Зарубежное Россиеведение

Предельно широкое предметное поле россиеведения позволяет изучать как историческую, так и современную Россию во всей ее полноте. Присутствие России в ее ближнем и дальнем зарубежьях позволяет говорить о планетарном феномене русского мира – исторически сложившемся экстерриториальном культурном поле.

Изучение собственной страны – одно из проявлений идентичности ее граждан. Однако интерес к зарубежным странам в немалой степени имеет сходную мотивацию, определяясь, помимо прагматических нужд международного взаимодействия, потребностью в сопоставлении своего и чужого. Особое место занимает разработка исторических и культурных пограничий, сложившихся не только у соседних стран.

Российское отечествоведение и зарубежное россиеведение с давних пор не развиваются обособленно. Изучение России невозможно представить не только без работ российских авторов, но также без исследований зарубежных специалистов. При этом их взаимодействию не свойственна линейно-поступательная динамика, а его формы претерпевали значительные метаморфозы. Хотя по самой природе своей умножение знания интернационально, политические границы способны весьма существенно ограничивать естественное тяготение к научной кооперации.

В качестве области научного знания отечественное россиеведение возникает как познание России, которое изначально велось в высшей степени комплексно – силами не только гуманитарных и социальных наук, но и наук естественных. Климатические и почвенные особенности, полезные ископаемые, гидроресурсы и рельеф – все это самым непосредственным образом влияет на развитие страны. У истоков научного познания России стояли многочисленные экспедиции ХVIII в., в том числе знаменитые «академические экспедиции» екатерининских времен. К развернувшейся работе активно привлекались иностранные специалисты, некоторые из них прочно связали свою жизнь с Россией и имели перед ней несомненные заслуги. Тем не менее периодически давало о себе знать недовольство «немецким засильем» в науке о России: в борьбе М. В. Ломоносова с норманнистами, при образовании в середине XIX в. существующего по сей день Русского географического общества и обсуждении не утратившего своей актуальности вопроса о «национальности» науки.

На российской почве россиеведение развивалось в системе координат «концентрического родиноведения», внутренним кругом которого было краеведение – изучение малой Родины, затем следовало регионоведение и, наконец, страноведение. Даже в ту пору, когда с обособлением научных дисциплин россиеведческие исследования приобрели гораздо более дифференцированный характер, общественно-политическая и философская мысль, занятая определением места России между Западом и Востоком, продолжала испытывать потребность в интегральном страноведческом знании. Историко-культурная специфика России обусловила наличие еще одного, внешнего, круга, каковым выступает славяноведение, в поле которого в значительной степени и протекал генезис россиеведения. Несмотря на все попытки формального, институционального размежевания, полный разрыв россиеведения со славяноведением невозможен из-за проблематики языкознания, древней истории, идей славянской взаимности. В середине XIX в. министр народного просвещения С. С. Уваров вынужден был специально разъяснять в циркуляре, что зарубежные славяне не есть Россия. В СССР получил распространение взгляд, согласно которому славяноведение изучает только зарубежные славянские народы. Разделяли его и в остальных славянских странах. Утверждение в качестве приоритета полидисциплинарного синтеза наук способствовало оформлению россиеведения в особую область знания.

Развитие зарубежного россиеведения имело свои особенности. Долгое время сведения о России попадали за ее пределы благодаря путешественникам и дипломатам, в числе которых были представители как Запада, так и Востока, в первую очередь, конечно, соседи. Издавна и по сей день записки иностранцев переводятся, издаются и изучаются в России. На сведения иностранцев ссылался и полемизировал с ними еще В. Н. Татищев. Некоторые из подобных сочинений попадали под запрет. Так, издание в русском журнале середины XIX в. записок англичанина Дж. Флетчера о России XVI столетия принесло их публикатору серьезные неприятности. Незадолго до этого бурную реакцию вызвало сочинение французского маркиза А. де Кюстина, отношение к которому разделило русское образованное общество. Новый импульс получает жанр полемической литературы, корпус которой пополняли не только трансляторы официоза, но и оппозиционеры. Власть имущие всерьез озаботились тем, чтобы за рубежом выходили благожелательные по отношению к России работы.

