Зарубежное Россиеведение

Научная терминология конвенциональна, при этом выступающий в роли средства международного научного общения язык имеет наибольший шанс утвердить свой канон. Понятийный аппарат российской науки, в том числе и россиеведения, демонстрирует повышенную восприимчивость к англоязычным заимствованиям, отнюдь не всегда являющимся неизбежными и продуктивными.

Коммуникация в мировом россиеведении долгое время изрядно затруднялась до крайности идеологизированным противостоянием в плоскости теоретического осмысления общественной жизни, не позволявшим по достоинству оценить элементы сходства. Между тем далеко не все в советских исследованиях определялось марксизмом, а в «буржуазной» исследовательской практике достаточно велико было марксистское влияние. Достаточно легкая рецепция после устранения идеологического барьера ряда западных объяснительных теорий (например, теории модернизации) не в последнюю очередь объясняется их приемлемостью для многих ученых, прошедших советскую школу. С другой стороны, критическое отношение к актуальным теоретико-методологическим доминантам может быть не только следствием консерватизма, но и результатом серьезной рефлексии. Так, сборник статей чешских россиеведов о переломном 1917 годе демонстрирует растущий скепсис к разработанным на Западе советологическим схемам, ставшим нормативными в Восточной Европе после распада социалистического лагеря59.

Иногда свободная ориентация в зарубежной литературе контрастирует с недопустимым игнорированием отечественных исследований. Однако главная опасность видится не в этом. Нельзя не замечать все еще сильной инерции советского научного изоляционизма, которая передается сегодняшним студентам и аспирантам. К сожалению, в учебных и квалификационных работах младшей генерации российских исследователей, для которых чтение на иностранном языке, как правило, не представляет особой сложности, публикации зарубежных авторов отражены зачастую недостаточно.

Между тем в современных условиях незнание иностранной литературы, отсутствие публикаций за рубежом, устранение от участия в международных форумах, исследовательских проектах и грантовых конкурсах, т. е. игнорирование важнейших составляющих глобальной научной коммуникации, является свидетельством как минимум «частичного несоответствия» профессиональным требованиям. Коммуникативные навыки важно вырабатывать со студенческой скамьи. Ныне возможностей для этого у учащихся высшей школы гораздо больше, чем некогда было у большинства их наставников. Отличные перспективы открывают, в частности, международные магистерские программы.

Международная научная коммуникация требует знания организационных основ зарубежного россиеведения и его важнейших справочно-информационных ресурсов. Однако осведомленность такого рода не в состоянии заменить живого общения с зарубежными коллегами, которое, потеряв свою былую эксклюзивность, стало элементом профессиональной повседневности. Развитие современной техники сделало постоянный диалог ученых абсолютно общедоступным.

Наша осведомленность о современном состоянии россиеведения в различных странах далеко не одинакова. Особенно мало известно об исследованиях, проводимых в Новой Европе. После распада советского блока исчезли прежние препятствия, затруднявшие россиеведческие исследования в социалистической части зарубежной Европы. В итоге в данной группе стран, особенно в тех, чья историческая связь с Россией была наиболее прочной, интерес к последней существенно возрос. Ярким примером может служить Польша. В Польше, Венгрии, Чехии издаются книги, в которых подчеркивается преемственность между современной Россией и Россией исторической60. К сожалению, знакомство российской научной общественности с большей частью этой продукции в лучшем случае ограничивается презентацией в Москве. Владеющие необходимыми языками российские специалисты, как правило, концентрируются на проблематике «своих» стран и истории их отношений с Россией. Решение видится в русскоязычных версиях. Так, издан перевод с венгерского книги по новейшей истории России, где изложение материала доведено до современности61. Вполне понятно стремление зарубежных россиеведов сделать свои исследования известными в изучаемой стране. Венгерские политологи рассчитывают «’’внедриться” на российский интеллектуально-политический рынок»62. Однако важна и обратная связь – заинтересованность со стороны российских научных экспертов и издателей. В настоящее время системность соответствующей работы по мониторингу (библиографическому учету), анализу (рецензированию) и популяризации (переводу, реферированию) оставляет желать лучшего. Информация о россиеведческих исследованиях в Центральной и Юго-Восточной Европе поступает благодаря совместным конференциям и проектам, в том числе направленным на публикацию источников. С социалистических времен действует ряд двусторонних комиссий историков – практика, внедренная сейчас также в научное сотрудничество с некоторыми странами постсоветского зарубежья.

