Нина. Книга 1. Проклятый дар

Тем не менее, Йокин не переставал убеждать себя в том, что каждому из таких, как она, необходимо выговориться. Рано или поздно они принимали нового доктора и посвящали его в тайны своих блуждающих душ. Тяжело сдерживать безумие внутри себя, тяжело бороться с ним в одиночку. И Йокин потрясающе справлялся с доверчивостью пациентов, становясь их союзником в этой нелегкой борьбе.

– Ты находишься здесь уже долгое время, – продолжал Йокин. – Наверное, знаешь каждый уголок лечебницы.

Молчание.

– Ты ощущаешь себя как дома?

Взгляд Нины оторвался от окна и медленно перевелся на доктора. Необычайно светлые серые глаза Нины вперились в Йокина безо всякого смущения. И вроде он всегда готов к подобной реакции от пациента, они часто разглядывают его в попытке смутить своей наглостью, продемонстрировать бесстрашие. Но этот раз был каким-то особенным. Йокин почти физически ощущал ее взгляд, даже почувствовал, как что-то живое закопошилось в мозгу и приподняло волосы на макушке. Он вдруг вспомнил о своем рыбацком домике, где проводил отпуск в одиночестве. Выпускной школьный бал, на котором впервые поцеловал девушку. Он даже учуял запах подгоревших этим утром гренок на его кухне. А вот он выступает перед ректоратом университета и злится на собственные трясущиеся от страха руки. Он сидит за столиком уличного кафе и пишет свой телефонный номер для официантки, которая даже не удосужилась взглянуть на салфетку, прежде чем выбросила ее. Он идет в полуночный магазин, где продавец приветствует постоянного покупателя и уже достает из-за прилавка стандартный набор: бутылку виски и пакет семечек.

Стоп! Что это?

Зорий внезапно осекся и понял, что странным образом отвлекся от сеанса. Кутерьма из воспоминаний, сменяющих друг друга с быстротой миллисекунд, вывела из кабинета и отправила в путешествие по его прошлому. Как это получилось? Видимо, в последнее время навалилось слишком много работы, и вот результат – рассеянность прямо на рабочем месте. Йокин встряхнул головой, поругав себя за непрофессионализм, и прервал затянувшееся молчание.

– Я же напротив, совсем новичок здесь. Наверняка, ты смогла бы устроить мне интересную экскурсию, – говорил доктор, как ни в чем не бывало. – Может, знаешь какие-нибудь интересные места или истории?

«Истории? – думает Нина. – Я их знаю тысячи… спроси меня о том мужчине, что продал тебе этот идиотский зеленый галстук…»

– Вскоре я начну практиковать новый метод лечения, – говорил Йокин, – это гипноз. Ты ведь знаешь, что такое гипноз? Я надеюсь, что он поможет нам с тобой победить твой недуг, – Йокин дружески улыбнулся.

«Как же вы все слепы,– думает Нина,– я здорова… Я всегда была здорова».

***

После трагедии представительница социальной службы консультировалась с врачами, наблюдавшими Нину, и решение было принято единогласно – ввиду специфической болезни ребенок направляется в детскую психиатрическую лечебницу.

Нина отлично помнит тот день, когда ее привезли сюда. Стоял сильный ливень. Порывы ветра яростно трепали высокие деревья, небеса грозно рокотали, и вскоре начался град, стреляющий льдинками по окнам. Он словно предвещал начало какого-то ужаса. Вроде это было раннее утро, а может и поздний вечер. Если честно, в тот момент невозможно было понять время дня, настолько темно было вокруг. На фоне черного неба, разрезаемого яркими вспышками молний, старинное главное здание лечебницы казалось местом обитания чудовищ.

Незнакомцы в костюмах, сопровождавшие ее из детской больницы, сменились новыми незнакомцами в белых халатах. Одна из них – толстая женщина, от которой плохо пахло – взяла Нину за руку и повела по тускло освещенным коридорам с высокими потолками. Внутри раскаты грома были не такими оглушительными, как на улице, да и само здание не казалось таким уж и мрачным местом, но Нине все равно здесь не нравилось. Она все время хотела к маме.

Женщина завела девочку в большое помещение. Здесь было тепло и тихо, настоящий огонь скрипел поленом, высокие стеллажи с десятками или даже тысячами книг тянулись вдоль стен, а в углу стоял огромный глобус. Нину усадили на мягкий диван. Рядом присел полноватый и довольно старый мужчина. Седые волосы были зачесаны набок, в белоснежной бороде изредка проступали черные островки. От него исходил резкий аромат одеколона. Этот лимонный запах останется в памяти Нины навсегда, он незаслуженно станет предметом ее лютой ненависти.

