Дорогая, а как целуются бабочки?

– Подонок! – орала она в ответ. – Я отдала тебе жизнь, а ты ее исковеркал!

– Я?! Тебе?

Выгреб из кармана ключи, размахнулся и… Еще чуток и я швырнул бы всей этой связкой ей прямо в лицо, но с улицы посигналил УАЗик. Водитель бы сигналить конечно не стал. Мальчишки, видимо. Но это меня спасло. Если бы я бросил в лицо ей связку ключей, то синяком бы дело не обошлось. Но УАЗ просигналил, и я бросил ключи на стол.

Я швырнул связку на стол и прохрипел, что ноги моей больше в этом доме не будет.

От нашего города до деревни Началово около часа езды. Но я не помню дороги. И как размещались не помню. Помню только мелкий противный озноб, хотя стояла жара. Озноб, а потом сон, в который я провалился как в пропасть. Но слава богу, работа у начальника лагеря была и было этой работы много.

***

Cмена районного трудового лагеря – это пятьсот человек, и все, кроме двоих моих, старшеклассники. Девятый, десятый класс. А это значит романы. И не только наших с нашими. Но и наших с деревенскими. И как вечерняя линейка – то пацана нет, то девицы. Находили, впрочем, довольно быстро. А тут: и лагерь прочесали, и окрестности – нет. Ужин -нет, отбой – нет. А водила вдрыбаган пьяный. Ну что делать? Сажусь за баранку УАЗика и – в деревню. Вдоль и поперек прочесал – нету. Может, к маме с папой сбежала. Поднимаю толмуд с реквизитами – нет телефона у мамы с папой. Мчусь в город. На пол-пути понимаю, что ход неверный – надо прежде участкового в известность поставить. Возвращаюсь в лагерь, чтоб в ментуру звонить, воспитатели навстречу бегут:

– Владимир Петрович, не надо в город! Не надо!

Нашлась. Cидела, оказывается, в подсолнухах c каким-то местным.

У-ф! То есть до утра -у-ф! а утром опять как в колесе белка. Их же всех надо

накормить. И обеспечить фронт работ (обычно речь о прополке шла). И культурным досугом. Ну и мои внимания требовали. Старший еще более – менее самостоятелен – десятый год. А младшему – три. А тут еще жара… То есть, заезжали то мы были даже и заморозки. Из последних. А потом началась жара. И в тот год она была какой-то особенно изнурительной. Ниже 37 -ми столбик термометра не опускался. И при этом не искупаешься. То есть, озерцо то было неподалеку. Но эпидимиологи категорически запретели купаться там, и дети изнывали. И бегали, несмотря на запрет, на это самое озеро. И мы их ловили. Хлопот, короче, хватало. Но я был рад – потому что так выматывался, что даже как-то и забыл о существовании этой моей, с позволения сказать, супруги. И вдруг… Вдруг приезжает.

Ну, повод- то , был конечно – навестить ребятишек. Ну и вот она тут. Как всегда расфуфыренная, но в руках аж две, набитые продуктами, сумки, что для мадам, вообще говоря, не характерно. Я даже присвистнул, когда увидел ее с этими самыми сумками у ворот нашего лагеря. Неужели рейсовым приехала? До Началово же ходил автобус. Рейса два что ли делал в день. Но от Началово же надо было еще до лагеря дойти, а это километра полтора-два.

Никаких вопросов, впрочем, не задавал. Она всякой всячины навезла. Печений, варений, ягод. Проводил в комнату административного блока, где мы вместе с мальчишками ночевали, позвал их мальчишек – они мяч на спортплощадке гоняли… Позвал, и мешать общению не стал – вышел. “Карагеза своего, – думаю, – подгоню. Надо же будет отвезти принцессу к автобусу”.

Минут через двадцать смотрю – пацаны из корпуса выходят. Вернулся. Она уже собралась, но чувствую – будет разговор.

– И что, – спрашивает, – что делать будем?

– А ты что предлагаешь?

– Жить, как жили.

– Ну ты, Ксения Семеновна, даешь! Кувыркалась там месяц черти с кем, а теперь себя мне предлагаешь?

Не выйдет.

– Расходимся?

– Как в Африке слоны.

– Это твое последнее слово?

– Cамое, что ни наесть.

– Ну, как знаешь! – cумку на руку повесила и – на улицу. Я – за ней. C детьми попрощалась, я дверцу машины распахнул, а она будто не замечает – чешет мимо.