Интерес к работам коллег из постсоветского зарубежья достаточно избирателен. До сих пор более или менее системно изучалась учебная, преимущественно адресованная средней школе, литература по истории. Накопилось немало работ разного качества о презентации в постсоветских государствах национальной истории, но ощутим дефицит достоверной информации об освещении там истории России. Нередко налицо стремление концентрироваться на откровенно русофобской, непрофессиональной печатной продукции, что порождает этноисториографические стереотипы, искажающие реальное состояние дел63. В целях достижения партнерских отношений с соседями совершенно необходимо от этих стереотипов избавляться. Для их пропагандистов характерно сочетание недостаточного знания предмета с желанием подыграть той или иной политической тенденции.

Хотя неровные отношения между бывшими советскими республиками и отражаются на интересующей нас области – как на содержании россиеведческих исследований, так и на научных связях, – было бы непростительной ошибкой считать постсоветское зарубежье малоперспективным с точки зрения научного взаимодействия. Необходимо бережно относиться к материализованному в человеческом капитале опыту тесной совместной работы. В украинских и белорусских университетах с советских времен существуют специализированные кафедры истории России. В странах постсоветского зарубежья учитывают наработки российских ученых, в том числе, конечно, в области россиеведения. Тем не менее формат россиеведческих исследований получил там новое качество. Российская тематика, как правило, рассматривается в отрыве, нередко достаточно искусственном, от национальной – как часть всеобщей истории и мировой культуры.

Из числа ближайших соседей России наибольшим вниманием, несомненно, пользуется Украина. Под эгидой Совместной российско-украинской комиссии историков увидели свет «Очерки истории России», подготовленные российскими специалистами для украинской аудитории. Обсуждение книги на пленарном заседании комиссии в октябре 2008 г. стало знаковым моментом во взаимодействии историков двух стран64.

В целом же исследовательская продукция ученых постсоветского зарубежья известна в России заметно хуже, нежели работы западных, прежде всего англо- и немецкоязычных, россиеведов. Помимо языковой комфортности, определенную роль играет давняя традиция «отслеживания» западной россиеведческой, особенно советологической, литературы, а также интенсивное общение в последние два десятилетия с представителями западноевропейской и американской науки, тогда как связи с ближайшими партнерами социалистического периода пережили полосу ощутимого спада.

В сегодняшнем глобальном мире россиеведение не ограничено евро-атлантическим пространством. Соответствующие исследования ведутся также в Азии – Китае, Японии, Турции и др. В восприятии ученых этих стран Россия является частью Азиатско-Тихоокеанского или Черноморского региона. Важным ресурсом зарубежного россиеведения остаются кадры, получившие профессиональную подготовку в Советском Союзе.

С изучением российской проблематики за рубежом тесно связано формирование образа России в мире, который вызывает большой интерес сегодняшних студентов, магистрантов и аспирантов. Работающие в этом русле приобретают навыки имагологического исследования, в полной мере используют знание иностранного языка и ресурс устной истории.

