Длиной в неизвестность

С Юрой история повторялась, и это заставляло Тору чувствовать себя безнадёжным. Ему казалось, что он даже не пытался понять тех, кого считал друзьями, хотя старался изо всех сил. Тору не знал, куда ему стоило двигаться и как нужно было открывать мир, прячущийся внутри другого человека. Стало легче, когда Юра впервые позволил ему заглянуть за привычную маску. Во всяком случае, Тору смог хотя бы предположить, к чему он должен стремиться.

Они вышли из тёплой машины – холодный воздух окутал кожу и прошёлся по ней крупными мурашками. Остатки снега захрустели под ботинками – Тору посмотрел на дрожащего от холода Юру, разглядывающего медленно падающие с неба снежинки.

Также неспешно Тору приближался к ответу на свой вопрос. Сейчас, в бледном фонарном свете шагая на всё ещё ватных ногах, он чувствовал себя Богом, способным познать свою природу через глубину окружавших его людей. Тору было не нужно придумывать что-то привычно тягостное и сложное – всё лежало на раскрытой ладони рядом с тающими снежинками.

Он брёл за Юрой, витая в облаках и озираясь по сторонам. Жизнь постепенно вновь становилась цветной и динамичной. Казалось, что вот-вот взойдёт солнце и осветит пыльные узкие дорожки.

В бок прилетел рассыпавшийся от удара снежок – от неожиданности Тору рассмеялся, на мгновение забыв о прошедшем вечере.

Шаг двадцать седьмой. Голос, рассеивающий тьму

Тору стоял перед зеркалом и разглядывал своё лицо. Лифт полз на этаж – кабина трещала и злилась, за дверями вздрагивали провода и тросы.

Тору присмотрелся к своему лицу: маленькая родинка под глазом напоминала ему укус скорпиона и обещала омыть жизнь слезами2. 死亡フラグ3, – подумал он, заглянув в расширившийся зрачок. В нём не плавали блики, не было ни тьмы, ни света. С каждым пройденным этажом он занимал всё большую часть радужки – вначале это казалось Тору забавным, позже – поэтичным, а затем в голову влезли цилиарные мышцы и зрачковый рефлекс. Ему стало тошно.

Лифт замер и, несколько погодя, вывернул нутро наружу. Остановившись посреди подъезда, Тору попытался сфокусировать взгляд – мгновениями ранее его мир был сосредоточен на распростёршейся в нём же бездне.

Однажды утром он наверняка обнаружит, что перестал различать чёрное и белое.

Юра отпер дверь, из квартиры запахло ладаном. «Как от куртки» – подумал Тору. Он проскользнул внутрь, постаравшись не издать ни звука. Телу было плохо, но сам он оставался лишь сторонним наблюдателем. Они бесшумно зашли в комнату, Тору устало прислонился к стене и сполз на пол, уронив голову на колени. Свело мышцу, а смотреть на Юру, невозмутимо расхаживающего в футболке, становилось всё тяжелее. В голове всплыла лекция об иммунитете – Тору захотелось ударить себя по голове, чтобы хотя бы на несколько минут забыть об учёбе.

Такими темпами он скоро начнёт ставить диагнозы, законно или по старой дружбе выписывать лекарства и назначать лечение, но где в этом стоило искать себя? И было ли это возможно? Кто-то из его одногруппников в самом деле надевал белый халат и видел то, что стояло за ним? Тору чувствовал, что выучил следующие движения и действовал по сценарию – жизнь была расписана чужой рукой.

Нужно было вставать. Сидеть с затекшими ногами и едва соображающей головой становилось невыносимо: Тору неловко перекатился на бок и прижался щекой к холодному полу. Каким же низким был его порог терпения! Рядом с Юрой он чувствовал себя блохой. За это Юру он, впрочем, ненавидел. Или не ненавидел. Тору хотел с ним дружить, хотел сохранить связь с единственным человеком, который стремился его понять, но злился на собственную беспомощность. Он ненавидел не Юру, а самого себя, настолько, что едва не лишился жизни.

