Длиной в неизвестность

Он долго бродил по дому: множество закрытых дверей, к которым тянуло любопытство и от которых отталкивала совесть, напоминали дешёвые фильмы ужасов: наверняка в темноте за ними происходило страшное. За одной из них была спальня родителей Киры, за другой – её собственная комната, но, вероятно, где-то пряталась пыточная или морозильная для хранения измученных тел.

Тору поморщился от неожиданно красочных мыслей и прислонился к косяку одной из дверей.

Из комнаты послышались знакомые голоса. Тору прислушался. Может быть, двери лучше было треснуть, заставить его ввалиться внутрь и опозориться таким низким и недостойным занятием. Вместо этого она оставалась приоткрытой, позволяя ему видеть происходящее. Определённо, лучше бы что-то сломалось. Лучше.

– Да не могу я, – Юра мягко положил руку на чужое обнажённое плечо, сжал, а затем, будто извинившись, мягко поводил по нему большим пальцем, – прости.

– Можешь, – Кира, перехватила его запястье и положила руку себе на грудь. Юра не отстранился. – Я вижу, что можешь.

– Это не то, – он, очевидно нехотя, мотнул головой, но продолжал стоять так близко, что наблюдавшему за ними Тору стало неуютно и больно. Страшно. К горлу подкатила тошнота, колени задрожали, а силуэты комнаты, очерченные приглушённым светом, в одно мгновение стали мутными и бесцветными. Юра трогал её обнажённую кожу.

– Это то, Юр, – Кира поцеловала напряженную шею, рукой варварски забралась под футболку и начала оглаживать тело быстрыми пальцами, – будто ты не знаешь, как оно бывает.

Грязно. Тору чувствовал себя грязным. Он уговаривал себя перестать смотреть, сгорал от стыда и отвращения, но всё равно не мог отпрянуть от двери. Он хотел видеть и слышать происходящее. Не знал зачем, но чувствовал, что должен. Должен.

Юра жмурился, запрокидывал голову и – Тору был уверен, Тору видел, Тору считывал это в каждом его движении – подставлялся под грязные ласки. Тору тяжело сглотнул, ненадолго отведя взгляд. Под рёбрами загудело – сердце стучало с запредельно скоростью.

У Юры, наверное, тоже. Он очевидно сдерживался – зачем? – из последних сил, отталкивал Киру, но в следующее же мгновение притягивал к себе. Она целовала его, бесстыдно и безропотно, так, как делают в фильмах для взрослых, она позволяла – нет! – она заставляла трогать себя, тонко постанывая.

Тору не знал, от чего его тошнило больше: от звуков или от открывшегося вида, но он чувствовал себя просто отвратительно. Перестать смотреть. Перестать…

– Не относись так серьёзно. Всё в порядке, Юр.

Кира опустилась на колени и звякнула пряжкой ремня. Тору узнал этот звук, резкий и холодный, сейчас – бесстрастный и безразличный, замер в исступлении, будучи не в силах поверить, и понял, что Юре, возможно, и в самом деле не нравилось. Юра мог добровольно, мог играючи и непринуждённо, так, как умеет только он, мог по-разному, но никогда – балансируя на грани желания и отвращения. Но почему он не отстранился? Почему не закончил всё грубо и недвусмысленно? Почему позволял? Почему?

Юра поднял Киру на ноги, застегнул ремень и, по-прежнему тяжело дыша, загнанно сказал:

– Нет.

– Почему ты не хочешь? – нервно спросила Кира. Тору показалось, что она была на пределе: резко оборванный пик возбуждения превратился в едва сдерживаемую злость. – Из-за него? Я не нравлюсь ему, ничего с твоей дружбой не случится, если мы переспим. Это ничего не значит, Юр.

– Дома твой отец, – отмахнулся Юра, поправив одежду и взлохмаченные волосы, – при чём здесь вообще Тору?