Создаваемый усилиями иностранных авторов образ России всегда отличался инвариантностью. Решающее значение для утверждения его неоднородности имел XIX век, когда военно-политическая мощь Российской империи, ее огромный ресурсный потенциал, а также выдающиеся культурные достижения, вершину которых составила литературная классика, породили устойчивую потребность в россиеведении. Даже в царствование Николая I, дававшее веские основания видеть в России деспотическую империю, многие тогдашние властители умов объясняли ее могущество единением монарха и народа, демократизмом общественных и государственных устоев. Уже упоминавшийся маркиз де Кюстин накануне своего приезда в Россию в 1839 г. был настроен к ней отнюдь не враждебно. С другой стороны, в советские времена возникали проблемы с наследием основоположников научного коммунизма, разделявших многие предубеждения современного им западного общественного мнения в отношении России. Отдельные высказывания Маркса и Энгельса были неприемлемы даже для критически настроенного к прошлому Отечества советского идеологического ведомства, и на соответствующие произведения классиков налагался запрет.

Благожелательные отзывы о Советской России посетивших ее (в том числе в самую мрачную пору сталинской диктатуры!) крупных западных писателей умело пропагандировались коммунистическим режимом. В советологии приверженцам теории тоталитаризма противостояли сторонники гораздо более лояльных к СССР теорий модернизации и конвергенции. Русофобская продукция соседствовала с сочинениями, отразившими восхищение страной, ее народом и культурой.

Зарубежные ученые-россиеведы активно занимаются в своих странах популяризацией знаний о России в учебной литературе и так называемой профессорской публицистике. Выступают они и в роли консультантов культурных проектов и государственных институций. Следовательно, образ России в известной мере зависим от вектора международного научного сотрудничества. Опыт показывает, что корпоративный интерес зарубежных россиеведов заключается в том, чтобы Россия в их странах считалась особо важной либо в качестве партнера, либо в качестве потенциальной угрозы. Однако было бы ошибочным делать профессиональное сообщество главным ответчиком за формирование образа России в мире или принятие имеющих к ней отношение политических решений.

Реально этот образ конструируется сейчас для массовых аудиторий в медийном пространстве. Сложился слой специализирующихся на российской проблематике журналистов – «русечеров» (от Russia и to search – искать)65. Средства массовой информации оказались наиболее восприимчивыми к посылам, свойственным цивилизационному дискурсу. Следует признать, что в этом ключе многое подается массовой аудитории и в самой России. Возводя межкультурные барьеры, цивилизационный подход одновременно стирает грань между прошлым и настоящим. Одним из практических последствий является скептическое отношение к любому реформированию России, в том числе к системным преобразованиям постсоветского периода. Действительно далекая от идеала социальной гармонии страна предстает средоточием тотального бесправия и насилия. Современная Россия попадает в тень России исторической – дореволюционной и особенно советской. В фокусе оказываются консервативные или праворадикальные течения и идеи. Подчеркиваются принципиальные различия современной повестки дня России и западных стран. В результате имиджевые потери Российской Федерации исключительно велики. Все это побуждает включать в задачи отечественного россиеведения как широкую просветительскую работу у себя дома, так и формирование адекватного образа России за рубежом.

И в России, и за рубежом россиеведение всегда имело весомый практико-ориентированный компонент. Очевидна связь с управлением страной и ее развитием, а также соперничеством сил на мировой арене. В России подъемы россиеведения наблюдались в периоды активной реформаторской и хозяйственной деятельности, а за ее пределами – в пору международного противостояния и конфликтов. Думается, что распространение самого термина «россиеведение» в последнее время сопряжено с потребностью формирования российской надэтнической идентичности. Россиеведение востребовано ввиду острой борьбы вокруг исторического и культурного наследия. Рецидивы «холодной войны» подпитывают зарубежное россиеведение, увеличивая спрос на него на рынке научно-экспертных и образовательных услуг, что прямо влияет и на заинтересованность издателей. Крайне желательно, чтобы оно в гораздо большей степени поддерживалось потребностями поступательно развивающегося международного сотрудничества.

