На пороге империи

Как-то утром за трапезой собралась вся семья. По установленному правилу в разговор взрослых дети не встревали, за нарушение следовало наказание в виде удара по лбу ложкой. Родители вели разговор о покупке лаптей на летнее время. Марфа сетовала на нехватку денег, на то, что прихода средств ждать было не откуда. Пуговицы более не производили, купец Еремеев упрямился, товар не принимал, жалование за стрелецкую службу не полагалось. Посему взрослые приняли решение вместо трех пар купить две пары лаптей: Тихону одну и на двоих Васятке и Настене вторую. После трапезы Марфа и Тихон отправились за покупками на Охотный ряд. Рассчитывали получить у купца Еремеева сорок копеек задолженности и на эти деньги купить лапти.

– Не будет никаких копеек. Нету долга! Отдавай секрет обработки деревяшек, тогда дам денег, – брызгал слюной купец.

– Тебе не стыдно, Демьян? Сколько ты на наших пуговках заработал? А долг отдать не хочешь!

– Открой секрет и деньги будут!

– Надобно с мужем посоветоваться, сама на такое не могу решиться.

– Иди советуйся, да возвращайся скорее, а то ведь передумать могу.

– Сколько же заплатишь за секрет?

– К тем сорока копейкам еще столько же добавлю. Все одно, кроме меня твой секрет более никому не нужен.

Марфа плюнула под ноги и пошла прочь. Вдогонку Еремеев начал пророчить ей скорое возвращение, да еще ползком, да на коленях.

На выходе хватилась Марфа, что сына Тихона нету рядом с ней. Глянула туда-сюда и испугалась. Начала кричать его имя, голос звучал все сильнее и сильнее, потом села прямо на траву и заплакала. Вдруг чья-то рука легла прямо на ее плечо. Вздрогнула, подняла голову, а Тихон стоит рядом, держит в руках три пары лаптей и клубок вервии для онучей.

– Пойдемте, матушка, домой. Ныне тут делать уже нечего.

Марфа остолбенела:

– Ты где, паршивец, лапотки взял? Неужто украл обушку-то?

– Пошли-пошли, матушка, по дороге все расскажу подробно.

Выяснилось, что пока Марфа искала у купца правду, Тихон выведал по какой цене Еремеев продавал их пуговицы, умножил в голове цифры и за последнюю партию пуговиц взял у купца в лавке всю сумму.

– Как же ты во внутрь проник? Я стояла тут же и ничего не заметила.

– И сам-то понять не могу, все само собой получилось. Только сперва я на этого купца Еремеева сильно разозлился.

Тут Марфа вспомнила рассказ своей матери о том, что ее дед, стало быть прадед Тихона, был самым известным щипачем на весь Великий Новгород. Средь бела дня такие выкрутасы проделывал, что по всей округе легенды складывали. Сказывали будто дед мог самые сокровенные мысли у человека вызнать лишь только встретится с ним глазами.

– Свят, свят, свят, – прошептала Марфа и далее за всю дорогу более ни о чем Тихона не спрашивала.

Днями пришел к ним старый товарищ Севастьян поделиться новостью. Выходило так, что царевна Софья Алексеевна приняла решение облагодетельствовать двадцать тысяч преданных ей стрельцов, и в ходе этого решила почистить Стрелецкую слободу от лишних людишек. В их число вошли те, кто уже находился не в строю или подозревался в кознях против царевны. Марфа, как услышала новость, так ножки ее и подкосились. Опустилась на лавку и заплакала.

– Я против Софьи не выступал, даже в Кремль не ходил. За что всю мою семью на улицу? У меня же трое детей, – забасил Пахом.

– Куда деваться коли того, кто службу оставил, тоже велено выселять! Ты, Пахом, не обижайся, но я только донес указ, а там кто его знает, как обернется, – оправдывался Севастьян.

– Ты мне мозги не крути, я тебя насквозь вижу. Нынче так молвишь, а завтра скажешь – седмица сроку.

– Срока не знаю, но с тобой повременю, ты собирайся потихоньку и место новое для жилья ищи.

– Все, Севастьян, иди домой, мне с тобой более говорить не о чем. Всю жизнь мою и Марфы перемесил. Оставил одну лазейку – пойти по миру с сумой. Уходи из моего дома, не могу больше тебя видеть.

Севастьян встал, открыл дверь и на пороге бросил:

– Крепись!

Марфа прильнула к груди Пахома и тихо-тихо запричитала.

