Хроники Лерона

Винсенту понравилась моя идея. Успех в этом предприятии был бы гарантирован, если бы враг ничего не знал об этом нашем ходе, поэтому подготовка к военной кампании велась так, словно мы собирались в лоб обрушится на армии Скворта всей мощью Аркола. На самом же деле очень аккуратно и осторожно мы формировали отряд, необходимый для осуществления моего замысла.

И вот, наконец, наступил тот день, когда армии Винсента двинулись на Бермандию, хоть и не все было готово к этому. Но медлить было нельзя, так как Скворт мог опередить нас и атаковать Аркол. Попрощавшись с Эстеллой, которая вначале была против этого похода и, считая меня виновным в том, что Винсент оставляет ее беременную ради войны, дулась на меня и почти не разговаривала, хотя позже смирилась, и стала радушной хозяйкой, Винсент вскочил в седло и, крепко сжав древко королевского штандарта, повел за собой свои войска. Через сутки выступили и мы. Гор Йовиркский, сын Винсента, находился в моем отряде. Это был высокий крепко сбитый молодой человек, чертами лица отдаленно напоминающий своего отца в молодости. Все три дня, которые мы потратили на то, чтобы добраться на юго-запад Аркола, он скакал рядом со мной, засыпая меня вопросами об Измерениях. Я пересказывал ему "Хроники Амбера" Желязны, кое-что добавляя из "Вечного Воителя" Муркока, выдавая их фантазии на тему строения Вселенной за истину и мысленно ругая Винсента за длинный язык. Парень внимательно слушал меня, порой округляя от удивления глаза, порой хмуря от негодования брови. Он ловил каждое мое слово, стараясь, видимо, запомнить побольше из моего рассказа, не подозревая, что это всего лишь моя интерпретация красивых сказок одних из самых известных на Земле авторов, пишущих в стиле "фэнтези".

Утром четвертого дня мы пересекли границу Бермандии, вырезав отряд гвардейцев, оставленных охранять ее в этом месте, но вместо этого безмятежно спавших в казармах. В сумерках мы уже стояли возле стен принадлежавшего мне когда-то замка. После того, как я сообщил начальнику стражи, что Курт Ирвинг прислал подкрепление в связи с тем, что с востока на замок движется Мэтлок, скрипя и скрежеща проржавленными цепями, перед нами упал мост, вздымая клубы пыли. Когда она рассеялась, то все в замке снова принадлежало мне. Распорядившись сжечь трупы, я вошел в замок, гремя каблуками и держа наготове меч. Когда я миновал длинный коридор и начал подниматься по каменной лестнице наверх, ко мне навстречу выбежала красивая девушка, богато одетая.

– Что случилось?! – воскликнула она.

– Луиза?! – это была дочь моего управляющего, с которой у меня был небольшой романчик, она же считала мое влечение к ней чем-то серьезным и хотела стать герцогиней.

– Мэтлок?! Это ты?

Она уткнулась лицом мне в грудь и громко заплакала. Всхлипывая и хватая ртом воздух, она сказала:

– Я думала, что это никогда не кончится! Но ты вернулся, ты пришел, чтобы спасти свою Луизу!

Дура.

– Ну, конечно, моя любимая, я пришел, чтобы спасти тебя от этого жестокого Курта Ирвинга. Мы поженимся и всегда будем вместе, – не стал я опровергать ее слова, заодно решив проверить одну догадку, промелькнувшую у меня в голове.

– Да, Мэтлок, да! Я знала, что когда-нибудь ты вернешься, чтобы вырвать меня из лап этого чудовища, этого Курта Ирвинга, чтобы отомстить ему за моего отца, за своих слуг!

Моя догадка оказалась верна – Луиза и есть та самая молодая и прелестная жена Ирвинга, о которой часто говорили во дворе замка, когда я две недели служил наемником.

– А что он сделал с моими слугами, Лу? – спросил я девушку, которая продолжала рыдать.

– Он убил их всех, а потом скормил собакам. Он заставил меня выйти замуж за него. Ты не представляешь, как я ненавижу его! Ты не представляешь, какая это была пытка, каждую ночь ложится с ним в постель! Я хотела умереть!

– И что же тебе помешало? – задал я очередной вопрос, даже не пытаясь скрыть иронии. В данный момент я не считал себя бессердечным и черствым, нет. Просто я знал Луизу очень хорошо. Она была немного глуповата и считала, что главное в жизни – удачно выйти замуж. Конечно, я был посимпатичнее Курта, но, видимо рассудив, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, она все-таки стала его женой.