– Нина, ты должна побыть здесь немного, – говорил старик.

Его тихий томный голос звучал как колыбельная.

– Мы о тебе позаботимся, отныне мы – твоя семья. Мы будем с тобой рядом. Но папа с мамой уже не вернутся…

Девочка еле понимала смысл сказанных слов. Для нее это были просто слова. Они не имели значения. Нина все ждала, когда это все, наконец, закончится, и мама придет за ней. Детские глазки то и дело поглядывали на дверь, ожидая, что вот-вот она распахнется и войдет любимая мама. Иначе быть не может. Мама всегда была рядом с ней.

Доктора понимали, что безмолвие девочки – это всего лишь затишье перед бурей. Бедняжка еще не осознала, что произошло. Она до сих пор пребывала в шоковом состоянии. Но вскоре, как предсказывали они, ребенок закатится в истерике и будет требовать маму. Сколько раз они уже видели здесь такое. Детей оставляли в лечебнице на месяцы, а то и годы. Совсем новые пациенты тяжко переживали разрывы с родителями. И хотя каждый день вечернее время отдавалось часам посещения, детский рев стал здесь привычным. Но случай с Ниной был особенным, ведь ее мама никогда не придет. Никто не придет. Даже соцработник, которая не горела желанием печься об умалишенной.

Потом толстая неприятная женщина отвела Нину в маленькую двухместную палату, помогла разуться и уложила в холодную кровать. В небольшой комнатушке с крашеными стенами умещались всего две узкие железные кровати. На соседней кто-то спал, и Нине это не нравилось. В ту ночь Нина не сомкнула глаз. Она лежала на скрипучем жестком матрасе с громко сопящим рядом незнакомцем и смотрела в зарешеченное окно, в которое бились встревоженные завывающим ветром ветки деревьев. Нина все прокручивала в уме слова старика с белой бородой, и с каждой минутой тщетного ожидания возвращения мамы до нее постепенно доходил смысл того, что старик пытался донести до нее. Однако, девочка продолжала упорствовать, продолжала верить, что завтра за ней придут.

Утром ее новое место обитания ожило. В коридорах за дверью сначала послышались гулкие шаги, потом хлопала дверь, и громкий женский голос что-то выкрикивал. Этот набор звуков повторился несколько раз в неизменном порядке, прежде чем добрался до двери палаты Нины. Девочка сжалась и натянула одеяло до самых глаз, сердце бешено колотилось в ожидании предстоящего. Дверь резко распахнулась, и в проеме показалась та же тучная женщина, которая привела сюда Нину поздним вечером.

– Подъем! – прогремела санитарка басом.

Нина сначала не поняла, что все это означало, но просыпающееся тело на соседней кровати прояснило ситуацию: наступило утро.

Нина, наконец, увидела того, кто спал рядом. Толстая девочка немного старше Нины лениво потянулась, окинула враждебным взглядом новую соседку с ног до головы, после чего буркнула в ее адрес какое-то непонятное слово. Нина почувствовала в нем злость. Девочка надела резиновые тапки, встала с кровати, взяла со стула махровый халат и вышла из комнаты. Проводив соседку взглядом до коридора, где та исчезла, Нина заметила пробежавших мимо ее палаты детей примерно одного с ней возраста. По доносившимся снаружи звукам Нина представляла, как дети толпились в коридоре, издавая невообразимый шум. Они кричали, плакали, смеялись, кто-то ныл, другой скулил, третьи что-то бурно обсуждали, самые смелые, кажется, дрались.

Когда в проеме нарисовалась незнакомая женщина в белом халате, фигурой походившая на ту, что привела Нину сюда ночью, сердце девочки забилось еще чаще. Вид санитарки с полуседым пучком на затылке выражал гнев, от которого Нина вжалась в кровать и замерла, уставившись на грозную женщину, и не смея моргнуть.

– Тебе что, персональное приглашение нужно? – прорычала она, – вставай, говорю!

Ноги Нины онемели, тело свело в такой ступор, что она едва могла сделать вдох. Столько ярости исходило от этой жуткой женщины в белом!

– Не напирай! Она – новенькая! Вчера привезли! – крикнул кто-то из коридора.