– Случился бы пожар и все в прах превратилось, мне было бы легче – Божья кара. Значит где-то нагрешили. А ты верой и правдой себя не жалея, служил царям, мерз, голодал, увечья получил. За что, скажи, Пахом, за что? Земля уродила, думала будет урожай, а теперь все бросать?

Погоревали, погоревали, а делать нечего. Тут заговорил Тихон:

– Все к лучшему, родители мои любимые, не горевать надобно, а искать новое место для проживания. А где это место я вам подскажу. Сон мне приснился. Рассказывать не стану, но повезу вас завтра туда, где нам указано жить далее.

– Мал ты еще указания давать родителям. Я в твои годы…

– Ты, Пахом, не гони, – вступилась Марфа, – делай, как сынок просит. Повозку тебе Севастьян даст без звука.

Глава третья

В древности некое место вдоль реки Яузы называли «гульбищным». Потом здесь начали появляться разрозненные дома, осваиваться пастбища, разбиваться огороды. Построили церковь в честь Преображения Господня. Образовалось село Преображенское. Мимо него проходил Стромынский проселок, шел он от Кремля до монастыря. Стромынский монастырь основал преподобный Сергий Радонежский в честь победы над ханом Мамаем.

Царь Алексей Михайлович после соколиной охоты любил заглядывать в это село. Так нравилась ему эта местность, что повелел возвести тут царские хоромы. Наряду с Коломенским село Преображенское было вторым любимым местом проживания царской семьи в летний период.

По смерти Алексея Михайловича резиденция начала приходить в запустение. Ссора Софьи Алексеевны со своей мачехой, Натальей Кирилловной Нарышкиной, с матерью второго царя, вдохнула в село Преображенское новую жизнь. Особенно нравилось в селе Петру Алексеевичу: простор, воля и занятия по душе. В Кремле ему оказалось тесно. Постоянное опекунство мамушек, да нянюшек, боярское окружение, ритуалы, почитания на каждом шагу. В Преображенском мальчик создал свое детское войско, начал строить игрушечные крепости и играть в войнушку с местной детворой.

Про потешное войско Петра Алексеевича знали в Кремле. Такое состояние нравилось Софье Алексеевне, дескать, пусть мальчик позабавится и, главное, не лезет со своей матерью с дела государственные. Регентша даже деньгами помогала на мундирчики и деревянные сабельки.

В селе Преображенском понравилось и семейству Коробковых. Река с чистейшей водой, глубокие озера, лес, простор и тишина. Сходу подвернулся недостроенный дом бывшего подьячего Земского приказа. Хозяин бегом убежал в Москву. Волею правительницы возвели его незаметного служку в должность дьяка. Такое на Руси при смене власти случалось часто. Кого в ссылку, а может и вовсе к праотцам, а кого наверх, в счастье великое. Так и на этого счастливчика свалились все земные блага. Жаловала ему Софья Алексеевна палаты рядом с Кремлем, экипаж, дворовых слуг и денежное довольствие. Да такое, что раннее и во сне не снилось. Новоиспеченный дьяк всеми силами старался стереть из своей жизни темное пятно – дом в Преображенском. Будто не было подобного и в помине.

Пахом сговорился с дьяком купить недострой за небольшие деньги, да еще и выплату отсрочить на полгода. Оставшихся денег хватило на переезд. Семья покинула Стрелецкую слободу и обосновалась на новом месте. Не за горами зима, нужно было одежонку подкупить, запасы еды на голодный период сделать, а денег в семье ни копеечки не осталось. Грустно стало Пахому. Только Марфа хитро улыбалась и приговаривала:

– Успеем, успеем все сделать до холодов. Думаю, и за дом рассчитаемся.

Пахом верил жене. В свое время также начиналось с пуговицами. А тут Марфа уединялась, что-то такое делала, а потом в свою книгу все записывала. Возилась с двумя мешочками: один с порохом; другой с желтым порошком. Его Марфа выпаривала из камушков, найденных в ручье. Однажды она попросила Тихона и Ваську настрогать ей лучинок. Потом, хитро улыбаясь, на виду у всей семьи хозяйка обмазывала один из кончиков лучинки приготовленным веществом. С десяток таких палочек разложила на подоконнике и велела подождать да вечера. Вечером принесла в избу гладкий камушек и молоток. На камушек положила обмазанный конец лучины и легонько ударила по нему молотком. Раздался звук, похожий на слабый выстрел. Женщина подняла лучину, и все увидели, как обмазанный конец, вспыхнув белым пламенем, зажег деревяшку огнем.

