Незаконные похождения Max'a и Дамы в розовых очках. Книга 1

– А что ж, барон не сжёг Копперфилда сам? – снова удивился шнифтовой.

– Не имел права!… Это же только представителям Святой Церкви такое право позволялось, а барон должен был отчитаться перед Королём о соблюдении минимально необходимых формальностей Закона… Другое дело было б, если б, например, во время городской осады, барон, будучи нападающей стороной, намеренно сжёг бы дом или башню какую с живыми людьми, – тогда он был бы прав! А сия битва проводилась на лесной поляне, возле реки, и жечь кого-либо там было весьма сложно, и так, и по Закону, да и устал барон, к тому же, чтоб возиться с огнём… – дополнил Че.

– Уже поплыл… – спокойно и тихо сказала в паузе тишины Дама, кивая на Макса, заворожено и торжественно глядящего на пронизанный световой короной дым. В своей отрешённости он был похож на большого ребенка, заворожившегося от прослушивания сказки.

– Максим, ты слышишь эту сказку? – с таинственным придыханием обратилась к Максу Велга.

– Что? Я слышу эту сказку? Что я слышу?… – вдруг оживился Max и, словно проснувшись, закрутил глазами, разглядывая всё вокруг ошарашенным и трезвым взглядом.

– Чёрт! Не берёт! – отчаянно щелкнув пальцами, ругнулась Велга.

– Джина доставать придётся! – с заговорщицкой решительностью, предложил Дон Джон, и развёл перед Дамой руки в стороны, в жесте бессилия. На эти слова шнифтового Велга фыркнула с откровенным недовольством, но, сморщив носик, согласно кивнула.

– Что ж, продолжим знакомство с раритетом! – радушно обратился к Максу Эрудит Че, внимательным взглядом согласовывая свои дальнейшие действия с Велгой.

– Автомат собирать-разбирать умеешь? – задорно подначил юношу, со своей стороны, оборванец-шнифтовой.

– Автомат?… – отрешённо переспросил Max.

– Ну, Шапаш, под 7,42! – подталкивал к задору шнифтовой.

– Разумеется, он не умеет! – категорично вступилась за Макса Дама.

– У меня есть, могу научить! – назойливо продолжил приставание Дон Джон.

– Да, пускай хоть в руках подержит, сравнит ощущение с компьютерным джойстиком! – согласилась Велга.

– Рекомендую воспользоваться редким шансом, юноша! – подключился к игре Эрудит.

Опасливо осмотревшись по сторонам, шнифтовой засунул руки глубоко под стол и, покопавшись там немного, извлёк на свет настоящий автомат Шапошникова старого образца, с обрезанным дулом и прикладом, отороченным в месте среза какими-то разноцветными бичёвками и кусочками кожи, приделанными в стиле афроамериканских последователей культа Вуду.

– Вот, изучай! Может, пригодится когда-нибудь! – заботливым тоном продолжил опекать юношу Дон Джон, кладя средь стола, прямо перед Максовым носом, своё сокровище.

– Патроны поучись заряжать! – проникся опекунством Эрудит Че, пододвигая к Максу коробку со свинцом.

Как не противился Max происходящим с ним событиям, но перед настоящим автоматом Шапошникова устоять не смог, ринувшись с зачарованной самоотверженностью изучать вожделенный инструмент.

Вдоволь повертев автомат в руках, и даже научившись подсоединять рожок, предварительно наполняя его патронами, Max переключил жадное внимание на последний, не рассекреченный предмет из всего арсенала интересностей, принесённых с собою шнифтовым – на кожаный шевелящийся мешок, лежащий возле кристалла, рядом с варганом.

– Всё это – ради вашего развития, юноша! – заботливо пригласил к дальнейшему осмотру предметов Эрудит.

– Это, думаю – варган… А вот, что в мешке-то?… – расслабившись и осмелев от общения с оружием, заинтересовался Мах.

– Верно! Это – варган! Я сейчас на нём сыграю! А в мешке – наш друг – Джин! – по-простецки отреагировал на вопрос шнифтовой.

– Джин? Что, можно посмотреть? – с детской любознательностью потянулся к середине стола Макс.

– Смотри, но только внимательно! – разрешил Дон Джон.