– А-а-а, – промычала она, – ну, тогда идем! Добро пожаловать, что ли…

Женщина подошла к Нине и буквально одной рукой вытащила ту из кровати и поставила на ноги. Толстая жесткая рука грубо вытолкнула Нину в коридор, а потом схватила за запястье так сильно, что оно заныло. Женщина провела Нину через коридор, они завернули за угол. Наконец, Нина увидела источники гама. Около трех десятков детей примерно одного с ней возраста стояли длинной шеренгой вдоль стены. Нина не успела заметить, как сама стала частью этой шеренги. Она с ужасом смотрела на орущих вокруг сверстников и не могла поверить, что все происходило на самом деле. Мальчик перед ней беспрестанно водил руками из стороны в сторону, словно невидимый кукловод дергал за ниточки марионетки. Девочка позади Нины ковыряла в носу и раскачивалась, как неваляшка, напевая какую-то песню. Еще два мальчугана затеяли драку прямо возле Нины, благо, их тут же разняла все та же тучная женщина. И все это время со всех сторон доносился непрекращающийся плач и всхлипывания.

Шеренга куда-то продвигалась, и вскоре обескураженная Нина увидела пункт назначения. Впереди в светлой комнате, обложенной потрескавшимся кафелем, рядом друг с другом стояли два унитаза. На один садились девочки, к другому подходили мальчики. Нужда справлялась прямо на виду живой очереди. После чего они переходили к стене напротив – к трем умывальникам. Толпясь вокруг одного по двое, а то и по трое, дети чистили зубы. И этот конвейер работал под неусыпным контролем одной из тучных женщин в белом.

– Арина, не балуйся водой! Антон, перестань мазать всех пастой! Степан, я сейчас выпорю тебя! – то и дело кричала санитарка.

Нина с ужасом осознала, что ее очередь к унитазу уже почти настала. Девочка, стоявшая перед ней, подошла к унитазу, с отрешенным видом сняла трусики и села, умудрившись даже хорошо прозеваться, справляя нужду. Нина удивленно смотрела на трех мальчиков, столпившихся возле унитаза, они умудрялись даже играть в перестрелку со струями друг друга. И вот зевающая девочка все также безропотно встала, надела трусики, нечаянно заправив в них платье, и предоставила унитаз следующему. Но Нина не смогла сделать ни шагу. Ее потрясение достигло апогея.

– Эй! Чего застряла? – буркнул кто-то сзади и даже слегка толкнул Нину, но та едва обратила внимание на недовольство.

Зато застой был замечен одной из санитарок, которая краем ястребиного глаза увидела нарушение непрерывного потока. Она грозно прошагала к Нине, расталкивая ребятню, и дернула ту за локоть.

– Давай скорей! Ты всех задерживаешь! – зарычала женщина.

В этот момент на Нину напал первый в ее жизни ступор. Сознание провалилось в темноту, глаза закатились, жевательная мускулатура намертво сомкнула челюсти, шея напряглась и неестественно выгнулась, руки скрючились возле груди. Когда напряжение дошло до спины и ног, Нина уже отключилась. Если бы не толстые руки санитарки, Нина бы шмякнулась на пол, точно срубленное дерево. Но опытная женщина успела подхватить девочку и мягко уложить на холодный кафельный пол.

– Зара! Зови врача! – крикнула женщина.

Тело Нины забилось в судороге. Санитарка аккуратно подняла девочку и отнесла в комнату.

В то время Ян Калев работал в лечебнице штатным психиатром. Именно он пришел на зов обеспокоенных санитарок младшего блока. Он осмотрел девочку. Ввел миорелаксирующий препарат, тело Нины полностью расслабилось, и она впала в глубокий сон. Был сделан вывод, что причиной ступора явился стресс от мгновенного введения Нины в общество. Калев вычитал из истории болезни, что девочка едва разговаривала, была замкнутой, на контакт с людьми шла с трудом и воспитательные учреждения не посещала. Ее форма шизофрении предполагала постепенную социальную адаптацию.

– Она просто не знает, что такое социум, – говорил Калев, – ее пугают люди.

Калев повелел оставить Нину в покое до тех пор, пока она сама не проявит желание выйти из палаты. А пока ее необходимо водить в туалет в индивидуальном порядке и приносить еду в палату. Начать общение, как он предсказывал, Нина начнет со своей соседки.