– Вот так быстро, без всякого трута или сбережения угольков, можно теперь добывать огонь. Наделаем таких лучинок побольше и вынесем их на продажу. По цене мои придумки почти ничего не стоят. Того мешочка пороха хватит на целую корзину зажигалок. Камушки для желтого порошка лежат никому не нужные в ручье. Клейкое вещество я сделала из заварной муки. Половины горсточки хватит на охапку лучинок.

– Завтра с утра всей семьей садимся за обмазывание, – распорядился Пахом, – как же тебе, Марфушка, в голову такая полезность пришла? Мы же и впрямь на этом разбогатеть можем.

Коробковы придумку Марфы назвали «скорый огонь». Пошли на ближайший рынок, что на Яузском причале по воскресеньям толпился. Люди подходили, упирали взгляд на корявые палочки и на наконечники из коричневого вещества. Потом ухмылялись, подмигивали продавцам и шли дальше. Марфа попыталась остановить двух парней, затараторила про удобство в добывании огня, но в ответ услышала бранные слова и пожеланья выходить на торговлю в трезвом состоянии. Пахом углядел у дородной тетки явный интерес к товару. Но та вдруг покачала головой и пошла дальше. Пахом не выдержал, забыв про свои костыли, бросился вслед за теткой и на ходу попытался зажечь лучину. Но ударный камень выскользнул из его рук и попал тетке по ноге. Та взвыла и начала звать на помощь. Лучина в это время вспыхнула и, горящая головка, отлетев, прожгла тетке рукав. Весь рынок взбудоражился против хулиганствующих новичков. В итоге Пахому с Марфой пришлось убегать от толпы. Женщина держала корзину с товаром, а Пахом отмахивался своими костылями от особо воинствующих.

Скорее всего дело хорошо не завершилось бы, но дорогу толпе преградил крепкий мужик в рваной сермяге и с рыжими вихрами. Он сунул в рот два пальца и громко свистнул, потом заорал:

– На увечного взбудоражились! Дьявол в вас вселился. Многие меня знают, кто сделает шаг вперед, завтра под землей окажется!

Толпа остановилась и начала расходиться. А спаситель подошел к несчастной парочке и велел более в это место не соваться.

– Прости, добрый человек, заплатить тебе нечем. Выжила Софья нас с насиженного места, а к колу прививаться, сам знаешь как тяжко, – оправдывался Пахом.

– Я тебя сразу узнал, ты стрелец. Нам приходилось встречаться. Ты меня тогда пожалел, а я тебя пожалел теперь. Может помнишь, атаман Слепень. Вижу ты не у дел оказался. Заходи ко мне, живу в Красном селе.

Дома Коробков старший достал штоф горькой, ополовинил его и, захмелев, затянул жалобную песню. Марфа беззвучно рыдала у него на плече. На другой день он поехал в Красное село. С собой прихватил сверток с лучинами. Атаман гостю обрадовался. Только по виду вора чувствовалось, что дела в ватаге идут плохо. Не стал его Пахом ни о чем спрашивать. Развернул принесенный сверток и продемонстрировал изобретение Марфы. Слепень и его дружки глядели на гостя непонимающими мутными глазами.

Первым очнулся Слепень:

– Ты что же теперь еще и головой заболел? Или чудеса пришел нам показывать? Так мы нынче на скоморохов нагляделись.

– Тех самых из Разбойного приказа, – добавил подручный атамана.

Неожиданно повела себя Нюрка. Взяла лучину, положила на приступок и ударила по нему камушком. Лучина загорелась. Взяла вторую, тоже подожгла. Подержала в руках и погасила. Потом улыбнулась во весь свой рот и закричала:

– Ну что, рожи воровские, хватит стрёмностью промышлять, теперь пойдем в купцы. Ты, дядька, сколько таких палочек принести сможешь?

– Сколь угодно. Давай только сперва в цене сговоримся.

Договорились быстро. Уже на другой неделе на берегу реки Москвы за Покровским собором красовалась лавка с красивым щитом. На щите ровными буквами было написано «Скорый огонь».

У лавки выстраивались очереди, товара хватало на два часа. Потом покупатели терпеливо ждали новую партию. Торговала Нюрка, а Слепень и его подельник зазывали покупателей и следили за порядком.

Вскоре Пахом расплатился за дом, справил семье обновы, Марфа отложила денежку на «черный день». К зиме спрос на «огонь» увеличился. На рынках Москвы появились похожие иноземные изделия, удобные в обращении и в красивых связках. Но спрос на них из-за дороговизны оказалось меньше.