Сведения о России также издавна поставляли за рубеж выходцы из нее, начиная с приближенного Ивана Грозного князя А. М. Курбского, бежавшего в Литву, и подьячего Посольского приказа Г. К. Котошихина, сто лет спустя обосновавшегося в Швеции. Позднее авторами сочинений о России становились представители революционной эмиграции и лица, покинувшие страну по религиозным и иным основаниям. Утверждение советского режима породило массовую научную эмиграцию. Первая ее волна неразрывно связана с судьбой Белого движения. Именно она создала развитую научную инфраструктуру и в наибольшей степени повлияла на становление западного россиеведения. Вторая волна обусловлена перипетиями очередной мировой войны. Третья явилась следствием диссидентского движения. Четвертую, в основе которой лежали неполитические мотивы, принято определять как «утечку умов». До революции российские ученые преподавали в иностранных учебных заведениях, направлялись в длительные зарубежные командировки, являвшиеся обязательной частью подготовки к профессорскому званию. Практика академических выездов вообще и visiting professors, в частности, подвергшаяся жесткому ограничению в советское время, вновь получила импульс к развитию лишь на рубеже XX–XXI вв.

Страны, занимавшие в зарубежном россиеведении лидирующие позиции, неоднократно менялись. В XVIII–XIX вв. наибольшей информацией о России располагала немецкая и французская наука. Примечательно, что именно ее представители были наиболее известны и авторитетны в тогдашней России – интерес отличался взаимностью. На рубеже XIX–XX вв. в разработку россиеведческой проблематики активно включились британские ученые, стимулируемые сначала русско-английским соперничеством, а затем сближением двух держав. Следует отметить, что в ту пору россиеведение с большим трудом пробивало себе дорогу в западных университетах, где ему приходилось конкурировать как с традиционными учебными предметами, так и с другими страноведческими новациями. Германское экспертное сообщество накануне и особенно в годы Первой мировой войны делает специальный акцент на изучении нерусских народов Российской империи, в национальных движениях которых видит ее потенциальных разрушителей. Оказавшись впоследствии в эмиграции, деятели этих движений вели активнейшую популяризаторско-пропагандистскую работу, стремясь дать россиеведению собственную интерпретацию или противопоставляя ему изучение своих народов. В целом же утверждение взгляда на Россию как страну полиэтническую – явление достаточно позднее, о чем свидетельствует успех книги А. Каппелера, немецкое издание которой датируется 1993 г.55

В период между двумя мировыми войнами научные связи с Россией были почти прерваны, что восполнялось общением с учеными-эмигрантами (в частности, в рамках активной на рубеже 1920-30-х гг. Федерации исторических обществ Восточной Европы). Особенно динамично россиеведение развивалось в местах их наибольшего скопления. Тогда же начинается становление советологии, которой после Второй мировой войны предстояло занять ведущее место в зарубежном россиеведении и наложить на него свой отпечаток.

Начав россиеведческие штудии практически одновременно с британцами, американцы еще во время Второй мировой войны стали брать инициативу в свои руки, в полной мере воспользовавшись перемещением в Новый Свет не только представителей первой волны эмиграции из России, а также второй ее волны, но и эмигрантов из центрально-европейских стран. Лидерство США было окончательно упрочено, когда произведенный Советским Союзом в октябре 1957 г. запуск первого искусственного спутника Земли вызвал настоящий бум россиеведения56. Едва ли можно назвать другой подобный пример воздействия прорыва в научно-технической области на гуманитаристику.

В странах социалистического блока россиеведение развивалось в условиях существенных ограничений, налагаемых двойным контролем – со стороны собственных партийно-государственных инстанций и со стороны советского гегемона. Однако оно не следовало полностью в фарватере советского канона, имея свои собственные особенности и достижения. Ученые из социалистических стран в большей степени общались с советскими коллегами и могли рассчитывать на посещение изучаемой страны. Прежние связи не утратили значения по сей день.

Хотя в эпоху глобализации россиеведение приобретает все более интернациональный характер, не ушли полностью в прошлое национальные исследовательские традиции и научные школы. Это справедливо даже для, казалось бы, гомогенного англоязычного россиеведения (Великобритания, США, Канада): говорить без существенных уточнений об англо-американском россиеведении представляется не вполне корректным. Не в последнюю очередь сказывается уникальный опыт взаимодействия национальных россиеведческих школ с российской наукой.

При сравнении зарубежного россиеведения с российским «концентрическим родиноведением» обнаруживаются существенные различия. Локальные и региональные россиеведческие исследования развернулись за рубежом значительно позже, чем в России. Развитие зарубежного россиеведения преимущественно на базе вузовской науки поддерживало страноведчески-синкретический формат этой области знания.