Глава 3. Источниковедение российской эмиграции

В современной теории когнитивной истории определяющее значение отводится опосредованному информационному обмену, осуществляемому через использование продуктов целенаправленной человеческой деятельности – исторических источников66. Данный подход определяет ключевую роль таких понятий, как информационный ресурс человечества, фиксация исторического опыта, структурно-видовая классификация исторических источников, антропологическое изучение результатов целенаправленной творческой деятельности – вещей (документы учреждений, источники личного происхождения и артефакты российской эмиграции). В данном разделе проведен анализ историографии и источников по истории русской эмиграции 1917–1939 гг. В первом подразделе прослеживаются основные этапы изучения феномена русской эмиграции. Во втором подразделе дается общая характеристика структуры источниковой базы по видовому и функциональному признакам. В третьем дается характеристика каталогов основных зарубежных архивохранилищ российских документов, названы основные центры изучения русского зарубежья.

Историография: основные этапы исследования

Историография всякого крупного исторического явления, как правило, распадается на три основных этапа. Первый – это непосредственная реакция современников на событие, выражающаяся прежде всего в эмоциональной публицистической форме. Второй этап историографического развития связан преимущественно с ретроспективным осмыслением данного события его бывшими участниками. И, наконец, третий этап отражает возникновение возможности объективного научного исследования, более академического рассмотрения данного события последующими поколениями исследователей67. На каждом из трех этапов происходит качественная переоценка исторического события и его места в системе социального развития, связанная с ценностными оценками данного события. В первом случае эта оценка вытекает из доминирующих ценностей той эпохи, когда событие произошло. На втором этапе оценка события зависит в основном от стремления авторов исторических трудов поставить его в контекст политической истории с определенным знаком. И, наконец, третий этап характеризуется в большей степени ценностно-нейтральными оценками данного события. Такая логика развития историографии хорошо прослеживается именно на примере крупных общественно значимых событий – революций, войн, других общественных потрясений. Но именно они в концентрированном виде выражаются в явлении эмиграции, которое, с одной стороны, является порождением социального кризиса, с другой, само представляет собой крупное историческое явление и, наконец, с третьей, становится объектом изучения, радикально раскалывающим ценностные восприятия современников.

Если справедлива данная логика, то в историческом изучении русской эмиграции 1917–1939 гг. довольно четко выделяются три основных этапа: во-первых, время существования эмиграции как самостоятельного политического феномена (1917–1939); во-вторых, период ретроспективной оценки эмигрантскими историками феномена эмиграции, ее вклада в социальную, политическую историю Европы и мира XX в. (1939 – середина 50-х гг.); в-третьих, (1960-2000-е гг.) – период перехода к научному изучению эмиграции как сложного многообразного исторического явления.

Изучение эмиграции на начальном этапе ее существования имеет хорошую фактическую основу. Мы располагаем такими историографическими источниками, как лекционные курсы русских профессоров-эмигрантов от Харбина до Гарварда. В этих лекционных курсах уже даются оценки международной ситуации, экономического и политического положения в Советской России, революции, положения самой эмиграции. Анализ этих историографических источников позволяет раскрыть истоки историографической традиции. Особое значение для историографического изучения эмиграции имеет сопоставление этих исторических источников с документами личного происхождения, трудами ученых, а также публицистикой. Этот сравнительный анализ показывает, что материалы лекционных курсов не только были сделаны на высоком научном уровне (определявшемся научным уровнем высшей школы в дореволюционной России), но и имели оригинальный характер, поскольку представляли собой попытку объяснить события русской революции и возникновение эмиграции для широкой общественности Западной Европы. Можно констатировать, что многие важные идеи в области истории, социологии, философии XX в. вышли отсюда, как, например, концепция тоталитаризма, социология революции (П. А. Сорокин), структурная лингвистика (Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон). Каждый из трех этапов характеризуется различными установками авторов исторических сочинений об эмиграции, различными методами изучения данного феномена и различной источниковой базой. Первый период (1917–1939), с точки зрения исторического изучения эмиграции, характеризуется следующими чертами: основной целью этих работ следует считать доказательство определенного политического тезиса, и в этом смысле историография эмиграции во многом повторяет споры эпохи революции, которые были перенесены в эмигрантскую среду. Фактически это была борьба за выработку социальной идентичности для эмиграции как единого социального феномена. В этом контексте понятны споры республиканцев и монархистов, либералов и евразийцев, «возвращенцев» и их противников. Наиболее крупные системные работы о русской эмиграции принадлежат, несомненно, П. Н. Милюкову. Надо сказать, что П. Н. Милюков был первым и, вероятно, самым крупным историографом русской эмиграции. Он являлся основателем ее научного изучения. Его перу принадлежат как чисто политические работы: «Большевизм: международная опасность», «Россия сегодня и завтра», связанные с борьбой разных политических течений в эмиграции и предложенной им «новой тактикой», так и фундаментальные труды о русской эмиграции: «Эмиграция на перепутье», «Республика или монархия». Милюков впервые обобщил значительный эмпирический материал, доступный в то время; он дал характеристику различных течений внутри эмиграции, показал ее значение для сохранения преемственности русской культуры, в частности традиций либеральной политической культуры, и отстаивал эти традиции в политической борьбе своего времени. Труды Милюкова, в отличие от многих его оппонентов, сохраняют научное значение, остаются основой научного изучения постреволюционной эмиграции.