Макс схватился за мешок, и все сидящие за столом одновременно переглянулись, взглядами целясь в беспечного юношу.

Потрогав мешочек снаружи, Max неудовлетворённо хмыкнул и потянул его на себя. От резкого и грубого шевеления, шнурок, стягивавший мешочек петлёй, развязался, и грубая кожа хранилища разинула перед Максовым лицом широкую чёрную дыру. В тот же миг, варган Дона Джона, будучи зажатым меж грязных зубов шнифтового, издал душераздирающий, нервирующий на глубоком телесном уровне звук, от которого Max чуть не подпрыгнул, испугавшись неожиданности, но расслабился, осознав причину его происхождения; но тут же дернулся снова с ещё большей силой, опрокинув позади себя стол и уронив, тут же разбившиеся вдребезги бокалы с пивом. Из мешка на него набросилась жирная чёрная змея.

Вся компания мигом всполошилась и импульсивно ринулась на помощь юноше. С натуральной озабоченностью каждый из неформалов пытался оторвать, принявшегося уже душить Макса змея от конвульсивно дрыгающегося его тела.

Когда змей, наконец, был пойман и довольно бесцеремонно засунут обратно в мешок шнифтовым, все снова расселись по своим местам и, судорожно глотая воздух, молча разлили по бокалам пиво, и тут же жадно напились.

– Наш юный друг снова преувеличивает свои реакции! – пропела свой комментарий произошедшему Дама в Розовых Очках, цинично рассматривая Max’a, шумно отряхивающего одежду, после валяния на полу.

– Она, кажется, меня укусила! – издал новый душераздирающий вопль Max, прикоснувшись рукой к горлу, и обнаружив на пальцах отпечатавшуюся кровь.

– Я же предупреждал – внимательней! – делая нарочито недовольный и, вместе с тем, обеспокоенный вид, напомнил шнифтовой, тоже вытирая испачканные в крови руки о скатерть.

– Вы уверены, что укус имел место быть? – деловито внёс сомнение Эрудит Че. На сей его вопрос, шнифтовой глянул на сына банкира взглядом хищного зверя – молниеносно, яростно и осаживающе.

– Несомненно, укусил! – вмешалась в вопрос Дама, приблизившись к Максу для лучшего рассмотрения кровоточащей раны.

– Болит-то как! Точно – укусила! – оглушённо паниковал Макс, щупая больное место.

– Нужен врач! – согласился с общим мнением Эрудит.

– Врач… Их по телику в розыск объявили, а ты про врача вспомнил! Сами, своими силами лечиться будем! – огрызнулся на несообразительного приятеля Дон Джон.

– Нужна ведь сыворотка специальная… – продолжил занудствовать Эрудит.

– Есть, есть у меня эта сыворотка! – отмахнулся от поучений шнифтовой.

– Сыворотка, у тебя? – почему-то удивился Че.

– Змея у меня есть, значит и сыворотка должна быть!… – заявил категоричный аргумент Дон Джон, и принялся призывно подмигивать Велге, словно напоминая ей о чём-то, прежде согласованном.

Вняв мимике шнифтового, Дама наклонилась, будто ища что-то под столом, возле туфель, после чего поправила на себе брюки и протянула ему, открытую с тыльной стороны для взгляда Max’a, ладонь.

– Жму руку, Джонни! Дерзай – лечи нашего горемыку! – торжественно, с вычурной пафосностью, благословила Дона Джона Дама. В руках шнифтового мгновенно появился маленький инсулиновый шприц, который он принялся крутить меж пальцев, словно не расставался с ним весь вечер.

– Что, это и есть сыворотка? – удивился Эрудит Че.

– Разумеется, гений, разумеется! – не терпящим каких-либо комментариев тоном, осадила его Велга и, переключив взгляд на шнифтового, драматично пропела: «Начинай, Джонни – исцеляй его!»

– Да, да… от укуса Джина у меня всегда с собой раствор с сывороткой! – забормотал Дон Джон, притягивая послушного пред лицом медицины Макса на укол.

– Так ведь, Джин-то – питон! – догадливо воскликнул Эрудит Че, на что тут же получил оскорбительный ответ от Велги, не замедлившей объявить Эрудита тупицей, а затем последовал и подзатыльник от шнифтового, красноречиво закрутившего пальцем у виска.