В погожий зимний денек Тихон как обычно усадил сестру в санки и повез на горку кататься. На полпути справа показалась привычная картинка – строй мальчишек. Одеты были в одинаковые синие мундиры, в руках деревянные ружья. Маршировали, как взрослые на параде. Ими командовал такой же мальчишка по возрасту, но по росту он был выше остальных. Тихон и Настена остановились и начали глядеть на это необыкновенное и красивое зрелище. Девочка вылезла из санок, встала рядом с братом и показывала рукой в сторону марширующих. Командир посмотрел в их сторону, что-то скомандовал своим солдатам и пошел к зрителям.

– Нравится? – спросил высокий отрок.

– Красиво! – ответил Тихон.

– Я, царь Петр Алексеевич! А ты кто таков?

Конечно, Тихон слышал про потешное войско царя Петра, но не думал, что привлечет собой внимание царской особы.

– Я, Тихон Коробков, живу неподалеку. А это моя сестра Настена.

– Хочешь, Тихон Коробков, служить под моим началом? – спросил Петр.

– Под твоим началом служить хочу, но строем ходить не умею.

– Научим!

– Я в другом понимании. Мне по нраву самостоятельные дела, для меня одного. Тогда могу полностью ответствовать за сделанное.

– А ты, братец, не так прост. Коли по душе отдельные поручения, завтра по утру приходи ко мне. Знаешь, где я живу?

– Конечно знаю.

Когда пришли на горку, кататься уже расхотелось. Тихон снова и снова вспоминал все детали своей встречи с царем. Дома подробно рассказал об этом родителям. Те поначалу испугались. Потом Марфа, вразумив все до конца, расценила приглашение, как хорошее знамение.

Сперва Тихона не пускали через ворота царской резиденции, но он настаивал. Послали человека с докладом. Вернулся тот с разрешением и сопроводил посетителя до самого царя.

Петр Алексеевич находился в мастерской и обтачивал деревяшку.

– Молодец, что пришел, Тихон Коробков. Ответствуй! Читать, писать, считать умеешь?

– С детства обучен, спасибо батюшке и матушке.

– Они у тебя кто?

– Батюшка служил стрельцом, да оставил службу по увечью. Ногу ему в бою подранили. Матушка умеет делать все и по дому, и как мастерица, и как учитель. Я старший, имеется сестра и брат.

– Ты хотел отдельное поручение? Еще не передумал? Тогда отправляйся в дорогу. Знаешь, где находится Немецкая слобода?

– Слыхать слыхивал, но бывать не бывал.

– Пойдешь туда. Там живет мастер краснодеревщик. Делает резную мебель под заказ, рамы, ларцы. Зовут его Вильгельм Ахен. Сделай все, чтобы поступить к нему учеником. Знаю, что он таковых у себя держит.

– Петр Алексеевич, учение стоит денег, а у немца почитай втридорога обойдется.

– Деньги я тебе дам, но мне от немца не учение нужно. Сведущие люди доносят, что Вильгельм обладает секретами обработки дерева. Сможешь добыть сведения, вознагражу по-царски.

– Может просто предложить ему деньги, и он сам поведает про то, что хочешь узнать?

– Мои люди подходили к нему, деньги предлагали, но он уперся, говорит, что у нас столько денег нет, чтобы секрет продать.

– Сколько же он хочет?

– Не спрашивали, но деньги предлагали немалые. Видишь, ему надобно больше, а больших у меня пока нет.

– Как же я секрет выведаю? Он, небось, и по-нашему говорит с трудом.

– Говорит он неплохо, а как выведать – твоя забота. Ты же просил личного задания. Думал, что царь поручит тебе грибов в лесу набрать?

Петр ушел и вернулся с кошельком, в котором позвякивали деньги. Прежде чем отдать кошель, насупился и предупредил, что коли вскроется замысел, то помощи ждать от него не следует. Более того, если Тихон втянет царя в ту конфузию, то сам больше всех пострадает.

– Может откажешься, Тихон Коробков? – государь смотрел на парня исподлобья.

– Заметь, не я начал про грибы. Назвался груздем, полезай в кузов, – весело ответствовал Тихон, – токмо по-любому воровать плохо.