Тору были мало интересны вещи, которыми интересовались друзья Юры, он видел в них не более чем попытку оживить засохший день и засохший вечер, посыпанный прилипшими к алкоголю конфетти. Иногда он продолжал создавать видимость веселья и жизнерадостности, но на фоне яркой и шумной компании чувствовал себя незначительным и пустым, будто потерявшимся среди мнений и звона чужих голосов.

Но почему Юра продолжал выбирать его, провального и занудного, не видящего дальше озабоченности собственными переживаниями? Почему именно он лежал здесь, на полу Юриной комнаты, и смотрел на узоры перевёрнутых стен? Неужели в нём было что-то? Но чем было это самое что-то?

– Юр, обижаешься ещё?

– Никогда, – ответил Юра, нырнув под махровое одеяло.

– Почему ты продолжаешь мне помогать?

– Разве? – удивился он. – Я не думал, что помогаю тебе.

– Ты час назад буквально вытащил меня из-под поезда, – напомнил Тору, – или это ничего не значащая ерунда и ты так делаешь каждый день?

– Это другое.

– Какое?

– Мы друзья, – объяснил Юра, – кто на моём месте поступил бы иначе? Да даже если бы мы не были друзьями. Я удивлён, что никто не заметил до меня.

– Мы друзья, – повторил Тору.

Конечно, друзья. Дело было только в этом, чего бы он ни придумал под впечатлением от Юриной смелости. То, что Юра спас его, было даже не жестом дружбы, а простой человечностью. Тору хотелось верить в то, что для кого-то близкого он был особенным, гораздо более значимым, чем все прочие. Он надеялся, что его первый настоящий и осязаемый друг увидит в нём нечто большее, чем очередного приятеля, с которым можно хорошо провести время. Тору по собственной глупости успел принять мысль о своей исключительности за истину и намертво в неё вцепиться, а теперь, когда горечь правды превратила его фантазии в прах, он не мог отпустить её и посмотреть в глаза реальности.

Кира говорила, что люди не задерживаются рядом с Юрой из-за его непосредственного характера, но Тору отказывался принимать тот факт, что в его жизни и он был одним из тех самых «транзитных» знакомых. Он считал, что они не могли остаться друг для друга всего лишь очередным эпизодом и мимолётной вспышкой, затухающей в тени чего-то более яркого, но Юра, наверное, думал совсем иначе. Для него и проблемы наверняка не были проблемами, что уж говорить о прочем?

Тору был безнадёжным глупцом, наивно поверившим в им же придуманную сказку. Конец его истории должен был наступить сегодня и положить тем самым начало чему-то новому: Юра бы вскоре оправился от потери и через несколько недель уже бы проводил время с другими, может быть, более интересными и менее унылыми людьми.

Но Юра спас его. Конечно же, ради собственной человечности. Звучало, как назло, убедительно, в отличие от многого из того, что было сказано ими раньше.

– Чего на полу разлёгся? Дуй сюда, – Юра ладонью похлопал по кровати, будто подзывал собаку. Тору лениво поднялся и забрался под одеяло. – Диванчик свистнулся, поэтому имеем то, что имеем. А куртку-то чего не взял? Думал, поезд не справится?

– А зачем мне куртка, – удивился Тору, посмотрев вверх, – там.

– Не льсти себе, – усмехнулся Юра, – мы оба будем гореть в аду. Хотя бы за наши телефонные разговоры.

Тору напрягся, вытянулся и вздрогнул, в то же мгновение натянув одеяло на голову. В последний раз он лежал в кровати с Юмэ, и это воспоминание отложилось как одно из самых приятных. Между ним и Юрой не было стекла, но Тору казалось, что расстояние между ними лишь увеличивалось.