Но всё это виделось Максу всё более и более смутно…

Получив в вену иглу из инсулинового шприца и прождав несколько секунд, Мах облился изнутри тёплым потоком безразличия и истомной неги. Образы сделались расплывчатыми; голоса доносились всё с большего и большего отдаления; а вскоре и вовсе – всё померкло пред глазами юноши.

8. «пространство Нагваля»

Свет померк, но через какое-то время – несколько секунд – либо саму Вечность, проявился вновь, но пред очами Max’a предстала совсем иная панорама окружающего мира: сумрак подвального танцпола “Дилленджерз” клуба, сменился ночным сумраком открытого пространства, простирающегося в своей необъятной открытости до самого предела бесконечности.

Макс воспринимал сию панораму, заполненную абсолютной пустотой, как парящий в невесомости космонавт, но посмотрев вниз, увидел, что ногами крепко стоит на круглом, ровном пятачке, на вершине, уходящего в головокружительную бездну каменного столба.

И не успел ещё ужас осознания, созерцаемого в сей миг, добраться до нервных окончаний Макса сполна, как позади юноши, оглушающим набатом, расколол пространство на миллион осколков тишины, сложенный в песню, глас Велги: «Открылось небо в своём беспечье, и сама Бесконечность зовёт тебя вдаль, необъятная Бесконечность; но в сердце твоём поселилась печаль, с именем – человечность… Печалей печаль – какая то малость… но ваша печаль – только к телу жалость! Открылось небо в своем беспечье, такое видно прекрасно снизу, и чувства бросив человечьи, я в небо получаю визу!»

На одном лишь испуге, чудом не потеряв равновесие, Max развернулся на 180 градусов и предстал перед Велгой, видимой очень отчётливо, но одновременно находящейся в некоем тумане, от чего одежда на ней выглядела серебристым шлейфом, окутывающем тело от шеи до пят, словно мумию. Вместе с тем, лицо её выделялось контрастом и смотрелось более отчётливым, как будто сделавшись объемней. Глаза Дамы, и вовсе, сияли собственным светом, высвечивая, словно две автомобильные фары средь пустынной ночной дороги, контур крыльев бабочки, крыльев, наполненных равномерным розовым сиянием. Ступнями своими Велга держалась на таком же, что и Макс, узком, каменном пятачке, вершине, уходящего в необозримую даль бездны, узкого каменного столба.

Увидев вокруг себя такое необычное, оглушающе безграничное пространство, Макс испугался каким-то странным, непривычным для него испугом. Он испугался, лишь от осознания того, что испытываемое им в сей миг совершенно реально; но, более он испугался от того, что не знал, как быть в подобной ситуации. Ни с чем, испытываемым им прежде, то, что переживал сейчас, он сравнить не мог – разве лишь со снами; но сей миг, даже если и был сном, воспринимался совершенным, наполненным всеми возможными ощущениями, как несомненная реальность.

Испуг породил в сознании юноши желание задать какой-нибудь вопрос, от чего, открыв рот, он исторг из своего нутра, звучащий мантрой, речитатив на каком-то, неведомом ему самому языке. Тем не менее, суть своего вопроса к Велге он осознавал отчётливо, но не мог лишь собрать его в удобоваримую симфонию, способную звучать на родном, более привычном, чем санскрит, языке. И всё же, высказавшись не совсем понятно для самого себя, он почему-то был уверен в том, что Велга восприняла его фразу-мантру с должным пониманием. Так думал Макс, и услышал на свой странный вопрос ответ Дамы: «Лучше молчи здесь, милый! Это не то место, где следует болтать языком… Да и ум твой, пребывая в рамках привычек, не готов ещё к полноценному общению, общению, по законам сего места. Лучшее, на что ты сейчас способен – это общение на санскрите! Твой разум немножечко обескуражен в сей миг, и поэтому пропускает твои мысли и вопросы, без редакции на привычный для тебя язык. Твоё тело, минуя родовые привычки, разговаривает сейчас на санскрите – праязыке, хранящемся в самой твоей глубине, в памяти души…»