– Он сказал, что если я что-нибудь с собой сделаю, то он убьет моего отца. Я не хотела быть его женой, но на моих глазах он отрубил ему руку и обглодал ее! – ее плач превратился в истерику.

Я подонок. Скотина. Ублюдок. Я казнил себя за то, что сделал такие поспешные выводы в отношении девушки. Цинизм – одна из основных особенностей моего поведения, поэтому из-за меня часто страдают невинные люди. А я ничего не могу поделать с этим. Я не раз уже говорил себе: "Хватит быть циником", но продолжал вести себя нагло и пренебрежительно, зло и жестоко обижая своими словами многих людей.

Желая хоть как-то искупить свою вину перед Луизой, я нежно погладил ее по голове. Она прильнула ко мне. Я чувствовал ее прерывистое дыхание, ощущал, как вздымается ее упругая грудь. Я ласково поцеловал ее в губы. Девушка ответила на поцелуй, ответила страстно, а после уже сама нашла мои губы. Сладкая пелена начала окутывать мой разум, и я поднял на руки Луизу и понес в спальную комнату.

– Повеселимся? – спросила она, закатив глазки.

… Я и Гор взламывали двери, расположенные по обеим сторонам сырого подземного коридора. За одними мы находили лишь заплесневелые стены да затхлый запах, за другими – человеческие скелеты со свисающими с них лоскутами истлевшей одежды, за третьими – груды разлагающейся плоти, заплывшие зловонным гноем. Мы искали Доната, отца несчастной Луизы. В темницах башен замка его не было, поэтому теперь мы обыскивали подземелье. Я очень сомневался, что Курт оставил моего управляющего в живых, но, чтобы утешить Луизу, верившую, что Курт сдержал слово и сейчас ее отец томится где-то в застенках замка, я взламывал дверь за дверью. Во времена своего правления в Чистой Земле я ни разу не спускался сюда, так как в этом не было необходимости. Я никогда не брал в плен своих врагов, если не нуждался в какой-нибудь информации, а всегда убивал их. Всех до единого.

Я уже сбился со счета. Какая это дверь – сороковая? Пятидесятая? А может быть сотая? Я поддел мечем поржавевший от сырости засов и надавил. Затрещало мокрое дерево, сопротивляясь, не отпуская гвозди, держащие задвижку, но вскоре оно сдалось, и она упала мне под ноги, громко звякнув. Я взял с пола фонарь и распахнул дверь. Глаза, уже привыкшие к темноте, различили, что к левой стене темницы прикован человек. Я поднял фонарь на уровень глаз. На толстых цепях, обмотанных вокруг его тела и вделанных в камень, тощий и еле-еле дышащий, висел Донат. Я аккуратно разрубил цепи и подхватил старика, ослабленные ноги которого сразу подкосились, как только он освободился от оков.

Радости Луизы не было предела. Она вся светилась счастьем, бегая вокруг отца, то и дело поправляя ему подушки, перину и одеяло. А Донат, высохший и совершенно обессиленный, лежал молча, иногда улыбаясь, иногда мрачнея. Говорил он с огромным трудом, поэтому ничего другого, кроме невнятного бормотания об огромной признательности по отношению ко мне, я в то утро так от него и не услышал. Через полчаса, выпив куриного бульона, он уснул, бережно прижав к груди покалеченную руку, предварительно продезинфицированную и перевязанною мной.

Замок я покидал в подавленном, если не сказать мрачном, настроении. Когда мы, пополнив запасы воды, мяса и хлеба, а также плотно пообедав, седлали коней, во двор выбежала Луиза.

– Можно, я поеду с тобой, Мэтлок? – спросила она, пряча глаза и нервно теребя складку красивого платья, плотно облегающего ее неповторимую фигуру.

