Воспоминания. Размышления о былом

Урожаи зерновых иногда бывают очень высокими. А порой бывают и неурожаи… Это зависит от ряда причин. Ведь Крым – это Крым. Большое значение имеет севооборот, агротехника возделывания, внесение удобрений, уничтожение сорняков, борьба с вредителями и болезнями и т. д. И ещё много всяких причин.

Крым – это Юг. Здесь постоянная жара, порой нещадная. А для посевов нужны дожди, нужна влага. Когда пройдут хорошие весенние дожди, влаги достаточно, и урожаи отменные. Но порой год засушливый. Ни одного дождя, не только весеннего, но и летнего. Урожая не жди. А бывает и так: идёт разгар уборки урожая, а тут зачастили дожди и надолго… Приходится ждать, когда они прекратятся, когда всё просохнет. Не только почва, но и пшеница. А это невозвратные потери. Зерно часто начинает сыпаться. Бывает, идут такие дожди дни и ночи.

Школа. Октябрьский – адмирал флота

Однажды мы шли в школу, во Фрайдорф. На перекрёстке, со стороны Евпатории, видим, подъезжают три легковых автомобиля. Поравнявшись с нами, остановились. Из них вышли Адмирал флота, и с ним ещё несколько человек, офицеров в морской форме. Адмирал подошёл к нам, поздоровался, поинтересовался:

– Куда, ребятки, идёте?

Мы ответили: «В школу».

– А где ваша школа?

– Во Фрайдорфе.

– А сколько туда километров?

– Пять.

– А что, у вас нет школы где поближе?

– Нет, ответили мы.

– Это плохо, сказал он. – Конечно, вам тяжело учиться.

Потом он представился сказал, что он Адмирал Флота, Октябрьский Филипп Сергеевич. А едет он во Фрайдорф, на встречу с избирателями, где он баллотируется куда-то по этому избирательному округу. Потом он сказал: «Я бы вас с удовольствием подвёз, но некуда вас посадить». Пожелал нам хорошо учиться, попрощался с нами. И они уехали во Фрайдорф. А мы потопали своей дорогой, в том же направлении, держа нос по ветру.

Я тогда не знал, что с этим именем мне придётся ещё встретиться, в конце войны и после войны. Адмирал Октябрьский активно участвовал в обороне Севастополя. Затем он разрабатывал и руководил высадкой десанта в Феодосии, для захвата плацдарма в Керчи, и т. д.

Но это будет позже.

Мы продолжали ходить в школу. Но кроме учёбы у нас были и свои детские дела и забавы. Кроме того, что где-то и мы работали как могли. В 1940–1941 годах мне было 10–11 лет. И работы я выполнял менее ответственные. А вот уже далее, включая 1944–1945 годы, я работал наравне со взрослыми. И мне поручали ответственные работы. Например, сдача хлеба государству на хранение в элеваторы и в Семенной фонд. Машины загружались насыпом. Надо было взвешивать пустую машину, а затем и гружёную, оформлять накладные на сдаваемое зерно. Ну и другие работы в поле, которые нет смысла перечислять, их было достаточно. Я о них уже говорил. Мне уже по-взрослому платили за работу. Ну а пока мы ещё не взрослые…

Были и свои интересы.

Я вспоминаю, как не раз мы ходили посмотреть на журавлей. Как они важно, парами ходят по полю и любуются друг другом. Как они, выгибая шею, вдруг подпрыгивают, взмахнув крыльями. Ходят рядом, пританцовывая. Это надо видеть. Водились они не везде. У них были свои облюбованные места. Обычно, это холмистая, каменистая местность, где из почвы выступают валуны, и плоские камни, и всякие неровности. В этих камнях были кое-где небольшие пещерки и углубления. Там много водилось ящериц и змей. Очевидно, эти камни были и местом их кормёжки.