– Грейся, – Юра задумчиво похлопал его по плечу, медленно и сдержанно, будто боялся ненароком сломать. – Ад не так далеко, как кажется.

– Пахнет, как в церкви, – из-под одеяла ответил Тору, – даже от вещей.

– Мама ладаном окуривает. Бесы там, всё такое.

– У вас есть бесы?

– Да вот один только, – вздохнув, сказал Юра, – не травится что-то. Залез ко мне под одеяло и болтает всякую чушь. Не знаешь, случайно, что с таким делать?

– Дурак, – фыркнул Тору, – я спать.

– Доброй ночи тогда, – ответил Юра, застучав пальцами по экрану телефона.

 Тору ничего не ответил, почувствовав, как плавно погружается в сон.

***

– Юра, поднимайся! – утро началось с пронзительного возгласа. – На службу опоздаем!

Тору нехотя открыл глаза: за окном была кромешная тьма. Пять тридцать. Он плотнее завернулся в одеяло, подумав, что проблемы чужой семьи не имеют к нему никакого отношения. В конце концов, он не был ни Юрой, ни верующим.

Юра заворочался рядом. Подумать только, в доме двух православных людей, уставленном иконами, пропахшем ладаном и копотью свечей, они, два молодых парня, спали в одной кровати под одним одеялом. Тору всерьёз почувствовал себя дьяволом и немного встревожился: что если…

– Не кипишуй, не зайдёт, – зевнул Юра, стянул одеяло с обнажённого торса и включил ночную лампу. Когда он только успел раздеться?! – за столько лет всего один раз.

Тору кивнул и послушно расслабился. Раз так, то переживать было не о чем – ему, привыкшему к постоянному контролю, стоило учиться доверять людям.

В следующее мгновение дверь распахнулась – на пороге комнаты стояла ошеломлённая Нина Юрьевна, Юрина мать. Её глаза бегали от сидящего на кровати сына к торчащей из-под одеяла макушке Тору. Рассмотрев открывшийся ей вид, она схватилась за сердце и запричитала так, что Тору самому могла понадобиться бригада медиков.

– Не пощадил Господь, – взмолилась Нина Юрьевна, с отчаянием в глазах посмотрев в потолок, – не уберёг!

Юра едва слышно выругался, поднялся на ноги и с полным непониманием происходящего подошёл к матери. Зато для Тору всё выглядело более чем очевидно, и это пугало больше всего.

– Сынок, – Нина Юрьевна всерьёз разрыдалась и схватилась за Юрино плечо. Она крепко прижала его к себе и стала нервно гладить светлую спину. – Сынок, ты же знаешь, как это опасно и плохо.

Тору казалось, что он смотрит дешёвое театральное представление. Но актёры справлялись удивительно хорошо: ему стало стыдно за то, чего он не совершал, и, более того, на мгновение он усомнился в чистоте своих помыслов.

– Да я ж уже встал, ма, – ответил Юра, – не опоздаем, я быстро.

 Он до сих пор не понимал, из-за чего так распереживалась его мать. Какая неловкая невинность! Оскара!

– Сынок! – прикрикнула Нина Юрьевна, но тут же, извинившись, погладила взъерошенные после сна волосы Юры. – Сынок, это же большой грех… Зачем же так, ты же знаешь… Что же теперь будет, Юрочка…

Казалось, она говорила это не из злобы, а из искреннего сочувствия и беспокойства. В её интонациях и жестах читалась чистая материнская любовь. Тору не знал, как правильно реагировать, чтобы окончательно всё не испортить. Поэтому он предпочёл неподвижно лежать и ждать, когда конфликт разрешится сам собой. Наблюдая за разыгравшимся спектаклем, он ни разу не вспомнил вчерашний вечер, будто тот был всего лишь кошмарным сном, навеянным духотой чужого дома и жаром лежащего рядом тела.