Волна нежности, жалости и других теплых чувств нахлынула на меня. Может, это мой разум пытался искупить таким образом ту вину, которую я, наверное, буду чувствовать по отношению к этой девушке до конца своих дней? Я усомнился в ней, я посчитал ее низкой, я повел себя с ней, как с дешевой площадной девкой, а она, лишь повинуясь обстоятельствам, пошла на брак с Куртом Ирвингом, продолжая ждать меня, в душе надеясь, что рано или поздно я приду, освобожу ее и спасу отца. Я уже чуть было не разрешил ей присоединиться к отряду, но вовремя вспомнил, что все-таки мы отправляемся не на увеселительную прогулку. Я отказал ей, мотивируя это тем, что кто-то должен присматривать за Донатом и оставаться в замке за хозяйку, чтобы встретить меня, когда я вернусь. Я действительно считал своим долгом вернуться и взять Луизу в жены. Я думал, что этот день, проведенный с ней после года разлуки, помог понять мне, что я люблю ее, причем как душевную и милую девушку, а не просто как сексуального партнера. Год назад я покинул ее, даже не попрощавшись, и ничего не кольнуло у меня в груди. Теперь же сердце мое сжималось, когда я смотрел на то, как она стоит на мосту и плачет.

Мы скакали по грунтовой дороге. Солнце медленно, но верно погружалось в рощу, тянувшуюся далеко справа и почти параллельно большаку. Пыль, поднимаемая копытами наших лошадей, клубилась у земли, и когда мы удалялись на довольно приличное расстояние, неспешно опускалась. Крестьяне провожали нас безразличными взглядами и вновь принимались за свои дела. По-видимому, слух о нас еще не достиг этих областей Бермандии, и на наш отряд, периодически останавливающийся обменять лошадей и перекусить в деревнях, никто не устраивал засад, хотя после таких "привалов" деревни оказывались ужасно разоренными. Мы неслись к Акрессу. Мы молчали, и каждый думал о чем-то своем.

Не знаю, что творилось в головах воинов, а мне не давало покоя множество вопросов, возникающих и возникающих передо мной, начиная с самого первого дня моего вынужденного появления в Подлунном Мире. А я знал ответ только на один, самый простой, самый легкий. Это вопрос о слугах из замка. Я уже давно догадывался, что они все мертвы. Луиза лишь подтвердила правильность моих предположений. Когда же я спросил ее о монстрах из многочисленных болот, находящихся на юге от замка, она сказала, что ничего о них не слышала с тех пор, как я одержал над ними победу. Жители деревень, встречающихся нам на пути, тоже ничего не знали об этих чудовищах. Зачем же тогда Курт солгал мне, что болотные твари вновь наводят ужас на южные районы Бермандии? Я не понимал. Не понимал я, что же случилось со Сквортом, который год назад был моим первым другом, а теперь ни с того, ни с сего стал первым врагом. Эти два вопроса влекли за собой еще один: почему, когда я был в руках у Курта Ирвинга в замке, а Скворт узнал меня, когда я явился к нему во дворец, со мной не расправились сразу, а медлили, тянули время? Еще одна загадка: что надо было от меня Живущему-В-Тумане? Задержать до прибытия гвардейцев Скворта (я не сомневался, что те всадники в степи были гвардейцами)? Тогда получалось, что Скворт и Живущий-В-Тумане – союзники. А может, демон действовал в одиночку, преследуя какие-то свои личные цели? Дальше следовала серия более крутых вопросов. Это вопрос о том, для чего, прежде чем отправить в Подлунный Мир, Всадники Судьбы послали меня в Ад за Схайорелом, мечом отличным, но обыкновенным? Это вопрос о кроваво-красной сфере, уничтожившей охранявшего меч монстра. И, наконец, вопрос самый главный и самый трудный: какое поручение Всадников Судьбы я должен выполнить, чтобы вернуться на Землю? А там мне необходимо найти Агента и получить от него ценную информацию, но это уже казалось чем-то очень далеким и нереальным. Сейчас важнее было найти ответы на вопросы насущные.

На ночлег мы остановились в небольшой деревеньке, расположенной примерно на половине пути от замка к столице Бермандии. Мы продвигались вглубь страны очень быстро, так как нам не надо было прятаться и бояться. Я невольно вспомнил те страшные три дня, потребовавшиеся мне, чтобы добраться от замка до Акресса, и меня передернуло. После ужина я лег на жесткую деревянную лавку и долго ворочался, пока сон не накрыл мой разум своим крылом. Мне снились лица убитых мной в те три дня людей. Они кружились вокруг меня в диком танце, и от них веяло мертвечиной и лютым холодом. Потом мне снилось, что я снова иду по коридорам Черного Дворца к его сердцу – Тронному Залу, и мое отражение следует за мной, легко преодолевая толщу черного хрусталя. Сновидение в точности повторяло приснившееся мне на земляничной поляне. Но когда я проснулся, весь в поту и снова дрожащий от страха, то уже знал, что вызвало такую реакцию: в тот миг, когда я вошел в зал и увидел свою мать, мое отражение отделилось от стены и занесло надо мной меч.

