительно мы с этим евреем моим подали кассацию. А через несколько дней у меня была встреча с Денисом.

Поначалу Ксения Семеновна запрещала детям со мною видется, а тут вдруг позволила. И я в субботу забирал Максимку из школы, мы заезжали за Димкой, и ехали куда нибудь развлекаться. В парк или киношку. А тут Димка чего-то приболел, и мы ехали вдвоем – я и Денис. Ехали ко мне на съемную квартиру – мальчишка давно просил меня показать ему, где я живу. Едем, а я гляжу: пацаненок-то смурной. Интересуюсь, естественно.

– Ты что какой грустный, сын? Что случилось?

– Мама сказала, что ты квартиру у нас отбираешь. Отберешь, а нас на снег выкинут. Придет милиционер и все наши вещи в окно побросает. И мы будем на узлах сидеть. Не хочу сидеть на узлах. – И – в слезы.

Я чуть в столб не врезался!

– Господи, Денис! Да что ж ты говоришь такое? Ну что ты меня не знаешь? Ну разве же я могу? Я просто прошу, чтобы вы перехали в точно такую же. И даже лучше. Ну хочешь, я тебе ее покажу.

–А зачем нам туда переезжать?

–Ну иначе, я останусь без крыши. Я ж в чужой сейчас квартире живу. Деньги плачу за эту чужую квартиру большие. Но все равно меня могут из нее в любой момент выкинуть. А мне ведь сорок почти, Денис. Ну разве я не заслужил хотя бы комнаты?

– А мама говорит – в снег, в снег все наши вещи милиционер из окна побросает, и мы будем сидеть на узлах. Я не хочу на узлах сидеть, папа! – и уже не плачет, рыдает.

Остановил я машину, остановил, прижал его к себе.

– Ты мне веришь, Денис?

– Верю.

– Ну вот я даю тебе слово, честное мужское слово, что никаких судов больше не будет. И вы никуда не переедите. Будете жить, как жили. Все, давай вытрем слезы, вот так. Ну? Держи хвост морковкой, сын.

***

Как и обещал Денису, я забрал заявление из облсуда. И чуть ли не на следующий день, мне в районо позвонила Ксения Семеновна.

– Володя, ты не мог бы забрать свои вещи?

– Ну, например?

Начинает перечислять какую-то ерунду вроде моего нижнего белья, тапочек и прочего, и добавляет:

– Моего нового мужа это смущает.

И я понимаю, что только ради этой фразы и был сделан звонок.

– А твоего мужа не смущает, что он спит на моей подушке и укрывается верблюжьим одеялом, подаренным моей матерью? – говорю ей, вешаю трубку и через несколько дней буквально в бухгалтерию роно приходит исполнительный лист: Ксения Семеновна решила похерить наше с ней соглашение и придать гласности наши с ней отношения. Бухгалтер – ко мне: “Тут из суда бумага пришла. Что будем делать?”.

Я говорил уже вам, что ровно половину зарплаты, то есть стольник, ежемесячно посылал Ксении Семеновне. Но коль скоро она конвенцию вероломно нарушила, то и я решил более не проявлять благородства.

– Отчислять ежемесячно 33 процента, – говорю бухгалтерше, и сам себе удивляюсь: чего ради скрывал от родного коллектива обстоятельства личной жизни? Люди не просто не изменили ко мне отношения, часть коллектива, а речь о прекрасной его части, стала относиться ко мне значительно лучше. Я стал необыкновенно популярен, и довольно скоро выяснилось, что дамы, как холостые, так и замужние очень даже не против скрасить мое одинокое, как они считали, существование. Это – раз. Два – меня тут же поставили в очередь на получение жилья. Понятно, что я бы его, это самое жилье, и к пенсии не получил: Горбачев ( а к этому времени уже закончилась череда сановных похорон и к власти пришел Михаил Сергеевич) конечно, уверял, что в двухтысячном году каждый советский человек будет жить в отдельной благоустроенной квартире, но мне как-то в это совсем не верилось. Тем более, что опыт уже был: Хрущев тоже обещал нашему поколению жизнь при коммунизме к восьмидесятому году.

