Нина. Книга 1. Проклятый дар

Глупцы! Идиоты! Это их надо лечить, а не ее!

Обида все больше наполняла сердце Нины злобой. Она открылась им, она молилась им. Этим бездушным и тупым людям в халатах, гордо называющих себя «доктора». Чушь! Они только измучили ее тело. И снова перед глазами возникла насмешливая улыбка Полака. Обида полностью превратилась в один большой комок злости. Да еще эти картинки! Эти надоедливые картинки! Они мелькают одна за другой и никак не остановятся! Молодой чернокожий парень вешается, рыжеволосая девушка режет себе вены в ванной, Мика стреляет в голову отца. И вновь улыбка Полака…

И вдруг возникла неожиданная идея.

«Хочу увидеть здесь, воочию», – пронеслась мысль в голове.

Это было похоже на внезапный порыв. Появившееся из ниоткуда острое желание. Неизвестно, откуда оно взялось, в каких безднах подсознания родилось. Мимолетная мысль вдруг задела внутри что-то, потревожила, разбудила, оно едва ощутимо затрепетало где-то в глубине, но от этой толики трепета стало необъяснимо приятно. Нина улыбнулась. И почему эта мысль не приходила к ней раньше?

Кажется, Монстр на окне приподнял голову, точно прислушиваясь…

В следующую секунду Нина уже сама вспоминала жестокие картины без Их помощи. Она перебирала все ужасы, которые эти твари показывали ей, и неведомый внутренний трепет заставил Нину выбрать одну из них. Она хотела увидеть кровь, почувствовать ее запах, попробовать на вкус.

Монстр возле нее жадно облизнулся.

Взгляд серых глаз упал на соседку, мирно посапывающую в кровати. За все то время, что они пробыли вместе в палате, они ни разу не перекинулись даже парой слов, кроме как угроз в адрес Нины. А по возвращении Нина узнала, что Аделаида распространила среди детей прозвище для Нины – «Уродка». А сегодня Аделаида, будто ненароком, даже толкнула Нину так, что та больно приземлилась на пол. Кроме того, толстуха забралась на кровать Нины и прыгала на ее постельном белье и подушке в грязных резиновых сапогах, выкрикивая прозвище Нины на весь этаж, пока санитарка ее не угомонила. Детская жестокость, особенно в раннем возрасте, становится опасной, если не контролировать садистские желания ребенка. Не получив желаемую реакцию от неподвижно наблюдающей за ней Нины, девочка толкнула Нину на кровать и повторила любимую угрозу:

– Тронешь мои карандаши, убью!

Странная идея, внезапно посетившая Нину этой ночью, заставила вспомнить каждую пакость, каждую гадость, что сделала эта мерзкая девчонка. И в следующую секунду воображение Нины сделало Аделаиду героиней одной из навязчивых картин. Нина представляла, как эта наглая девчонка лежит в луже собственной крови. Сначала Нина испугалась своих мыслей, но вскоре осознала, что эта сцена доставляла ей необъяснимое наслаждение. Ее охватили двоякие чувства. С одной стороны, Нина понимала, что это плохо – так учила ее мама, но с другой стороны, эта девчонка обидела ее, и ее следует наказать. Монстры обещали, что ей понравится наблюдать за мучениями, смотреть, как кто-то корчится от боли, надрывается в бесполезных усилиях избавиться от пытки. Губы Нины растянулись в улыбке. Да, ей определенно понравится.

«Проснись!» – мысленно скомандовала Нина.

Аделаида зашевелилась и медленно села в кровати, подчинившись неведомой силе. Она по-прежнему безмятежно спала. Краем уха Нина услышала, как Монстр оказался рядом с ней. Она чувствовала его зловонное дыхание, слышала, как во рту пузырились слюни. Его морда почти касалась щеки Нины. Губы не шевелились, но он заговорил с ней.

«Сделай ей больно. Она заслужила…»

«Она противна. Она отвратительна…» – вторили другие Монстры, спрятавшиеся в голове.

«Поделом ей. Сделай ей больно. Пусть страдает. Пусть истечет кровью…»

«Отомсти. За все, что она сделала. Отомсти. Пролей кровь…»

Голоса перебивали друг друга, они жаждали крови.

Ледяное дыхание на плече. Запах разлагающегося тела. Звуки булькающей слюны.

Нина посмотрела на стол, где были разбросаны любимые карандаши Аделаиды.

«Сейчас ты ими подавишься», – пронеслась мысль.