Утром мы помчались дальше. Врываясь в маленькие городки, сменявшие постепенно деревни, мы вырезали гарнизоны, оставленные для их охраны, и опять неслись вперед.

Поздно ночью мы вошли в Акресс.

Глава VI. Волк в овчарне

Я пронзил мечом очередного нападающего. Мы теснили королевских гвардейцев, не пожелавших сдать дворец без боя. Еще один, сраженный мной, рухнул нам под ноги. Реки крови струились по вымощенным мраморными плитками полам коридоров, ковры в комнатах пропитались до предела этой красной липкой жидкостью, и сапоги то скользили, словно я шел по льду, то увязали, словно я попал в маленькое болотце. Мы обрывали тяжелые пыльные шторы, сдирали со стен богатую драпировку, переворачивали диваны с резными ножками, опрокидывали кровати с парчовыми и шелковыми балдахинами, рубили топорами старинные шкафы и комоды, протыкали мечами красиво отделанные серебром деревянные сундуки. Ни один враг не должен был улизнуть от мести, и мы не пропустили ни одного места, где он мог прятаться. Освещая чадящими факелами темные ниши, мы выкуривали укрывающихся в них придворных и гвардейцев, которые умирали стоя на коленях и прося пощады. Но пощады не было никому. Мои воины, заразившиеся моей злостью, моей яростью, беспощадно убивали церемониймейстеров, фрейлин, лакеев, пажей. Словно вихрь, мы врывались в обеденные залы, спальные покои, рабочие кабинеты, круша все и вся. Как бешеная орда мы неслись по дворцу, сметая все на своем пути. Повсюду валялись трупы, обои были забрызганы мозгами и кровью, а мы, спотыкаясь об отрубленные головы, руки и ноги, переступая через кишки, через бьющиеся еще сердца, шли дальше. Мы гнали перед собой жалкие остатки отрядов королевской стражи. Дико крича, умирали солдаты Скворта, а мы бежали вперед, размахивая мечами и рыча от пьянящего запаха крови, повсюду витавшего во дворце. Если гвардейцам удавалось забаррикадировать какой-нибудь проход и занять оборону, мы, не останавливаясь ни на мгновение, словно смерч, в считанные секунды перелетали через баррикады и, буквально на куски разрывали несчастных воинов. От нас веяло смертью, мы обдавали своим дыханием все, что окружало нас, не обращая внимания на то, как роскошные и помпезные помещения дворца превращались в отвратительную помойку, грязную бойню. Мы уже не были простыми воинами, мы были берсерками. В кровавых сполохах факельных огней я видел ненависть на лицах своих соратников, некоторые были разъярены до такой степени, что на губах у них выступила пена. Одни сносили головы бермандским солдатам, заходясь в страшном хохоте, другие – оскалив зубы в злобной ухмылке, третьи – лишь нахмурив брови. Действительно, они переняли у меня жажду мести, мою ненависть. Они, как и я, выбросили из своих сердец жалость. Они шли за мной, и мы гнали перед собой трусливых бермандских псов, очищая коридор за коридором, комнату за комнатой. Их мертвые тела устилали пройденные нами этажи.

Ни одного высокого сановника я не встретил, хотя мы и заняли все четыре этажа дворца. Значит, опять я не узнаю ничего нового, и снова буду ломать голову над теми загадками, которые, как мне уже казалось, не имели отгадок. В последний раз, обойдя весь четвертый этаж и удостоверившись, что на нем нет ни одной живой души, кроме нас, я приказал своим все еще возбужденным резней воинам осмотреть нижние этажи и после, спустившись в город, заняться поисками чистой одежды, пищи и коней. Когда стихли их шаги, я сел в одно из уцелевших кресел, каждое из которых истинный ценитель старины посчитал бы выдающимся произведением искусства. У меня сильно болела голова, я сжал ее руками, отбросив в сторону меч. Давило в висках, а на затылок каждую секунду обрушивался огромный молот. Я застонал от боли. Настойчиво и упорно она продолжала сверлить мое сознание, и, уже не в силах сдерживаться, я закричал. Внезапно боль исчезла. Она оборвалась так же внезапно, как и возникла. Оборвалась, как только оборвался мой крик. Слева промелькнула какая-то тень. Не долго думая, я схватил Схайорел и бросился за тенью, но, свернув за угол, налетел на большое, почти в мой рост, зеркало. На меня смотрело мое отражение, такое же усталое и выдохшееся, как и я. Его одежда была испачкана кровью, лицо – грязным от копоти. Я долго смотрел на него, а оно – на меня. Когда же, успокоившись, я решил идти догонять свой отряд и на прощание показал ему язык, то оно, зло плюнув в мою сторону, развернулось на каблуках и зашагало вглубь зеркального коридора. Плевок медленно стекал по внутренней поверхности зеркала, а мое отражение неторопливо удалялось, сжимая в левой руке меч. Наконец, оно скрылось за поворотом. Я смотрел в пустое зеркало и чувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом. Это был не сон, это происходило наяву. Преодолевая острое желание побыстрее покинуть это место, я поднял Схайорел, и нанес по зеркалу удар. Оно бесшумно взорвалось, и брызги осколков рассыпались по коридору. Некоторые из них вонзились в мое лицо, руки, шею, и кровь тоненькими струйками потекла из маленьких ранок, но я, не обращая внимания на боль, шагнул в проем, образовавшийся внутри рамы, в которой крепилось зеркало.