– При том, что вы неправильно дружите, – ответила Кира. Её голос дрожал. Казалось, она готова была вот-вот разрыдаться. – Ты слишком оберегаешь его. И даже сейчас. Ты всех оберегаешь, кроме меня.

– Я просто не могу так, – возразил Юра. Тору почувствовал, как начало успокаиваться взбунтовавшееся сердце. Страх и тошнота отступили, возвращая способность трезво мыслить. – Мы с Тору не спим.

– К сожалению?

– Дура, – Юра приобнял её за плечи и – в этот раз, очевидно, искренне – поцеловал в макушку. Нежно-нежно, как родители целуют новорождённого. Боги, как же нежно.

Ноги дрогнули, Тору, не отрываясь от двери, бесшумно опустился на колени. Он закрыл рот рукой, чувствуя, как задыхается от изумления. Почему было так тяжело смотреть и ещё тяжелее – отвернуться и пойти своей дорогой? Мир Тору трещал по швам, раскалывался на части и безвозвратно погружался во тьму. Во тьму комнаты, вобравший в себя два мира. Два объединившихся и, наверное, подходящих друг другу мира. Неужели он ошибался насчёт Юры? Неужели увиденное в новогоднюю ночь было не больше, чем усталостной галлюцинацией? Глаза. Что на самом деле пряталось в не-чужих глазах?

– Дура?

– Успокойся, – Юра поцеловал её. Тору зажмурился и, наконец, отодвинулся от двери, прижавшись спиной к стене. Перед глазами плыло. Зрение не возвращало миру краски и ясность.

Было ли ему больно из-за того, что Юра поцеловал именно Киру, которую Тору когда-то начал считать своей? Или боль причиняло то, что именно Юра, его лучший друг, целовал её? Тору не знал. К чёрту. Пусть всё отправляется к дьяволу.

У него, в отличие от других, не было своего мира, не было того, что он мог бы беречь. Он не должен был беречь и себя, начинать сражаться за путь, будучи изначально обречённым на позорный провал. Ему было бы лучше сдохнуть под проклятой дверью, которая стоила намного дороже, чем его жизнь.

Тору поднялся с пола и на трясущихся ногах вышел на улицу, пройдя вереницу длинных коридоров. Он даже не забрал куртку, так и оставив её висеть в опустевшей прихожей. Он шёл вперёд по скользкой дороге, имея в душе только одно намерение. Именно оно позволяло не обращать внимания на холод и взгляды мёрзнущих в пуховиках прохожих.

– До свидания, – произнёс Тору, посмотрев на покрасневшие пальцы. В голове на мгновение пронеслись цепляющиеся за мысли воспоминания. Пальцы рисовали, сжимали кисть и касались чужих рук. Когда-то касались.

Пальцы было жаль больше всего. С ними-то Тору и решил попрощаться.

Шаг двадцать пятый. Неотвратимое

Спускаясь по эскалатору, Тору смотрел на нависший над ним белый купол. На душе не ощущалось ни страха, ни боли – ему было как никогда спокойно за своё будущее. В жизни наконец-то появилась определённость. Почему раньше, когда не поздно было всё исправить, когда он желал этого больше всего на свете, он не мог справиться со своими чувствами? Почему то, чего он так сильно хотел, пришло сейчас, когда в этом не было никакой нужды? Тору ждал толчка, последней точки, которая красиво завершит историю его жизни, но судьба в очередной раз над ним насмехалась. Он слышал её смех, чувствовал на лице зловонное дыхание и с каждым мгновением всё больше ненавидел себя.

Даже умереть с достоинством не мог. Какая ирония.

Тору спустился на платформу: приходящий поезд издал глубокий гудок, пассажиры замелькали перед глазами цветными пятнами, двери замигали, предупредив о скором закрытии.

– До свидания, – повторил Тору. Подумать только: грубо толкнувший его мужчина, вероятно, был последним, к кому он смог прикоснуться.