Эти места были не близко. Конечно, и журавлям там было более безопасно. Они сторонились людей. Мы подходили к ним по оврагам и балкам скрываясь за пригорками, незаметно. Мы долго наблюдали за ними. Сюда мы приходили часто. Очень интересно видеть их, когда они ходят со своими журавлятами. Ходят по полю вместе, кормят их пойманными ящерицами и разными насекомыми.

Вначале журавлята маленькие, серенькие, пушистые. А потом, когда приходим попозже, глядь, а они уже выше колен. Журавли очень красивые, важные, элегантные птицы. На них можно смотреть и смотреть. Но не каждому это дано.

Журка

Однажды мне в руки попался журавлёнок. То ли он заблудился, то ли отстал от родителей. Но он оказался один. Я посчитал, что он один может погибнуть. Могут лисы его подкараулить. Летать он хорошо ещё не умел. Взлетит, немного пролетит 10–15 метров, и садится. Ребята мне, посоветовали взять его домой. Я назвал его «Журка». Кормил я его как мог и чем мог. Иногда ловил ему ящериц. И он довольно быстро ко мне привык и ходил за мною всюду.

Время шло, и он довольно быстро подрастал. Дело было к осени. Он уже был похож на настоящего журавля.

Я с ним часто выходил в поле. К этому времени он уже научился хорошо летать. Но видно привык ко мне, и видеть меня всегда рядом было сильной тягой… Бывало, он взлетит, полетает и сядет на почтительном расстоянии от меня. Походит, поищет что-то в траве, а потом возвращается ко мне. А иногда, если он долго ходит и поглядывает на меня, я позову его: «Журка, Журка, ко мне!», и руками помашу. Он прилетает и садится около меня. Так продолжалось долго. Я уже подумывал, что мне с ним делать, если он останется на зиму. Была уже поздняя осень, когда перелётные птицы улетали на юг. Я с ним ушёл далеко в поле, близко к тем местам, где они водились… И вот в этот день пролетала стая журавлей… Ещё издали я услышал их курлыканье. Смотрю, мой Журка навострил уши, и смотрит в ту сторону, откуда доносится это курлыканье. Вот и появились, эти желанные, ему родственные звуки, и сами родственники. С минуту он стоял, смотрел на них, видно решал, как ему быть. Может, сразу не решался, не надеялся на свои силы. Кто его знает.

Однако он посмотрел на меня, пару раз кликнул вожаку стаи, мол, я с вами, подождите меня, и взмахнув крыльями, медленно стал подниматься. И догонять свою стаю, своих сородичей. Я ему помахал рукой, и сказал: «Лети, лети Журка. Там тебе место, среди друзей. Прощай».

Я часто его вспоминал. Как будто, я потерял своего лучшего друга… Ведь он так был привязан ко мне. Очень жаль. Но всё правильно. Так и должно было случиться.

«Галгазки»

Не раз мы ходили на поиски «Галгазок». На самом деле название этой птицы – галагаз, или пеганка, но мы тогда называли их «галгазки». Эти птицы могут гнездиться где угодно, даже в карьерах. Но всегда вдали от людей. Это такие интересные птицы с чёрными, белыми, оранжевыми, жёлтыми пятнами. Это очень красивая птица! Величиной с небольшую утку.

Но утки обычно водятся у водоёмов: рек, озёр, прудов. А галгазки, как мы их называли, селятся на каменистых почвах, по оврагам, пригоркам и так далее. Гнёзда они строят в норах, в различных углублениях. Но углублениях не в земле, а в камнях. Обнаружив гнездо, мы старались ничего не трогать. Яйца просто лежат на камнях, либо в норе, либо в небольшом углублении. Яйца довольно крупные.

Галгазки по своей яркости и окраске напоминают удода. Только удод мелкий, примерно с галку, и более жёлтый. Я нигде более не видел таких птиц, кроме как в Крыму. Возможно, они севернее и не селятся. Мы ходили их искали, чтобы только посмотреть, полюбоваться ими. Говорят, что раньше их тут тоже не было, не видели. А потом вдруг кто-то увидел такую диковинную птицу, и сообщил об этом, где он её видел и как. Вот и мы потом их обнаружили и узнали, где и как они себя ведут. Потом уже увидели и их гнездование. И любовались ими с удовольствием.