Я очутился в небольшой пыльной комнатке. Кто-то метнулся к камину, пылающему в противоположной стене. Не медля ни секунды, я кинулся туда же и наткнулся на человечка, запутавшегося в складках своего плаща и растянувшегося на полу. Схватив его за шиворот и слегка приподняв над полом, я заглянул ему в лицо. Мне удалось разглядеть в полумраке маленькие хитрые глазки и тонкие плотно сжатые губы, высокий лоб и густые брови. Я посмотрел на пламя и увидел, что его языки лижут какие-то бумаги. Швырнув человечка об стену, я бросился к камину и, не раздумывая, сунул в огонь руку, выхватывая уже занявшиеся листы. Погасив их, я со злостью пнул под бок карлика носком сапога.

– Ах ты дерьмо собачье! – вырвалось у меня.

– Чтоб ты сдох, ублюдок! – процедил тот, за что опять получил сапогом, но уже по лицу. Сплюнув выбитые зубы и слизав с расквашенных губ кровь, он грязно выругался, но от высказываний в мой адрес воздержался.

Я осмотрел комнату. В центре стоял массивный, но небольшой дубовый столик, на котором лежали какие-то лисы, валялась целая куча кистей и гусиных перьев, обгорелых свечей. На углу стоял желтый подсвечник и лежала палитра с красками. У проема, который еще совсем недавно закрывало зеркало, ощерился корявыми ножками табурет. Стены комнаты украшали полуистертые и засаленные гобелены. Быстро обобрав их, я обнаружил под одним из них дверь, ведущую в другую комнату. Маленькая железная кровать составляла всю ее меблировку. Я также нашел кладовую с приличным запасом пищи, воды и вина, и комнату, служившую обосновавшемуся здесь карлику туалетом. Больше ничего интересного обнаружить не удалось, и я, вернувшись к предварительно связанному куском разрезанной шторы злобному недомерку, сгреб со стола бумаги и вышел из затхлой атмосферы комнатки в коридор, освещенный газовыми фонарями, таща за собой коротышку. Я уселся прямо на пол и принялся за изучение набросков. Это были вполне удачные попытки изобразить мое лицо. Если все это совместить и перенести на холст, добавив немного света и красок, то получился бы великолепный портрет. Но, отложив рисунки в сторону и взяв в руки те листы, что спас от огня, я испытал еще большее удивление. Это были небольшие гравюры, и то, что было изображено на них, вызвало у меня шок.

На первой картинке я, облаченный в тяжелые доспехи, сражался с болотными тварями. Вытащив меч из уже мертвого чудовища, я занес его над головой другого. Это было больше года назад, но я отчетливо помнил этот момент. Конечно, качество изображения оставляло желать лучшего, но я не мог ошибиться: осанка, поворот головы, выражение лица, манера держаться в седле – все принадлежало мне! Далее следовала гравюра, запечатлевшая тот миг, когда Скворт возлагал мне на голову герцогскую корону. Я стоял перед ним, опершись на одно колено, а король, улыбающийся, довольный, держал над моим челом золотой венец. Придворные, расположившиеся слева и справа от нас, с интересом наблюдали за происходящим. И здесь художник передал не совсем все точно, но дух, которым был пропитан рисунок, не оставлял сомнений, что изображено на нем именно то, что я подумал. Далее следовал лист, пожелтевший, но не успевший загореться. Я сидел верхом на белом коне, белый плащ скрывал мою фигуру, а рядом был бледный силуэт всадника, смахивающего на призрака. Мы – я и Живущий-В-Тумане – разговаривали, а вокруг нас раскинулась бескрайняя степь. Остальные три гравюры сильно обгорели, но я все-таки смог на них кое-что разобрать. На одной я стоял на безопасном расстоянии от бешено пылающего дворца Скворта, и потому, как была запрокинута моя голова, можно было догадаться, что я смеюсь. Следующая запечатлела жуткую сцену – у ног, обутых в черные сапоги, лежало изуродованное и обезглавленное тело молодой женщины. Та часть гравюры, где по идее должна была находиться отрубленная голова, сгорела дотла. Невозможно также было различить, кто является хозяином сапог. Последний рисунок пострадал больше всех остальных, но среди осыпающегося пепла на небольшом кусочке бумаги все же были видны какие-то искры, молнии, тени.