– Аделаида – неагрессивная девочка, – рассуждал Калев,– ее лунатизм не опасен, а потому они не доставят друг другу много хлопот.

Разумеется, санитарки Зара и Дания были недовольны индивидуальным обслуживанием девочки. Ладно, водить в туалет, но приносить еду из столовой, извольте! Они – не служанки! Но, как бы то ни было, предписания врача следовало выполнять неукоснительно.

И когда Нина очнулась, ее ждал новый мир.

Толстые руки грубо хватали за локоть и больно сжимали запястье, ведя в туалет, где трясущаяся от страха и холода девочка пыталась справить нужду под присмотром огромной женщины в белом, от которой пахло раздражением и злобой. Подносы с едой громко стучали о стол, выражая явное недовольство санитарок установленными правилами «для принцессы», а когда в тарелках оставались недоеденные супы и котлеты, эти тучные фурии бросали озлобленные комментарии в адрес девочки.

Здесь не было любви для Нины. Здесь царствовали безразличие, раздражение и откровенная злоба.

Ночами напролет Нина выплакивала глаза, также беззвучно, как она это всегда умела.

– Мамочка, где же ты? – шептал ребенок, – мамочка, пожалуйста, приди.

Слезы лились нескончаемым потоком из серебристых глаз, маленький опухший носик краснел от всхлипов, тело девочки сотрясалось от немых рыданий. И уже под утро истощенная слезами Нина, засыпала на мокрой подушке с молитвой на устах: «Мамочка, пожалуйста, вернись…»

Но дни безостановочно сменяли друг друга, а для Нины не менялось ничего. Нескончаемый шум и крики в коридорах, грубые хватания за плечи, огрызания фурий, стук тарелок. Единственным светлым лучиком в этом бесконечном аду были визиты медсестры. От молодой девушки всегда пахло фруктами, травами, цветами. Приятные ароматы тотчас же возвращали Нину домой. Она представляла, какой бы сегодня был запах дня, кого бы она в этот вечер взяла «на небушко».

– Ванильный… сегодня был бы ванильный день, – шептала себе под нос Нина и вспоминала, как они с мамой вычищали из стручков ванили черные зернышки.

Пока Нина витала где-то в облаках, медсестра давала ей таблетки, ласково просила запить их водой, потом гладила девочку по голове и уходила. Это были единственные приятные и недолгие моменты, которые Нина ждала каждый день.

После визита медсестры, в палаты возвращались дети с обеда, принося с собой привычный грохот.

– Если ты тронешь мои карандаши, я тебя убью, – злобно сказала однажды Аделаида, заметив, что Нина не спит во время тихого часа. Потом, пнув тапочки Нины так, что те разлетелись по разным углам, плюхнулась на кровать и по обыкновению отвернулась к стенке.

Нина и не думала прикасаться к карандашам Аделаиды. Она очень боялась эту толстую девочку. Та верно подметила интерес Нины, которая то и дело бросала взгляды на наборы для рисования на столе. Нине очень хотелось рисовать, но у нее не было ее собственных карандашей и красок. У нее, вообще, ничего не было. Даже одежда была не ее. Она получила ее еще в детской больнице, где оказалась после того кровавого вечера.

Тихий час тянулся бесконечно. Нина занимала себя тем, что вспоминала стишки, которые они разучивали с мамой.

– Поросенок, поросенок,

только вылез из пеленок.

Тут же, свинка, грязь нашел,

Мимо лужи не прошел, – рассказывали они, пока Нина купалась в пенящейся ванне.

– Приходите к нам, барашки,

Мы расчешем вам кудряшки.

Нет спасибо, бе—бе—бе,

Расчешите их себе, – проговаривала Нина, а мама расчесывала мягкие волнистые волосы дочери.

После тихого часа детей уводили на полдник, а потом на прогулку, и Нина вновь оставалась одна. Лишь Дания изредка заглядывала в палату, чтобы проверить девочку. Но тишина длилась недолго. После вечернего подноса с кашей кошмар возвращался. Знакомые крики вонзались в голову как гвозди – дети возвращались с ужина. Еще долго Нина слушала раздражающий плач, громкий смех, меланж из рева и ссор где-то на этаже. А потом на улице темнело, и дети разбредались по палатам. Время – ложиться спать.

