Длиной в неизвестность

– С глазками?

– Ну не в смысле глаз, дурак, – Юра легко толкнул его плечом. Тору чуть сильнее толкнул в ответ, – просто чёрные пятна.

– Покажешь? Интересно.

– Хорошо, будем читать Евангелие и рассматривать картошку, – давая обещание, Юра шутливо положил руку на сердце.

– А правда, – согласился Тору, – почитай мне. Я не любил, когда мама читала на ночь, потому что она на меня пялилась.

– Думаешь, я не буду?

– Ты не так будешь, если будешь, – объяснил он. – Ты не тревожный.

К остановке подошёл нужный автобус, и Тору мысленно поблагодарил Бога, к которому по счастливой случайности зашёл в гости несколько минут назад.

– В выходные так мало народу, – Юра довольно сел в кресло, откинувшись на низкую спинку. – Даже дышится легко.

– Иронично слышать это от тебя, – отшутился Тору, надеясь, что Юра не заметил в его голосе некоторую нервозность.

– Дышу, пока дышится, – пожал плечами он.

 Какая простая истина была скрыта в его словах!

Вскоре Тору убедился в том, что насчёт супа Юра не врал. Как только содержимое кастрюли оказалось в тарелке, оно уже стало выглядеть подозрительным, а из микроволновки вылезло ещё и противно пахнущим.

– Не думал, что у тебя есть микроволновка, – заметил Тору, – слышал, что это от…от лука…

–…от лукавого, да, – поправил Юра. – Это моя. Мама не пользуется обычно, я при маме тоже. Греем на плите.

Тору многозначительно кивнул. Всё сложнее ему было поверить в то, что Юру в самом деле устраивала такая жизнь. Это было просто невообразимо! Он посчитал бы идиотом любого, кто рассказал бы про жизнь в России двадцать первого века в таком ключе.

Вежливость почти заставила Тору доесть злополучную порцию безвкусной и пресной жижи, но Юра вовремя вылил её в унитаз.

– Какая разница, сразу вылью или ты через пару минут из своего желудка?

– Жалко как-то.

– А меня не жалко? Я бы вообще всю кастрюлю вылил, – ответил Юра. – Мама мясо не ест и не готовит. А мне остаётся друзьям пиццы таскать, чтобы по десятому кругу не слушать про пользу поста.

Тору не нашёл нужных слов, и разговор быстро потух в отзвуках проснувшейся улицы.

Шаг тридцатый. За мной неустанно следят

Тору проснулся посреди ночи от звонка матери. Открыв глаза, он первым делом схватился за телефон и вгляделся в своё тускло-чёрное отражение. Экран уведомлений молчал. Час сорок.

Из-за приоткрытых штор в комнату лился лунный свет: серебристая нежность ползла по полу и одеялу, перебиралась на подушку и невесомо касалась лица. Тору оглянулся: в постели он был один.

Боковым зрением он уловил тёплое свечение: пламя свечи понималось над полкой с иконами. Юра стоял, сложив руки в молитвенном жесте, и едва слышно что-то шептал: его голос плавно вплетался в тишину улиц и растворялся в съеденном темнотой воздухе.

«…помилуй…раба Божьего…»

Пламя вздрогнуло, осветив очерченные позолотой лики. Тору бесшумно повернулся на бок, и, накинув на ухо одеяло, попытался скрыться от преследующего его бормотания. Наблюдать за молитвой было совестно, а от монотонного шёпота за спиной становилось не по себе.

– Я разбудил? – Юра сел рядом – матрац прогнулся и скрипнул.

– Я сам проснулся.

Глаза Юры блестели – в свете луны можно было разглядеть в них тонкую красную сеточку. Ресницы слиплись от влаги и стали ещё длиннее, Тору захотелось смахнуть с них остатки слёз.

– Ты молился, – тихо сказал Тору, сев рядом, – так рано. Или поздно.