Монстры свирепели с каждой секундой. В следующий момент соседка встала с кровати, подошла к столу и взяла карандаш. Серебристые глаза не отрывались от нее. Карандаш медленно приближался к горлу. Рычание Монстров становилось все неистовее, Они трепетали, Они упивались назревающей победой. И вот кончик карандаша уже дотронулся до складок на шее.

Резкая мысль выдернула Нину из транса. Далекое воспоминание из жизни, потерянной навсегда.

– Так делать нельзя! – объясняла мама, вытаскивая из детского кулачка острый осколок бутылки.

Нина непонимающе смотрела на маму. Котенок, прижатый рукой Нины к земле, продолжал жалобно мяукать. Мама подняла его, он уместился целиком на взрослой ладони.

– Посмотри, ведь он живой, – мама поднесла котенка к лицу дочки, – он такой же, как ты. У него есть свои мама и папа. Ты не можешь отнять у него жизнь, лишь потому, что ты так захотела. Ты – большая, а он – маленький. У тебя есть силы, а у него – нет. Это нечестно. Посмотри, какой он беззащитный!

Нина погладила серую мордашку.

– Ты должна защищать его. Он ничего плохого тебе не сделал.

Видение исчезло. Нина сидела неподвижно. В глазах проступили слезы. Монстры недовольно фыркали и рычали, а спящая соседка все также неподвижно стояла с карандашом в руке в ожидании приказа.

В разуме Нины снова шла ожесточенная борьба. Так где же правда? Почему ее так сложно определить? К сожалению, детский организм редко, когда может противостоять соблазну. Конфета, которую запрещено брать, все равно исчезнет со стола, едва ты отвернешься. В голове ребенка еще не основательно закрепились понятия хорошо – плохо, можно – нельзя. Нина словно шагала по узкой тропинке на краю пропасти, едва сохраняя равновесие.

«Это нечестно», – думала Нина, – «у меня есть силы, а у нее – нет».

Озлобленные морды снова злостно зарычали.

«Она обижает тебя. Это нечестно», – зашипел Монстр прямо в ухо.

«Она – большая. Ты – маленькая», – вторили другие.

«Она сделала тебе плохо. Сделай плохо ей».

«За ней скоро придет мама. А за тобой – уже нет. Они отобрали ее у тебя»

Сердце Нины замерло.

– Они отобрали ее у меня, – прошептали детские губы, – отобрали…отобрали…

Рука начала движение. Медленно, но верно девочка вонзала острие карандаша точно в артерию, прокручивая его, пока оно не вылезло из обратной стороны шеи. Ни звука, ни крика, ни стона. Спящая Аделаида, словно не чувствовала, как убивает себя. Кровь заструилась по рукам, пижаме и неспешно стекала на пол. Через несколько минут девочка пошатнулась и также беззвучно упала между кроватями.

Нина неподвижно сидела, обхватив колени, и прислушиваясь к чарующим звукам.

Тук-тук, тук-тук – с каждой секундой сердцебиение Аделаиды замедлялось. В памяти возникли образы. Мама сидит перед ней. Широкая улыбка женщины излучает бесконечную доброту.

Тук-тук. Полак в кресле делает записи в блокноте.

Тук-тук. Яркие желтые звезды на потолке ее спальни в родном доме.

Тук-тук. Окровавленный карандаш в руках Аделаиды.

Тук-тук. Мама танцует с Ниной в гостиной, подражая балерине из телевизора.

Тук. Иголка от капельницы в ноющем посиневшем от проколов локте.

Тук. Котенок прижат к земле.

Тук. Трупы родителей в луже крови.

Тук. Котенок пищит под ладонью.

Тук. Полак смеется.

Тук. Острие стекла вонзается в горло котенка, кровь бьет фонтаном…

Тьма.

Тишина.

Все стихло. Образы исчезли, как и Монстры, насытившиеся победой. Нина едва слышала, как где-то далеко отсюда эти бледные чудища радуются подвигом своей хозяйки. В комнате слышалось лишь одно дыхание, одно сердцебиение. И это было потрясающе.

Нина взглянула на пол. Грудь под окровавленной пижамой не вздымалась, палату наполнил металлический запах свежей крови. Он так понравился Нине, что она даже чуть нагнулась к мертвому телу, чтобы насладиться ароматом. Потом она спокойно залезла под одеяло и уснула крепким сном.