– Я же сказал, что схожу, ма, – Юра вывернулся из объятий и бросил на Тору короткий взгляд. Стыдился. Конечно, он стыдился, потому что Тору изначально предполагал, что как-то так оно и получится. Юра чувствовал себя виноватым. Тору жестом показал, что всё идёт нормально. Ему показалось, что лицо Юры стало расслабленнее.

– Сынок, мужеложство безобразно, – робко продолжила Нина Юрьевна. Тору едва сдержался, чтобы не рассмеяться. – Юрочка, у тебя же девочка была, я помню. Зачем же так… Ты же и себя, и мальчика своего погубишь. И меня тоже. Господи, ты же знаешь всё, ты же такой умненький мальчик у меня. Юрочка, ну как же так получилось? Ну ты же дружил с девочкой, ну я же помню. Что же мне, показалось, что ли? Сумасшедшей меня считаешь, да? Думаешь, совсем я дура и не помню ничего?

– Ма, ты чего? Ты про это что ли?

Юра кивнул в сторону лежащего на кровати Тору. Он неуверенно стянул с себя одеяло и помахал рукой.

– Юра, он же ещё ребёнок! – ещё громче воскликнула Нина Юрьевна. – Юра, это же преступление! Как же так, Юрочка…

– Здравствуйте, Нина Юрьевна, – боязливо начал Тору, – я Акияма Тору, я совершеннолетний, и мы с Юрой просто хорошие друзья. Это… недоразумение, наверное.

– Да какое же тут недоразумение, дитя? – она оставила Юру и шагнула ближе к Тору. Дышать стало тяжелее, в нос ударил ещё более терпкий запах ладана. – Что же вы творите, мальчики… Как мне-то жить теперь, что я воспитала…такое! Твои-то родители в курсе? И что говорят? Довольны, что сын в таком возрасте с мужиками в кровати лежит?

– Ма, прекрати, – вмешался Юра, но Тору остановил его на полуслове.

– Нина Юрьевна, – продолжил он, чувствуя, как потеют ладони, – Юра мне вчера очень помог. Он подтягивал меня по учёбе. Я не так давно в России и иногда тяжело. А Юра всегда мне помогает. И я ему тоже, – Тору ненадолго прервался – за спиной зашуршали шторы, – стараюсь, по крайней мере. А потом я ему сказал, что мне бы хотелось познакомиться с православием, потому что Юра всегда так интересно рассказывает. Видно, что для него это многое значит, и я, как его хороший друг, тоже хочу узнать больше.

Тору глубоко вдохнул, заметив, как Юра тихо рассмеялся за спиной у матери. Должно быть, его импровизированная речь со стороны и правда выглядела ужасно комично, но он собирался доиграть представление по новому сценарию. Миниатюра имени Акиямы Тору только начиналась! Юра, смотри внимательнее – будешь жизнью обязан за такое унижение.

Уже на первой фразе о православии Нина Юрьевна расцвела: с её лица пропала злость, а обида и разочарование сменились восторженной улыбкой.

– Он пригласил меня домой, потому что у вас тут много… – Тору нервно пытался вспомнить, как в православных кругах называется религиозная атрибутика, – простите, я ещё иногда не очень хорошо говорю по-русски, – оправдался он. – Ну вот, и мы засиделись допоздна, пока Юра читал мне Евангелие, – Тору надеялся, что сказал всё правильно, несмотря на вдруг прорезавшийся акцент. – А отправлять меня одного ночью он не стал. Мы боялись вас разбудить, поэтому я остался. Юра такой хороший друг, что не смог позволить мне спать на полу. Простите меня, если вышло какое-то недопонимание.

Тору поклонился в привычной японской манере. Казалось, Нина Юрьевна больше не думала на него злиться.

– Да, ма, всё так и было, – рассеянно произнёс всё ещё шокированный Юра.