– Отец снился, – ответил он, поправив ворот футболки, – попросил.

Юра сжал ткань домашних штанов, отвёл взгляд и тяжело сглотнул.

– Расскажи, – попросил Тору. Юра встал, потянулся и с улыбкой сказал:

– Пойдём на кухню. Мама ещё не вернулась, а есть жутко хочу.

– Юр.

Тору поплёлся за ним. Юра взял со стола заветревшийся кусок хлеба, посыпал его сахаром и надкусил. Полумрак комнаты оттенил скучающий взгляд: Юра безразлично смотрел прямо перед собой.

– Так и будешь молчать?

– А что я должен сказать? – монотонно жуя, ответил он. – Мне нечего.

Он плеснул в стакан сырой воды и шумно отпил.

– Ты можешь рассказать мне. Про отца и…вообще, что хочешь. Вижу же, что тебя гложет. Будет легче, если выговоришься.

Юра ненадолго перевёл на него взгляд, а потом снова уставился в никуда. Остаток бутерброда уныло лежал на столе: крупинки сахара переливались в свете луны. Юра смотрел на него без аппетита.

– В последнее время часто снится, – заговорил он, крутя в руках стакан, – просит молиться. Плохо ему там, наверное. К себе зовёт.

– Плохо, когда зовёт, – ответил Тору, – мама говорила, что плохо и что нельзя с покойниками ходить.

– Глупости, – отмахнулся Юра, – суеверия. Он никогда бы мне не навредил. Первый и единственный сын всё-таки. Со вторым не сложилось, он даже вдохнуть не успел, наверное, маленький такой, синенький. Жуть.

– Вторым?

– Не надо, – Юра в один глоток осушил стакан и рывком поставил его на стол, – туда не надо, правда.

– Юр, – Тору крепко схватил его за запястье и не дал выйти из-за стола, – пожалуйста.

– Руки, – холодно сказал Юра. От металлических ноток его голоса Тору стало не по себе. – Отпусти, – он легко освободился из хватки и всё так же строго продолжил, – спущу с лестницы, и мне будет всё равно на твою мёрзнущую полуголую задницу.

– Прости, – поджав губы, проговорил Тору. Юра, чуть погодя, улыбнулся в ответ. Будто ничего не произошло. Будто этого разговора никогда не было. Тору хрустнул сахарным бутербродом – крупинки мелко заскрежетали на зубах. За стеной по-прежнему горело высокое пламя церковной свечи. Сияние ночи съело отзвуки невысказанных слов – в комнату Тору вернулся в полной тишине.

Весь следующий день он рисовал абстракции под странную музыку. Юра называл её «высочайшим искусством» и, казалось, сердцем проживал каждый такт. Тору же не различал в ней ничего, кроме хаотичных стуков и режущего слух звона, но всё равно терпеливо молчал и старался глубже погрузиться в работу. Всё было так, как раньше. Ночной разговор стёрся из памяти стен и исчерченного паутиной трещин потолка.

К вечеру вернулась Нина Юрьевна, но с её приходом атмосфера в доме не поменялась: время текло всё так же спокойно и размеренно, на душе не было тревоги, а в теле не ощущалось скованности. Тору продолжал рисовать, не беспокоясь о лишних вопросах или подозрениях, он оставался собой, несмотря на присутствие рядом постороннего человека. Чувство было незнакомым, но приятным и воодушевляющим. Отдых от тревоги ощущался блаженством и высшей наградой. Краски на картине стали заметно ярче. Юра подошёл со спины и задумчиво хмыкнул.

– Чего?

– Да вот смотрю и думаю, – ответил он, – на мои плакаты ей плевать. А тут будет всего лишь абстракция. И в интерьер впишется.

– И? – ожидая продолжения мысли, протянул Тору.

– Я её выкуплю.

– Дурак? Нет, – строго отрезал он.

– Да какая тебе разница, я или не я, – возмутился Юра.