Услышав, зачем хотел видеть сына Петр Алексеевич, Пахом ушел в себя. Марфа, напротив, оживилась. Она была уверена, коли исполнить поручение, то можно получить царскую благодарность, а там…

Пахом решил сам вести сына в Немецкую слободу. Ему еще было важно взглянуть на мастера краснодеревщика. Он не собирался доверять своего сына какому-нибудь пьянице-раздолбаю. Про немцев ходили всякие слухи, но больше всего о том, что любили они глушить тоску по родине крепкими веселящими напитками.

Дом краснодеревщика показал первый встречный на Кукуе, так называли москвичи Немецкую слободу. Дверь открыл сам хозяин: благообразный мужичок, с вытянутым морщинистым лицом, с белесыми глазами и редкими седыми волосами. Пахом объяснил суть дела, хозяин молча жестом пригласил посетителей в дом. Там сели на скамейку и Ахен объяснил, что его ученики живут в мастерской, кормят их два раза в день без соблюдения православных постов. Хорошие работы учеников идут на продажу, но выплаты не полагаются. За порчу заготовок назначается штраф. Учение можно прекратить в любой момент. Но чем больше учится молодой человек, тем больше умеет. Плата делается вперед и составляет … Немец назвал кругленькую цифру. Попросил подтвердить наличие денег. Пахом положил на стол стопку серебряных монет. Немец проводил его до двери и велел за сына не беспокоиться.

У дверей Коробков старший оглянулся, встретился с сыном глазами и пообещал через три дня навестить. Хозяин закрыл входные двери на запор и жестом показал новому ученику в какую сторону нужно идти.

Прошли по длинному коридору и очутились в мастерской. Вытянутая, как рукав, хоромина вмещала четыре верстака, высокую узкую печь и полки с инструментами. В промежутке между двумя окнами сидела на стуле копия Вильгельма Ахена только с собранными в пучок волосами, в белом чепчике, цветастой кофте, синей юбке и белом переднике. Других признаков принадлежности к женскому полу Тихон не заметил. Женщина занималась вязанием. Будущее изделие и клубок шерсти лежали у нее между расставленными ногами на юбке. Судя по возрасту, создание могло быть только сестрой мастера.

Два парня обтачивали инструментами резные доски. Хозяин подошел к пустующему верстаку, положил руку на его поверхность и заявил:

– Твое место, Тих.

– Я Тихон.

– Теперь ты есть Тих. Этот, – он указал на парня за следующим верстаком, – Ром, за ним Алекс. Понял?

– Я, я, герр Ахен.

Вильгельм поднял бровь.

– Знаешь немецкий?

– Чай не в деревне живу!

– Гут, – но дальше хозяин продолжал говорить на русском, – Ром расскажет тебе об инструментах. Я буду к вечеру.

Прежде чем уйти, Ахен поговорил о чем-то со своей сестрой.

Тихон приблизился к тому, кого назвали Ром и протянул ему свою руку. Парень сжал его ладонь и улыбнулся. Тихон подошел ко второму ученику и проделал то же самое, но в ответ получил расслабленную пухлую ладошку и ухмылку. Тихон вернулся к Рому и приготовился слушать его рассказ об инструментах. Тот взял в руки большой резец и вместо ожидаемых разъяснений заявил:

– Эта ведьма с вязанием надзирает за нами. По-нашему особо не втыкает, но ежели чего и протолмачит, бежит с доносом. Обходись при общении с нами придуманными словами, понятными только русским. Мы с Сашкой по первости пару раз горели.

– Горели? Пожар? – женщина вскочила со своей табуретки.

– Найн, найн, – отреагировал Ром и взял другой резец, размером поменьше. Повертел его в руках и начал тыкать в него пальцем. На самом деле продолжил свой сказ:

– Мой батя скорняк, живем у Неглинки. Два старших пошли по стопам бати. Меня сюда прилепили, не хотят соперничества между братьями.

Роман положил резец на место. Подошел к полке и принес буравчик.

– Называется сверло, вставил в машинку и делай дырку. Сашка, который Алекс, парень с прибабахом, рос без мамки, все на него дышат, хлюпик. Чуть что, впадает в беспамятство, втихаря жрет, что ему привозят. Его отец, он богатый купец в Коломне.

Роман отнес сверло на место и притащил пилочку.

– А ты кто таков? Только говори, как я советовал.

Тихон вздохнул, напрягся и начал свой рассказ:

– Коренной сызмальства мазурил в строю с пищалями.

Роман кивнул головой, дескать, я все понял.

– В сече однажды схрулился, потом костыль-мастыль, скок да прыг. Но ща скачет тудема-сюдема.