У меня уже другая была. Машина. Cтарую продал, новую взял – у отца подошла очередь. Тогда же на все очередь была. Ну и на машины тоже. Годами стояли. На этот раз взял четверку. Назвал «Карагезом». Лошадь у Казбича из “Беллы” Лермонтова. Темно – синяя такая тачка. Мне показалось, что Карагез самое то.

– Cадись, – говорю.

– После того, что ты мне наговорил?!

– Ну, садись! Лагерь же смотрит. К директору жена приехала, а в машину не садится.

– Нет.

Ну и пошла ты…, – думаю, и тут меня осенило. Она же никакая не декабристка, чтобы черти куда на перекладных пилить. Наверняка этот Богданов на большаке ее ждет. Дверью – хлоп и пулей за ворота. Подлетаю к трассе: точно! Стоит у обочины “копейка” , ну только такая , с кузовом, и цвет его – желтый. Я – по газам и – на таран. Лечу прямо в лоб, и мысль одна: а, катись все к такой – то матери.

***

Я не видел, как он из копейки этой своей сиганул. Я вообще ничего не видел, не слышал, и не чувствовал. И не помню, как затормозил. Но затормозил. Сантиметрах в пятнадцати. Богданов уже был на обочине. Стоял на обочине, и его мелко – мелко трясло. Я вылез. Вылез, подошел к нему:

– Здравствуй, Артем.

Медленно шел, не торопясь, и пока шел, думал, что врежу.

– Дурак ты, Артем, – сказал я ему, сел в машину, развернулся с визгом и обратно – в лагерь.

Гляжу, а навстречу она бежит. И меня опять накрывает. Вот этой страшной волной. И опять свирепею, и жму на газ и мчусь теперь на нее, и понимаю, что раздавлю, но в метрах двадцати, сворачиваю. Влетаю, не снижая скорости, в лагерь, и сижу за рулем и не понимаю, как выберусь и дойду до комнаты – силы как будто в песок ушли. Но выбрался и дошел. Точнее – доплелся. Доплелся, упал на койку, прошу Дениса:

– Cын, позови врача.

Пришла. Пощупала пульс, налила с полстакана, наверное, валерьянки, таблеток каких-то дала. И где-то с час я отлеживался.

– Ты из-за мамы? – спросил вдруг Денис. Что я мог ему сказать? Впрочем, он и сам все понимал, как мне кажется.

***

Под конец смены меня скрутило. Боли, страшные, невыносимые боли в желудке. Звоню Лешке Чену. Мы с ним с кадетского дружим, а он – хирург. Звоню, Леша – мне:

“А у тебя когда болит: до или после еды?” – Да после еды, вроде, полегче”. – Приезжай. Вот прямо сейчас!– Да не могу я прямо сейчас: мне смену сдавать – три дня осталось. – Никаких три дня! Жду.

Растолкал водилу (он днем прикорнуть любил), погнали в клинику. Чен меня на вахте встречает:

– Вов, у тебя язва. А знаешь, почему я тебя вытащил? У меня последняя упаковка оксиферискарбона. Препарат французский – ровно на курс инъекций. Если я сейчас его тебе не пропишу, завтра упаковка эта уйдет – я, как и ты, сдаю смену.

– Да не могу я у вас тут лежать. Мне лагерь передавать…

– А никто тебя лежать и не заставляет. Оформим, уколем, и дуй в свое Началово. Cдашь лагерь – вернешься. Вот твоя койка – она тебя будет ждать. А на уколы будешь каждый день приезжать.

Пошли мы с ним в ординаторскую, он расписал мне лечение, еще и транквилизаторов кучу включив. Мне систему прокапали, вернулся я лагерь, и хоть глотал все, что дружок прописал, желудок все равно разрывало от боли. Но сдать лагерь надо? И я кувыркался, на стенку лез, но сдавал. Три дня. На четвертый приезжаю к Чену, он ведет меня кишку глотать и точно – язва. Язва двенадцатиперстной кишки. Лежу и думаю: приплыл, боец. Сорока нет, а уже инвалид. Что же это за жизнь, гребанная, что ухайдокала так пацана!

19 дней я у Леши валялся, и он таки меня вытащил. Вот этот дружок мой, да мама, что носила мне бульоны и каши. По три раза на дню приходила. В больницах то наших советских, сами знаете, какая “писча”. Хорошо, хоть больница недалеко от родительского дома. Мама, отец. Больше ко мне не приходил никто. К койке я, впрочем, привязан не был. И, выбрав день, подал заявление на развод.