– Я подарю, тут немного закончить осталось. И, Юр, пожалуйста, выключи это.

– Что выключить?

– Музыку, – вздохнул Тору. В чужом доме просить включить такую же чужую музыку было неловко и неуютно. – Пожалуйста, – добавил он, постаравшись прозвучать вежливее.

– Тебе не нравится? – удивился Юра, но музыку послушно остановил. В голове загудела приятная пустота. – Могу что-нибудь другое.

– Пусть пока тишина, – ответил Тору, вслушиваясь во вдруг показавшийся особенно мягким голос.

Разве мог он и дальше считать квартиру Юры чужой?

– Закончил, – спустя несколько минут гордо произнёс Тору, – подсохнет – и твоя.

– Хорошо получилось, – заметил Юра, разглядывая работу. – Справа самый классный кусок. Внизу, вот.

– Понял, – кивнул Тору, – это когда ты подошёл.

– Это я, получается? – удивлённо спросил Юра.

– Ты. Только не совсем ты. Твоё свечение.

– Какое свечение?

– Я не могу объяснить, но так ты видишься моим внутренним художественным глазам.

Объяснять Тору не хотел. Юра пожал плечами, сделав вид, что всё понял. На самом деле, он наверняка не понял ничего.

На ночь Юра действительно вслух читал Евангелие. Разобрать можно было меньше половины текста, и Тору иронично заметил, как неприятно иногда было чего-то не понимать. Но он чувствовал, что должен был проникнуться текстом, хранящим в себе божественное откровение, хотя бы потому, что это много значило для Юры.

А Юра, в свою очередь, читал медленно и выразительно – наверное, тоже очень хотел, чтобы Тору проникся и осознал для себя что-то новое.

На душе становилось теплее с каждой услышанной строчкой. Тору не знал, в самом ли деле он мог таким образом познакомиться с голосом Бога, но сейчас, в окружении приглушённого света лампы, отражающегося от глянцевых постеров, голоса Юры ему было более чем достаточно.

Шаг тридцатый. За мной неустанно следят

Посреди ночи Тору проснулся от стойкого ощущения чужого взгляда на своей спине. Сползшее одеяло обнажило кожу, делая прикосновение невидимых глаз более острым и колким. Было страшно пошевелиться, сердце поднялось к горлу и застучало быстрее. Дышать стало тяжелее, Тору хватал воздух ртом, стараясь не издать при этом ни звука. Что за существо смотрело на него сейчас? Мысли путались, кожа покрывалась мурашками и липким холодным потом.

Это не было похоже на паническую атаку или приступ тревоги – сейчас страх был ощутимым и не исходил изнутри. Тору мог отследить его начало и развитие, он осознавал причину и следствие, хотя и не мог противостоять сковавшему тело чувству. Он зажмурился, надеясь прогнать внезапное наваждение. «Просто заснуть, – мысленно повторял он, судорожно стараясь удержаться за реальность, – тебе всё кажется. Ты просто окончательно тронулся умом. Псих. Безнадёжный псих».

За спиной послышались шаркающие шаги. «Нина Юрьевна, – успокоил себя Тору, – это просто Нина Юрьевна. Пришла убедиться, что мы с Юрой всё ещё просто хорошие друзья».

Тору почувствовал на шее холодное дыхание и от неожиданности плотнее прижался к Юре. Он натянул одеяло на голову, будто это могло отпугнуть чудовище.

В детстве, когда Тору ещё спал с матерью, он стеснялся своего страха и всеми силами старался вести себя по-мужски. Сейчас же ему было всё равно, насколько нелепо он выглядел. Юра был единственным, кто мог дать ему ощущение безопасности. Чем бы ни было стоящее за спиной существо, при желании оно всё равно в одно движение уничтожит их обоих.

Юра заворчался, повернулся к Тору лицом и забросил руку ему на плечо. Под тяжестью тёплого ото сна тела стало легче дышать – чудовище шагнуло назад, испугавшись светлой Юриной макушки. Однако тревога не отступала, а ощущение чужого присутствия оставалось таким же стойким.