– Что это такое? – спросил я карлика, сверлившего меня своими поросячьими глазками, подымаясь с пола и тыча ему в лицо гравюры.

– Пошел ты… – начал было он, но захлебнулся кровью, хлынувшей из его носа сразу после того, как я заехал ему кулаком в морду.

– Что это такое? – повторил я вопрос.

– Картинки, – попытался сострить он, но, получив удар под дых, сразу осекся.

– Что это такое?

Молчание. Я опять от души махнул ему по роже. Втянув голову в плечи, он весь как-то сразу поник, съежился и захныкал. Он сломался и сейчас выложит мне все, что знает, решил я. Но я ошибся. Поплакав с минуту и утерев плечом с лица кровь, сопли и слезы, он опять гордо задрал подбородок и заорал:

– Ничего я тебе не скажу, проклятый!

– Значит, сейчас ты умрешь, – спокойно сказал я, приставляя к его животу острие меча.

– Пусть я погибну, но ты ничего не узнаешь! – дрогнувшим голосом произнес человечек.

Я слегка надавил на рукоять, и лезвие на сантиметр вошло в его тело. Вскрикнув, он опять заплакал и, отхаркивая изо рта комки запекшейся крови, согласился поведать мне то, что знал. Глотая сопли, он сказал, что зовут его Толсон, что он незаконнорожденный и полоумный сын Скворта, что тот прятал его в потайной комнатке, навещая раз в месяц. Я знал, что по законам Бермандии король, имеющий ребенка от женщины, с которой он не состоит в браке, должен отречься от престола. Не знаю, откуда это пошло, кто был матерью Толсона, почему он родился дураком и уродом, но мотивы, которыми руководствовался Скворт, поместив сына в тайник, были мне понятны – нежелание лишать жизни свое чадо, а себя – трона.

– Около года назад, – продолжал свой рассказ Толсон, а я отметил про себя, что не полгода, не два, а именно около года назад, – отец пришел ко мне злым, непохожим на самого себя. Он спрашивал меня о том, как далеко я смогу заглянуть вперед, что показалось мне очень странным. Ведь папа должен был знать, что я делаю это не специально, а выхватываю картинки будущего случайно. Это приходит как какое-то озарение, как взрыв, и тогда…

– Что было дальше? – грубо спросил я, предвидя, что Толсон собирается пуститься в пространные объяснения того, как к нему приходят пророческие видения.

– Так вот, я и сказал отцу, что каждый раз это приходит по-разному, и нет какого-нибудь определенного промежутка времени, который может перепрыгнуть мой разум, потому что все это происходит на бессознательном уровне. Папа удивился, чему в свою очередь, удивился я. Я поинтересовался у него, зачем спрашивать то, что он должен обо мне уже давно знать. Но он ничего не ответил, а показал мне две гравюры, сделанные мной задолго до того, как произошли события, изображенные на них. Вообще-то у меня много их. У меня есть гравюрка, на которой барон Ролод трахается с графиней Долорес, еще есть…

– Не отвлекайся, – опять оборвал я его рассказ, заметив, что его глазки мечтательно смотрят в потолок, а губы расплылись в глупой улыбке.

– Папа сказал, что Мэтлок, ну то есть ты, парень, исчез. Он сказал, что ты – злой демон, и я должен особое внимание уделять тем возникающим у меня в башке картинкам, на которых будешь ты. Вообще-то папа всегда держал меня в курсе всех дел королевства. А когда я был маленьким, он учил меня читать и писать, приносил много интересных книжек. Помню когда-то он…