Водились у нас, примерно в этих же местах и журавли, и дрофы, и серые куропатки, и много других птиц. Но галгазки появились неожиданно.

Удод

Интересная птица удод. Их у нас в Крыму множество. Селятся они вблизи людей, в различных камнях, развалинах стен, каменных заборов и так далее. В общем, где только есть какая-нибудь щель, куда бы он мог проникнуть и там вывести птенцов.

Мы часто их там ловили. И часто попадали в щекотливое положение… Выследим, как он юркнет в, какую-нибудь щель в заборе, и быстренько туда. Эта птица интересна тем, что она, подобно скунсу, имеет свой какой-то рефлекс защиты, что ли.

Только всунешь руку туда, куда залетел удод, дотронулся до него, вдруг небольшой всплеск, и твоя рука полная «жижи». И не знаешь, стоит ли вытаскивать этого хитреца из норы…

Все товарищи смотрят на тебя и хохочут до слёз. Хотя все заранее знают, чем должно это закончиться… А вот ты не знаешь, куда руку девать, и обо что её вытереть. Интересно, аж жуть! Птичка эта очень красивая, интересная, просто прелесть! Пёстрая, жёлтая, с чёрненькими пятнами. У неё длинный клюв, на голове большой хохолок, раскрывающийся веером, когда она поёт. А поёт она очень заманчиво: «Гу-пу-пуп, Гу-пу-пуп, пшш-пшш-пшш». И одновременно на голове её хохолок раскрывается веером. До чего же это интересно, красиво и любопытно.

Кто не видел это чудо, советую посмотреть. Не прогадаете.

Другие птахи

Я не знаю как другие, но я люблю наблюдать за поведением птиц, животных, их повадками и действиями. Я знаю, что многие видели, как высоко над головой в небе стоит на месте жаворонок, и трепеща крылышками, поёт, поёт свою очаровательную весеннюю песню.

Или, когда пара или две журавлей танцуют, подпрыгивая, что-то курлычат, обмениваясь кивками головы. Да это же целый спектакль…

А когда серая ворона, скажем так, поёт. Когда она сидит на дереве и каркает просто, это она разговаривает с товарками. А вот когда она поёт, то усиленно вытягивая шею, и наклоняя сильно вниз голову, как бы выдавливая с усилием из себя слова, то это она поёт… Вот обратите на это внимание. Раза два-три произнесёт: «Кар, кар, кар», потом оглядится, отдохнёт несколько секунд, и снова: «Кар, кар, кар», маневрируя своей шеей и головой.

А синичка вспорхнёт, сядет на другую ветку, заглядывая снизу под лист или на сучок, издаёт своё «Пинь-пинь», как бы спрашивая личинку: «Где ты, где ты?».

Вы видели когда-нибудь, когда воробьи в весенний или летний яркий, солнечный день, облюбовав густой куст, соберутся в него несколько десятков, а может быть, и более, и проводят своё шумное, весёлое собрание. Такой там поднимут шум и гам, видно, обсуждают очень важное событие или важные насущные вопросы. Все одновременно чирикают, кричат, доказывая друг другу, что прав только он. Но обратите внимание, нет тут никаких драк, разборок.

Всё решается в дружной весёлой и независимой обстановке. Здесь каждый может выпустить свой пар, и не бояться, что тебя поколотят или общиплют перья. Хороший пример для иных.

Из этой же серой команды ещё один пример. Два воробья что-то не поделили между собой, может быть, одну и ту же подругу, или место под крышей дома своего, и так «скубут» (дерут) друг другу чубы, что перья летят. Дерутся на дереве, налетая друг на друга, и кажется, им места мало, тогда падают на землю, и тут продолжают тузить друг друга, почём зря, долго и зло, пока что-то им не помешает.