И так повторялось день за днем, счет которых Нина перестала вести после восьми. Нина продолжала ждать маму. Она не выходила из палаты, кроме как в туалет, потому что боялась, что если мама придет, то не сможет найти ее посреди толпы детей. А мама придет! Обязательно придет! И отведет домой, где ее ждет папа, и все станет как прежде. Ведь тот старик сказал, что она побудет здесь немного. Наверное, мама заболела, но скоро она выздоровеет и обязательно придет. Ведь врач сказал, немного…

Время шло, мама не появлялась.

Через три недели пребывания Нины в лечебнице настал неизбежный момент. Три недели. Всех двухлетних беспрестанных и упорных усилий Лили в борьбе с шизофренией хватило на три недели. Это должно было случиться, ведь болезнь никуда не исчезала, а таблетки, что давали ребенку, были абсолютно бесполезны. Нина отчетливо помнит ночь, когда ушел обманчивый туман из головы, и она, наконец, поняла, даже скорее приняла суровую правду.

В ночной темноте она, как всегда изводимая бессонницей, сидела на кровати и старалась разглядеть пуговицы на пижаме, как вдруг, снова услышала знакомые до боли голоса.

«Мы здесь. Мы всегда были здесь. Мы всегда будем здесь. Мы все, что у тебя есть. Мы – твои единственные друзья. Ты наша, Нина. Слушай нас, Нина. Бойся нас, Нина. Мы здесь».

Эти мерзкие, но в то же время родные голоса, перебивая друг друга, говорили с ней. Слеза скатилась со щеки, потом другая, потом еще одна, и Нина снова тихо плакала. Они вернулись, значит, мамы нет.

Первое время Нина отчаянно боролась с ними придуманными мамой методами. Ее несколько раз находили на полу в туалете, где она закрывала уши и произносила одну лишь фразу:

– Монстры, уходите, оставьте малышку! Монстры, уходите, оставьте малышку!

Разумеется, об этом доложили врачам. В то время ее курировал некий доктор Полак, которого она ни разу не видела за все время пребывания в лечебнице. А когда ему сообщили о новом симптоме болезни Нины, он посетил ее лишь однажды. Бегло осмотрел, пролистал карту, создавая напыщенный вид, и выписал аминазин против неопределенного рода галлюцинаций. Он даже не стал уточнять, что именно она видела, сделав пометку в карте «Начата терапия нейролептиком». Терапия, которой не будет конца.

Так бы она и осталась забытой эгоистичным доктором Полаком, если бы не случился первый припадок. Девочка забилась в угол игровой комнаты с истошными воплями о том, что за ней охотится какое-то чудовище, и тем жутко испугав остальных детей, которые тоже стали бояться невидимого врага. Когда санитарки попытались схватить ее, Нина вцепилась пальцами в лицо одной из них, оставив той глубокие ссадины на память. Женщина завизжала не меньше припадочной и ухватилась за лицо. Нина же выбралась из крепких объятий и стала носиться из угла в угол, подобно загнанному зверю. В бреду Нина не видела, куда бежит, и на полной скорости врезалась в стену. Потеряв равновесие, она неудачно упала, ударившись головой об угол стола, после чего в очередной раз впала в кататонический ступор. Серые, точно окаменевшие, глаза уставились в потолок, руки скрючились в защитном жесте, тело застыло. Девочку перенесли в медицинский блок, где на рентгене обнаружили трещину черепной коробки, томография подтвердила сотрясение мозга.

Неизвестно, что бы произошло с бедной девочкой дальше, если бы об этом не стало известно Яну Калеву. В тот день произошла крупная ссора между Калевом и Полаком, в ходе которой Ян обвинил Полака в наплевательском отношении к пациентам.

Когда Нина очнулась, и состояние девочки нормализовалось, Калев лично провел с ней беседу. Она честно рассказала этому милому светловолосому доктору о монстрах, как она их называла, о том, что они часто навещают ее в кошмарах, показывают страшные картинки, где всегда присутствует кровь. Она даже показала доктору, где сейчас сидит этот костлявый уродец – позади доктора почти рядом с ним, он должен был чувствовать его дыхание. Но Калев, естественно, не видел и не слышал монстра. Нина слезно клялась, что тогда, в игровой комнате, этот монстр пытался напасть на нее и содрать с нее кожу живьем. Он сам ей так сказал. А когда она попыталась убежать, то не видела ничего, потому что вокруг был непроглядный мрак.

