На пороге империи

Елена Серебрякова

На пороге империи

© Серебрякова Е. А., 2023

* * *

Часть I

Глава первая

27 апреля 1682 года, как и все предыдущие дни, начался в Стрелецкой слободе с голосов баб, детского плача и криков домашней птицы. На службу уходили одни, с ночного дозора возвращались другие, стрельцы третьи озабочивались предстоящими делами по дому. Все было привычно и обыденно.

В избе Пахома Коробкова в тот час стояла тишина. Глава семейства пересчитывал разноцветные кругляши размером с пятак. Его жена Марфа аккуратно снимала такие же штуковины, нанизанные на веревку.

Стрельцы давно приспособились добывать приработок через торговлю, ремесла и подсобное хозяйство. Пахома к пуговичному делу приспособила жена. После замужества обычная пряха начала проявлять сообразительность во всем и жадность ко всему, что приносило в дом лишнюю копейку. В обиход прочно входили застежки на пуговицах. Только не все могли себе такое позволить. Медные, а иногда и серебряные изделия стоили больших денег. Марфа придумала делать пуговицы из дерева, точнее из корней деревьев, не всех подряд, а некоторых хвойных пород.

Вокруг Москвы расчищались площади под строительство и посевы, вырубались деревья и найти исходный материал не составляло труда. Добытые с помощью лопаты, топора и пилы обрубки от корневых побегов, сначала мыли, потом каждую заготовку Марфа обматывала тряпицей, пропитанной особым составом. Заготовку вывешивали на чердаке и оставляли там на целый год. Жердей для подвесок насчитывалось двенадцать, по числу месяцев в году. Снимали одни и тут же на их место вешали новые. За год сушки Марфиным способом заготовка не давала трещин, становилась легкой и звенела. Ее распиливали на части по толщине пуговицы. Потом обрабатывали ножом и буравили два отверстия для ниток. На завершающем этапе почти готовую пуговицу опускали в кипящее масло особого состава, известного только Марфе. Для придания пуговицам цвета в масло добавляли либо сок свеклы, либо отвар луковичной шелухи. Пуговицы выходили темного цвета с отливом. По качеству надежные, хоть бей молотком: ни трещин, ни сколов, ни царапин.

Каждые десять дней Пахом и Марфа отвозили готовый товар купцу Еремееву на Охотный ряд. Тот сразу рассчитывался деньгами. Неоднократно просил продать рецепт пропитки, предлагал большие деньги, но Марфа не соглашалась. Мудрая женщина знала, что деньги уйдут быстро, а рецепт позволит зарабатывать их и дальше. Пахом закончил пересчет кругляшей, достал амбарную книгу и сделал запись.

Грамотность в семье Коробковых была по важности второй после православной веры.

Проснулись дети: два мальчика и девчушка. Старшему двенадцать годов, младшему семь, девочка совсем еще кроха. Уже самостоятельные, сами себя обиходили и расселись за столом на лавки. Марфа подала тарелку с кашей одну на всех, выдала по ломтю хлеба и налила каждому гороховый кисель.

До поездки к купцу Еремееву оставалось время. Пахом со старшим сыном отправились ремонтировать уличную печь. Скоро придут теплые дни и еду надобно готовить на улице, порядок, установленный государем. Марфа принялась за стирку, а младших усадила за стол повторять молитву. Прошел час, дети почувствовали свободу, взялись за игры, а родители поехали по делам в Охотный ряд.

Аккурат в тот момент, когда купец Еремеев передал в руки Пахома причитающиеся деньги, раздался голос «Вестника» – кремлевского колокола. Вся толпа с ярмарки устремилась к Боровицким воротам. Уже по ходу выяснилось, что царь Федор Алексеевич на двадцать втором году жизни завершил свой земной путь. Смерть неожиданная и посему странная. Все знали, что государь был слабого здоровья, но признаков смертельного недуга у него не обнаруживалось.

Теперь дела обстояли так. У царя Алексея Михайлович (Тишайшего) от двух жен родилось шестнадцать детей. Семеро умерли во младенчестве. Из девяти выживших наследников мужеского пола оставалось трое: Федор и Иван от Марии Милославской и Петр от Натальи Нарышкиной. После смерти Федора на престол могли ступить Иван или Петр. Одному пятнадцать лет, другому десять.