Тору казалось, что он вот-вот лопнет от сковавшего его напряжения. Тело вытянулось струной, конечности потяжелели и перестали слушаться. Он находился в отчаянном положении – ему некуда было бежать. Тору почувствовал, как задрожали руки и вновь участилось сердцебиение. Эта ночь не закончится никогда!

– Ты чего удумал? – сонно произнёс Юра. Он отодвинулся к стене и скинул с плеч одеяло.

– Юр, сзади кто-то есть, – нерешительно прошептал Тору.

– Ась? – Юра включил лампу и посмотрел ему за спину. – Не-а.

– Я слышал, – затараторил Тору, – я слышал, как оно ходит. Оно дышало на меня!

– Ты переутомился, – успокоил Юра, – я оставлю свет. Хочешь – поменяемся местами и буду тебя защищать от злобного подкроватного монстра.

– Я не утомлялся! Юр, оно где-то рядом. Я не повернусь туда.

– Я смотрю, – зевнул Юра, – никого. Мне даже грустно и одиноко стало.

– Юра!

Юра недовольно вздохнул и ловким движением, нависнув сверху, перетащил Тору на другую сторону кровати.

– Я серьёзно, – повторил он. – Можно я не буду напоминать, что чуть больше двадцати четырёх часов назад ты почти валялся под поездом, а на следующее утро полтора часа пёрся в храм, где простоял среди незнакомцев, совершающих дикие для тебя ритуалы. Ты вообще понимаешь, что ты сделал? С твоей, – Юра осёкся, подбирая слова. Наверняка спросонья он хотел сказать что-то правдивое, но колкое, – особенностью. Чувствительностью, в общем. А теперь чудится всякое – неудивительно. Ещё и в чужом доме.

– Не в чужом, – Тору сказал первое, что пришло в голову, но затем понял, как нелепо это, наверное, звучало со стороны, – я же жил у тебя раньше.

– Но всё-таки по-другому. Тут ещё мама сцену закатила, – Юра ободряюще похлопал его по плечу. – Забей, в общем. Что плохого вообще может случиться в моей квартире? Тут икон больше, чем в церкви.

– Прости, что разбудил, – промямлил Тору, – так нелепо, наверное.

– Забей, – протянул Юра, – ты молодец, что рассказал. Надо быть смелее. Я не смеялся над тобой, если что. Просто посреди ночи слышать про пожирающих душу чудовищ…ну ты, думаю, понимаешь.

– Прости, – повторился Тору, – я доставляю слишком много проблем.

– Да, своими глупыми извинениями, – фыркнул Юра, – завтра после учёбы заедем к тебе, чтобы забрать вещи.

– Твоя мама не будет против, если я останусь?

– Она уже сейчас не воспринимает тебя как гостя, – объяснил Юра, – она приходит под вечер и никогда даже не заглядывает ко мне. Готов поспорить, что тебя заметят, только если будешь шуметь так, что стены начнут дрожать.

– То есть…

– То и есть, – ответил Юра, поворачиваясь на бок, – моя мама была любезна с тобой, как с гостем. Сейчас ты не гость, а член нашей семьи. Для неё – что-то вроде неприхотливого кота, которому не надо менять туалет и воду. Спокойной ночи. Если что, бери табуретку и бей монстров по темечку. Они этого страсть как не любят и сразу мрут.

Тору кивнул, пропустив мимо ушей последнюю фразу. Его только что, пускай в шутку и невсерьёз, назвали членом семьи.

К утру он забыл о ночном видении и помнил только их с Юрой разговор. Темнота, как ничто другое, способствовала откровениям и искренности. Больше всего он надеялся, что спросонья не успел наговорить глупостей. Просыпаться по утрам, несмотря на беспокойные ночи, становилось легче и радостнее. Не могло же всё так просто закончиться после того, как он чуть не убил себя? А если бы Юра его не спас? Если бы не решил исполнить свой человеческий долг? Тору бы так и не дождался своего «доброго утра»?