Подал, и 31 июля 1985 года нас развели. Я достал с антресолей чемоданы, из тех кондовых, которыми вез шмотье из Алжира, и, покидав в один рубашки с брюками, а в другой – книжки, отчалил из дома, где заработал язву двенадцатиперстной кишки. Погрузил эти жалкие свои пожитки на Карагеза и отправился к родителям. У гастронома, впрочем, тормознул. Тормознул, взял бутылку шампанского, и, заведя Карагеза в стойло (гараж, если помните, стоял у родителей во дворе) и прикрыв дверь, откупорил. Откупорил, налил в стакан:

– Ну, Володя, с новой жизнью тебя!

Дуванул. Пузьрьки углекислого газа двинули по сосудам – чувствую: полегчало. Налил еще стакан, гляжу: дверь открывается. Батя.

Они, конечно, знали, что у нас раздрай. И мама знала, и отец. Но в душу не лезли.

– Па, а я развелся. Вот отмечаю.

А он вдруг мне: – Ну и правильно!

И мне уже совсем стало хорошо. И мы пришли домой, я сообщил матери, что развелся.

– А я знала, что так и будет, – спокойно сказала она. – Я поняла это еще на вокзале, когда мы вас из Алжира встречали. Ну, когда ты таскал вот эти тюки по жаре, а она прохаживалась по перону с сумочкой. Высокосветскую даму изображала.

– Все, ма, баста! Никаких браков больше!

***

– Никаких браков, – сказал я матери. Но вскоре выяснилось, что хотя я язву в катаклизме семейном заработал, и стойкое отвращение к этой самой семейной жизни приобрел, но интереса к сексу не потерял. C другой стороны, теория стакана воды меня не очень устраивала. Отношений хотелось легких и непринужденных, но здоровых и стабильных. Но как понять, какого разряда будут отношения. Я изобрел метод. И название придумал красивое – «метод белого теплохода». Получалось, что-то вроде испытаний на совместимость космонавтов в барокамере. Опишу на конкретном примере.

Итак, я свободен, ну то есть абсолютно, и знакомлюсь на вечеринке у друзей с одной девчонкой. И пусть она у нас будет Татьяной. Татьяна, ты тогда моложе и лучше качеством была. Я, впрочем, тоже. Ну и …

– А знаешь, какая у меня идея? – спросил я, оторвавшись от ее губ. – А не прокатиться ли нам с тобой до города -героя Волгограда? На белом теплоходе? Двое суток – туда, двое суток – обратно…

– На белом? До Волгограда? С тобой? – глазенки у девушки загорелись.

Белый теплоход – идеальные условия для теста на совместимость. Палубы обойдешь за пол-часа. Ну, сходишь в ресторан – позавтракать, пообедать, поужинать. Ну, предашься любви. Раз, другой, третий. Дальше что? Нет, если окажется, что вы друг другу интересны не только как любовники, но и как, пардон, за высокий штиль, личности, то и занятия найдутся, и, чем бы вы не занялись, вам будет комфортно друг с другом. В данном случае, мы не просто ментально не совпадали. Обнаружилось, что мы антогонисты. Что бы я не сказал, девушка утверждала обратное, причем с энтузиазмом, достойным лучшего применения. И, когда мы плыли туда, я еще как-то все эти, мягко говоря, нестыковки переносил, тем более, что секс, красоты за бортом и экскурсия на Мамаев курган. Но два дня обратной дороги были для меня мукой. И я чуть ли не на мостик капитанский сбежал от своей спутницы, и смотрел, когда ж, наконец, появятся очертания родимого города. Наконец, причалили. Испытывал острое желание расстаться с девушкой прямо в порту. Но поступил по-джентьменски. Довез на такси до дома и даже пообещал позвонить: прощаясь, девушка поинтересовалась, когда мы увидимся. Конечно же, никаких звонков. Она, впрочем, тоже не очень долго мне досаждала. Позвонила раз, позвонила два, а потом, видимо, до нее дошло, что все мои “ обстоятельства”, препятствующие встрече, не более чем отговорки.

Роман утух, так фактически, и не разгоревшись. И теперь всякий раз, желая проверить – подходит мне девушка для долгосрочных отношений или нет, я сажал ее на белый теплоход и вез в город – герой. Проверки не выдержила ни одна. Но меня это не смущало – город наш богат, на хорошеньких женщин, испытывающих дефицит физической близости. А в моем случае для этой близости было все необходимое. Музыка, вино, фрукты и койка, в изолированной холостяцкой квартире. Квартира была съемной, и это единственное, что меня напрягало, возвращая время от времени в драматичное прошлое.