Пахом вместе с толпой двинулся к царским палатам. Марфе велел оставаться на месте. Народ ждал, кого объявят государем. Прошло время, на крыльцо вышел патриарх Иоаким и выкрикнул одно слово «Кого?». Народ ответил одним выдохом «Петра». Все знали, что Иван от рождения слаб умом. Патриарх удалился.

Пахом не очень понимал в делах кремлевских, но хорошо знал, что стоящий за Иваном род Милославских, просто так, за здорово живешь, власть Нарышкиным не отдадут.

Жене Пахом по дороге домой поведал все, что слышал за время своего похода к царским палатам. Потом опять перешли на дела семейные. Марфа пожаловалась, что Тихон быстро растет и к холодам ему потребуются новые полусапожки, прежние будет донашивать Васятка. Пожаловалась, что заканчивается соль, а впереди заготовительные хлопоты, нужно урожай переработать.

К теме нового царя вернулись в Слободе. Пахома позвали на разговор в Приказную избу. Все уже знали, что народ выкрикнул Петра. Говорили о поборах, чинимых начальниками стрельцов. Это не было секретом. Сам Пахом отдавал часть выручки за пуговицы полковнику. Потихоньку обсуждение вылилось в список прошений со стороны стрельцов к новому царю.

Вообще, к концу XVII века численность этих служивых достигла пятидесяти тысяч. По всей территории Московии, прежде всего в крупных городах, находились Приказы стрельцов. Так именовались подразделения, достигающие по численности до несколько сотен в каждом.

Приказ, куда входил Пахом, насчитывал триста шестьдесят восемь служивых. В избе собралось сорок семь человек. Полковник Салтыков на таких сборах никогда не присутствовал, считал ниже собственного достоинства.

Перед собравшимися встал всеми уважаемый стрелец по имени Севастьян:

– Братушки! Подведем итоги нашим разговорам. Получается, живем без войны, а все одно будто на войне. То разбойников отлавливаем, то в городе дозор несем. Покой и бояр, и простолюдинов охраняем. А что мы с этого имеем? Малую деньгу, которую и платят-то через пень колоду. Имеем издевку полковников. Поднимите руки, у кого хозяйство справное.

Над сидящими нехотя вытянулось около десяти рук. Не каждый желал признаваться в достатке.

– Теперь поднимите руки, кто из вас платит Салтыкову.

Моментально взвился лес рук присутствующих.

– Вот я и спрашиваю, – продолжал Севастьян, – доколи?

– Доколи чего? – выкрикнули с места.

– Доколи будем терпеть нищую деньгу от государя и поборы полковников? – ответил Севастьян.

– Что предлагаешь? – опять выкрикнули из толпы.

– Идти ко двору и просить выплат, а нашему полковнику наказания.

– Правильно! – поддержали из толпы.

– Пусть другого назначат, – сказал Севастьян.

– Дайте мне слово молвить, – на середину вышел стрелец по кличке Вотря.

Никто не знал его настоящего имени, да и надобности такой не испытывалось:

– Стало быть народ выкрикнул Петра. Получается, что Наталья Кирилловна Нарышкина командовать будет. Царевичу только десять годков. Чем прославились Нарышкины? Скряги и скопидомы. А вот Милославские люди достойные. Софья Алексеевна женщина образованная и к нам, стрельцам, весьма расположена.

– К чему клонишь? – раздалось из толпы.

– А к тому, чтобы потребовать отмены благословления Петра. Пусть Иван правит.

– Он же блаженный! – крикнули собравшиеся.

Начались споры. Иван или Петр, Милославские или Нарышкины. Тут не выдержал Пахом и попросил слово:

– Мы кто есть такие? Войско! А еще? Опора и сила государя! Какого государя? Нам судить не велено, на то воля Божья! Выкрикнули Петра, так тому и быть! Будем служить Петру. Выкрикнут Ивана – значит ему. А начнем в царевы дела лезть, сами на плахе окажемся. Насчет денег и полковников я полностью согласен.

– Верно, Пахом, надо требовать выплат и наказания полковников, а дальше дело не наше.

– Завтра собираемся у Приказной избы и идем к царским палатам, – закончил сход Севастьян.

Пахом пришел домой и начал держать совет с Марфой. Верил в ее мудрость, в ее женское чутье. И на этот раз он в жене не ошибся.

– Не нравится мне, Пахомушка, ваша затея идти к царским палатам. Что там простым стрельцам делать? Не закончится все это добром. Бунташные дела никакие правители не жалуют.