– А ещё у Юры есть девушка, – вдруг добавил Тору, – Кира. Очень хорошая и вежливая. У неё строгая семья, поэтому они не так часто видятся, наверное. Но они любят друг друга, так искренне, что я и сам восхищаюсь.

Юра смотрел на него и растерянно хлопал глазами. «Вот видишь! – подумал Тору, – учись!» Он чувствовал себя победителем. Ровно до того момента, как Нина Юрьевна снова заговорила.

– Пойдём тогда с нами сейчас, – добродушно улыбнулась она. Шторы резко затихли, и комнату объяла тишина, – у нас утренняя служба скоро. Заодно всё посмотришь, Юрочка тебе покажет и расскажет.

Что? Он?! В храм?!

Юра расхохотался в голос, а Тору едва сдержался, чтобы не отвесить ему подзатыльник.

– Да, Тору, идём, – поддержал он мать, – всё-всё покажу.

– Вот и решили! – довольно воскликнула Нина Юрьевна. – Ты уж прости, что я так грубо. Просто показывают, знаешь, этих ЛБТ…ЛТГ… как их там.

– Да-да, я понял, – закивал Тору, – я вообще против этого всего.

– Да, ма, мы с Тору против, – согласился Юра, – мы за крепкую мужскую дружбу.

Тору смутился и обречённо засобирался. Его сильно клонило в сон, хотелось весь день пролежать в кровати и провести время в объятиях лени, но, несмотря на это, на душе было как-то по-родному тепло. Будто после долгой разлуки вернулся домой, где тебя по-прежнему ждут.

Подстывшие за ночь дороги покрылись инеем, под ногами похрустывала хрупкая корочка льда. Тору шёл чуть позади и иногда, чтобы случайно не потеряться, смотрел на Юрину спину. У куртки, которую ему любезно одолжили, были достаточно тёплые карманы: пальцы почти не мёрзли, касаясь ворсистой ткани.

Тору оглядывался по сторонам, надеясь найти что-то, хотя бы немного похожее на храм.

– Далеко? – спросил он, подкравшись к Юре сбоку.

– Вон там.

Юра небрежно махнул головой куда-то вперёд. Тору присмотрелся и сначала ничего не заметил: многоэтажные дома, фонарные столбы, еле-еле виднеющийся мост. Но позже вдалеке – нет-нет, на вид до нужного места оставалось не меньше часа! – блеснули золотые купола.

– Почему не на транспорте? – едва не хныча от усталости, спросил Тору.

Юра тяжело выдохнул, усмехнулся и посмотрел на него с сочувствием:

– К блаженству души путь лежит через страдания тела, – драматично сказал он, – мама по возможности не пользуется транспортом. Даже если эта возможность в полутора часах пешей прогулки по лютому холоду.

– И ты часто так?

– Каждую неделю, – пожал плечами Юра, – почти каждую.

– Я теперь ещё больше буду тобой восхищаться, – заметил Тору, надев капюшон.

– А ты восхищаешься? – ухмыльнулся Юра.

– Не то чтобы восхищаюсь, – Тору замялся. Лысое дерево вяло затрещало над ухом, – но теперь точно да. Курить так хочется.

– Ну давай, хороший мальчик, закури. Мама тебе расскажет, что это греховно.

– Сигареты в куртке. Перед смертью не накуришься.

– Бросил бы уже.

– Бросил бы, – согласился Тору, – но не бросается. Не удивительно, что ты не куришь – у тебя такая чувствительная мама. Страшно подумать, что было бы, если бы ты вдруг стал атеистом.

– Она бы приняла, – невозмутимо ответил он, – не сразу, но в конце концов. Я бы, конечно, прошёл все круги ада на земле, но, верю, что она приняла бы, хотя, наверное, предпочла бы, чтобы я остался без рук и ног.

Тору кивнул. Юрина искренность оставила на душе горький осадок.