Я ругал себя последними словами, когда поддался уговорам бывшей, и пустил под откос (мебель, ремонты) деньги, заработанные в Сахаре и отложенные на кооператив.

Я хотел ее сразу взять. Квартиру, кооперативную. Ну чтобы не зависить от Ксении Семеновны и ее семейки. А мне сказали – в очередь. Взбесило меня это, помню, ужасно. Я ж не просил у отечества халявной крыши над головой. Я хотел квартиру у этого нашего гребанного государства купить. И это не только было на пользу мне. От этого была отечественной экономике польза, поскольку способствовало развитию строительной индустрии. Нет – в очередь. А стояли у нас в таких очередях годами. В этих очередях стояли за коврами, холодилдьниками, автомобилями, ну и вот за правом вступить в жилищный кооператив. Почему они не хотели развить это дело так, чтобы не было никаких очередей? Я понять не мог, хотя и учил всякие политэкономии. Короче, я плюнул, и супруга очень быстро нашла применение всем этим моим деньгам. Деньги исчезли. А когда исчезла семья, мне стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Мне было почти сорок, а у меня не было крыши над головой. Родительская квартира не в счет: там кроме родителей, брат и племянник. Так что пришлось снимать. Как это сказывалось на моем бюджете? Конечно же, отрицательно. Я же еще и алименты платил. И значительно больше, чем должен был платить по суду. Не тридцать три процента, а пятьдесят. Я отдавал бывшей своей жене ровно половину тех денег, которые получал в районо. Часть с аванса посылал, остальное – с расчета. Cтрого. Два раза в месяц. Просьба к бывшей супруге была одна – никаких исполнительных листов. Ну не хотел я вводить коллег в обстоятельства личной жизни. А обстоятельства начали потихоньку меняться.

***

Нет, тогда я еще не подозревал, что встреча в главном парке нашего города как-то особенно скажется на моей судьбе. Встреча как встреча. У меня таких встреч к тому времени было уже довольно. Но, повторюсь, на тот момент, ни одна не трансформировалась, в легкие, но долгосрочные отношения. И я был, что называется, в поиске.

И вот 1 сентября. Начало учебного года, и вся страна отмечает День знаний. Ну и у нас в городе – повсюду праздничные линейки, концерты юных артистов, выступленья спортсменов и прочие мероприятия, а в главном городском парке – главные гулянья, если так можно выразиться, для школьников. Ну и меня посылают наблюдателем от роно.

Школы по всему парку стоянки свои разбили, и каждая изощрялась, рекламируя себя и развлекая прохожих. А парк у нас неплохой, да и погода отличная, и поручение мне не в тягость, а с точностью до наоборот. Ну и хожу я от одной школьной стоянки к другой, и, наконец, подгребаю еще к одной школе нашего района. Cмотрю: девушка, лет двадцати пяти. Забавная, как дружок мой Саня выражается, и смышленая. Организовала импровизированную игротеку и вместе со школьниками резвится. И так это у нее мило получается, что я невольно залюбовался. И чем дольше на нее смотрел, тем больше она мне нравилась. Ну и в конце – концов решил познакомиться, тем более что имел на это не только моральное, но профессиональное право. Подошел, представился.

Оказалась коллегой. Более того: третьим в этой школе человеком. Заместитель директора по воспитательной работе, а зовут Надежда. И голос такой, знаете, ну будто гладят тебя. И вообще такой добротой от нее веет, что так бы стоял, и стоял рядом, но… Надо же и другие учебные заведения проинспектировать. Пожал девушке руку, иду и думаю: сведет судьба. И, правда. Двух недель не прошло – слет юных туристов на 154 километре от нашего города , и меня назначают старшим. Место – курортное, а тут еще она, Надежда моя, во главе делегации своей школы. И тоже глаза засветились, едва меня в толпе различила. Обменялись незначительными какими-то фразами, но вечером… Вечером был костер, мы сидели рядом, и я взял ее руку в свою, а рука и не сопротивлялась. Напротив – поуютней в моей руке устроилась. И так мы сидели весь вечер: рука в руке.