– Я прекрасно понимаю тебя, Нагваль! – эйфорически, на том же санскрите, поблагодарил за учение Max. В сей миг он, несмотря на зыбкое пребывание над бездной, был более чем восхищён. Был восхищён, восхищён от проникшего в самую глубину его сознания понимания того, что он – не просто близок к смерти, а, фактически, уже находится в ней, и что терять ему уж боле нечего, что он свободен и кристально чист от грязи повседневности и страхов. Восхищение Макса подкреплялось ошеломительным для него ощущением того, что всё говоримое Дамой, осознаётся им сполна, без прежних преград, испуганного неизвестностью, рефлексирующего и цепко держащегося лишь за свои собственные догмы разума.

– Я понял, что ты, действительно, Нагваль! – дрожа всем телом от охватившего его религиозного переживания, заорал Max, позволив своему языку и лёгким воспроизвести рождённую сознанием фразу на другом, так же, незнакомом ему доселе языке.

– Верно! То, что ты произнёс это понимание на языке древней цивилизации, однозначно уверяет в том, что и этот пласт знаний хранится в твоей душе… – согласилась с Максом Велга, вещая свою речь на предположительном азирийском, главное – понятном им обоим, диалекте.

Пребывая в опьяняющей эйфории, Max решил для себя, что, несмотря на всю реалистичность происходящего с ним сейчас, никакая опасность не затронет его в этом странном мире пустоты. Но эта бесшабашная уверенность оказалась лишь его предположением, основанном на том, что из знакомых ему прежде источников опасности ничто, кроме жуткой бездны, не окружало его даже в перспективном отдалении.

Опасность явилась в виде хлёсткого, ударившего в спину ветра, закачавшего тело юноши с явным намерением нарушить его координацию и столкнуть вниз.

– Держи равновесие! – закричала ему навстречу Дама, тоже получив воздушный удар прямо в лицо.

– Он очень сильный! Я еле держусь на ногах! – прокричал в ответ Max, уже на своём, родном, оставленном где-то вне этого мира языке.

– Держи натиск ветра до появления кристалла, иначе он убьет тебя, столкнув в пропасть… а главное, помни каждую секунду и не забывай ни на мгновение о том, что всё это очень серьезно! Это реальность, Макс, другая, но такая же опасная. Здесь тоже можно погибнуть, умереть – называй, как хочешь… поэтому, держись до последнего, и не сдавайся до появления кристалла! – перекрикивая всё усиливающиеся шквалы ветра, напутствовала Макса Дама.

– Какого ещё кристалла?! – панически хватаясь руками за пустоту, ища хоть какую-нибудь точку опоры и не находя, уже готовый прекратить бороться за свою жизнь, готовый уж броситься в пропасть, проорал в ответ Max.

– Нашего кристалла! Кристалл-проводник… Он вот-вот появится перед нами! – бодрила его Дама, сама еле удерживаясь от воздушного шторма на крошечном пятачке столбовой скалы.

И действительно, уже в тот момент, когда Max готов был решиться на окончание борьбы и подарить себя бездне, на горизонте бесконечной дали, засверкал треугольными гранями, вертящийся в воздухе кристалл, приближающийся к нашим героям с огромной скоростью из бесконечной пустоты. В этом странном мире, примеченный прежде Максом в “Дилленджерз” клубе кристалл, не изменив формы и свойства внутреннего свечения, отражающего в воздухе над его поверхностью сияющую корону, изменился в размерах и предстал громадиной, величиной с дом, самостоятельно парящим среди неба.

– Прыгай ему навстречу! – направила Макса Велга, делая руками движения, похожие на взмахи крыльями.

Порывы ветра стали столь сильны, что удерживаться дольше на крохотном пятачке камня уже не удавалось. Поэтому, расправив руки в стороны по примеру Велги, Max просто поддался очередному хлёсткому порыву и, отчаянно заработав плечами, словно расправляя крылья, бросился в полёт, навстречу ослепительному сиянию кристалла.

Свет поглотил юношу и, пронеся сквозь череду отражений призменных граней, выстроившихся на его пути в коридор, выплюнул в очередное небытие кромешной тьмы.