На российском материале уже было показано, что страна, являющаяся частью более широкой этнокультурной или региональной общности, тем не менее для «своих» ученых составляет отдельный объект исследования. Именно таким образом традиционно очерчивается предмет славяноведения не только в России, но и в других славянских странах: его ядро формирует не отечественная, а зарубежная проблематика. Аналогично в оптике российской науки обычно определяется соотношение россиеведения с восточноевропейскими исследованиями. На Западе ввиду особого веса России именно россиеведение (Russian studies) всегда формировало ядро славистического комплекса. Взгляд на Россию с зарубежной перспективы в большей степени побуждает к ее контекстному, типологическому изучению. Правда, свои коррективы зачастую вносила «неформатность» России.

Если советские слависты настаивали на том, что их наука имеет комплексный историко-филологический характер, то за рубежом (не исключая социалистических стран) возобладало представление о славяноведении как преимущественно филологической дисциплине с расширением в направлении культурологии. На почве различий в подходах возникали достаточно острые противоречия – как показывает практика проведения международных съездов славистов, не изжитые до конца по сей день.

Предпосылкой любой страноведческой специализации является соответствующая языковая подготовка. Преподавание русского языка занимает в зарубежном россиеведении центральное место, что естественным образом стимулирует развитие лингвистических и – шире – филологических исследований. В изучении литературы к тому же видится путь к постижению ментальных, социокультурных особенностей страны и народа. Этим можно объяснить определенные тематические пристрастия зарубежного россиеведения: в профессиональной среде можно, скажем, услышать о «Толстоевском», поскольку наследию Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского посвящена значительная часть научной продукции. Современное литературоведение отличается повышенной восприимчивостью к культурологическим новациям и, по существу, в значительной своей части интегрировано уже в культурологию.

В последнее время популярность изучения русского языка снизилась, особенно заметно в странах, где он раньше был представлен особенно широко (постсоветское зарубежье России и Новая Европа). Однако это явление наблюдается и в других регионах. Если со складыванием советологии значимость россиеведения увеличилась, то ее кризис и актуализация вследствие распада СССР конкурирующих с россиеведением страноведческих и регионоведческих направлений (украинистика, изучение Центральной Азии и Кавказа) привели к обратному результату. Одновременно ощутимо возросла востребованность зарубежным россиеведческим сообществом языков народов России, что связано с современными региональными процессами и возможностью работать в российской провинции, куда в советский период доступ был крайне затруднен.

В СССР обличение буржуазной науки сделалось обязательной составляющей работы ученых. Практически в каждом сегменте отечественного россиеведения находились люди, сделавшие делом жизни «критику зарубежных фальсификаций». В обличительном ключе выступали и многие серьезные ученые. Без воинственных инвектив в адрес иностранных коллег рискованно было защищать диссертации. Даже адаптированная для советской аудитории и обычно изрядно тенденциозная информация о россиеведении по другую сторону «железного занавеса» тщательно дозировалась. Реферативные сборники с соответствующими обзорами обычно имели гриф «Для служебного пользования» и хранились в крупнейших советских библиотеках в так называемых спецхранах вместе с печатной продукцией авторов из капиталистических стран. Доступ в спецхраны предоставлялся лишь по специальному отношению из учреждений, в которых работали заинтересованные читатели. Разумеется, россиеведением борьба на «научном фронте» не ограничивалась, но именно в интересующей нас области утвердился наиболее конфронтационный стиль полемики. Жестко преследовалось действительное или мнимое влияние буржуазной науки на исследователей из социалистических стран. В первой половине 1980-х гг. развернулась широкомасштабная кампания по контрпропаганде, отголоски которой различимы вплоть до распада Советского Союза, несмотря на призывы руководства страны к «новому мышлению». Появились даже работы по методологии борьбы с буржуазными фальсификациями57.

Парадоксальным образом ритуальное внимание к трудам зарубежных оппонентов, за редкими исключениями, не сильно способствовало действительному знакомству с ними. До минимума было сведено и общение с иностранными коллегами – в этом отношении ситуация в СССР было заметно хуже, чем в ряде восточноевропейских социалистических стран. Культивировалось, становясь общим местом, убеждение, что единственно верными знаниями о России дано обладать лишь советским ученым. Отсутствие осведомленности в отношении того, что в мире пишется по изучаемой теме, не считалось существенным недостатком. Разумеется, это препятствовало формированию профессиональных стимулов к изучению россиеведами иностранных языков. В плане научного кругозора преимущество зачастую было у специалистов по зарубежной проблематике, многие из которых, впрочем, изучали связи России с другими странами, т. е. также имели отношение к россиеведению.