О собаках

А вот о собаках. Бывают собаки злые и незлые. Незлые набрасываются, но не очень злобно, и только лают. Полают-полают, и отстают. Эти собаки безопасны. Стоит только на них за махнуться, и всё. Они останавливаются и убегают. А вот злобные могут наброситься и покусать.

Такую трудно остановить камнем или палкой. Говорят, злобные животные и звери, например, медведи, если они нападают, то не любят, когда на них смотрят в глаза в упор. Я сам убеждался не раз, когда на меня бросалась собака. Я, чтобы защититься от неё, смотрел в её глаза, делал вид, что поднимаю камень и бросаю в неё, или палку хватал. Но это мало помогало. А вот мой старший брат Владимир обладал каким-то свойством, которое останавливало собаку. Я видел это сам неоднократно. Идём мы с ним, вдруг летит, рыча, на нас собака, такая злобная тварь… И уже близко, ничто её не может остановить. Сейчас прыжок, и тогда… Это как-то случилось впервые, а потом ещё не раз. Вот он мне говорит: «Не горячись, стой спокойно». Оставалось ей сделать пару прыжков. Он пристально направил на неё свой взгляд. Как говорится, глаза в глаза. Вдруг она остановилась, хвост, который торчал у неё, как антенна, опустился, и она опустила голову чуть вниз и в сторону. И стоит, не лает, и не рычит. И только исподлобья смотрит как-то сбоку. Мы пошли дальше. А она повернула назад и пошла. И такое было не раз, и не с одной собакой. В чём причина – не знаю… Может быть, он обладает каким-то гипнозом. Не знаю. Ничего подобного мы не замечали. Может быть, какая-нибудь энергетика. Но у него, безусловно, какая-то сила есть, которая останавливает злобность собак и вселяет в них страх или ещё что-то.

Карьеры

В окрестностях Дувановки есть старые заброшенные карьеры, где добывали когда-то ракушечный камень открытым способом. Дело в том, что давным-давно Крым был морским дном. На нём образовались толстые отложения панцирей ракообразных моллюсков. Это оказалось хорошим строительным материалом для строительства различных зданий и сооружений.

Вот в этих карьерах и занимались добычей строительного камня. Верхняя порода земли снималась, а затем ракушечник пилили на куски нужных размеров. Это примерно 40×20×15 кирпичи. Ну, разумеется, и других размеров. Карьеры давно заброшены. В них было своеобразное нагромождение холмов старой верхней породы, где были уже отработаны пласты известняка.

Они осыпались и заросли бурьяном и кустарником. А новая добыча перемещалась в другое место. Разработки прекращены уже очень давно. И карьеры стали пристанищем для большого количества животных, птиц, змей, и ещё чего угодно. Там прятались, лисы, зайцы, порой, и волки, и много всякой птицы. Там огромное количество всяких щелей, нор, выработок, ям, и т. д.

А змей, ящериц и другого подобного населения, несметное количество. Иногда мы замечали, как на камнях грелись большие клубки змей. Змеи там встречались различной величины. Мы видели более 2-х метров и различной окраски. А были и очень маленькие, размером с карандаш.

Мы без боязни туда не заходили. Но влекло нас туда как магнитом. Там было много пещер, которые нам хотелось обследовать, посмотреть, что там, а вдруг там какой клад. Там было множество всяких птиц и их гнёзд. Ну что-то же было там интересное, таинственное.

Гоняли змей, нежившихся на солнышке. Махнёшь камнем в клубок змей, и они в разные стороны. Разве не интересно? А таких карьеров было несколько. В одном таком карьере (но это было уже позже), мы разжигали костры и подрывали на них снаряды, мины, бросали гранаты.