Однако карьера после легализации моего холостятского статуса пошла неожиданно в гору.

Подходит как-то завроно:

– Володь, я вот тут подумал и хочу сделать тебе предложение. Французскую школу потянешь? Директором?

Я Василия Ивановича Чапаева вспомнил.

– Малость, -говорю, – подучиться – смогу и армией командовать.

Ударили, что называется, по рукам, и вдруг он меня вызывает и говорит:

– Не получается. Влезла Сварцевич, а у нее, сам знаешь – заступники в облоно.

C Сарой Сварцевич мы на одном курсе учились, ну только в группах разных. И она тоже работала в нашем роно, только пришла туда на год позже. Баба была амбициозная, и действительно в облоно у нее были высокие покровители. И наш зав всерьез был растроен. Он полагал, что нашей системе критически не достает маскулинизации, и в руководстве одной из самых престижных школ района хотел видеть мужика, причем проверенного. Я счел своим долгом человека утешить:

– Антон Захарович, нехай! Не связывайтесь.

Шеф оценил мою реакцию, и вскоре сделал новое предложение.

– Бери 9-ю. Но коллектив там, прямо скажу: сложный.

***

9-я – это вечерняя сменная школа, или ШРМ – школа рабочей молодежи. Не бог весть что, но надо же и тут с чего-то начинать. Опять же с квартирой, возможно, вопрос скорее решится. Директору хоть что-нибудь да дадут. Ну и я – ему:

– Всюду люди. Поговорим. Объясним. Какие проблемы?

И вот я – директор. Мужиков кроме меня ни души, и – первое педагогическое собрание или попросту – педсовет. Готовила и вела завуч. И так это было долго и муторно! Часа два из пустого в порожнее переливали.

– Нет, думаю, – мы пойдем другим путем. И, протрубив следующий сбор, взял инициативу в свои руки.

– План, – ввожу барышень в курс дела, – такой: я докладываю обстановку, а вы участвуете в прениях по докладу. C одним единственным условием: если имеете конкретное и, что важно, конструктивное предложение. Если такового нет, от участия в прениях попрошу воздержаться.

Полчаса, и мы были друг от друга свободны. И это был первый шаг на пути реформирования вверенного мне учреждения. Первый, но не последний.

Перестройка же! И шла она одновременно по всем жизненно-важным направлениям. Ну и в образовании, разумеется. И это было такое романтичное, если помните, время, когда инициативу не наказывали, а приветствовали, а я человек, как вы, надеюсь, заметили, инициативный. И главное – мне было что сказать. Я ведь в предыдущие годы не только сопротивлялся неблагоприятным обстоятельствам в виде неверных жен и тоталитарного государства. Я еще и в профессии нарабатывал опыт, приумножая знания и совершенствуя навыки и умения. И к моменту назначения уже имел собственную вполне сформировавшуюся педагогическую доктрину. И не имел ничего против того, чтобы доктрина эта овладела массами. И вот она – возможность. Но сначала надо было сформировать коллектив. Нет, педагогов хватало. Не хватало учеников. Их не было вовсе.