Масштабы взаимодействия с зарубежной наукой варьировались в зависимости от исследовательской области. После дезавуирования в начале 1950-х гг. марризма заметно возросла степень свободы языковедов, чье научное творчество подвергалось менее жесткому контролю, чем продукция представителей других социальных и гуманитарных дисциплин, что принесло замечательные плоды: отечественная школа лингвистики приобрела блестящую международную репутацию. Разумеется, не все критические выступления советских ученых были беспочвенными. Например, за рубежом гораздо скептичнее, чем в России, относились к подлинности «Слова о полку Игореве», что побуждало искать контраргументы и в конечном счете стимулировало исследования.

Если доступ к зарубежной науке обеспечивал дополнительные познавательные возможности для советских специалистов, то заинтересованность их иностранных коллег в связях с изучаемой страной была поистине огромной. Многие направления россиеведения требуют полевых исследований, предполагающих выезд в изучаемую страну. В условиях ее закрытости на Западе массово интервьюировались эмигранты, что дало импульс развитию такого направления, как устная история. На почве политической науки выросла во многом спекулятивная кремлинология, ориентированная на изучение второстепенных, фрагментарных материалов и чтение между строками. Максимально ограничивая доступ иностранцев к архивам, советские власти частично уравнивали конкурентные возможности своих ученых, ограниченных в выборе темы. Хотя последние тоже получали далеко не все документы, именно зарубежные россиеведы выиграли от «архивной революции» начала 1990-х гг. в первую очередь. Со своей стороны, российские исследователи стали активно осваивать богатую зарубежную россику.

Однако едва ли не главным проявлением перемен следует считать широкое общение ученых из разных стран, которые воспользовались падением «железного занавеса», пожалуй, раньше и больше других. Многочисленные международные конференции, совместные проекты и переводы способствовали заполнению теоретико-методологического вакуума, вызванного неприятием бывшего долгие десятилетия официальной доктриной марксизма-ленинизма, распространенными на Западе концепциями. При всем многообразии цивилизационных и макрорегиональных контекстов, в которых изучается Россия, а также национальных школ россиеведения следует констатировать ведущую сегодня роль вестернизованного ее восприятия и лидирующие позиции англоязычной научной продукции.

С этим в полной мере столкнулось и российское профессиональное сообщество. Переход от доходившей до самоизоляции закрытости к повышенной, зачастую на грани апологетики нового, восприимчивости, от марксистской интерпретации социальных явлений к их постмодернистской трактовке носил обвальный характер. В среде российских специалистов появились люди, взявшие на себя модераторскую миссию популяризации зарубежных теорий и исследований, инициирования и координации проектов и особенно конференций с участием иностранных коллег.

Увидели свет тематические обзоры зарубежных россиеведческих исследований. Основаны продолжающиеся серийные издания, благодаря которым широкая читательская аудитория получила доступ к внушительному корпусу иностранных работ («Современная западная русистика», «Шяюпа гояяка», «История сталинизма» и др.). Совместно издавались сборники архивных документов и даже путеводители по архивам. Пришла наконец и пора серьезных историко-научных штудий, не имеющих аналогов за рубежом58.

Немалую роль в 1990-е гг., когда бедственное материальное положение российских ученых превращало их в маргинальную группу, сыграла их поддержка со стороны западных научных фондов.

Наряду с огромным интересом иностранных исследователей к российской провинции следует отметить качественно возросшую мобильность российских ученых из регионов, которым существующая система обменов и грантов предоставила немалые преференции.

Становление новой России коренным образом изменило прежнее международное разделение труда в области россиеведения, обусловленное преимущественно политическими обстоятельствами. Альтернативное знание о России перестало составлять монополию «буржуазных» авторов, эмигрантов («тамиздат») и немногочисленных инакомыслящих интеллектуалов внутри страны («самиздат»).

После распада СССР произошло сближение России с дальним русским зарубежьем, закрепленное актом объединения Русской Православной Церкви. Глобальные перемены поставили в принципиально новые условия эмигрантскую науку, которая утратила свое предназначение хранителя старых исследовательских и идейно-политических традиций. Ныне предпринимаются усилия по возврату ученых-эмигрантов на родину. Правда, касается это в первую очередь потенциальных насельников российской Кремниевой долины и в гораздо меньшей степени представителей социо-гуманитаристики. С другой стороны, снижение после краха двухполюсного миропорядка спроса на россиеведов в странах, где их особенно много (прежде всего, США), создает известную почву для реэмиграции.