Военных лет скупые зарисовки…

Войсковая часть в саду

Перед войной страна жила своей обычной жизнью… Обстановка в мире накалялась. Всё гуще собирались грозовые тучи. В воздухе уже пахло чем-то страшным. Везде шли разговоры только о том, что вот-вот может начаться война. Мы, дети, по-своему понимали это из разговоров взрослых, из повседневной суеты и какой-то боязни. Хотя официально об этом власти не объявляли, что Германия готовится напасть на нас, но люди это чувствовали.

К концу мая 1941 года я окончил 5 классов. Однажды утром мы увидели, что в нашем деревенском старом парке-саду полно военных. Вечером ещё никого не было. А утром – полно солдат. Там усиленно кипела работа. Они рыли окопы, строили перекрытые блиндажи, землянки, оборудовали ходы сообщений. За два-три дня там ничего уже нельзя было узнать.

В центре сада было построено большое глубокое бомбоубежище. Внутри были оборудованы рядами трёхъярусные нары. Может быть, это сооружение предназначалось для раненых бойцов. А может быть, для укрытия от бомбёжки. Но рассчитано оно было на большое количество людей.

По всему саду было построено много блиндажей, перекрытых где в два, а где и в три наката брёвен. Все они были связаны между собой ходами сообщений.

Можно было из одного блиндажа на одном краю сада, не выходя на поверхность, пройти в любой конец сада, в любой блиндаж. В землю зарылась целиком какая-то воинская часть. Всё это мы увидели потом, позднее, когда эта часть также внезапно исчезла, как и появилась. Вечером всюду были солдаты, офицеры, а утром уже никого.

А в то время во дворе совхоза у конторы стояла машина – Радиостанция, и все слушали различные передачи и музыку. Эта войсковая часть – солдаты, офицеры, внесли в наш быт какую-то новую струю. Жизнь в селе как-то по-новому заиграла. Вечерами было столько музыки, веселье вокруг. Всюду молодёжь, девушки, солдаты, танцы. Но это продолжалось недолго.

Война

22 июня 1941 года утро наступило, как всегда солнечное, светлое. На небе ни облачка. Ярко светило солнце. Люди радовались приходу нового дня. И вдруг пришла страшная весть: Война! В селе не было проводного радио. Разные вести приходили разными путями: через газеты, у кого-то были радиоприёмники, но в основном из уст в уста. А сейчас это известие пришло от военных, по этой армейской радиостанции связи. Было выступление Министра иностранных дел В. М. Молотова. Он говорил, что Германия без объявления войны напала на нашу страну и атаковала города, бомбила… Перечисляются города, подвергшиеся бомбовым ударам… С этого момента всё изменилось. Горе обрушилось на каждую, каждую семью. Все понимали, что все мужчины, все ребята уйдут воевать. И кто знает, кто оттуда вернётся. В ту же ночь исчезла вся войсковая часть. Не осталось ни одного человека, я имею в виду, военного. И, видно, покидали свою дислокацию в спешном порядке. Так как мы, ребятня, сразу же ринулись в их расположения, и там находили многообразные забытые вещи.

В блиндажах мы изучали каждый уголок, каждый ход сообщений. Нам интересно было видеть всю эту подземную работу. Это огромная сеть сооружений, оборудованных по последнему слову техники, по военному искусству.

Все окопы, ходы сообщений обшиты досками, только что вышедшими из-под пилорамы. Все укрытия, блиндажи, землянки перекрыты бревенчатыми накатами в 2–3 слоя. Все стены в них обшиты фанерой. Всё так было уютно и тепло, как будто они собирались там жить годы.

Мы смотрели и удивлялись, как они так быстро всё построили, и где взяли столько средств. А ещё нас удивляло то, что так быстро всё это они бросили.

В одной землянке мне попался томик стихов А. С. Пушкина. Я был очень рад находке. Всё-таки, память о начале войны. Но подумав, мне стало жаль этого солдата или сержанта, ведь раз он любил Пушкина, значит он был хороший, добрый человек. Плохой не мог любить стихи.