9. «новая перспектива»

Минуло некоторое время, отсчёт коего Макс не мог отследить, находясь в беспамятстве, время, вполне достаточное для того, чтобы позабыть очень многое, позабыть самого себя, и ту жизнь, коей промышлял до той поры, покуда не вкусил иглы из шприца Нагваля Велги, шприца, несущего в себе не наркотик, как предполагал Макс, а некую транспортировочную сыворотку, вероятный психотроп, расширитель сознания или чего-то подобное. И вмиг, когда всё это сработало, когда миновала первая стадия воздействия препарата, та стадия, при которой Макс попал в пустое параллельное пространство с каменными столбами, как вратами к переходу в иное, в этот миг, всё снова изменилось, и мир снова проявился в свете. На этот раз, в проникающем сквозь окна полуденном солнце, дающем ясно видеть окружающую обстановку реальности.

Макс огляделся кругом, и понял, что находится в каком-то незнакомом ему кабинете, полном медицинских приборов, кабинете, сияющем белизной стен и диковинной чистотой мебели; кабинете, скорее похожем на лабораторию, обилием компьютеров, всевозможных пультов и дисплеев. Возле Max’a в сей миг находились несколько человек, а именно: стоящие по бокам от него люди в белых халатах, среди которых особенно колоритно держался пузатый, круглолицый, коротко стриженый мужчина с сединой на висках и гладкой, розовой, холёной кожей; белый халат свой, мужчина этот небрежно отбросил на спину и плечи, обнажив, солидного покроя, дорогой тёмно-синий костюм, блистающие золотым цветом запонки на воротнике, да стягивающую яркий алый галстук, массивную драгоценную цепь. В том, как держался этот круглолицый и пузатый мужчина, было заметно, что именно он правит бал в этом заведении. Рядом с ним выстроились тучные, но весьма крепкие на вид немолодые женщины с грубыми, ожесточёнными от прожитых лет в борьбе и труде и, вместе с тем, вызывающе разукрашенными многослойным макияжем лицами. В крепко застёгнутых, облегающих их брутальные фигуры медицинских халатах, женщины те были скорее похожи на престарелых медсестёр или вовсе – на хозяйственную прислугу в научном учреждении или больнице.

Немного поодаль от их компании, Max разглядел держащуюся особняком, стройную и высокую, так же как и прочие, не очень молодую, но, в отличие от прочих, привлекательно трогательную, выражением своих испуганных и жалостливых, добрых глаз женщину, женщину, контрастно оттеняющую своей внутренней красотой всех остальных.

Компания в белых халатах, минуя ту, покоящуюся в отдалении, красивую женщину, что-то бурно обсуждала меж собой, ссылаясь красноречивыми взглядами на Макса.

– Я даю добро на проведение процедуры лечения звуком! – вальяжно распоряжаясь, говорил пузатый, демонстрируя чрез жесты, свои, обильно украшенные драгоценностями, запястья и пальцы толстых волосатых рук.

– Хо, хо! Это новая техника… Мы даже не знаем, как с ней обращаться! – лебезили пред пузатым крашеные толстушки.

– Я сам, в виде исключения, настрою аппарат на необходимую громкость и частоту… Ну, а вашей заботой будет контроль за временем проведения процедуры, ну и, разумеется, за состоянием пациента! – важно отвечал обветшалым кокеткам пузатый.

Тут из глубины комнаты раздался волнующе-приятный, низкий женский голос, обратившийся к пузатому начальнику лечебницы с вопросом: «Неужели Вы сами не будете принимать участие в обследовании пациента, Мистер Браун?»

– Я проведу исследования дистанционных наблюдений, чтобы позже сделать объективные выводы! – мгновенно отреагировал на каверзный вопрос пузатый, и резко забросил вглубь комнаты недовольный, ищущий жертву взгляд.

Красивая женщина, стоящая в отдалении от их группы, отважно приняла огонь недоброжелательного взора пузатого на себя, и тут же парировала его негодование своим, осуждающе строгим выражением лица и глаз.

– Мы сделаем всё, как на-а-адо! – меж тем, подобострастно увещевали пузатого своего начальника полные, крашеные женщины в белых халатах, каждая из которых, заботливо хлопоча, старалась создать некую суету – подобие процесса деятельности вокруг своего хозяина.