Вообще сама русская межвоенная эмиграция внесла существенный вклад в изучение этого явления. В работах крупнейших русских ученых-эмигрантов были поставлены принципиальные вопросы для решения проблем социальной идентичности нового социального образования. Можно сгруппировать эти работы по направлениям исследования, которые, как правило, задавались практическими целями социокультурной адаптации эмиграции. Главными для социокультурной адаптации были правовые проблемы, в связи с чем следует отметить вклад юристов-эмигрантов, которые разрабатывали проблемы сравнительного конституционного права (Миркин Гуцевич), проблемы международного права, в отношении беженцев (Б. Э. Нольде), права гражданства, соотношения международного и муниципального права (С. Г. Гогель, Б. Е. Шацкий). Другим важным вопросом для эмиграции была история России и места эмиграции в ней. Здесь значительный вклад внесли такие известные русские историки, как А. А. Кизеветтер, Г. В. Вернадский, П. Н. Савицкий, создатели направления в структурной лингвистике – Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон, в области экономию! – С. Н. Прокопович, в социологии – П. А. Сорокин, в философии – Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Н. О. Лосский, В. В. Зеньковский. Был создан также образ эмигранта в художественной литературе (В. Набоков, Г. Газданов). Политическая составляющая этого конфликта была представлена спорами о русской революции, связанными с ними концепциями развития России и идеологиями того времени (концепция тоталитаризма, евразийцы, сменовеховцы, «русские фашисты»). Сюда же относятся споры среди эмиграции о русском Термидоре.

Определенный вклад в изучение эмиграции на данном этапе был внесен противниками эмигрантов, которые, однако, писали о них с идеологических позиций. Среди первых авторов, писавших о русской эмиграции, были как профессиональные историки (М. Н. Покровский), так и прежние эмигранты, возвратившиеся в Россию. Эти исследования выполняли, прежде всего, пропагандистско-идеологические функции; сложные политические и идеологические процессы, присущие российской эмиграции того периода, обычно сводились к упрощенным схемам68.

Концептуальные споры русской эмиграции на первом этапе развития историографии шли под влиянием политических тенденций эпохи – осмысления фашизма, Гражданской войны в Испании, государственных переворотов в Венгрии, Польше, странах Прибалтики, Болгарии. В центре внимания эмиграции оставались проблемы России. Эмиграции принадлежала модель трансформации российской политической системы. Эта концепция рассматривала эволюцию российской политической системы по аналогии с Французской революцией и видела в нэпе своеобразный эквивалент Термидора и перехода к бонапартизму69. Помимо того, была дана ретроспективная оценка важнейших политических институтов, например Учредительного собрания (М. В. Вишняк), хода революции и гражданской войны (А. И. Деникин, П. Н. Врангель).