О произошедшем узнали только утром. Дания по обыкновению совершала обход по этажу, громогласно объявляя о наступлении утра. Когда она вошла в десятую палату, она не сразу поняла то, что увидела. В узкой комнате между кроватями лежала пухлая девочка. Весь пол был залит кровью, багровая лужа затекла под кровати. Кровь уже застыла на пижаме, и теперь желтые цветы соседствовали с коричневой коркой засохшей крови.

– Господи Иисусе! – воскликнула бедная женщина. Она подбежала к Аделаиде. Трех секунд было достаточно, чтобы понять, что девочка мертва, причем уже давно.

– Зара! – позвала Дания. В растерянности она никак не могла решить, что ей следует делать: оставить все, как есть или уложить бедняжку на кровать, бежать за помощью или оставаться рядом с трупом. Тут взгляд Дании упал на только что проснувшуюся Нину. Сонные глаза смотрели поочередно то на Данию, то на труп.

– Нина, кто это сделал? – кричала Дания в панике.

Но Нина ничего не ответила и продолжала лежа наблюдать за женщиной.

Вскоре появилась вторая санитарка. Едва она вошла в палату, как тут же с криками побежала за помощью.

Нешуточная суматоха поднялась вокруг драматического события. Как бы ни хотели врачи, но пришлось вызвать полицию. Допрашивали всех: врачей, санитаров, вменяемых детей, и, разумеется, Нину, которая лишь мотала головой и делала вид, что не понимает, чего от нее хотят.

Это были тяжелые дни для лечебницы, пока не пришли результаты расследования. Отпечатки пальцев на карандаше принадлежали Аделаиде, более того, экспертиза показала, что в момент попадания крови на карандаш, его сжимала рука Аделаиды. Вкупе с историей болезни девочки, страдающей от острой формы лунатизма, это было неопровержимыми доказательствами трагичного самоубийства. Дело было закрыто.

Но даже такое заключение не облегчило участь врачей лечебницы. Пришлось проводить многочисленные собрания и убеждать испуганных родителей в том, что в округе нет маньяков и убийц. На заседаниях медицинской комиссии, где присутствовали представители спонсирующих организаций, врачи в лепешку расшибались, чтобы доказать правильность подобранного лечения для пациентки. Как бы то ни было, репутация лечебницы была подорвана, и, прежде всего, репутация лечащего врача девочки, который не смог во время разглядеть тревожные симптомы, приведшие к несчастью. Количество детей в лечебнице сократилось.

Со всей этой суматохой про Нину все забыли. Кроме Яна Калева. Он искренне жалел девочку. Она вновь стала свидетелем смерти. Это определенно скажется на ее состоянии. Он каждый раз при виде Нины, мысленно жалел девочку:

«Бедная кроха, что же судьба так безжалостна к тебе?»

Доктор Полак, естественно, даже не навестил Нину.

Калев же, напротив, стал частым визитером первого отделения, посещая корпус под любым предлогом, лишь бы иметь возможность хотя бы глазком взглянуть на Нину и убедиться, что с ней все хорошо. Сердце доктора переполнялось тревогой за нее. Каждый раз, когда он видел ее, девочка с отрешенным видом сидела вдали ото всех. Но теперь она хотя бы могла находиться в одном помещении с другими детьми, пусть даже в одиночестве, это уже прогресс, благодаря лекарствам ли, Полаку – уже неважно.

Калев добился того, чтобы санитарки перевели Нину в другую отдельную палату, которая не напоминала бы о несчастье. Разумеется, санитарки были недовольны оказанной ребенку честью, ведь теперь им придется убирать на одну палату больше. Но, как и прежде, они покорно, хоть и недовольно, выполняли требование врача.

Уже через пару месяцев о трагедии почти забыли. И неудивительно, учитывая, сколько усилий было приложено к тому, чтобы приписать этот эпизод к несчастным случаям. Жизнь в лечебнице шла своим чередом. Работы убавилось, ввиду того, что некоторые родители все-таки не возжелали доверить своих чад в руки некомпетентных докторов, несмотря на то, что медицинская комиссия не выявила нарушения в работе персонала относительно погибшей пациентки.

Нина много размышляла о произошедшем. Монстры подсказывали ей, что о том, что случилось, надо молчать. Это стало их совместным секретом. Нина была достаточно умна, чтобы сообразить, что то, что она умеет, не умеет никто другой. Почему-то это не стало внезапным открытием для нее. Где-то глубоко внутри она всегда знала, что особенная, и то, что она разбудила в ту ночь, то, что так давно хотели открыть в ней Монстры, далеко не хорошее качество, а скорее наоборот.