– Ужасно хочется спать, – Тору вздрогнул от неожиданности, стоило Юре заговорить. – Темнотища смертная, даже с этой дурацкой лампой, которая мне полночи спать не давала.

– Прости, – снова извинился Тору, но исправился, наткнувшись на недовольный взгляд Юры, – доброе утро.

– Я рад, если доброе. Надо в шарагу любимую катиться, – Юра рывком встал с кровати – у Тору от одного взгляда на такое закружилась голова.

– Ты на бюджете, повезло. Так обидно платить за это, особенно за физкультуру. Я всё равно не занимаюсь толком, вечно там что-то болит. У тебя не болит?

– Двести девяносто один балл, – Юра что-то нервно искал в шкафу, – русский завалил, не поверишь. Не болит у меня ничего, только душа за два часа до Авиамоторной.

Тору изо всех сил старался смотреть Юре в лицо. Получалось с переменным успехом. Он щёлкнул выключателем лампы и одновременно с этим дал себе лёгкую пощёчину.

– Эй, – возмутился Юра, – верни.

Тору послушался и снова включил свет.

– Чего лупишь себя?

– Пытаюсь проснуться, – соврал он, не подняв взгляда.

– В следующий раз оболью ледяной водой, – пообещал Юра, – и не прижимайся ко мне так больше, а то под утро снилось всякое.

Тору затих, задумавшись, а когда осознал сказанное, Юра уже вышел из комнаты.

***

В Юрином халате, оставшемся у него с первого курса, Тору чувствовал себя странно: рукава были слишком длинными и широкими, их приходилось подворачивать, чтобы не выглядеть школьником-переростком, укравшим отцовское пальто.

Ему казалось, что всё вокруг пропахло ладаном – со временем от прилипчивого аромата начала болеть голова.

В перерыве к Тору подбежала взбудораженная Кира. Она грубо схватила его за запястье и потащила за собой, игнорируя любые возражения. В холле было немноголюдно: мимо мелькали белые халаты и колпаки, перемежающиеся с деловыми костюмами.

Тору смотрел на тяжело дышащую Киру: она силилась начать разговор, но каждый раз только судорожно хватала воздух. Когда она, наконец, заговорила, Тору стало не по себе.

– Акияма, – строго сказала Кира, – что у вас с Кирсановым?

– Что..? – с недоверием и опаской спросил Тору. Приехавший на этаж лифт напряжённо скрипнул.

– Говори прямо и как есть, – пыталась отдышаться она, – болтать не буду, всё между нами.

– Я не понимаю, о чём ты, – Тору попытался освободить запястье из крепкой хватки, – может, отпустишь меня сначала?

– Прости, – смягчилась Кира и разжала пальцы. – Но скажи, как есть. Ты приходишь в его халате – хорошо запомнила эти дурацкие красные пуговицы. Он срывается к тебе посреди…посреди вечера, сам просит меня отдать твою куртку. Она у меня, кстати. Пить меньше надо.

– Мы с Юрой хорошие друзья, – уверенно ответил Тору. Ему приходилось второй раз доказывать кому-то чистоту своих намерений – какой стыд! – Только друзья и ничего большего! А халат свой я в стирку бросил, и он на холоде не высох. Друзьям нормально помогать друг другу. Мы просто друзья.

– Ты не заболел? – Кира приложила руку к его лбу. – Мне без разницы, в карты вы там играете, целуетесь или книги по ортопедии читаете. Я имела в виду, что произошло-то в итоге? Ты упёрся куда-то посреди вечера, этот за тобой ринулся. Как я отцу должна была объяснить, что у меня друзья-придурки? Сказал вдвоём вас больше не приглашать.

