Мы уходим последними… Записки пиротехника

Я осторожно снял совсем тоненькую стружечку с ребра кругляшки. Потом еще одну, еще. Когда по обводу коробочки появился черный волосок щели, я стал работать смелее. Мозг сам начисто отключил всякие мысли. Руками властно и безраздельно руководила только интуиция… Сколько я резал и пилил ножом податливую эластичную жесть – не знаю. Просто неожиданно стали влажными от пота руки, затуманились стекла очков и сразу же пришла мысль: «Хватит».

Я трезво посмотрел и убедился: дальнейших насилий терпеливая коробочка не простит. Да и нет больше необходимости ее мучить. Она и так готова все о себе рассказать. И о том, что она действительно мина, и что внутри у нее очень мощное взрывчатое вещество с примитивным взрывателем, выполненным заодно с капсюлем-детонатором, и что, удобно прилаженная на рельс, она запросто рвет его, и что вообще-то не так страшен черт, как его малюют…

Все увиденное я занес в специальный документ, важно именуемый актом, и с удовольствием вручил его следователям. Дальше должны были работать только они.

Кажется, они сработали неплохо. Я часто по разным поводам бывал в здании управления комитета госбезопасности, но проявлять любопытство там не принято. Лишь через несколько лет представилась возможность туманно намекнуть одному из участников этой истории:

– А тот-то «собиратель» небось все дрожит от страха в своем углу?

– Сколько же можно дрожать? – улыбнулся следователь. – Отдрожался, наверное… И давно уже…

Мы с ним поняли друг друга.

* * *

По вполне понятным причинам дома я не очень любил рассказывать о служебных делах. Однако о некоторых наших работах близкие узнавали и помимо моей воли.

– Здравствуй! Хорошо, что я тебя увидела. Скажи, пожалуйста, кто у вас там сегодня взорвался? – таким сногсшибательным вопросом встретила меня однажды на улице приятельница жены.

Я ошалело захлопал глазами.

– Никто…

– Да нет, ты, пожалуйста, не скрытничай. В конце концов эта новость и так уже известна всему Ленинграду.

– Кажется, недавно «всему Ленинграду» было известно, что «завтра подорожает масло»? – зло парировал я. – Удивительная осведомленность…

– Осведомленность не осведомленность, а знаю. Все говорят… Кто у вас сегодня был в ДЛТ?

И тут я по-настоящему растерялся. Дело в том, что не более чем два часа назад в Дом ленинградской торговли ездил… я сам.

Нет, мы совсем не надеялись, что милые жрицы плутоватого бога Меркурия не разнесут новость по всему городу. Но, клянусь, никогда в жизни не поверил бы, что это можно сделать так быстро.

Пока я размышлял, собеседница внимательно наблюдала за выражением моего лица.

– Так… – наконец резюмировала она.

Этим «так» было сказано все. Но женщинам нужны подробности. Каюсь, я лишь засмеялся в ответ, хотя понимал, что это было жестоко.

* * *

Все произошло в… дамском туалете Дома торговли.

С непроницаемыми лицами, молча и торжественно поднялись мы на второй этаж огромного здания. В самом углу этажа, за скромными занавесками размещается… это самое. Перед занавесками – очередь. В отличие от всех прочих очередей здесь никто не толкается и не спрашивает: «Что дают?»

Сначала на нашу группу, возглавляемую милиционером и администратором, никто не обратил внимания.

Но по мере нашего приближения к цели очередь заволновалась.

– Одну минуточку, – улыбнулась наша сопровождающая стоявшей впереди женщине. Мы с милиционером проскользнули за занавески.

Дальше все было проще: за трубой парового отопления мы, как и бдительная уборщица, легко обнаружили небольшой двадцатитрехмиллиметровый снаряд с гильзой, положенный там чьей-то не то преступной, не то хулиганской рукой, взяли его и, тщательно укутав в газету, вынесли.

Очередь являла собой одно откровенное, восхитительное любопытство.

Нас выручила скорость…

Кажется, были приняты все меры предосторожности для того, чтобы сохранить все в тайне. Уходя из магазина, я убедился, что маленький инцидент ничуть не нарушил его привычной жизни. И вот… Не прошло и двух часов, как все стало достоянием моей знакомой. На другой день с огромным количеством подробностей, которых я, признаться, не заметил, об этом эпизоде мне рассказывали уже в пригороде! Нет, что ни говорите, а проблема быстроты, с какой распространяются слухи, все еще ждет своего исследователя.