Было ясно, что шизофрения обострилась. Нине прописали целый ряд препаратов и процедур. Как бы ни просил Калев, главврач поручил проведение приемов доктору Полаку, поскольку Нина – его пациентка изначально, и, по сути, обвинения в халатности Полака беспочвенны, ведь рецидив у больных случается часто. Полак начал проведение сеансов. И это было ошибкой, как уже, будучи главврачом, заключит Ян Калев.

Нина добросовестно выполняла все требования доктора. Она бесстрашно рассказывала ему о Монстрах, хотя те обещали убить ее, если она поведает кому-либо о своем секрете.

Но со временем надежда Нины стала угасать, видя, что ее усилия – бесполезны. Врач лишь давал ей горькие пилюли, от которых постоянно тянуло спать. Но неужели он не слышит ее? Она боится спать! Монстры приходят в кошмарах, которые не под силу выдержать даже взрослым, и она не знает, как противостоять им во снах! Люди в халатах не помогали. Они не учили ее командовать Монстрами, они не учили ее не бояться Их, они не разговаривали с Монстрами через уши, как все это делала ее любимая мама. Все, что Нина слышала от них это то, что Монстры нереальны.

– Нина, я не вижу здесь монстра, – твердил ей Полак.

Но это же не значит, что Их нет!

Вскоре силы ребенка иссякли. Пятилетняя малышка не в силах разбить стену. Она не столько боролась с Монстрами, сколько – с упрямством врачей. Она выдохлась. Она потеряла интерес к борьбе. Она осталась одна. И она была больше не в силах доказывать существование Монстров. Вдобавок, она бесконечно глубоко горевала по маме, папе. Она так хотела домой. Новый мир, в котором она была вынуждена жить, медленно убивал ее.

Через несколько месяцев тщетных попыток спастись от убийственного болота, Нина прекратила усилия и теперь постепенно тонула в нем. Нина осталась один на один с кошмаром, и Монстры поспешили завладеть истерзанной душой, которая уже вроде была и не против.

Окруженная чуждым ей миром, наполненным незнакомыми людьми, большая часть которых были злыми мрачными больными, Нина была настолько одинока и напугана, что Монстры перестали казаться ей лютыми врагами и стали единственными знакомыми, даже родными существами, принесенными ею из той прошлой жизни, в которой она была бесконечно счастлива.

Она впустила Их в себя. Позволила Им разгуливать вокруг. Позволила шептать. Каждый раз Они назывались разными именами: Боль, Отчаяние, Ужас, Гнев, Ненависть, Насилие, Одиночество, Плач… Эти странные слова Нина никогда не слышала в своей жизни, но Монстры с удовольствием показывали ей картины своих имен, чтобы девочка поняла их значение. И какие бы мерзости Они ей ни показывали, она не претила Им, ведь теперь она была не одинока.

Бессилие девочки Полак воспринял, как положительную динамику, и уже кичился ее скорым выздоровлением. Нина больше не говорила о Монстрах.

– Ты видишь монстра сейчас? – спросил Полак.

Серебристые глаза неотрывно смотрели под кресло, на котором сидел врач. Монстр неестественно скрючился под ним, словно все его кости были раздроблены, окровавленный оскал бурлил слюной.

– Нет, – едва слышно произнесла Нина, – его здесь нет…

Как только Нина сказала то, что от нее хотели услышать, ее оставили в долгожданном покое. Больше никаких больных уколов, количество таблеток резко сократилось, а главное не было больше надобности в изнурительных спорах с врачами, которые настойчиво стояли на своем и, в итоге, так и не услышали ее зов о помощи.

Вскоре подавленная, заторможенная от множества лекарств, измученная процедурами и болтовней Нина вновь оказалась в своей палате. Ее не было здесь несколько месяцев, разумеется, она не понимала сколько. Вид узкой кровати, заправленной шерстяным колючим одеялом, казался таким родным. Она устало прилегла и впервые испытала удовольствие от прикосновения грубой шерсти. Привычный детский шум в коридорах уже не был таким раздражающим, а скорее привычным и убаюкивающим. Она даже соскучилась по нему. Она заснула под истеричные рыдания детей, словно под колыбельную.

В первую ночь после возвращения Нина по привычке не спала. Монстры неподвижно сидели с ней в комнате и изредка показывали картины из ее же кошмаров, напоминая, что Они все еще здесь. Она заново переживала разговоры с Полаком. Спустя время воспоминания исказились, и теперь казалось, что он насмехается над ней. Дико ныли исколотые ягодицы, плечи, вены. Уколы, капельницы: сколько было боли! И ради чего это все?