Вагон за вагоном прятались в тоннеле, Тору без сожалений смотрел им вслед. Рельсы вели в бесконечность, и он готов был отправиться в неизвестность вместе с ними. Готов был принять самое сложное – последнее – в жизни решение и больше никогда ничего не решать. Не страдать и не мучиться выбором. Блаженство.

Тору расслабился и прикрыл глаза. Ветер из тоннеля обдувал лицо приятной прохладой, готовой вот-вот отнести его в мир спокойствия и тишины. Мир, в котором не будет ни жизни, ни смерти, ни их мучительной конвергенции. Не будет даже Юмэ и Танаки Иори. Наверняка они останутся здесь, на земле, и будут сосуществовать с иногда приходящим отчаянием. Может быть, когда-нибудь случайно вспомнят о нём. Может быть.

Тору посмотрел на табло. До прибытия следующего состава оставалось полторы минуты. Вся его жизнь, оставшиеся в ней недомолвки и сомнения укладывались в несчастные полторы минуты. Пыль. Как незначительны были прошлые переживания и как много времени они отнимали! Сейчас у Тору осталось меньше полутора минут, и он совершенно не знал, как распорядиться ими с умом, чтобы хотя бы уйти, не считая себя дураком. Тело будто остолбенело: ноги стали ватными, руки – налились свинцом, а пальцы, его любимые, пережившие эпоху внутренних перемен пальцы, уже не дрожали. По коже до сих пор ползали мурашки, но Тору не чувствовал холода или тепла. Ему было, по-честному, всё равно. Это тело, кожа, глаза, уши, ноги, руки и пальцы, проживут не дольше минуты. А дальше – бездонная пустота и вечное заточение, не имеющее начала и конца.

Тору подумал, что было бы правильно написать Юре. Подумал и, ещё раз взглянув на табло, взялся за телефон.

Сорок три секунды. Сорок две. Сорок одна. Сорок. Тридцать девять.

Т: /Прости/

Тридцать пять. Тридцать четыре. Тридцать три.

Т: /Давай не умрём в один день, пожалуйста/

Двадцать семь. Двадцать шесть. Двадцать пять.

Тору задумался. Внутри что-то навязчиво билось и требовало освобождения.

Т: /Ты заслужил лучшего. Спасибо, Юр/

Восемнадцать. Семнадцать. Шестнадцать. Пятнадцать.

Пятнадцать секунд. Тору приблизился к краю платформы и заглянул в тоннель. На стене блеснули бледные огни.

Он сделал глубокий вдох – рёбра сжались, прогнувшись под ударами сердца.

Десять. Девять. Восемь.

Меньше десяти секунд. Он приближался к логическому завершению. Позорному, досадному, но желанному завершению. Тору не удалось пройти выбранный путь. Он никогда не посмотрит на мир полным гордости и свободы взглядом.

Ему не о чем было сожалеть. Путь обрывался здесь, среди молчаливости бетонных плит и гула толпы.

Тору шагнул вперёд, земля под ногами просела, и он провалился в принявшую его пустоту. Полёт длился мгновение, но ощущтился окутавшей тело вечностью.

Гудок. Последний испуг. Даже в отчаянии умирать было страшно.

Тору отлетел в сторону, удар пришёлся в затылок и лопатки. Запястье обнимал холод. Он открыл глаза – перед ним разверзлась пропасть из слепящих огней и бетонных балок.

Он умер? Новый мир был так похож на прежний… Такой же холодный и безразличный.

Тору засмеялся, всё осознав. Он вновь позорно провалился. Мечты о красивой смерти разбились о лёд чужой ладони и мраморного пола.

Шаг двадцать шестой. Мне никогда не стать особенным

Вокруг столпились люди: кто-то кричал, кто-то хватался за сердце, кто-то сыпал ругательствами или безразлично смотрел в его сторону. Тяжело дыша, Тору приподнялся на локтях. Он растерянно огляделся, всё ещё надеясь, что происходящее было всего лишь агонией и последней попыткой зацепиться за ушедшую жизнь. Что-то смущало. Что-то заставляло почувствовать себя совершенно разбитым.