Помолчала, помолчала Марфа, а потом будто на что-то решилась и продолжила:

– Еще до смерти Федора Алексеевича повстречала я у нашего храма старичка седенького с клюкою в руках. Сама его ни о чем не спрашивала, он первым начал разговаривать со мной.

Марфа передала сказ старца так, как его запомнила. Выходило, что построенная Алексеем Михайловичем в Преображенском комедийная хоромина после смерти царя перешла под покровительство царевны Софьи. Та придумала постановку «Екатерина Великомученица». Посмотрев это представление, царь Федор Алексеевич заболел. Предсказал этот старичок быструю смерть царствующего государя.

Пахом удивленными глазами смотрел на жену, потом промолвил:

– Похоже старец намекал на то, что предстоит борьба царевны за свое место на троне. А мы тут лезем со своими делами. Похоже Вотря говорил сегодня по чьей-то указке.

– Видать готовится новое представление, в котором и стрельцам отвели место, – как водится Марфа подвела итог разговору.

Ни Пахом, ни Марфа в эту ночь не спали. Но делать нечего, пошел Коробков утром на сход стрельцов. Собрались еще не все, как вдруг прискакал посыльный от купца Мартынова. Сообщил, что ночью в лабаз хозяина влезли воры, перебили охрану и увезли два воза с добром.

Пахом, не мешкая, вызвался разобраться в этом деле, взял с собой пятерых молодых стрельцов и помчался к Тверской заставе в усадьбу купца Мартынова.

Стрельцы продолжали собираться у Приказной избы. На удивление всем туда прибыл полковник Хованский Иван Андреевич, по прозвищу Тараруй. Заявил, что поддерживает справедливое хотение стрельцов и вместе с ними пойдет к царским палатам. Такая поддержка укрепила остальных в правильности действий, и уже вскоре возле царских палат образовалась толпа орущих, вооруженных людей.

Когда неискушенные в дворцовых интригах Нарышкины приняли требование и вынесли деньги по задолженности жалования, Хованский бросил клич: «Пора стрельцам разобраться кто им надобен на троне!». Первый раз за свою многовековую историю Москва увидела, что бывает, когда обученные воевать и вооруженные самим же государством люди чувствуют безнаказанность и вседозволенность. На территории Кремля кровь полилась рекой, убивали своих же стрельцов, которые призывали к порядку или пытались защитить царствующих особ. С Кремлевских башен летели тела, кричали раненые, голосили испуганные жители. Толпа затихла, когда на крыльце царских палат появился патриарх и боярин Матвеев. Подготовленные Софьей провокаторы начали требовать ответа за убийство царевича Ивана. Сей же момент вынесли на крыльцо двух царевичей. Иван громко заявил:

– Меня никто не изводит и жаловаться мне не на кого.

Тогда стрельцы потребовали, чтобы оба царевича венчались на царство. До их взросления регентшей потребовали назначить Софью. Прошло несколько дней, боярская дума утвердила такое решение. Но стрельцы уже почувствовали вкус безнаказанной распущенности, и вели себя полноправными хозяевами в городе.

Тогда царевна Софья выехала из Москвы в село Воздвиженское. В ответ стрельцы заняли Кремль, но одумавшись, решили идти на попятную. Назначили выборных людей и послали к Софье с повинной. Регентша приняла покаяние и назначила стрельцам нового командира – Федора Шакловитого.

Марфа получала вести о событиях в Кремле от всякого, кто появлялся в Слободе. Вскоре послала сына в усадьбу к купцу Мартынову передать для мужа послание:

– Держаться подальше от Слободы и Кремля, блюсти напускную важность своему заданию, пока в Москве все не утихнет.

Тихон обернулся за пару дней. Сообщил, что батюшке знамо творимое в Кремле, и он понимает пагубность происходящего. Для пущей важности выставил у второго лабаза купца Мартынова засаду, якобы, там ждет еще второго нападения разбойников.

Глава вторая

Пахом нашел слова и сумел убедить купца Мартынова в неминуемости нового нападения воровской ватаги. Купцу сначала не очень хотелось кормить шесть ртов, но потерять хранимое в лабазе оказалось страшнее убытков по содержанию стрельцов. В специально оборудованном помещении аккуратным образом были сложены мешки с пшеницей, рожью, ячменем и гречкой. Вдоль стен разложены растения, отпугивающие грызунов. Товар ожидал своего покупателя. Весной цены на жито подскакивали и держались высокими до нового урожая. После первого грабежа купец, посчитав убытки, заплакал горькими слезами. Второй пагубный случай грозил сказаться на его здоровье.