После этих слов Тихон поглядел на надзирательницу. У той с колен свалился клубок с шерстью, а подбородок отвис так, что в рот мог запросто влететь воробей.

– Ну ты, Тих, и дал! У Фридерики чердак набекрень съехал, зенки ща на пол упадут и покатятся.

Немка пришла в себя, подняла с пола клубок и стала глазами рыскать по полу. Видно уловила, что по нему непонятные вещи катаются, именуемые зенками.

На другой день после утренней трапезы Ахен выдал каждому по доске с нанесенными узорами. Там, где завитушки были закрашены грифелем, требовалось пробуравить дырку, вставить в нее пилку и выпилить ненужное. Ученики принялись за работу, хозяин встал рядом с Тихоном и показывал, как нужно правильно пользоваться инструментом. Вдруг раздался истошный крик. Учитель выпрямился и тут же поспешил к Алексу. У того из пальца капала кровь. Он что-то скомандовал своей сестре, та моментально принесла пузырьки и скрученную марлю. Ахен обработал палец и забинтовал его. Потом стукнул по затылку нерадивого ученика и усадил его на табурет.

Узорчики, пропилы, дырочки и прочее Тихона не интересовали. Однако приходилось делать вид, изображать из себя прилежного ученика. Хозяин каждый день после полудня уезжал, возвращался к вечеру и всегда злой. Тихон стал догадываться, что финансовые дела у мастера идут плохо. Для подтверждения догадок решил поговорить с Фридой. Тем более она стремилась общаться на русском языке.

– Твой брат в плохом настроении? – начал Тихон.

Фрида, будучи по натуре открытой, не стала лукавить:

– Да-да, который день он злой!

– Похоже дела идут плохо?

– Нет заказов, только ученики.

– Все будет хорошо. Веришь?

– Да-да, – закивала женщина.

В разговоре с Фридой, когда он пообещал, что все образуется, пришла в голову смелая идея.

Тихон не мог смириться с тем, что изобретение матушки бесславно оставлено из-за прихоти купца. Пусть деревянные пуговицы получают немецкое происхождение, но талант матушки должен быть вознагражден по праву и приносить семье доход. Тихон был убежден, что только сближение на деловой основе с Ахеном может открыть двери к его тайнам обработки дерева, интересующие царя. По задумке получалось секрет на секрет, своего рода обмен. Наконец, день настал. Тихон пришел в кабинет к Ахену и начал разговор с наглого наступления:

– Сдается мне, герр Ахен, что ваши заказы не дают нужной прибыли. Мечетесь, мечетесь и не знаете, что еще сотворить, чтобы не погрязнуть в долгах.

– Не вижу причин говорить с тобой об этом. Ты кто есть такой? Ты есть мой ученик. Плати деньги и учись дальше. Нет денег, пошел вон!

– Я-то уйду, но твое положение будет с каждым днем ухудшаться. А знаешь, чем закончится …! Продашь дом и побитой собакой вернешься в Германию.

– Что тебе до моих трудностей?

– Хочу предложить.

– Что хочешь предложить?

– Пуговицы. На Московии они только входят в потребность, а у вас, в Европах, уже давно в ходу.

– У тебя что, есть много пуговиц?

– Вот теперь наш разговор мне нравится, – Тихон коротко рассказал историю об изготовлении пуговиц, их успешной продаже и о купце Еремееве.

Закончил он свое повествование так:

– Русских купцов у вас там не жалуют. Сколько пытались товары возить в Голландию, Швецию и к вам тоже. Или вредили им, или сговаривались и цены снижали до копеек. Но тут в Москве ты наверняка встречаешься со своими земляками, вот и предложи им товар, да не говори, что это русские придумали, не любите вы, когда умнее вас.

– Сперва эти пуговицы покажи. Может они и не пригодны для своего назначения.

– Через неделю покажу, но на учебе у тебя ставлю жирную точку.

Попрощался Тихон с друзьями. Сашка даже слезу пустил. Уход объяснил просто, у его родителей больше нет денег.

Тихон рассказал батюшке о разговоре с немцем. Тот сразу сообразил о сути, позвал Марфу, стали прикидывать как по-быстрому подготовить партию пуговиц для показа немцу. Заготовки остались, привезли их с собой из Стрелецкой слободы. Возобновили дело. А у Марфы в запасе другие задумки были. Новое изобретение состояло в настое крепкой водки на корнях растений особого сбора. Перед отправкой изделий в кипящее масло, окунали пуговицы в черную водку, и в конце концов они приобретали цвет темного перламутра.