Вообще, вечерняя школа – это организм совершенно особый. Ученики самотеком туда редко идут. Приток всякий раз нужно организовывать, чем мы с известным вам уже завучем, а звали ее Ульяна Ивановна, и занялись, начав обходить места скопления потенциальных учеников. Места все были знакомы – наша школа традиционно паслась в СПТУ 54, где готовили швейников и в СПТУ №28, где готовили слесарей и прочих сантехников. И в то, и в другое училище принимали ребят с неполным средним образованием. Ни в том, ни в другом общеобразовательной “кафедры” не было: считалось, что молодежь у нас сознательная и сама будет вечерами бегать в ШРМ. Молодежь же совсем не грело торчать вечерами за школьными партами. Она и в училища то подалась, чтоб за партами не торчать. А установка на всеобщее среднее образование в стране наличиствовала, от директоров училищ требовали процесс контролировать, а при необходимости организовать и возглавить, так что у меня и тени сомнений не было, что переговоры пройдут на ура. И действительно – в 54-м нас приняли как родных, и мы в течение получаса составили договор о взаимовыгодном сотрудничестве. Ну и двинули в 28-е. А директором там был отставник из военных. Внешне, ну вылитая сволочь, что в суворовском прочила мне судьбу уголовника, а потом просила подтянуть по французскому дочку. Но работа – есть работа. Представился, Ульяну Ивановну представил, объясняю цель визита. Формируем, дескать, классы, сколько оставить для ваших ребятишек мест? Cпокойно так говорю. Доброжелательно даже. А он как взовьется! И давай орать.

– Нет бы пойти на завод, агитировать там малограмотных рабочих – вы на СПТУ паразитируете!

– Ульяна Ивановна, – обращаюсь, не меняя тона, к коллеге: встаем и уходим.

Она команду конечно же выполняет, но в коридоре начинает шептать:

– Владимир Петрович, напрасно вы так. Он конечно самодур, но если мы не найдем к нему подход, то не укоплектуем классы и потеряем в зарплате.

– Все будет отлично, Ульяна Ивановна, не волнуйтесь, – утешаю я даму, а она не утешается.

– Вы знаете, как трудно набрать на производстве учеников! И они тебе пообещают прийти на занятия, при начальнике цеха пообещают, и, бывает даже, что и придут 1 сентяря. А второго вы их не обнаружите. Хоть это люди и с семью, и с шестью классами. И хам этот прав: мы только за счет училищ и выживаем.

– А что вы, Ульяна Ивановна, насчет 8-го училища скажете?

Оно ведь значительно ближе к нам, чем 28-е.

– Они все в 4-й школе давно.

– А я все-таки загляну к ним, если не возражаете.

Училище №8 – это швеи, парикмахеры и другие специальности по бытовому обслуживанию населения, а это значит – девчонки, с которыми хлопот значительно меньше, чем с пацанами. И я спиной чувствовал, что выгорит. До 1 сентября почти месяц, и было у меня ощущение, что мы опережаем соперников наших, то есть 4-ю ШРМ.

“Предчувствия его не обманули”. Прихожу к директору 8-ого и вслух удивляюсь: почему они отдают предпочтение четвертой школе, до которой полчаса на трамвае ехать, а не нашей, до которой пешком десять минут и даже не с крейсерской скоростью.

– Ой, – ойкнула директриса, – а разве у вас для нас места есть? До вас был директор, так говорил, что нету. Ну мы и мучились – это ж надо девчонок привезти, потом увезти. А если вы нас берете, то вот вам списки, мы уже подготовили.

Приношу списки в школу, начинаем с Ульяной Ивановой сводить дебет с кредитом – перекомплект! Вместо тысячи – тысяча двести учащихся! Ульяна Ивановна – опять за сердце хвататься. А я говорю: погодите пугаться! Разве мы не можем в две смены работать, да по скользящему графику? Нам что ли денежки не нужны?

Составили, короче, с ней двухсменное расписание, через неделю – стук в дверь. Завуч 28-го cо списками. А я говорю: извините – у меня уже две смены. Минут через сорок является снова. Но не одна, а с этим их самодуром. А тот с порогу:

– Саботируете постановление партии и правительства?!

– Простите, какое?

– О всеобщем среднем образовании!

–А разве не вы? Это ж вы вместо того,чтоб решить вопрос со списками, начали рассказывать нам, какие мы паразиты и как живем за счет ПТУ.