Коробков хотел только одного, чтобы в Кремле поскорее закончились бунташные выходки. Он понимал, что самое страшное в жизни стрельца – отстаивать с оружием в руках интересы одних русских людей против таких же по крови. Проживая в усадьбе купца Мартынова, он стоически относился к скудной еде и ночлегу на сеновале в дырявом сарае.

Внешне Пахом проявлял рвение схватить воровскую тать за руку, внутренне понимал, что злоумышленникам давно известно об их стоянии по ночам.

В один из дней под самый вечер посыльный от Мартынова велел Пахому немедля прибыть к хозяину. Стрелец обтер пучком травы сапоги и пошел к особняку. В столовой зале за накрытым столом восседал сам Мартынов Аристарх Львович и его неизвестный стрельцу гость. Мужчина был неимоверных размеров в ширину, сидел спиной к дверям и его зад явно не помещался на резном стуле. Хозяин, увидев вошедшего стрельца, обратился к гостю такими словами:

– Вот он мой страж амбаров. Глянь, Ляксей Ляксеич, какая стать! Даром, что слуга государев!

Гость нехотя повернул голову, но короткая и толстая шея не поместила Коробкова в его обзор. Тогда толстяк развернул своим задом стул, который жалобно затрещал под чрезмерным весом, и уставил свои выпученные глаза на Пахома:

– Ну, что, служба! Долго еще бунташничать намерены? Царствовать, голытьба вы рваная, захотелось?

– Ошибаешься, Ляксей Ляксеич, – вмешался Мартынов, – мои стрельцы в государевы дела не лезут. Безвылазно служат тут уже третью неделю. Берегут меня, мою семью и добро.

– Смею заметить, – не выдержал Коробков, – не стережем мы, а воровскую ватагу ловим.

– Гляди-ка, Аристарх, осмелели как! Тебе перечат! Ты их кормишь, поишь, содержишь и никакого уважения! Вот и говорю, что надо их всех к ногтю. Главного полковника Софьюшка уже казнила. И таких как этот твой богатырь надобно усмирить!

– Ладно тебе, Ляксей Ляксеич, чего разволновался? Ты же для дела хотел разговор с Пахомом затеять.

– И то верно, про дело чуть не забыл. Мне, Пахомий, надобно обоз в три телеги, груженые зерном сопроводить от Владимира до сюда. Моя усадьба в Алтуфьево. Подряди своих молодцов, о цене сговоримся.

– Верно Аристарх Львович отметил, слуги мы государевы. Стало быть, не сами себе хозяева. Вам к нашему полковнику Салтыкову надобно идти. Даст приказ, и мы завсегда, без всякой оплаты, – молвил Пахом, глядя в потолок.

– Может без Салтыкова обернетесь? Тебя стрельцы уважают, стоит только глазом моргнуть. И деньгу зашибете, – проскрипел Аристарх.

– Мне служба всегда в радость, но без веления командира не могу. А уж теперь-то и тем более. Вдруг государь немедля призовет.

– Ладно, Пахомий, ступай к себе, после договорим, – проявил осторожность Мартынов.

Стрелец вышел на улицу и сделал вид, что двинул к сараю, а сам метнулся к кустам и пополз к окну. Пахому стало интересно, что насоветует теперь Мартынов для помощи своему другу.

– Сдается мне, что оружный прав, – услышал Коробков голос хозяина, – времена нынче сложные, не поймешь кто, куда. Ты подождать месяц другой не можешь? Коли, верно, сложить, то зерно полежит.

– Не знаешь, Аристарх, ничего и судить берешься. Зерно долговое, можно сказать, выбил с кровью. Неровен час отобьют по дороге. Тут государева защита нужна – стрельцы.

– Видишь, Пахомий уперся, не хочет никакой подработки.

– Эх, ты, наобещал и в кусты. А я ведь хотел тебя в долю звать на плавильную печь.

– Ежели дело справное с плавильной печью, то поучаствую.

– Ну тогда слушай. Поставил я в своем Алтуфьеве печь плавильную. Хотел начать производство медных пуговиц. Ан нет, печь ставили одни мастера, а плавить они не могут, другие нужны. Материал для плавки тоже денег стоит, печь дровами не натопишь, уголь нужен. Посчитал и вышло в копеечку, одному не потянуть.