В российском случае сближение диаспоры и материка выразилось не столько в общении с живыми носителями этих традиций, сколько в обретении богатого интеллектуального наследия русского зарубежья. Популярной стала, в частности, идея России как Евразии, оформившаяся в евразийском учении в 20-е гг. прошлого столетия. Евразийцами была подчеркнута этнокультурная полифония России, но вместе с тем акцентировалась ее целостность и отдельность от других «миров». Думается, что в роли межцивилизационного моста Россия в гораздо большей степени продвигала Европу в Азию, чем Азию в Европу. Имеются продолжатели и у концепции общерусского триединства, отождествляющей Россию, а также у идеи православной религиозной общности. Все эти рецидивы вызывают живые комментарии зарубежных россиеведов.

Огромный потенциал международного сотрудничества россиеведов очевиден. Более равноправным становится оно с точки зрения своего финансового обеспечения: если раньше основные расходы брали на себя зарубежные партнеры, то сегодня заметно возрос вклад российской стороны. Россиеведческое направление занимает ведущее место в работе Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), который уже несколько лет проводит конкурс исследовательских проектов по теме «Россия в многополярном мире: образ страны» и заключил ряд соглашений с фондами, научными корпорациями и государственными органами других стран. Партнерские отношения установлены РГНФ не только с ведущими западноевропейскими странами (Франция, Германия), но и с азиатскими государствами (Китай, Монголия, Вьетнам), а также с постсоветскими республиками (Украина, Белоруссия). Понятно, что в этой географии еще остается много белых пятен. РГНФ поощряет участие в своих ежегодных конкурсах молодых исследователей. Немалое число исследований финансирует фонд «Русский мир» с его выраженным россиеведческим (преимущественно филологическим) профилем. Поддержку получают исследования российских и зарубежных авторов, а также их совместные проекты. Особое внимание обращается на ближнее зарубежье России. Мы упомянули эти два фонда не только ввиду масштаба их деятельности, но еще и потому, что они помогают реализовывать высшую форму международного научного сотрудничества – долгосрочные совместные проекты исследовательского характера.

Привлекательны грантовые конкурсы, проводимые под эгидой Европейского союза и предполагающие творческую кооперацию ученых из нескольких стран. Большие возможности для исследовательской работы студентов и преподавателей вузов открывают такие программы, как firazmus Mundus и Tempus. Деятельность фондов значительно дополнило традиционное межвузовское и межакадемическое взаимодействие, также в целом существенно прирастающее.

Совместные исследования не только дают максимальную научную отдачу, но и позволяют быть в курсе происходящего в интеллектуальной жизни страны-партнера: на уровне человеческого общения, посредством обмена новейшей литературой, благодаря облегчению доступа к архивным материалам. В конечном счете именно в двусторонние и многосторонние исследовательские проекты, а не в дорогостоящие и зачастую плохо подготовленные конференции и «круглые столы», интерес к которым в среде серьезных специалистов не слишком высок, целесообразно инвестировать основные средства.

Итак, в настоящее время отечественное россиеведение в гораздо большей степени, чем раньше, интегрировано в мировое. Непродуктивная конфронтация национальных научных сообществ в сегодняшней ситуации плюрализма мнений принципиально невозможна. Однако вполне вероятна конфронтация национальных стратегий памяти, проводящих в жизнь определенную политическую линию. В ряде стран, в том числе и в России, дает о себе знать стремление сформулировать консолидированное мнение ученых и воплотить его в некие нормативные тексты. Интернационализация россиеведения создала предпосылки для международного взаимодействия в образовательной сфере. Соответственно, большую актуальность приобрели проблемы профессиональной коммуникации.

Простого владения иностранным языком для международной научной коммуникации недостаточно. Известно, что даже опытный переводчик не в состоянии обеспечить качественный, адекватный перевод научного текста из малознакомой ему области. Необходимо не только хорошее знание проблематики, позволяющее быстро находить информацию по любому вопросу, но и точность в подборе терминологических эквивалентов. Последняя затруднена наличием национальных особенностей научного языка. Так, многие языки лишены лексических средств для различения «русского» и «российского». Следовательно, закрепленная в принятом в 2009 г. Государственном образовательном стандарте магистра истории компетенция свободного владения иностранным языком «как средством делового общения» является не только общекультурной, но и профессиональной.