Между прочим, чуточку позже мне пришлось вот так же работать в гинекологической клинике Московского района. Я тогда с ужасом ждал, а что скажет наша знакомая по этому поводу? Но она промолчала. В этом учреждении, видимо, лучше хранят всякого рода секреты…

Да, сколько же их было, этих «случаев»! Я доставал снаряды и мины из-под оконного карниза пятого этажа дома № 36/38 по улице Марата в Ленинграде, из двухметровой стены древнего монастыря на острове Коневиц в Ладоге, из ствола огромной сосны, привезенной на лесопильный завод в Любани, из сотен самых неожиданных мест…

А мои товарищи? Майорам Прикотенко и Бирюкову пришлось разминировать железнодорожный мост в Великих Луках; старшине Музафару Мостакову нырять за огромной бомбой к основанию плотины Нарвской ГЭС; старшему лейтенанту Виктору Попову – снимать бомбу с якоря собравшегося уходить из Выборга судна; капитану Валерию Соколову – лезть за тяжелым фугасным снарядом в душную и тесную камеру растворомешалки на одном из заводов Колпина. Был даже случай, когда пиротехнику капитану Самохину нужно было проводить свою операцию при операции… медицинской: у раненого извлекали из тела… неразорвавшийся запал.

* * *

Тысячи наших саперов могут рассказать десятки таких историй.

Встречи на дорогах

Вся наша служба – это сплошные дороги. Сотни людей прошли перед глазами. Разные бывали встречи. Одни как свет от фар встречного автомобиля: сверкнули – и нет их. Другие как первая любовь: не увидишь больше, но и не забудешь…

* * *

Группа разминирования спешила на вызов.

Впереди по широкой проселочной дороге бодро пылил ГАЗ-63. За ним весело катился «газик». Красные флажки полоскались на ветру. Машины шли споро. Мимо проносились поля желтеющей ржи, рощицы, перелески…

Старший лейтенант Юрий Иванович Тарасюк, командир этой маленькой группы, опустил боковое стекло и, с удовольствием вдыхая свежий тугой воздух, думал о том, что до конца этого длинного пути осталось всего несколько километров, потом три-четыре часа работы – и домой, домой, домой, где ждут его молодая жена и тихие радости только что начавшейся семейной жизни. Как вдруг из-за бугра на крутом повороте с большой скоростью вывалился черный тяжелый МАЗ, выехал на левую сторону и загородил путь.

Шофер военной машины круто вертанул вправо, нажал на тормоза… Поздно. Острая подножка огромного грузовика рубанула по скатам. Скрип, скрежет, треск раздираемого дерева…

Из кабины пострадавшего автомобиля выскочил разгневанный Тарасюк и рванулся к МАЗу.

– Ты что делаешь?! – загремел он на водителя.. – Дорога мала оказалась – по левой стороне ездишь? Вылезай!

Он решительно вспрыгнул на высокую подножку грузовика, заглянул внутрь и брезгливо поморщился. Из кабины несло как из винной бочки. Пьяный шофер смотрел на него наглым, усмешливым взглядом.

– Вылезай, – мрачно повторил старший лейтенант.

А тот все глядел и криво улыбался. Потом вдруг размахнулся и сильно ударил Юрия Ивановича в грудь. Тарасюк полетел с подножки. Оглушительно взвыл мотор, и МАЗ – быстрее, быстрее – стал набирать скорость.

– Сто-ой! – закричал старший лейтенант, бросаясь следом. – Стой, тебе говорят!

…Он догнал его уже метров за тридцать от места происшествия. Неловко подпрыгнул. Еще раз. Еще. Намертво вцепился в качающийся борт и клубком, по-кошачьи перевалился в кузов.

Все это произошло так скоро и неожиданно, что, пока оставшиеся на дороге солдаты приходили в себя, разворачивали «газик», организовывали погоню, грузовик ушел уже на порядочное расстояние. Преследующие его увидели только, как Тарасюк поднялся, отряхнулся по привычке, продвинулся к углу кузова и остановился осматриваясь. За исключением узенького пространства у заднего борта, машина была до верху загружена небрежно увязанными ящиками, которые тряслись и качались. Юрий Иванович несколько секунд наблюдал их неровное, угрожающее движение и неожиданно ступил на ободок бокового борта.