Остаток дороги они провели в тишине, редко прерываемой мучительным Юриным кашлем. Тору каждый раз вздрагивал, вспоминал проведённые в больнице вечера и боялся, что что-то снова пойдёт не так. Но Юра чувствовал себя хорошо и будто совсем не обращал внимания на кашель и иногда возникающую одышку. К лучшему. Пускай не замечает, потому что с его характером заметить означало стоять на пороге смерти.

Потерявшись в своих размышлениях, Тору не заметил, как они подошли к нужному месту. Вблизи храм показался ему ещё более притягательным: несколько минут он смотрел на золотые купола, поблескивающее в свете поднимающегося солнца, и на изящно возвышающиеся кресты, даже иноверцу напоминающие о духовной чистоте. В калитку заходили люди, в основном, женщины в длинных юбках и платках. Тору вглядывался в мелькающие лица, пытаясь понять, что за сила привела их сюда в такой ранний час. Поток прихожан не заканчивался: до службы оставалось несколько минут. В Тору расцветала приятная уверенность, что он оказался здесь не просто так.

Спокойная прохлада приятно освежала лицо, щёки пощипывало встреченным по пути режущим ветром. В воздухе читалось стойкое ощущение благоговения. Сердца всех собравшихся здесь людей бились ради общей цели – даже Юра выглядел совершенно иначе: в его глазах появилась особенная ясность.

Его мать уже зашла на территорию храма, позволив им постоять снаружи вдвоём и прочувствовать атмосферу субботнего утра.

Тору вдруг вспомнил как, по словам Киры, на Новый год Юра ходил на службу с его бывшей девушкой. Он улыбнулся своим мыслям, неловко осмотревшись: постепенно приходящих людей было всё меньше, а шаг их становился всё быстрее и шире. Молодая прихожанка трижды спешно перекрестилась и заскочила внутрь.

Он уставился на свои пальцы, сложив вместе большой, указательный и средний, но потом, заметив Юрин вопросительный взгляд, смутился и опустил руки в карманы.

– Вот так, – Юра медленно перекрестился: его рука плавно двигалась ото лба к животу, затем – к правому и левому плечу, – но ты можешь не делать.

Тору благодарно кивнул и зашёл в храм вслед за ним. Внутри было темно и душно: горели свечи и маленькие лампады, на стенах, расписанных библейскими сюжетами, висели иконы, похожие на те, что он видел у Юры дома. На некоторых из них дерево обрело свойственный древнему искусству рельеф: небольшие трещины и вздутия придавали им большую загадочность.

Всю службу Тору не находил себе места: ему хотелось есть, а урчащий желудок, издающий неприлично громкие звуки, до невозможного смущал. В первые же полчаса у него затекли ноги, но перемещаться по храму между сосредоточеных и блаженных лиц было неловко. Поэтому он просто смотрел на Юру, который, как по команде, крестился и что-то шептал вместе с остальными прихожанами. Тору едва мог узнать в нём человека, способного без труда развеселить даже унылого неудачника. Сейчас Юра, выпрямившись, неподвижно стоял и молился. Он был настоящим мужчиной, взрослым, порядочным и вежливым, готовым безвозмездно открыть своё сердце Богу и людям. Тору восхищался им, чувствуя, что этот восторг вот-вот растрогает его до слёз. Между ними пролегала огромная пропасть, и сейчас она была как никогда заметна.

Тору чувствовал себя лишним и грязным среди невинных и светлых лиц. Ему казалось, что святые смотрели с осуждением, а сам Бог, глядя на него, отвернулся от стыда. Нина Юрьевна приняла его из-за лжи: на самом деле, в Тору не было даже мельчайшей частицы тех качеств, о которых он был вынужден соврать. Разве мог он рассчитывать на то, что к нему отнесутся с пониманием здесь, в уже устоявшемся обществе праведных людей, видящих жизнь в совершенно иных оттенках?

Тору отвёл взгляд от Юры, не желая даже на расстоянии беспокоить его своими мыслями и отвлекать от того, что было для него действительно важно.