– Я этого так не оставлю! – грозит визитер. И таки не оставил – завгороно вызывает меня на ковер. Казнь публичная – в кабинете заведующий не один. За столом вся головка городского народного образования. Зовут завгороно Тихон Тихонович, и он начинает мне же рассказывать, как я плохо себя веду.

Внутри у меня прям забурлило все. Но я досчитал до десяти, и, взяв таким образом себя в руки, начал излагать свою версию событий. А, изложив, предложил компромисс. Поскольку в школе мест нет, давайте, сказал, вести уроки в аудиториях СПТУ. Готов убедить наших учителей, что сверхурочные необходимы.

– Как на моей территории?! Да эти архаровцы мне все кабинеты разгромят!

– То есть кабинеты вечерней школы вашим архаровцам, значит, громить можно, а аудитории СПТУ нельзя? Ну, во-первых, воспитывать надо воспитанников, а воспитание – это ваша прерогатива. Во-вторых, коль скоро наши учителя будут работать сверхурочно, то почему бы и вашим мастерам не составить им компанию. Директивы партии надо выполнять? Надо! А другого способа нет. Пришлем учителей, привезем учебники. Шкаф -то для книжек, полагаю, у вас найдется?

Оппонент воздуху в легкие набрал, чтобы, значит, опять начать оппонировать, но Тихон Тихонович, только что повествоваший о том, какой я нехороший, встал вдруг на мою сторону. И я с победой возвратился домой. Но предстояло же еще уговорить учителей на допнагрузку. Опасения были: дамы мои из-за этого нашего перекомплекта и так вкалывали дай боже. Но и они восприняли мое предложение с энтузиазмом. Денег же не бывает много. Ну и тот факт, что “гадить” будущие сантехники будут у себя в училище, а не в нашей школе, тоже сыграл свою положительную роль.

Ну и прям груз с души упал, потому что завроно, когда меня трудоустраивал, он же не преувеличивал, говоря, что коллектив непростой. Это оказалось правдой. Бабы бились с друг другом не на жизнь, а на смерть. И по преимуществу за часы. А тут все вот так вот удачно складывалось. И еще одна радость для коллектива моего нечаянная: впервые за годы существования школы, ее директору удалось выбить деньги на приобретение новой мебели. Двадцатый век двигался к своему финалу, а парты были, я так думаю, из начала: c дырками для чернильниц – непроливашек. То есть, люди за ними перьями еще писали. Ну нет, не гусиными конечно, стальными, но перьями. А эти перья на тот момент можно было, пожалуй, только в музее каком-нибудь обнаружить. Как и предназначенные для перьев этих чернильнильницы. Нет, я сам свой путь к свету начинал, таская такую чернильницу в ранце. Но это же когда было.

Короче, что ни день, то какая-нибудь радость. И не только материального свойства. Я же в это примерно время еще и статейку в главной газете области тиснул. Методологическую.

Я уже говорил: сел в директорское кресло не пустой, а с кое-какими идеями. Касались они содержания образования. И как-то так удачно совпало, что образовательная реформа шла ровно в том же направлении. Ну, я и решил ковать железо, пока горячо. Cобрал коллег и говорю:

– Коллеги! Пересмотреть нам надо содержание образования, которое мы нашим подопечным даем. Решительно пересмотреть! Способности у людей разные, наклонности разные, интересы, мы должны это учитывать, и я предлагаю рассредоточить учащийся народ по направлениям. Определить одни классы как гуманитарные, а другие естественно-научные и физико-математические. И скорректировать в этом ключе программы.

Дамочки заверещали: а как же часы!

– Да не потеряете вы в деньгах, уверяю вас. Ну, подсушим математику у гуманитариев, так у математиков ее больше будет за счет того, что там урежем что-нибудь в гуманитарных предметах.

Сидят – переваривают. Минута, другая, и только это я решил, что и тут народ победил, встает одна из народа по фамилии Илевская, биологию вела, и говорит:

– А партия и правительство разрешили?