– О-ох! – одновременно вырвалось у всех наблюдавших эту сцену. Видимо, и шофер грузовика понял намерение своего противника. МАЗ вдруг зарыскал из стороны в сторону, заюлил и пошел зигзагами. Тарасюк грудью налег на болтающиеся ящики, но упрямо двигался вперед.

Все дальнейшее случилось очень быстро. Юрий Иванович рывком бросился к кабине. Там произошла короткая борьба, грузовик вздрогнул и плавно выкатился на обочину. Два человека перескочили через канаву, и началась схватка.

Подоспевшие разминеры скрутили разъяренного хулигана.

– Товарищ старший лейтенант, зачем же вы так? – уважительно упрекнул офицера водитель «газика». – Сорваться же можно… Номер записали бы – куда б он делся?

– А… что номер? – досадливо отмахнулся тот. – Видел, сколько там, на дороге, – он показал туда, откуда они двигались, – мальчишек катается на велосипедах? Такой не только мальчишек… Полдеревни задавит.

И, прихрамывая, пошел в ближайшей луже помыться.

Вот какая история была однажды со старшим лейтенантом Тарасюком, с которым мы едем сегодня выполнять очередное задание.

Есть люди, у которых смелость, решительность, быстрота реакции, инициатива как бы дремлют до поры до времени. Огромную их энергию стесняют рамки обыденности дел и взаимоотношений. Условности возраста, положения, доходящая до щепетильности скромность мешают им развернуться. Они кажутся даже безвольными, никогда не умеют постоять за себя. Но случись им оказаться в ситуации, где только от них лично зависит многое, как вся их энергия и воля концентрируются, направляются в одну точку и разряжаются, как молния. Этим людям нужно особенно полное доверие, тогда они свернут горы. Вот и Тарасюк такой.

У Юрия Ивановича мягкая девичья улыбка, бархатные, чуть печальные глаза, нежная загорелая кожа и тонкие руки интеллигента. Он легонько касается моего плеча и, смущаясь, сетует на то, что субботний вечер у нас безнадежно потерян.

– И жена не знает, – грустно говорит он, – а я обещал ей в кино…

Он никогда не рассказывал мне о своей жене. Но по тому, как часто он о ней вспоминал, как брезгливо морщился, если присутствовал нечаянно при «бравых» разговорах о женщинах, как заботливо приводил себя в порядок перед уходом домой и как стремился домой, я давно сделал для себя вывод, что жену он боготворит. Почти из каждой поездки он привозил ей букетик полевых цветов; зимой, под Новый год, два часа вместе с лесничим придирчиво выбирал для нее елочку; при каждом удобном случае звонил ей, справлялся о настроении…

Вольно или невольно, но это сказывалось и на подчиненных ему солдатах: тарасюковский взвод отличался галантностью по отношению к женщинам и целомудрием в обсуждении всяких щекотливых проблем. Скабрезность и похабщину здесь обламывали быстро и незаметно.

– Успеешь еще в кино, – захотелось мне его поддержать. – Расстояние-то пустяковое…

Он благодарно, но недоверчиво улыбнулся.

Расстояние действительно было пустяковым. Он жил в Колпине, а мы ехали в Саперную, расположенную в каких-нибудь пяти-шести километрах. Здесь при застройке новой улицы что-то такое нашли, а что – и сами толком не знали.

Два больших дома, полных только что вселившимися и даже вселяющимися, выглядели еще нежилыми: ни занавесок, ни цветов на окнах. За домами – огромный котлован: будущие подвалы еще одного будущего дома. Рядом с котлованом – разрытый водопроводный коллектор и временная газораспределительная будка с аршинными буквами по фасаду: «Не курить!» И – никаких представителей местной власти. Где же снаряды?

– Под щитами, наверное, – наметанно определил сержант Валерий Кириенко, «первый зам» и помощник Тарасюка, показывая в котловане место, аккуратно прикрытое досками.

Мы спустились туда. Ловкие солдатские руки вмиг разобрали завал.

– Лопату, хлопцы! – скомандовал Тарасюк. – И – в оцепление! Всех жильцов – за дом!

Олег Петров, самый «необстрелянный» из взвода, а потому и самый любопытный, быстро притащил три лопаты и встал рядом с нами. Тарасюк метнул на него из-под мохнатых бровей оценивающий взгляд и усмехнулся:

– Успеете, Петров. Идите пока вон туда – в оцепление.

Олег бросился выполнять полученную команду. Ему ужасно хотелось отличиться.

– Ну что, Юра, давай? – предложил я.