Девочка продолжала сходить с ума от хаоса, что захватывал все больше места в ее голове. Мама в воспоминаниях все настойчивее твердила, что так делать нельзя, это плохо! Ты отбираешь жизни! Это зло! А Монстры наперебой твердили ей, как же здорово иметь отдельную палату и цветные карандаши.

«Мы здесь. Мы с тобой. Ты наша, Нина», – шептали голоса.

«Мы покажем тебе. Ты узнаешь. Смотри», – перед глазами вновь возник образ окровавленного трупа. Она их видела десятками на дню. Она не знала, кто эти люди, где они сейчас, она просто тихо наблюдала, как за ними приходила смерть.

«Смотри, Нина. Дотронься, Нина. Ты – наша. Мы здесь», – продолжал шепот.

«Твоя сила. Мы покажем тебе. Мы научим тебя. Мы с тобой…»

Резкая боль пронзила локоть. Нину внезапно выдернули из транса. Девочка не сразу сообразила, где она находится и кто вторгся в ее дрем. Взгляд серых глаз вяло скользнул по лицу вторженца.

– Вставай, говорю! – прорычала Дания.

Санитарка по обыкновению резко дернула Нину за локоть и вытащила ту с кровати. Синяки на локтях от этих резких и грубых хваток уже не сходили. Женщина повела Нину в туалет. И хотя Нина постепенно адаптировалась к людским сборищам, предписания доктора по-прежнему велели сопровождать девочку в туалет отдельно ото всех.

Они шли по пустому коридору – дети ушли на завтрак. Дания все также кряхтела и рявкала на Нину, бубня себе под нос:

– Сколько можно тебе чести оказывать?! Который месяц уже здесь и все не можешь привыкнуть!

Нина едва слышала санитарку. С тех пор, как ей стали давать таблетки, голова стала боксерской грушей, не реагирующей на удары. Нина туго соображала, прыткость и быстрота ума исчезли, реакции стали заторможенными. Ей требовалось время, чтобы понять, что у нее спрашивают, а чтобы ответить – так еще больше.

Снова резко дернули за локоть.

– Давай скорей! – рявкнула Дания, – у меня и без тебя забот хватает!

Перед глазами стоял унитаз. Отвратительный запах ударил в нос, заставляя представить сколько девочек садились сюда до нее. Мысли снова увели сознание от реальности. Нина представляла утреннюю и вечернюю шеренги детей, тянущиеся от противоположного конца коридора. Непрерывный поток орущих и ревущих сверстников, теряющийся в обшарпанной холодной уборной, где огромная черноволосая фурия с орлиными глазами следила за пациентами, точно надсмотрщик.

– Ты что, оглохла?! – мощная рука опять дернула за локоть.

Внезапный резкий гнев кольнул внутри, словно иголка вонзилась в грудь.

– Богоборная потаскуха! – прошипел детский голос.

Дания опешила. Она отчетливо услышала каждое слово, и это заставило ее застыть на месте. Глаза женщины становились все шире, по мере того, как она осознавала услышанное.

– Что ты сказала? – голос Дании едва дрогнул.

Нина не ответила. Девочка смотрела в упор на женщину, и ее лицо не выражало ни единой эмоции.

Через несколько секунд Дания, наконец, заставила себя выйти из оцепенения, упрекнув за проявленный момент слабости. Она воспрянула духом и приготовилась снова рыкать на девочку. Но Нина словно почувствовала разгорающиеся силы в женщине и снова окатила их ледяной водой.

– Богохульная мерзавка!

Дания снова застыла. Кажется, что реакция ее вполне нормальная, ведь слышать такие слова от пятилетнего ребенка, который месяцами хранит молчание, было более чем ошеломляющим. Но не по этой причине Дания потеряла самообладание. Эти слова…. Почему девочка произнесла именно их? Совпадение ли? Случайность? Господи, тогда что за пугающая случайность? А серебристые глаза продолжали сверлить растерявшуюся санитарку пристальным взглядом. Дания была готова поклясться, что видит в детских глазах адский огонь.

– Как ты смеешь так говорить со мной…– голос женщины едва был слышен, она даже не заметила, что вопрос прозвучал не как вопрос, а как некое опасение.

– Сидит она на звере багряном, преисполненном именами богохульными…– голос Нины был ровным, стеклянным, словно она была не человеком, а подобием бездушной куклы, – и держит она золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её, – продолжала Нина.