– А, ты про это, – замялся Тору. До чего же неловкой получилась ситуация! Он почувствовал, как к лицу прилила кровь, – я просто перепил, наверное. Уже плохо помню. Юра нашёл меня на станции и проводил до дома.

– Поэтому твоя мать мне звонила и спрашивала, где тебя носит? – спросила Кира.

Неужели она в самом деле опустилась до того, чтобы выискивать номера его друзей? Она же даже не знала про его дружбу с Кирой! У неё даже Юриного номера быть не должно! Тору запаниковал и начал придумывать оправдания. Сказать, что Юра сначала привёз его к себе и позволил проспаться? Соврать, что мать тронулась умом и поэтому не заметила его присутствия? Всё звучало неубедительно даже в его голове. Оставалось лишь признаться, чтобы ещё быстрее и глубже не утонуть во лжи.

– Прости, – заранее извинился Тору, – я чувствовал себя плохо, поэтому не рискнул возвращаться домой.

– Молодец, – она потрепала его по волосам и усмехнулась, – Тору, у твоей матери никак не могло оказаться моего номера, она не настолько сумасшедшая. А вот врёшь ты ужас как плохо. Берегите себя, я вообще-то переживаю за вас, придурки.

Кира засмеялась и так же быстро ушла обратно в аудиторию, оставив его одного.

Спустя минуты студенческий холл оживился: во множестве голосов Тору едва не потерял собственное лицо.

Твоё сокровенное

В аудитории было ужасно душно. Тору лениво обмахивался тетрадью, вслушиваясь в лекцию по акушерству. Слова путались, кожа – плавилась, а приоткрытое окно издевательски похлопывало из противоположного конца кабинета. Он посмотрел на Киру: она расстегнула верхние пуговицы халата и иногда черкала что-то в конспекте. Глаза бегали от тетради к экрану с презентацией – и обратно. Тору следил за её движениями и на время переставал чувствовать, как по спине стекают капельки пота. На подбородке болталась маска, он то и дело дёргал её вверх-вниз, создавая жалкое подобие прохлады.

Юра зашёл в аудиторию: на его лице блеснула влага.

– Ты умылся, – кивнул Тору, – молодец. А я помру сейчас.

В ответ Юра как-то невесело улыбнулся – почти дежурно и отрешённо. Тору пожал плечами.

Преподаватель занёс в кабинет макет: половина неправдоподобно обнажённой женщины – в магазинах для взрослых всё выглядело гораздо реалистичнее. Юра отвёл взгляд. Тору удивился: смутился? Юра смутился, увидев вагину?

Проектор вывел на экран низкокачественное видео, снятое, по ощущениям, несколько десятков лет назад: бледные краски, заедающая картинка и помехи. Помехи, из-за которых было отчётливо видно, как на свет появляется перемазанная слизью и кровью волосатая детская голова. По аудитории пронеслось гудение. Тору поморщился, представив боль от туго натянутых тканей и прорывающегося наружу, на минуточку, живого человека. Стало не по себе. Он посмотрел на Юру – тот ещё больше побледнел, даже позеленел и тяжело сглотнул: казалось, его вот-вот стошнит.

– Ты спал со своей бывшей, – Тору шутливо ткнул локтем ему под ребро – Юра вздрогнул и отмахнулся, – а представь, что оно правда вот так. Фу.

Он не ответил, прикрыл глаза и глубоко вдохнул – его руки мелко подрагивали. Как отличника и просто понятливого студента Юру попросили для наглядности показать всё на практике. Он, всё такой же бледный, поникший и тихий, подошёл к модели и, когда головка пластикового пупса показалась наполовину, плавно осел на пол.

Тору вскочил с места и уставился на лежащего Юру – чуть более живого цвета, чем его расстёгнутый халат. Жалюзи шумно захлопали и затрепетали, колышась в дуновении ветра, наконец добравшегося до забытой аудитории. Неужели снова? Реанимация, кислородная маска и дышащая в затылок смерть? Вокруг Юры засуетился преподаватель, стало шумно, голова закружилась, а напряжение достигло пика – Тору показалось, что и сам он вот-вот упадёт в обморок.