Пальцы вокруг запястья сжались сильнее – Тору рывком подняли на ноги. Колени подкосились, и он едва не упал.

Он вглядывался в знакомое лицо и не мог узнать в его чертах ничего родного – всё выглядело чужим и далёким. Сердце по-прежнему колотилось с бешеной скоростью и силой, волнами накатывал ещё более липкий и цепкий страх. Лучше бы он остался размазанной по рельсам массой. Вареньем. Горько-солёным вареньем.

Нечитаемым взглядом Юра смотрел в ответ: злость, обида и испуг пульсировали в расширенных зрачках, влажная холодная рука по-прежнему сжимала запястье. Сквозь гул в ушах и пелену слёз Тору понимал, что Юра впервые касался его обнажённой кожи. Впервые – и вот так, несдержанно, рвано, через незамысловатый жест передавая всё то, что грузом лежало на душе. А лежало давно и много, впивалось в плоть когтями и, теперь, прилипшее к Тору, исчезало, постепенно теряя мощь. Он не знал, что должен был сказать и должен ли был что-то говорить. Что могли значить слова сейчас, когда Юра самовольно вырвал его из рук смерти? Неважно, сделал он это из чувства долга или из искреннего желания, но – до сих пор было нелегко поверить – он сделал. Спас. Спас, хотя мог не успеть – до столкновения оставались считанные секунды.

Тору трясло. Стук зубов заглушал звук бегущих вагонов, лишённая пышного зрелища толпа начала расходиться, а на периферии изредка зажигались вспышки камер. Он был подопытным кроликом, выбравшимся из неудачного эксперимента. Было больно дышать – Юра задыхался тоже.

Звонкий удар прилетел прямиком в щёку. Тору почувствовал, как по лицу расползлась жгучая краснота. Он успел только растерянно раскрыть рот, как Юра крепко прижал его к себе. От куртки пахло ладаном и парфюмом – тем, что они в прошлом месяце выбирали в перерыве между занятиями. Тору дрожащими руками обхватил Юру за спину – родное тепло возвращало в реальность. Он не хотел оставлять его и боялся даже подумать о том, чтобы поднять голову с худого плеча. Юра защищал его от лишних взглядов, от мыслей и яркого света. В согревающем запахе Тору хотел спрятаться от самого себя.

Он стоял так несколько долгих минут: успели смениться поезда, люди и настроение. Время тянулось намного медленнее, чем те злополучные полторы минуты. Полторы. Всего полторы.

Тору расслабился в объятиях, объединивших в себе жизнь и смерть. Ему казалось, что сейчас он снова мог чувствовать в Юре присутствие почти утерянного мира пустоты. Его тревожило что-то ещё, что-то, находящееся до смешного близко, но ловко скрывающееся от понимания.

Сердце. Сердце Юры, спрятанное за курткой и рёбрами, стучало быстрее, чем его собственное, а грудь вздымалась в рваном дыхании. Тору прижался теснее и позволил себе не думать. Мог же он, в самом деле? Хотя бы в свете отвоёванных у судьбы минут.

– Дурак, – прошептал Юра, – какой же ты, Акияма, придурок.

Тору не мог ответить: сотрясался дрожью, видя перед глазами разбросанные по пути внутренности. Свои собственные внутренности, грязные, зловонные, липкие от крови и выделений.

Никогда прежде смерть не была настолько близко, никогда до этого она не тянула его к себе так рьяно и грубо. Тору видел её лицо, безобразное, испещренное язвами, холодное и бесчувственное. Предаваясь мечтаниям, он ни разу не встречался с её истинной природой, разрушающей, равнодушной, не щадящей ни здорового, ни больного. Настоящая смерть не имела ничего общего с манящим пристрастием, которому Тору посвящал стихи и картины. Романтик, воспевший увядание, замер в ужасе перед лицом им же созданного чудовища.