– Ну вот и дружба у нас начинается, – с чувством глубокого удовлетворения подумал я. Турслет закончился, а дружба продолжилась, и чем дальше, тем больше симпатичных мне черт я в этой новой своей подруге обнаруживал. Ну, скажем, приходит она ко мне в гости. А я по-прежнему не имел собственной крыши над головой, но на тот момент мне, как Шарик булгаковский говорил, свезло. Одна моя знакомая уехала с мужем своим во Вьетнам чего – то строить в порядке помощи молодой социалистической демократии ( муж у нее строитель был), а квартиру свою мне на хранение передала. Плати, говорит, коммуналку, корми и выгуливай нашу собаку ( на братьев наших меньших мне тоже, как видите,постоянно везет) и живи вплоть до нашего возвращения, а вернемся мы через год – не раньше.

Квартира была на рабочей окраине, а значит у черта на куличиках, но у меня ж тачка, а пробок в те времена никаких , потому как легковушки в стране – не средство передвижения, а роскошь. Опять же район, хоть и спальный, но отличался какой-то ненашинской чистотой, да и квартира вполне себе благоустроенная, и что самое главное – никаких соседей. Изолированное у моей приятельницы было жилье. Но – собака! То есть, размеры меня устраивали: колли, больше того – щенок. Но был у этого плюса и минус. Как и все дети, мой подопечный, не в состоянии был терпеть нужду, и к моему приходу, а возвращался я не раньше шести, устраивал из квартиры клозет. А меня же девушки периодически навещали. Точнее – я их с собой привозил. Так вот, ни одна, ни одна не кинулась наводить чистоту. Они даже не присоединялись ко мне, когда я брался вытирать многочисленные лужи и убирать прочие отходы жизнедеятельности хозяйской собаки. Надежда же сразу пошла в ванную, взяла там тряку, ведро, и мгновенно все убрала. Это, как вы понимаете, меня еще больше к ней расположило, но никаких мыслей о женитьбе. У меня. У Надежды конечно же были совсем другие мысли на этот счет, и девушку можно было понять. Нет, любовь имела место быть. Я это чувствовал. Я понимал, что подруга стремится ко мне не только телом, но и душой. Но пребывает в поре, когда вопрос о создании семьи, уже в разряде первостепенных. Девушке пора было становиться матерью. И, начиная строить со мной отношения, она конечно же рассчитывала на то, что в конце концов отношения эти будут известным образом скреплены. Я это все понимал, и, будь моложе и лучше качеством, не стал бы вводить девушку в заблуждение и попытался бы ей объяснить, в деликатной форме, конечно, что она на мой счет заблуждается: Мендельсон вычеркнут из списка моих любимых авторов. Но я уже был не тем рыцарем, что десятилетним мальчонкой дежурил у окна в надежде увидеть свою любимую. И не тем двадцатилетним юношей, что рисковал будущностью, мчась на свидания с очаровательной и пылкой француженкой. Я был другим. И не собираясь жениться на Надежде, я и расставаться не собирался с нею. Она меня категорически устраивала. Устраивала во всех смыслах и по всем параметрам. Но исключительно как любовница. Цинично? А вы бы хотели, чтобы я после всех этих предательств, череды катастроф, в которых потерял не только все, что мне было дорого, потерял смысл жизни, продолжал являть благородство? Нет, образ прекрасной дамы померк, и встреть я сейчас Катрин, думаю, даже она не нашла бы во мне того, кому дарила поцелуи бабочек.

В начале девяностых в нашем тогда уже российском (советский союз благополучно распался) прокате шел фильм. Я его не видел, но до сих пор помню название – “Воспитание жестокости у женщин и собак”. Я не женщина и не собака, но вся моя жизнь – это ничто иное как воспитание во мне жестокости. И если бы я решил когда – нибудь написать книжку про эту свою жизнь, то только так бы ее и назвал “Воспитание жестокости”. И бабы были бы первыми в списке этих моих воспитателей.

***

– Володя, извини, но я возвращаюсь.

Хозяйка. Квартиры. Та, самая, которая отчалила во Вьетнам и вернуться обещала не ранее, как через год. Но не прошло и трех месяцев, как в этой моей, точнее – ее квартире раздался звонок, и мне сообщили, в деликатной впрочем, форме, чтоб я выметался. Не вынесла влажности индокитайских субтропиков и, оставив мужа зарабатывать валюту, вернулась на Родину. Возвращалась через Москву, оттуда и звонила, сообщив, что вечером садится на поезд, а это значило, что на сборы мне отпущено не более суток. Я собрался за тридцать минут и, погрузив кондовый свой чемоданчик в багажник, сел за руль своего мустанга и призадумался.