Голос священника успокаивал и погружал в состояние, похожее на неглубокий транс – вот почему люди приходили в храм лечить душу. Не вылечиться было нельзя, всё происходило само собой без участия воли или разума.

Он посмотрел на висящую в центре глубокого купола люстру: маленькие стекляшки отражали пламя свечей, создавая видимость яркого, играющего с ветром костра. Тору так увлёкся, что оставшееся время пролетело для него почти незаметно – казалось, прошло не больше получаса.

– Юр, – он подошёл к нему со спины, когда тот ставил свечу на невысокий столик, – меня никогда не смогут принять здесь?

Тору спросил это сейчас, в такой неподходящий момент, когда он легко мог испортить всё даже одной неловкой фразой. Но сердце, приоткрывшееся навстречу чистоте, действовало за него. Тору попросту не мог заставить его молчать.

– Глупости, – отмахнулся он, – меня же приняли.

– Но ты не такой, как я, – возразил Тору, до конца не понимая, что именно имел в виду. – Я же видел, как ты сейчас стоял. Как они все. Так уверенно и…с пониманием того, что делаешь.

– Конечно, как все. Потому что и я, и ты такие же. Мы не бракованные. Вообще никто не бракованный. Нас Бог создал свободными. А те, кто говорит, что в храме принимают только каких-то определённых, ошибаются. Но ошибаются они, а не я, Тору. Они, а не мы.

Тору не знал, о чём говорил Юра. Он запутался в понятиях сразу, как задал свой глупый вопрос. Или, может быть, не такой глупый, раз Юра решил ответить?

– Но мне понравилось сегодня, – сказал Тору. В его словах не было лжи.

– Я рад, если не врёшь, – выходя из храма, Юра случайно коснулся мизинцем его руки. Тору вдруг почувствовал себя увереннее.

Снаружи их встретила Нина Юрьевна. Выглядящая бодрее и счастливее, чем раньше, она сразу пристала к Тору с расспросами. Ему казалось, что кто-то посторонний бесцеремонно вторгается в его душу и вытаскивает её содержимое на тающий снег.

– Ма, ну всё, – смутился Юра, встав на защиту растерянно мямлящего Тору. – Пусть он у нас поживёт?

Тору едва не подавился воздухом. Так просто? Достаточно было назвать себя почти православным, чтобы дать Юре возможность спрашивать напрямую?

– Сынок, я не против хорошей компании, – ответила Нина Юрьевна, – но сейчас так легко проложить себе путь в ад, молодёжь совсем не знает Бога и…

– Мы будем беречь нравственный стержень внутри себя! – уверенно заявил Юра. Как же мастерски он играл и как легко было перепутать искренность с притворством! Но его вера была не такой – в этот раз Тору знал наверняка. То, как Юра вёл себя в храме, не находясь под взглядом матери, невозможно было сыграть. В его сердце был Бог, в которого он – действительно, без нарочитого преувеличения и фарса – верил всей душой. Бог, не считающий его сломанным и, вопреки предрассудкам, не видящий в нём ошибку своего творения. Не-дефектный Тору, едва не покончивший с собой, смотрел на него с уважением.

– Я зайду на работу, – предупредила Нина Юрьевна, – Юра, накорми мальчика, понял?

– Конечно, – кивнул он.

– Там в холодильнике пирог и суп, погрейте только.

– Конечно.

Юра ещё несколько минут получал наставления, прежде чем они смогли уйти.

– Туда, – Юра кивнул в сторону автобусной остановки, – ты не подумай, она такая только при гостях. Ну там про супчики всякие и прочее. Кстати, суп не советую, дрянь полная.

– А звучит вкусно, – мечтательно произнёс Тору.

– Ну вот только после голодовки и захочется, – усмехнулся Юра, – он на одной капусте с морковью. Может, картошка ещё плавает. Одинокая такая, крупная. С глазками.