Таким образом, говоря о первом этапе развития историографии, можно сказать, что в сочинениях видных представителей русской эмиграции мы находим оценку этого крупного социального явления прежде всего как политического феномена. В то же время литература межвоенного периода, безусловно, внесла большой научный вклад в изучение рассматриваемого феномена по разным направлениям. Для данного этапа развития историографии можно констатировать частичное совпадение историографии и источников по проблеме. Произведения эмигрантских авторов, посвященные истории эмиграции, выступают не только как памятники исторической мысли, но и как источники, отразившие представления эмиграции того периода. Тем не менее необходимо провести различие между источниками в узком смысле (например, мемуарами) и произведениями, отражающими попытку концепционного осмысления фактов. Можно констатировать, что на первом этапе источниковая база была представлена преимущественно устными источниками, мемуарами. Сама по себе научная традиция еще не была отделена от исторических событий. Систематическое обращение к архивам для этого периода не характерно.

Второй период развития историографии определяется качественной спецификой целей, методов и источников. Целью исторических исследований русской эмиграции, характерной для второго периода, являлось переосмысление истории эмиграции после прекращения ее существования как самостоятельного социокультурного феномена в результате событий Второй мировой войны и смены поколений. На втором этапе, окрашенном идеологическим противостоянием двух систем и холодной войной, исследования по эмиграции имели задачей показать значение данного феномена для преемственности русской культуры и противопоставления ценностей эмиграции ценностям тоталитарных режимов. Для этого периода характерно появление обобщающих трудов по русской истории, написанных более молодым поколением эмигрантов. Обращает на себя внимание появление крупных трудов по русской истории, написанных с целью выявления специфики русской истории и объяснения ее развития в XX в. Следует указать на работы Г. В. Вернадского, Н. Рязановского, М. Раева, М. М. Карповича, С. Г. Пушкарева, А. Ярмолинского, В. В. Леонтовича и др., которые в послевоенный период стали профессорами в крупных американских и европейских университетах, получили кафедры или возглавили научные центры по изучению российской истории.

Леонтович написал книгу по истории российского либерализма, которая представляла собой первую систематическую историю русского либерализма, написанную русским автором, где была рассмотрена альтернативная модель развития России70. С. Г. Пушкарев дал характеристику основных политических течений в российском обществе в период революций начала XX в. М. М. Карпович и Г. В. Вернадский большое внимание уделяли вопросам выбора пути Россией между Востоком и Западом. А. Ярмолинский и Н. Рязановский рассматривали вопросы взаимоотношений государства и общества, а также причины роста радикализма в общественном сознании71. М. Раев посвятил специальное исследование планам политических реформ в России72. Главными объектами исследований становятся вопросы о существовании исторической альтернативы в истории России XX в., отношениях общества и государства, проблемы проведения реформ, становления русской интеллигенции. Работы эмигрантских историков продолжали либеральные традиции старой русской историографии и государственной школы, а основными опорными точками становятся работы С. М. Соловьева, Б. Н. Чичерина, К. Д. Кавелина, А. Д. Градовского. Эти ретроспективные исторические исследования, безусловно, сыграли важную роль в осмыслении феномена российской эмиграции – истоков ее возникновения, культурных особенностей, исторического значения. Эти проблемы рассматривались в контексте процессов модернизации и европеизации России, прерванных большевистской революцией, но продолжавших существование в эмиграции. Если на первом этапе в российской эмиграции были представлены разные течения, в том числе ультраконсервативные, то на втором этапе они вытесняются преимущественно либеральным направлением. Для этого периода характерна некоторая институционализация процесса изучения российской эмиграции. Появляются самостоятельные институты, школы и направления, связанные с изучением российской культуры, интеллигенции и эмиграции.