Дания в ужасе отшатнулась. На морщинистом лбу проступили капли пота, дыхание участилось, а стуки сердца были такими громкими, что казалось, их слышно в коридоре.

– Господи Иисусе, – шептала женщина, – Господь просвящение мое и Спаситель мой…

Нина улыбнулась. Она почувствовала страх женщины, как если бы он был физически ощутим. И ужас, в котором пребывала сейчас женщина, доставлял неописуемое удовольствие.

– Кто глуп, обратись сюда! – продолжала Нина, голос ее становился все громче и увереннее, – и скудоумному сказала она: "воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен".

Маленькая девочка бесстрашно ступала к женщине, которая продолжала пятиться, пока не уперлась в стену.

– И он не знает, что мертвецы там, и что в глубине преисподней зазванные ею! – лепетал детский голосок.

– Дьявол… – шептала обезумевшая санитарка, – изыди… изыди Сатана…

– Последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый! Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…

Дания сползла по стенке и уже сидела на полу, когда Нина приблизилась к ней так, что могла дотянуться до нее рукой.

– Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него, – шептала Дания, слезы катились по ее щекам.

Наконец, Нина замолкла. Она смотрела на запуганную заплаканную женщину, но та не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Синяки на локтях заныли, напоминая о причине их появления. Нина наклонилась к Дании. Она чувствовала тяжелый запах губной помады, который так раздражал ее. Серебристые глаза смотрели в заплаканные глаза санитарки, в которых читался безумный страх.

Детский голос прошептал:

– Ну что, плечевая, скольких обошла сегодня?

Это было последней каплей. Дания выбежала из туалета, крича во все уста:

– Дьволица! Сатанинская приспешница!

Нина проводила женщину взглядом, пока та не скрылась за поворотом, потом заперла дверь и, как ни в чем ни бывало, начала утренний туалет. Как же было здорово, когда никто не стоял над душой и не следил за каждым движением. Никто не бросал в ее адрес недовольных высказываний о том, как долго она чистит зубы. Она могла сидеть на унитазе столько, сколько ей было нужно. Она была одна. Никто ею не командовал. Как же это здорово!

А тем самым временем рыдающая взахлеб Дания рассказывала медсестре какую-то непонятную историю о том, что дьявол вселился в одну из пациенток.

– Клянусь Вам! Она одержима! – рыдала Дания. – Она говорила то, что не могла знать!

– Прошу Вас, дорогая, – успокаивала медсестра, – многие дети растут в религиозных семьях, они наизусть знают строки из Библии.

– Нет, нет! Вы не понимаете! – спорила санитарка. – Она говорила то, что не могла знать! Она не могла этого знать! – повторяла Дания.

– Дания, я понимаю, очень странно, что ребенок цитирует тексты про блуд, но откуда нам знать, какими были ее родители?

Но Дания была безутешна, она не могла донести до медсестры смысл своих слов. Она не могла выдать свою тайну, которую хранила вот уже тридцать лет. Как бы она смогла рассказать работнику лечебницы, что долгое время работала проституткой в приватном заведении далекого отсюда города? Да какая организация захочет иметь дело с человеком такой репутации? Пусть даже это было в далекой молодости, и с тех пор прошло немало времени, репутация человека становится запятнанной на всю жизнь. Потому Дания могла только рыдать на плече медсестры, толком не объяснив свои страхи.

Но то было не единственным пугающим фактом в произошедшем. Слова Нины…то, что она говорила… ведь эти же строки давным-давно повторяла изо дня в день мать Дании – глубоко религиозная женщина, страдающая истерическим расстройством личности. Зная, чем зарабатывала им на жизнь Дания, она каждый день изводила дочь упреками, обвинениями, угрозами сдать дочь в полицию, а в очередном припадке цитировала строки из Библии и предсказывала грядущее наказание божье за блуд Дании. Те самые строки, которые сегодня произносила Нина.

– Ну что, плечевая, скольких обошла за сегодня? – так встречала ее мать, когда Дания возвращалась домой под утро.

Мать уже двадцать пять лет, как скончалась, но, разумеется, этот жизненный эпизод оставил отпечаток на всю последующую жизнь Дании, которая в скором времени после кончины матери переехала в другой город, поступила на медицинские курсы для санитаров и начала новую жизнь здесь в лечебнице, стараясь забыть и скрыть неприличный факт из биографии.