Возвращаясь к истории вопроса, скажу: меня эта идея о профилизации обучения, еще в суворовском посетила. Когда я формулы по физике на доске по памяти, как стих рисовал, в упор не понимая, что, собственно, такое рисую. Ну и когда мне западный мир открылся во всей своей “загнивающей” красоте, понял я, что верной дорогой шла моя метологическая мысль. На загнивающем Западе, во Франции в частности, детеныша не понуждали зубрить то, к чему не приспособлен был конкретного этого детеныша мозг. И что ни в жизнь ему в жизни не пригодится. И я окончалельно утвердился в этой мысли своей, а мне – про партию и правительство. Ну и чтобы, значит, противница этой моей идеи заткнулась, а коллеблющиеся уверовали в нее окончательно, я статейку и накропал. Накропал и тиснул в органе обкома КПСС, который, ну орган этот, ввиду перестройки местами уже тоже перестроился и стал выделять пол-полосы под дискуссионные материалы. Дискуссионные, повторяю. Но, к счастью, дамы мои были старой закалки, и для них все, что пропечатано было в газете, тем более такой “сурьезной”, сомнению не подлежало, а принималось как руководство к действию. Назвал статейку свою я красиво: “Морская звезда и реформа школы”. При чем, спросите, тут морская звезда? Правильно – морская звезда здесь ни причем. “Причем” здесь ее пищеварение. Вы помните, как оно происходит? Нет? Я тоже не помню. И поверьте мне, большинство выпускников средней школы, которых вынуждали зубрить этот процесс, не помнят тоже.

20 часов, двадцать (!) изучают в школе червей. Все учащиеся без исключения. Спрашивается: зачем? И тем более все? Нет, я понимаю, когда речь идет о паразитах. Чем опасны, как в организм попадают, как с ними вести борьбу. Вот это должен знать каждый. А 20 часов на червей – это, пардон за резкое слово, разврат.

Короче, опубликовали. Правда, переименовав. Банально довольно назвали – “Физики и лирики”, но мне тогда содержание важнее формы было. А содержания газетчики не тронули.

Ну что сказать? Я был героем дня. Газета вышла, а тогда ее практически все выписывали, вообще газеты, потому что читать их тогда было даже интересней, чем жить…Так вот, газета вышла, и едва ли не каждая из дам моих сочла своим долгом зайти ко мне в кабинет и поздравить с публикацией. Даже оппонентка зашла. Ну вот, эта вот училка по биологии. И тоже с поздравлениями, разценив публикацию в органе обкома КПСС как cанкцию.

– А жизнь-то налаживается! – сказал я себе и снял трубку: звонил первый секретарь райкома партии Глеб Миронович Дугов.

– Добрый день, Владимир Петрович. Как поживаете?

– Да вот только с ремонтом закончили.

– Cделали все-таки? Молодец!

Я и сам понимал, что совершил практически подвиг. До перестройки проблема ремонта учебных заведений решалась по свистку. Директор звонил шефам, а это, обычно были крупные предприятия, и те отщипывали от выделенных им Москвой фондов (тогда все ресурсы были централизованы) на нужды подшефных краску и прочее. Горбачев перевел все предприятия на хозрасчет. Предприятия начали копейки считать и с благотворительностью завязали. Надо – покупайте. А какие деньги у школы. Практически никаких. Но я включил связи (за годы инспекторства в районо кое-какие удалось наработать), и косметический ремонт был сделан.

– Молодец, молодец, и статья у вас вышла дельная, – повторял задумчиво секретарь и я понял, что если ремонт наш его и интересует, то в самую последнюю очередь. Как и моя статья.

– У меня к вам дело, Владимир Петрович, – приступил он наконец к тому, ради чего набирал мой номер. У вас историю преподает Новикова… Есть разговор. Приходите в райком в 14:00.