– Начнем полегоньку…

Сначала шла просто земля. Потом – податливая зеленая глина, перемешанная с гнилыми щепками. Потом доски и куски железа. А потом… Потом брызнули искры и повалил дым. Тарасюк от неожиданности отпрянул. Я машинально сбросил полную лопату глины обратно. Искры исчезли, но пряный, сладковатый запах усилился.

– Влипли!

Кажется, мы подумали об одном и том же. За всю свою жизнь мне только дважды довелось встретиться с химическими боеприпасами. Во время минувшей войны гитлеровцы не решились их применить. Но мы знали – и об этом я, не уставая, твердил всем занятым на разминировании офицерам, – что большие запасы снарядов, начиненных отравляющими веществами, хранились не так уж и далеко от линии фронта. Тарасюк не раз бывал на наших занятиях и хорошо запомнил всяческие рассказы и басни о страшной химии…

– Не похоже… – не очень уверенно предположил я. – Знаешь что, давай-ка ты – от греха подальше – садись в наш «лимузин» и жми за противогазами. Чем черт не шутит… Не забудь на меня прихватить! – крикнул я ему уже вдогонку.

Минуты две я стоял над разворошенной нишей, потом не утерпел и опасливо ткнул в нее лопатой. Как ни коротко было это движение – из земли тотчас же вырвалось пламя, а за ним вместе с комьями выкатился кусок тонкого металлического полушария. Я лихорадочно забросал образовавшуюся щель и вылез из котлована. Осторожность, ставшая второй натурой, избавила меня от рискованных экспериментов. Надо было воспользоваться временем и тщательно продумать организацию всей работы.

Оцепление пришлось отодвинуть значительно дальше. Жителей настоятельно попросили уйти от окон. Как могли, забаррикадировали будку газораспределителя. Кириенко уже по собственной инициативе притащил два ведра мутной холодной воды и сострил, ставя их на край котлована:

– Вдруг, товарищ старший лейтенант, «из искры возгорится пламя». Эх, и ведрышки же дворничиха пожертвовала – загляденье! Глядеть можно, а на свалку не примут, скажут, пейзаж испортишь…

Подкатила машина. Это Тарасюк привез противогазы. На подбородках у нас нелепо закачались резиновые гофрированные трубки.

– По местам! – зычно скомандовал заместитель командира взвода.

Мы пошли в яму.

– Все-таки это фосфор, – сообщил я Тарасюку свои наблюдения.

Он молча кивнул.

* * *

…Дым. Сплошная пелена белого дыма. В противогазе и в почерневшей шинели Юра стал похож на черта. Я, разумеется, тоже. Вокруг нас – искры и бушующий огонь. Мы крутимся неистово, а работа у нас примитивная: высмотреть очередной дымящийся шар, подхватить на лопату и рывком отбросить как можно дальше. Шары шипят и брызжут. Падая, рвутся, как переспелые дыни, расхлестывая вокруг себя яркие языки пламени. Горят мелкие брызги, горят куски бомб, горит пропитанная фосфором земля под ногами…

– Виктор Иванович, осторожно, – предостерегает Юрий.

Я сбрасываю с шинели желтое пятнышко и тоже кричу так, что противогаз раздувается:

– Юра! Сапоги!

Становится жарко. Я вспоминаю, что температура горения фосфора что-то около восьмисот градусов.

Сквозь щелочки чужого, не подогнанного на меня противогаза внутрь сочится приторный, удушливый запах. И дым! Он почему-то уплотняется не ровно, а «этажами» и не стоит на месте, а «ходит», раскачиваясь из стороны в сторону. От этого монотонного, непривычного движения кружится голова…

Над нами, как привидение, склонился с ведрами наготове Кириенко. От его напряженной фигуры, от собственного тяжелого дыхания, от бесноватой пляски пламени, от треска, звона и криков временами делается жутко – словно в преисподней!

Тарасюк работает ожесточенно, размеренно и очень расчетливо. Вид у него, как у красивого благородного хищника, бьющегося не на жизнь, а на смерть с уродливой гадиной. Я часто ловлю на себе его заботливые взгляды, и от этого становится спокойней. Он знает, что противогаз у меня не очень надежный, и поэтому уже несколько раз глухо гудит мне куда-то в голову:

– Иди отдышись! Отравишься…

Но уходить пока что нельзя. Выбиваясь из сил, мы и так еле-еле управляемся с бушующим пламенем – лишь бы оно не перекинулось на ту нишу, откуда мы выкатываем и выкатываем рвущиеся шары. Неизвестно, что тогда будет.