Как бы ни успокаивала ее медсестра, какие бы аргументы она ни приводила, Дания была уверена – Нина одержима бесом. Иначе как, как она могла узнать о ее прошлом образе жизни? О, это не совпадение, девчонка определенно знала. Богоборная потаскуха – так ее называла только мать. Богохульная мерзавка… в памяти резко возник образ матери, сидящей в кресле, укутанной в клетчатый плед. Нина не просто так произносила эти речи, которые Дания уже давным-давно выучила наизусть, слушая их каждый день из уст больной женщины. Нина словно знала, за какие ниточки дергать, чтобы пошатнуть самообладание санитарки. В серебристых дьявольских глазах читалась усмешка. Она нашла опухоль внутри ее души и надавила на нее так, что теперь та стала ныть и кровоточить.

Чтобы поддержать обезумевшую женщину, подбодрить ее и доказать, что Нина – это всего лишь ребенок, медсестра пошла с Данией. В туалете никого не было. Женщины заглянули в палату. Нина сидела на кровати, как ни в чем не бывало, и ждала, когда появится Дания, чтобы отвести ее на детскую площадку. С недавних пор Нина начала гулять под присмотром санитарки, и девочке очень нравилось находиться на свежем воздухе. Она ни за что не пропустит прогулку. Серые глаза малышки как никогда шире раскрывали невинность детской души. Нина слезла с кровати, стянула со стула шерстяной кардиган, который тайком вытащила из чемодана Аделаиды после ее смерти, и подошла к женщинам, показывая всем своим видом, что она готова идти гулять.

Разумеется, медсестра ничего не могла более сделать. Она увидела ребенка, вполне здорового, без обострений симптомов, без отклонений в поведении. Медсестра похлопала Данию по плечу в попытке подбодрить и спешно удалилась.

Дания же с опаской поглядывала на Нину, не видя в ней ничего, кроме обманчивого беса. Нина протянула руку Дании, и той ничего не оставалось делать, как взять девочку за руку и отвести на улицу.

С тех пор санитарка стала обращаться с Ниной более ласково, терпеливее. Дания перестала грубо хватать девочку, она, вообще, старалась ее не трогать, если только Нина сама того не желала. Она осторожно спрашивала, хочет ли та погулять, хочет ли идти в игровую. Дания оставляла Нину одну в уборной и покорно ждала, пока та закончит туалет. Она уже не ворчала каждый раз, принося поднос с едой, и старалась поставить его как можно тише, лишь бы Нина не заметила ее. Страх перед Ниной смело использовал воображение бедной женщины, уверенной, что одержимая дьяволом девочка видела Данию насквозь. Поэтому, в присутствии Нины женщина старалась изо всех сил не допускать даже мелкой грубой мысли, ведь бесовка определенно умеет их читать.

– Она обманывает всех, – бубнила Дания, наблюдая через стекло двери за тем, как Нина в игровой рисовала за столом в стороне от остальных детей.

Зара обеспокоенно взглянула на Данию. Она уже восемь лет работала с этой женщиной и была уверена, что Дания – абсолютно нормальная, адекватная женщина с сильным характером. Теперь же при виде испуганной Дании, Зара и не знала, что думать обо всей этой ситуации. Следует ли доложить медсестрам? В практике было много случаев, когда доктора психиатрических лечебниц сами становились пациентами. Неужели этот случай из их ряда? Но из чувства солидарности к пенсионерке Зара так и не осмелилась рассказать кому-либо о нелепом страхе Дании перед маленькой девочкой. Зара и сама через год выйдет на пенсию, а с теми крохами-подачками от государства, что она будет получать, можно только выживать, и потому терять работу не хотелось никому.

Дания вошла в палату после обеда. Нина старалась над очередным рисунком. Поднос стоял в стороне, Нина едва похлебала суп, зато съела целое яблоко. Дания протянула руки к подносу, взгляд женщины упал на рисунок Нины. Девочка возила зеленым карандашом по альбомному листу, закрашивая траву, на которой лежал человек. Но что это? Похоже, девочка нарисовала, как кровь сочится и его грудины, заливая цветную лужайку, а над ним возвышался другой человек, в руках которого определенно мясницкий тесак. И вдруг Данию осенило. Сколько подобных рисунков, выходящих из-под карандашей Нины, она складывала в ящик стола? Их там набралось уже сотни! Дания едва обращала внимание на сюжеты, но теперь вдруг вспомнила, что Нина только и делает, что рисует мертвых людей! Как же она не додумалась раньше?!