Гудок вновь прибывшего состава заставил Тору вздрогнуть. Снова. Снова конец. Юра, прислонившись спиной к мраморной колонне, ни на мгновение не разжимал объятия.

– Всё закончилось, – шептал он. Хриплый голос действовал на Тору почти гипнотически: постепенно он смог выпустить куртку из рук, но не спешил отрываться от объявшей его теплоты. В груди разлилось непонятное, свербящее чувство: будто это прикосновение, а не прикосновение смерти, в самом деле было тем, чего он так долго и сильно желал.

– Не уходи, – попросил Тору, – никуда не уходи сейчас.

– Я больше никуда не уйду, – ответил Юра. Тору чувствовал, как грохочущее под ухом сердце успокаивалось и замедлялось.

– Юр, – нерешительно позвал Тору, – я только что пытался убить себя. Как будто под куполом, и всё казалось таким искусственным. Шаг, а за ним – ничего. Так страшно чувствовать под ногой высоту. Я, наверное, даже не верил, что умру. Но я бы умер. Умер же. А теперь ты меня обнимаешь, и мы со стороны выглядим… по-дурацки, в общем. И нас могут за это побить. Но я не боюсь и уже не чувствую себя так плохо, хотя недавно чуть не шагнул под поезд. Так переменчиво. Моим поступкам нельзя доверять, я даже к смерти не могу подойти серьёзно. Мне всё ещё кажется, что я сплю. Если я сейчас решу полностью снять с себя одежду, тоже ничего не случится, потому что я сплю. Нас побьют, но я в безопасности, потому что сплю. Я шагну под поезд и поднимусь после того, как он разрубит мои конечности, потому что я сплю.

– Я тебя слушаю, – спокойно ответил Юра. – Расскажи мне, пожалуйста.

– Всё самое лучшее происходило со мной во сне. У меня были друзья, мне было весело, и я был по-настоящему счастлив. Я рассказывал тебе раньше, помнишь? Про велосипеды, Дримленд и прочее. Сейчас я могу сказать, что угодно, потому что не чувствую реальности. Ничего не произойдёт, что бы я ни сделал. Я не могу ничего изменить сейчас, мне остаётся только стоять и смотреть на происходящее. Я был счастлив во сне, но сейчас, когда я сплю здесь, то не чувствую ничего, кроме этого кошмара.

Посреди путающихся слов Тору вспомнил о Юмэ. Наверняка он смотрел бы на него с презрением.

– Я унылый человек, – выдохнул он, – но неужели я безнадёжен? Меня совсем нельзя полюбить?

– Можно. Почему нельзя? Ты у всех спрашивал? Нет тех, кого нельзя было бы любить. А ты хороший парень. С загонами, конечно, но правда хороший. Добрый. И раз уж мы спим, – задумчиво протянул Юра, – то я буду держать тебя за руку всю дорогу. И не бояться, что нас побьют.

– Потому что мне так кажется, – а потом добавил честнее, – потому что все вокруг любят друг друга.

Случившееся час назад казалось древним воспоминанием, которое нельзя было излечить временем. По сердцу вновь будто прошлись раскалённым прутом. Но сейчас он не был один. Юра был здесь. Здесь, а не в комнате Киры. Обнимал его, а не Киру, говорил с ним, а не с Кирой. А значит, Тору всё-таки был кому-то нужен? Был нужен здесь и сейчас, кому-то очень определённому и уже, казалось, очень определившемуся.

– Идём, – Юра, улыбнувшись, потянул его к эскалатору. Тору смотрел на него, как завороженный: его походка стала воздушной и лёгкой, будто вместе с телом спящего Тору он сбросил на рельсы тяжёлый груз.

– Такси скоро приедет, – Юра снял куртку и накинул на плечи Тору, – ты ледяной, как смерть.

– Не надо, – попытался воспротивиться Тору, но Юра игнорировал возражения, – тебе нельзя переохлаждаться. Я заберу свою куртку.

– Кира передаст, а тебя я к себе отвезу.