Кира открыла дверь, по полу потянуло сквозняком, и прохладный ветер залистал страницы тетрадей. Юра быстро пришёл в себя и всё так же невозмутимо сел за стол. Больше его не просили подходить к моделям, а до конца занятия и вовсе не трогали. Одногруппники отшутились, что смотреть на мешанину из трупных органов или распавшиеся опухоли Юре нравилось больше, чем трогать резиново-пластмассовых женщин. В ответ Юра сказал, что резиновые женщины никогда не вызывали у него ничего, кроме сочувствия и неприязни.

– Это всё твоя шаурма, – возмущённо цокнул Тору, щёлкнув ручкой, – я говорил тебе это не есть. Её из котов дворовых делают, ещё и руками грязными.

– Вкусная шаурма, хорош, – Юра забрал ручку, раскрутил её и вытащил стержень. Присмотрелся, будто хотел что-то сказать, но промолчал.

– Ты нормально? Так побелел. Я, вообще-то, хороший друг и волновался, мало ли, что тебя опять.

Жалюзи стихли, дверь захлопнулась и в аудиторию вернулась духота – препротивная погода, когда на улице теплеет, а в помещениях безжалостно топят.

Юра кивнул и, скрутив ручку в первоначальный вид, отвернулся к окну.

Шаг тридцать первый. Ты скрываешь от меня страшное

Тору окончательно освоился в квартире Юры. Как он и думал, Нина Юрьевна вскоре будто забыла о его существовании. Они даже здоровались редко, а до полноценных разговоров не доходило ни разу за все недели.

Юра всё чаще задерживался на учёбе, отрабатывая долги. В его отсутствие Тору стал глубже изучать религию – раз за разом перечитывал непонятные строки из Евангелие, искал ответы на волнующие вопросы в толкованиях и других религиозных книгах.

Как бы Тору ни старался, поверить в чужого бога не получалось. Что-то каждый раз останавливало его на полпути от понимания истины, оставленной Христом. Тору питал к нему огромное уважение, но не мог открыть своё сердце. Он хотел сделать это ради Юры, чтобы суметь лучше его понять, но душа оставалась глуха к молитвам и проповедям.

В храме его тоже не встретили с теплотой: сначала рассматривали, как экзотическую зверушку, а потом и вовсе начали грубо поучать. Юра рассказал ему так много, что он считал себя почти неуязвимым, но каждый упрёк заставлял его почувствовать себя изгоем. Если поначалу Тору заходил в храм в надежде породниться с прихожанами и богом, то позже он превратил это в обязанность и потерял всякую надежду быть принятым. В стенах церкви его отвергли так же жестоко и легко, как в университете и школе. Вскоре Тору перестал различать божественное и земное – он окончательно запутался и потерял всякие ориентиры, способные вести его в нужном направлении.

Со временем Тору перестал задавать Юре вопросы и сам не делал попыток приблизиться к вере. Христианин умер в нём до того, как успел родиться, и эта позорная внутриутробная смерть стала поводом винить себя сильнее прежнего. О религии напоминали только стоящие в квартире иконы, запах ладана и висящий у Юры на шее крестик. Утром, когда за окном было ещё темно, а в комнате горела только желтоватая ночная лампа, он золотистым свечением выделялся на фоне бледной кожи. В такие моменты Тору ненадолго возвращался домой.

***

В один из дней, когда Юра и Нина Юрьевна сильно задерживались, Тору, закончив очередную картину, скучающе осматривал ящики тумбочек и небольших шкафов. Конечно, он считал аморальным копаться в чужих вещах, но Юра никогда не запрещал ему этого, говоря, что ещё слишком молод для хранения чего-то запрещённого и слишком стар – для постыдного.