Час ли мы так работаем, два… или пятнадцать минут – время для нас потеряло свою размерность. Неожиданно Кириенко доложил, что приехал дежурный и передал – старшему лейтенанту Тарасюку немедленно явиться к командиру части, работы прекратить, солдат снять.

– Как прекратить?! – воскликнули мы в один голос.

Прекратить разбор ниши – это наверняка оставить гореть ее содержимое. Что из этого получится, мы не знаем, но догадываемся – ничего хорошего. Однако приказ есть приказ. Надо засыпать полыхающий костер и ехать. Пламя глухо ворчит, не желая сдаваться. Мы работаем, как два автомата. Наконец огонь утихает и становится стабильным.

– Езжай. Доложи, что снять нас нельзя. Слышишь, нельзя бросать все это сейчас, – бубню я товарищу.

Юра опасливо косится на пламя и долго не решается сдвинуться с места. Справлюсь ли я один с этой коварной ямой?

– Только не разрывай больше, – заклинает он меня и бегом, спотыкаясь, устремляется к ожидающей его «Победе».

И сразу же у меня несчастье. Чувствую вдруг, что совершенно не могу дышать. Сначала прелый противный воздух втягивался с усилием. Потом – с огромным напряжением. И наконец – стоп! Маска, как обручами, стянула лицо. В ней нет ни единого глотка воздуха. Секунды – и задохнусь. Машинально тыкаю куда-то лопатой, пытаюсь сделать несколько шагов. Вдруг – резкий оглушительный свист, шипение, как от тысячи змей, ослепительная вспышка и сильный, до боли в руке, рывок…

…Первое, что вижу, – расширенные глаза Кириенко, волны дыма у ног и свой сорванный противогаз. А в уши, как через вату, – слова, которыми сыплет Валерий:

– Качаетесь… думаю… случилось. Прямо под ногами… Шинель дымится… Вот дело! Надо же, ну прямо под вами!

Верный Кириенко, бдительный, находчивый Валерий Кириенко, вырвал меня из ямы как раз в тот момент, когда от неловкого моего движения лопатой из ниши вывалился целый шар и вспыхнул рядом. А Кириенко даже не подумал, что запросто мог бы сгореть и сам.

Пока я прихожу в себя, Валерий быстро находит неисправность в противогазе: по каким-то неведомым причинам сдеформировался и свернулся в трубочку вдыхательный клапан. Исправить его – секундное дело. Надо скорее вниз. К счастью, к нам уже бежит красный, запыхавшийся Тарасюк.

– Как, Юра?

– Продолжаем – и выговор за грубость, – весело сообщает он.

Мы снова по щиколотку, по колено, по грудь опускаемся в тяжелый желтоватый дым. Начинается решающая атака на проклятую нишу. Юрий Иванович скорбно вздыхает:

– И на кого же мы сегодня будем похожи?

А в кулаке у него все еще зажаты – смотрел, видимо, в машине – два билета на уже начавшийся сеанс.

* * *

Был у нас в группе великолепный парень Женя Ликс. Дело он свое знал до тонкостей. Одна только черта его характера портила наши взаимоотношения – споры. Выезда не проходило, чтобы не ввязался он в какую-нибудь дискуссию. Особенно любил он порассуждать на политические темы и, как образцовый комсомолец, всюду старался «проводить линию». Да по молодости лет не всегда знал: как, где и какую. Мерка для людей у него была еще слишком прямолинейная.

Однажды мы с ним находились в каком-то рабочем поселке. Недалеко от заводской проходной здесь обнаружили несколько ручных гранат. Поскольку помощи мне никакой не требовалось, я стал ковыряться в земле один, а Ликс по обыкновению расположился неподалеку, чтобы в случае чего быстро прибежать на зов.

Не прошло и пяти минут, как я услышал, что он снова с кем-то заспорил. В начале беседы я был занят и не обращал на них внимания, а потом понял, что разговор идет о каких-то квартирах. Собеседник моего солдата поливал заводскую администрацию.

– Всюду у нас так, – орал он, – одни гребут, четвертую квартиру меняют, а я…

Видимо, его только что где-то «взвинтили».