Тору поморщился, услышав имя Киры.

– А мать? – спросил он. – Только не молчи, когда мне нечего сказать или я думаю. Иначе я с ума сойду, честно.

– Хорошо, – согласился Юра, – а на мать забей, она уже спит, наверное.

– Мы разбудим.

– А мы не будем шуметь. Или будем? – Юра, легко толкнув громоздкую дверь, вышел на улицу и стал высматривать такси. Тору смотрел на него через мутное стекло.

«Почти как во сне, – подумал он, – Юмэ видел меня так? Почти не искажает»

Тору плотнее завернулся в чужую куртку и глубоко вдохнул, почувствовав, как тело начало согреваться. Юра ходил по морозной улице в одной футболке, но, кажется, совершенно не мёрз. Он бодро махнул рукой, подозвав Тору к себе.

В салоне такси Юра, наконец, позволил себе расслабиться. Назвав свой адрес и попросив водителя включить обогрев, он откинулся на спинку сиденья и рвано выдохнул.

–Ты комфорт заказал? – неуверенно спросил Тору, попытавшись вывести себя из оцепенения. Перед глазами до сих пор стояло отсчитывающее время табло и мигающие огни метрополитена. По коже бегали мурашки.

Ему хотелось избавиться от мыслей и попробовать насладиться тем, что здесь и сейчас приготовила ему жизнь.

– Низко берёшь, – ответил Юра, растирая ладонями замёрзшие плечи, – бизнес.

– Зачем?

– Праздную второй день рождения своего лучшего друга, – он улыбнулся и отвесил Тору лёгкий подзатыльник, – с праздником, что ли.

– Выпьем?

– Ты на таблетках, – напомнил Юра. Неужели в самом деле позволил себя так легко обмануть?

– Бросил, – признался Тору, – уже относительно давно.

– Поэтому тебя так накрыло, да? – Юра чуть слышно вздохнул, – с этим всем «мы во сне, всё ненастоящее» и худшим за мою жизнь косплеем Карениной?

– Почему худшим?

– То есть тебя только это волнует? – возмутился Юра. – Потому что ты не похож на драматичную женщину. Ты, Тору, драматичный мужчина. Самый драматичный из всех в моём окружении, но всё же мужчина. Ты, на самом деле, мужественный. Мне так кажется.

– Может быть, ты прав, – согласился Тору, переведя взгляд на зеркало заднего вида. Глаза водителя блеснули в свете встречных фар. – И про таблетки.

– Нельзя резко, – объяснил Юра, – учили же. И мне ничего не сказал. А это совсем обидно, кстати.

– Извини.

– Ась? – удивлённо спросил Юра. – Ненене, я не обижаюсь на тебя, дурачок. Мне обидно, но я не обижаюсь. Это, наверное, чисто русская штучка, позже поймёшь. Слишком по-русски для того, чья кровь наполовину всё ещё жаждет припомнить мне Курилы.

– Юр, ты опять?

– Да ты просто ещё так сказал, – задумался Юра. Тору посмотрел на его светлые ресницы – раньше он не замечал того, насколько длинными они были, – не «прости», а прям «извини».

– Я правда не знаю, – горло вдруг сжалось, выдавливая лишь сдавленный звук, – как загладить вину. За всё это. И за таблетки, и за куртку, и за прыжок.

– Хм, – Юра всё ещё выглядел озадаченным и отрешённым. Тору не хотел его беспокоить, но всё равно продолжал говорить. Тишина становилась всё более невыносимой. – Пообещай не умереть раньше меня.

– Обещаю, – без раздумий кивнул Тору.

– Так просто? – удивлённо переспросил Юра. – Ты так легко доверил свою жизнь совершенно чужому мне? Настолько её не ценишь, да?

Тору обессиленно улыбнулся, но в следующее мгновение замер, осмысливая только что сказанное.

– Ты и вправду до сих пор считаешь меня чужим?