– Понимаю, тебе деньги нужны.

– Ты дослушай, потом вопросы задавай. На постройку печи я потратился, а другое ты оплатишь и все затраты окупятся за месяц.

– Боишься рисковать своими деньгами и дураков ищешь типа меня?

– Говорю, за месяц окупится. А дураков, как ты считаешь, у меня очередь стоит. Двое соседей просятся.

– Так и работай с соседями.

– Я их плохо знаю, с тобой мы уже были в общем деле. Помоги мне с перевозкой зерна и считай, ты сделал свой взнос.

Пахомий не стал дожидаться ответа и понял одно, его хотят подписать под охрану обоза, а обоз уворованный. И с пуговицами полные непонятки. Утром Пахом оставил за себя старшого и помчался домой.

Марфа и испугалась, и обрадовалась мужу. Сели на лавку, и женщина заторопилась выложить накопившиеся новости. Они оказались огорчительными. После всего случившегося стрельцы разделились на группы. Боевое братство, традиции, неписанные правила взаимовыручки растерялись и ушли в небытие, будто ничего и не было. Одни присягнули на верность Милославским и получили расположение Софьи, другие хотели было встать за Нарышкиных, но те отвернулись от стрельцов, а назад уже дороги им не было. Третьи вовсе расхотели служить и шатались в поисках добычи. Нашлись и такие, которые писали доносы, распространяли слухи о своих бывших товарищах. Царила общая подозрительность и разобщенность.

Утро вступало в свои права. Муж и жена снова принялись обсуждать положение дел.

– Сдается мне, что уходить тебе, Пахомушка, надобно из Стрелецкого приказа. Уходить надобно по увечью. Помнишь, как тебя в прошлом годе ранили в ногу. Ох, я тогда с тобой намучалась. Сдается, что другая женщина хоть трижды золотая не справилась бы.

– Ты, Марфа, себя не захваливай. Согласен я.

– Придется полежать седмицу, другую.

– Это можно, – сказал Пахом и его лицо приняло блаженное выражение, – только сперва молодцов от купца Мартынова отзову. Из-за последних событий мыслишка у меня зародилась.

– Твои придумки обсудим после. Пока готовься детям на свою ногу жаловаться. Поди уж скоро выйдут к нам после сна.

Слух о том, что Пахом Коробков занемог, что может вовсе в строй не вернуться, уйти из стрельцов по увечью, разнесся по Слободе моментально. Уже к полудню пожаловал Севастьян. Сокрушался, приговаривал, давал обещания. Потом перешел к интересу о купце Мартынове. Пахом поведал обо всем, что связывалось с поиском воровской ватаги и попросил в этот же день отозвать молодцов из купеческой усадьбы, ибо без него молодым стрельцам с татью не сладить. Потом Пахом стал интересоваться стрельцами, которые присягнули на верность царевне Софье. Севастьян встал, опустил голову, махнул рукой и пошел прочь без всякого прощевания.

Царевна Софья Алексеевна отдала бы многое за свое появление на свет Божий в мужском обличии. Тогда царский трон безоговорочно принадлежал бы ей и все мечты о будущем стали явью. Хотя теперь, отвоевав статус регентши, она все одно оказалась очень близко к воплощению своей мечты.

Советником, другом и любовником царевны был князь Голицын Василий Васильевич, образованнейший человек, автор и инициатор реформ, дипломат и военачальник. Московский дом князя иноземцы считали лучшим во всей Европе. В огромных залах простенки между окнами были заставлены зеркалами, на стенах висели картины, портреты правителей России и иноземных государств; в золоченных рамах красовались немецкие географические карты; множество часов; термометр искусной работы. В библиотеке стояли рукописные и печатные книги на русском, польском и немецком языках. Дом Голицына являлся местом встречи иноземцев из числа дипломатов и почетных гостей Москвы.

Голицын проявлял заинтересованность в сосредоточении полноты власти в руках Софьи Алексеевны. Он осознавал, что опора для ее трона спрятана среди Стрелецких приказов. Именно там следовало искать людей надежных, верных и храбрых. Однажды они уже доказали царевне свою значимость. Стрельцы, закаленные в боях, знающие ратное дело и в одиночном противостоянии спуску никому не дадут. Но тут нужен особый подход в оценке каждого. Алчущих денег надобно обходить стороной. Страшны дураки и легко возбудимые всякими призывами. Конечно, Голицын был уверен, что у Софьюшки хватит смекалки доверить свою безопасность людям достойным, надежным и верным.