Другие ребята находили то алюминиевую кружку, то сапёрную лопатку, или бритвенные принадлежности, перочинный нож, и т. д. Мы подумали, может быть, они ещё вернутся. Но где там… Одним словом, началась война. Нам говорили, что это у военных были какие-то ученья.

Когда здесь были солдаты, это конечно, было явление в жизни села. Как всё изменилось! Для молодёжи это были праздничные дни. Но всё так неожиданно появилось, и ещё быстрее исчезло… Война есть война.

А ведь время было летнее. На полях ещё кое-где шли уборочные работы. Зерновые, наверно, убрали, но ещё в полях были другие культуры, такие как подсолнечник, кукуруза на зерно и прочие. Мужчины почти все ушли на фронт, а работы проводить ещё было надо. Урожай в этом году был хороший, особенно зерновых. Семенное зерно полностью заложено на хранение.

Амбары и хранилища были полностью засыпаны зерном до основания. Государству норма сдачи была выполнена полностью и перевыполнена. В общем, всё было хорошо. Но вот все планы нарушила война.

Когда войсковая часть покинула наши пределы, то прошло не так уж много времени, и всё снова изменилось до неузнаваемости. Там, где ещё недавно был какой-то рубеж обороны, такие фортификационные сооружения, остались лишь одни руины. Остались окопы, ходы сообщений, бруствера. А на месте блиндажей – только ямы, полуразрушенные и полузасыпанные. Всё было ободрано до последней щепки. Куда девалась фанера, жерди, брёвна из обшивки окопов, блиндажей, перекрытий, из убежища? Всё это был дорогостоящий первосортный материал. А может быть, и всё было правильно сделано. Не оставлять же всё фашистам. А людям всё это пригодилось. Ободрали всё, как липку.

Военный призыв

Сразу же начался призыв, точнее мобилизация всех мужчин и ребят, достигших призывного возраста. Не всех, конечно, в один день. Но почти ежедневно отправлялись в сопровождении женских криков и слёз в военкомат Евпатории мужчины.

На третий день и наш отец был призван и отправился в военкомат в Евпаторию. Мы с братом Владимиром поехали туда же, чтобы проводить и проститься с отцом. Военкомат, помню, находился рядом с городским драмтеатром и недалеко от моря. Во дворе военкомата и вокруг было столпотворение. Народа вместе с провожающими было очень много, и люди всё прибывали и прибывали на сборный пункт. Там уже нельзя ничего было разобрать, где кто. Мы и не могли видеть отца. Были всякие построения, перестроения, переклички. Куда-то их уводили.

Мы с братом «прокантовались» там до вечера. Отца так и не увидели. Подходит ночь, а куда нам деваться? В городе ни родных, ни знакомых, чтобы где-то переночевать.

После долгих блужданий, мы решили этот квартирный вопрос очень быстро и просто. Нас, конечно, никто не отважится пустить на ночлег…

Граница

Мы пошли на берег, к морю. Благо, море находилось недалеко, можно сказать, рядом, где-то метров 500–700. На берегу мы обнаружили две перевёрнутые лодки. И довольно большие. Забрались мы под них. И легли, прижавшись друг к другу. У берега моря ночью-то холодно. Какой уж тут сон. Мы довольно долго так лежали. Потом слышим, где-то раздаются голоса, разговоры, и они всё ближе, ближе. Идут с фонариком, освещая всё впереди, по бокам.

Подошли к нашей лодке. Очевидно, ещё не доходя к нам, освещая всё впереди, они увидели что-то тёмное под лодкой, потому что подошли к лодке уверенно. Наклонясь вниз, и светя на нас фонарём, один говорит: «А ну-ка, кто здесь, вылезай!». И из нашего «рая в шалаше» нас выволокли на свет божий, как подозреваемых, вроде диверсантов каких.