Он удивился тому, сколько боли смогло вместиться в интонацию такой короткой и незамысловатой фразы.

– Поэтому почти бросился за тобой на рельсы? – недовольно скривив лицо, спросил Юра. – Я имел в виду, что ты, должно быть, считаешь меня чужим.

– Поэтому писал тебе в последнюю минуту жизни? – невесело усмехнулся Тору.

– Мы оба идиоты? – резонно добавил Юра.

– Оба, получается, – пожал плечами Тору.

В салоне стало душно и жарко. Он снял куртку, накинув её Юре на плечи, на что получил благодарный кивок.

Некоторое время они ехали в тишине. Тору старался не отвлекаться на мысли и не позволять тревоге брать над собой верх. Через окно он смотрел на знакомые пейзажи. Погруженный во мрак город ярко сверкал в свете ночных огней. Шумные рестораны, отдыхающие после рабочего дня люди, их кажущийся слышимым смех и доносящаяся из проезжающих мимо машин музыка создавали уютную атмосферу и дарили спокойствие.

Тору долго размышлял об их неловком разговоре с Юрой, но так и не пришёл к пониманию. Он чувствовал себя провинившимся, но не знал, как всё исправить. Тору был обузой и наказанием, но, несмотря на это, Юра не отказывался от него и стойко терпел глупые выходки.

Ему казалось, что их разделяют десятки прожитых лет – настолько более мудрым и осознанным выглядел Юра. Тору считал себя недостойным их сломанной дружбы, видел свою тень побочным эффектом сияния чужой духовной зрелости. Он делал больным всё, к чему прикасался.

– А ты бы прыгнул?

Юра на соседнем сиденье вздрогнул и сонно на него посмотрел.

– Куда?

– Если бы я…ну…

– Это грех. Сейчас бы не прыгнул, – признался Юра, – но тогда оно само бы получилось. Автоматически, что ли.

– Прости, что разбудил, – Тору улыбнулся краешком губ, чувствуя, как внутри разливается тепло.

Автоматически. Прыгнул бы. За ним. Прямиком за ним, и сразу две жизни – жадному вагону. Нехорошо. Как же не хорошо могло получиться.

– Да нечего спать, – Юра потянулся и кинул в Тору курткой, – почти приехали.

– Тебе сообщения писали.

Каких же трудов ему стоило не влезть в чужой телефон! – никогда прежде у Тору не было поводов считать себя настолько мелочным.

– Кира, наверное, – Юра потянулся к карману, но остановился на полпути, – ну его, потом отвечу.

– Может быть, что-то важное? – Тору поступил взгляд. Хотел ли он убедить себя в том, что ничего не чувствует? Хотел ли замаскировать боль за выпяченной грудью заботы?

– Но ты же не хочешь, чтобы я отвечал, – Юра снова раскусил его. Они общались достаточно долго и тесно, но Тору до сих пор не смог понять, насколько удивительным человеком был его загадочный друг. Разве что у него совсем не было способности к пониманию.

Что он знал про Танаку Иори? Как мог упустить из внимания такие жуткие вещи, даже будучи наивным подростком, очарованным чужой мудростью? Что мог сказать о Юмэ, которого до сих пор считал своим самым близким другом? Они бок о бок прошли столько испытаний, что давно должны были знать друг о друге всё. Тору жил с твёрдой уверенностью в том, что его свободно читали от корки до корки, в то время как Юмэ всё ещё оставался для него «мальчиком за стеклом». И дело было не в стекле – оно прятало только внешность, образ которой Тору беспрепятственно выстраивал у себя в голове. Он знал о предпочтениях Юмэ, знал, чем тот любил заниматься в свободное время, знал о том, что заставляло его радоваться или грустить, знал, что он любил получать в подарок безделушки и общаться с незнакомцами на самые безумные темы. Но Тору не догадывался о том, что стояло за желаниями, счастьем или печалью, он не мог определить его мотивы и не знал, чего Юмэ ждёт от своего будущего.