– Ну так, милый мой, – рассудительно перебил его Ликс, – если уж ты точно знаешь, что кто-то поступает незаконно, доказывай. А валить на всех… Есть же у вас тут какая-то власть…

– Власть! Сказал бы я тебе, что за власть! Ты ж посмотри на него: сидит, понимаешь тебе, чинуша… Поналезли! «Власть…» – передразнил он зло и пренебрежительно.

И тут я услыхал излюбленный ликсовский аргумент, которым он разоружил и, как говорится, «привел в чувство» уже не одного своего словесного противника, безадресно критикующего какие-нибудь действия или порядки.

– Слушай, – подчеркнуто спокойно и вкрадчиво сказал он, – уж если ты такой умный и так здорово знаешь, что все кругом плохо, давай предлагай новую власть. Дед у меня и против царя не побоялся пойти…

Обычно в этом месте Женькины собеседники страшно терялись, начинали оправдываться: никому из них и в голову не приходила такая дикая мысль. Здесь же я услышал сначала какие-то странные звуки: казалось, человек поперхнулся. И вдруг понеслось:

– Ты что же?! Ты куда это повернул, гад ползучий? А? Я ему, значит, про жизнь толкую, а он мне под Советскую власть! Ты еще г… под себя ложил, когда я ее в окопах защищал! Ишь ты, как подошел, свиненок! А ну, говори дальше! Сейчас говори, какая у тебя программа!

Я понял, что нашего незадачливого спорщика вполне могут в эту минуту и побить. Его, как говорится, «не поняли». Пришлось вмешаться.

Всю дорогу я хохотал, вспоминая эту историю. Вконец растерявшийся Женя слабо оправдывался:

– Ну кто ж его знал? Я думал, типичный демагог, заблудившийся в быте… (Он кончил два курса учительского института и любил сложные определения.)

– Типичный… – съязвил я. – А в Пушкине тоже был «типичный»?

Про этот случай Женя вспоминать не любил. Тогда он здорово опростоволосился.

…В Пушкинском городском отделе милиции не поскупились на адреса: бульвар Киквидзе, Октябрьская, Сельскохозяйственный институт, ДЭУ… За целый вечер не объедешь.

– А меня не прихватите, товарищ старший лейтенант? – напросился в попутчики только что сменившийся с дежурства милицейский сержант.

– Можно.

Он куда-то торопился: то ли в кино, то ли на свидание, а мы, как всегда, по многочисленным объектам, где весна выдала залежавшиеся с войны снаряды и мины.

– Только сначала на стройку, – предупредил я сержанта.

– Ничего, на машине все равно быстрее, – и пожаловался: – Любят у нас читать политграмоту. Дежурному-то все равно сидеть, а тут… Положено мне личное время или нет? Интересно, почему это так получается: зимой у нас и времени больше и… вообще, а занятия все на лето переносят? Зарплата идет… Время не свое…

Мне пришлось нажать на колено встрепенувшемуся Ликсу. Он явно хотел выступить в защиту установленного порядка и дать бой скептику.

Сержант, наверное, и еще бы философствовал и критиковал начальство, но мы уже подъехали к первой цели своего маршрута – огороженной плотным забором строительной площадке. Утром позвонили и сообщили, что здесь обнаружилось что-то такое, что требовало нашего вмешательства.

Шофер обежал несколько раз вокруг двух недостроенных зданий и никого не нашел.

– Долго? – нетерпеливо спросил сержант.

– Долго, – зловредно сказал Ликс, – топай, не теряй свое дорогое время.

– Да нет, – успокоил я, – появится кто-нибудь, заберем находку – и дальше.

Мы кричали, свистели… Ответом нам было только звонкое бетонное эхо. Так прошло минут сорок.

– Во порядочки! – ругался Ликс. – Приходи и бери что надо. Хоть на машине заезжай – за полчаса дача будет.

– Еще какая! – со знанием дела подтвердил милиционер.

Ликс посмотрел на него подозрительно. На площадке штабелями лежали первосортные доски, шифер, ящики зеркального стекла, краски, кисти… И – ни души.

Еще минут двадцать прошло в безрезультатных поисках и расспросах по соседним домам. Сержант прямо из себя выходил.

– Ладно, поехали, – решил, наконец, я. – Залезайте, сержант. Мы сюда на обратном пути заедем.

С минуту он колебался.

– Вы, пожалуй… езжайте. Я уж теперь пешочком. – И, поймав мой недоуменный взгляд, добавил: – Все равно опоздал…

Чтобы попасть на нужное направление, нам пришлось развернуться в конце улицы и проехать мимо стройки еще раз.