В один из дней, когда Стрелецкая слобода свыклась с новостью о лежачей болезни Коробкова, к дому стрельца подъехал богатый экипаж. Гость представился боярином Сухомлиновым, приближенным к царевне Софьи. Взял табурет и сел у кровати больного:

– Что за болезнь вдруг приключилась? Али просто душа заныла?

– Заговорила старая рана. В том бою год назад половину мяса с левой ноги вражина снес. Поначалу, казалось, всю жизнь на костылях ходить буду. Так лекари мне и сообщили. Да спасибо жене. Отварами, маслами домашнего приготовления выходила меня.

– Не ко времени ты расхворался! – сказал боярин и хитро прищурился.

– Так тех татей, что добро купца Мартынова увели, выслеживал. Пришлось три недели ночевать на улице, испытывать мокроту и холод. Вот нога и заговорила.

– Понятно. Не молодой уже.

– Так-то, оно так, боярин, но послужить еще охота. Без строя жизнь тусклой видится.

– Вот мы сейчас и определим какая жизнь у тебя будет! Тусклая или яркая! Привез я с собой двух лекарей. Ты расскажи им все про свою болезнь и укажи на места больные.

Подобная неожиданность Пахома не напугала. Он на всю жизнь запомнил те ощущения и мог все это воспроизвести снова.

Лекари по-русски говорили плохо. Вопросов не задавали, осматривали ногу, простукивали, нажимали, слушали через трубочку сердце, потом попросили встать, пройтись, присесть. На первом же приседании Пахом повалился на пол. На том инспекция и закончилась. Сухомлинов все это время сидел на табурете у стены и наблюдал за происходящим. Когда лекари сложили инструменты в саквояжи и направились к выходу, боярин встал и уперся в них своим взглядом. Пахом увидел, как оба медика покачали головами.

Боярин подошел к кровати и положил на одеяло мешочек с деньгой.

– Крепись, стрелец! Видать ты и впрямь свое отбегал.

Пахом от рождения умел лицедействовать и тут без особого напряга пустил горькую слезу. Она выкатилась из левого глаза, пробежала по щеке и растворилась на вороте рубахи.

Экипаж скрылся из виду, Пахом сел на кровати и задумался. В руках он держал мешочек с медяками и одним серебряным рублем. Вошла Марфа, присела рядом.

– Может надо бы послужить еще? – спросил Коробков.

– Может и надо бы, коли не противостояние. Снова того дедка повстречала. Сказывал будто Нарышкинский отпрыск крепнет не по дням, а по часам, силу набирает. С его слов, ежели так пойдет, то не усидеть Софьюшке на троне, но буча будет кровавая.

Пахом положил голову на плечо жены и глубоко вздохнул.

Лето набирало силу. В Стрелецкой слободе готовились к сбору урожая, замачивали кадки и кадушки для засолки огурцов, скоблили и прокаливали на огне противни для сушки гороха, смородины, малины и вишни. На грядках наливался основной богатырский овощ – репа.

Марфа с детьми вполне обходилась без помощи Пахома и успешно справлялась с огородными делами. Муж скрипел зубами, но держался и свое место на кровати не покидал. Стрелец честно отрабатывал придуманный недуг. Он ненавидел свою кровать, но больше всего его раздражало то, что можно было разглядеть с ненавистного лежачего положения. Однажды он не выдержал и попросил принести ему грифель и картон. Появился чертеж костылей. Чертеж и снятую мерку Пахом передал старшему сыну вместе с указанием: идти в слободскую рощицу и вырубить две заготовки по конфигурации и размерам чертежа. Разрешил взять с собой в помощь Васятку, а также самый острый в хозяйстве топорик и самый длинный нож.

Пацаны управились быстро и уже дома под постоянным контролем отца обработали заготовки. Их сестра Настена стремилась чем-нибудь помочь, и Марфа быстренько привлекла ее к шитью двух накладок – подмышечные упоры на костылях, их требовалось сделать мягкими.

Через пару дней хозяин семейства вышел во двор, опираясь на костыли. Новость облетела слободу. Полностью изменилась жизнь Пахома. Он чувствовал себя счастливым и постоянно искал какое-нибудь занятие.