Ведь шёл уже четвёртый день войны. А береговая черта Чёрного моря – граница. «Брат попал, и я попал. Оба мы попали». Дело в том, что мне всего 11 лет. А брату уже 16 лет. Это уже взрослый человек, и может быть шпионом или диверсантом. Мы им объясняли, что мы, и кто мы. Что мы провожаем отца. Но разве можно нам поверить сразу? Звонили куда-то, уясняли. Наверное, звонили в военкомат, проверяли. И до утра нас оставили в отделении милиции. А доставил туда нас пограничный наряд, который делал обход и нас обнаружил там, на берегу моря.

Это был маленький эпизод, но уже другой жизни. Та, довоенная пора осталась там, далеко, в прошлом. Хотя прошло всего четыре дня. Пошёл другой отсчёт времени и жизни.

И вот она, пришла к нам в гости, незваная, страшная война. Свалилась на голову внезапно, хотя об этом постоянно говорили, с надеждой, что Бог даст, пронесёт её мимо, и не будет войны. Но она, как видите, нас не миновала. Ещё вчера люди трудились. Только что убрали с полей хлеба.

Сколько было возможно, теперь вывозили зерно, началась эвакуация скота. А это значит, что скот угоняли стадами. И гнали куда-то к переправе. А она у нас только одна, в Керчи. Возможно, отправляли и кораблями. Вывозили зерно, а его была уйма только на нашем отделении. А таких отделений в совхозе шесть. Разве можно было всё вывезти? Конечно, нет.

Приезжает к нам директор совхоза Каташук. Ему было приказано всё зерно, которое остаётся, облить керосином и сжечь. А он был человек добрейший. Но он, рискуя своей жизнью, распорядился по-иному. Он отдал приказ своим рабочим: «Берите хлеб, прячьте, зарывайте в землю, куда хотите… Запасайтесь, кто как может. Кто знает сколько будет длиться война»

Ну и люди прятали зерно куда только могли. Копали глубокие ямы, использовали окопы, устилали дно и бока соломой, фанерой и подносили, подвозили зерно, засыпали туда. Прятали десятками тонн. Закапывали в землю то, что только что убирали с полей. Маскировали всё это, чтобы немцы не обнаружили. Но всё это делалось всеми и на виду у всех… Вот в этом и беда. По сути, никто никого не боялся. Все это делали, не скрывая. Говорят, в семье не без урода. Это точно.

Нашёлся один подлец, Иуда. Старичок, который ходил вынюхивал, высматривал всё и мотал на свой цыганский чёрный ус, кто, куда, и сколько закопал зерна.

Старичок этот давно работал в совхозе сторожем-объездчиком. Охранял поля с пшеницей. Никто никогда не интересовался им, кто он и откуда родом. Все думали, что он цыган. Ну цыган и цыган. Какие ещё могут быть вопросы. Говорил он с цыганским акцентом. Женат был на такой же чёрной, как и сам, женщине. Поди, узнай, кто они. Был у них сын, Марко. Моего возраста. Мы вместе с ним гуляли, как и все ребята. Я уверен, что и сын до поры до времени не знал, кто его отец.

Этот подлец всех знал прекрасно. Да в селе все знают друг друга, и обо всём знают. Работал он как и все. А он, оказывается, был пленным австрийцем. Остался с первой мировой войны в России. Вроде, жил как все. И на тебе! Такой сюрприз. Как только появились в селе немцы, этот «вояка» тут же с белой повязкой на рукаве стал расхаживать по селу и руководить вместе с немцами. И ещё как он с ними «гыргатал» по-немецки. Австрийцы и немцы говорят практически на одном языке. Он стал у немцев и переводчиком и полицаем. Вот тут он раскрылся вовсю. И надо сказать, что он был наш сосед. Я несколько забежал с этим негодяем вперёд. Это потому, что речь впереди шла о том, как прятали рабочие свой хлеб. И как эта подлая скотина всех выдала. О нём далее ещё будет идти речь.