Нет, понятное дело, что у родителей перекантуюсь с неделю, но дальше надо было искать приют, и это, скорее всего, будет опять коммуналка. Да и перспектива до конца дней своих скитаться по чужим углам совсем уже меня не радовала. Нужно было как-то иначе решать вопрос, и я таки нашел, приемлемое, как мне казалось решение. Точнее мне его подсказали умные и предприимчивые люди, которых очень не любило и всячески преследовало советское государство, притом что они помогали ему, государству, решать наиострейший квартирный вопрос.

Нет, никаких риелторов в СССР тогда не было. А маклеры были. Их называли черными, но не потому, что они решали квартирные проблемы одних граждан за счет, а то и ценою жизни других, и имели с этой рискованной операции сверхприбыли. А потому что посредничество в Советском Союзе, любого рода посредничество было вне закона. Не было, впрочем, и рынка. В том числе квартирного. Квартиры давало и изредка, через кооператив, продавало государство. И всякое свободное волеизъявление в этом вопросе считалось преступлением. Поскольку же удовлетворить всех нуждающихся государство не могло, граждане решали проблему самостоятельно, прибегая к схемам, разработанным этими самыми маклерами. Они сильно рисковали, эти маклеры, потому что в любой момент могли угодить за решетку по статье “нетрудовые доходы”. Но рисковали. Все схемы, которые они предлагали, строились на обмене. То есть вариант «район на район» или «трехкомнатная на две однокомнатных», можно было подобрать самостоятельно. Но многоходовые комбинации, а именно такие ввиду дефицита жилья, чаще и имели место, без воротил этого теневого бизнеса осуществить было сложно. Ну и когда я по протекции (они ж шифровались все) обратился к одному такому воротиле, он мне пояснил, что хоть никакого рынка жилья у нас нет, жилье купить можно, и минуя систему кооперативного строительства.

– Что мы имеем – поинтересовался маклер, который в свободное от подпольного бизнеса время протирал штаны в неком НИИ, где лет, наверное, двадцать числился младшим научным сотрудником.

– В том то и дело, что мы не имеем ничего, – развел я руками- но очень надо.

– Так не бывает, чтоб ничего – не поверил мне воротила и потребовал описать недвижимость, которой владеют мои ближайшие родственники. Описание, как вы понимаете, не заняло у меня много времени.

– Родительскую отметаем – слишком густо населена: папа, мама, брат, да еще племянник. Нет, обмен в нашу пользу в принципе и тут может быть, но конструкция окажется излишне витиеватой, а излишества вредны не только в архитектуре.

– Но я не собираюсь ухудшать жилищные условия моих детей.

– А вы их и не ухудшите. Они передут, но в точно такие же метры, и район мы им подберем не хуже, а, может быть, даже и лучше того, в котором они имеют удовольствие проживать в настоящий момент, – заверил меня мой ученый – маклер. И, действительно, через неделю я имел два абсолютно беспроигрышных, как мне тогда показалось, варианта. И обоих случаях речь шла об обмене двушки на двушку и комнату, но с доплатой, равной рыночной (условно рыночной, потому что, как я уже говорил, никакого официального рынка жилья в отечестве нашем не было) стоимости этой самой комнаты. Как у продавцов оказался излишек жилья? В точности сказать не могу, но ситуация не такая уж и редкая. Люди имеют свойство умирать, заблаговременно прописывая на своих метрах роственников, либо сходятся и начинают жить в какой-то одной квартире, а вторую либо сдают (cдавать в наем излишки в СССР разрешалось), либо обменивают на деньги.

Все алжирские деньги, как я уже говорил, бывшей супругой моей были профуканы. Но батя мой имел сбережения и очень хотел мне помочь. И я от его помощи не отказывался.

В обоих случаях комнатенки, которые предназначались мне, были девятиметровыми, составляли часть коммунальных квартир, и это окраина, но у меня же не было вообще ничего. А с этим можно было работать. При благоприятной финансовой обстановке можно было продолжить операцию с недвижимостью и обменять, опять же с доплатой, комнату в коммуналке на изолированную квартиру. Короче, меня устраивали оба варианта. И я был уверен, что они и экс-супругу мою устроят. Обе двушки, которые предложил маклер, располагались в том же самом районе, где жила моя бывшая семья. Более того, на соседних улицах. Одна прямо у Волги- окна на реку выходили. А вторая – на главном проспекте города и планировкой и метражом буквально повторяла квартиру, в которой и я когда то имел счастье, точнее несчастье жить.