– Что ж? Тогда скорее приступаем, чтобы мне не опоздать на заседание у Губернатора! – заторопился пузатый.

– От лица простого народа, передайте Губернатору, что мы его ценим и очень любим, и что Огайо в добрых руках! – угодливо защебетали толстушки в белых халатах, принявшись немедленно что-то делать с креслом, на котором восседал Max.

– А от лица независимых международных наблюдателей за деятельностью лечебно-исправительных психиатрических учреждений, передайте Губернатору, что наша организация не отступится от выявления производимых в вашей вотчине нарушений, Мистер Браун! – добавила своё слово к общим просьбам красивая женщина, стоящая поодаль от вассалов пузатого.

– Непременно передам! – вычурно любезно отмахнулся от неё пузатый, и тут же, шёпотом обращаясь к угодливым толстушкам, дал распоряжение привязать пациента к креслу как можно крепче.

Только тогда до Макса начало доходить понимание того, где он находится, а главное – в какой роли выпала ему честь участвовать в сей сцене. Max запаниковал, и попытался освободиться от навязчиво прилипшего к нему кресла с подлокотниками; но было уже поздно – тело его крепко вжилось в предмет медицинского оборудования. Макс дернулся вперёд, и грудь его стянуло кольцом мягкой, но крепкой, брезентовой материи, насильно удержавшей тело на месте. Тогда он попробовал выпрямить ноги, но и они оказались в прочных мягких колодках. Следом Макс попытался шевельнуть руками и, ощутив, что и локти уже томятся в мягком плену, наконец-то опустил голову вниз, чтобы разглядеть свою закабаленную плоть. Велико же было удивление Макса, когда он увидел свои руки: крепко привязанные к подлокотникам, руки его оказались совершенно чужими – огромными мускулистыми маховиками шоколадного цвета.

– Я же негр! – в шоке воскликнул Max на английском, и только сейчас вспомнил, что вся, слышимая им только что речь, велась участниками сцены именно на английском языке.

– Нигер?! Зачем же Вы так коверкаете под смысл этой ситуации, мистер Льюис? Никто здесь, никоим образом не намеревался задеть или, не дай бог, оскорбить Ваши национальные чувства! Вы же прекрасно осознаёте, что находитесь в исправительном учреждении, не как жертва расового или ещё какого-либо произвола, а как гражданин нашего Государства, грубо преступивший Закон, как человек, нарушивший моральные нормы общества – как убийца, как разбойник, как бандит и прелюбодей, мистер Льюис! – отчитал негра-Макса, за высказанную им реплику, пузатый начальник лечебницы.

На эти слова пузатого Максу совершенно нечего было и возразить и ответить, поскольку он не только не знал, как оспаривать своё положение, но, тем более – даже не понимал, что вообще с ним происходит в данный момент.

– Скорее делайте укол Вассермана и приступайте к наблюдению! – поторопил своих подопечных пузатый, хлопая себя ладонью по запястью, опоясанному золотыми часами, украшенными драгоценными каменьями.

Макс уж было заартачился, но, не имея никакой возможности как-либо сопротивляться, сдался, под напором хлынувшего в его афроамериканскую руку культуриста, через тонкую иглу, очередного за сегодняшний день медицинского препарата.

10. «звукотерапия»

Прошло несколько секунд, и Макса вновь посетила метаморфоза сознания, на сей раз выразившаяся в неимоверно обострившемся восприятии образов, запахов, а более всего – звуков. Такие незаметные в повседневности звуки, как тиканье часов, дыхание окружающих людей, и даже собственное сердцебиение, сделались для Макса не только ощутимыми, но даже болезненно громкими.

– Как вы слышите меня, мистер Льюис? – шёпотом обратился к Максу начальник лечебницы, в момент сохраняемой окружающими паузы торжественной тишины, и Макса буквально пробрало насквозь жгучим болезненным ознобом, от шелеста каждого, произнесённого пузатым слова.

– Отпустите меня, пожалуйста! – тихонько и жалобно попросился Max, чувствуя, что каждая секунда пребывания в этом сверх восприимчивом состоянии даётся ему с великими муками.

– Отпустить вас, мистер Льюис? Вы просите о неосуществимом! Вы хотите, чтобы мы, пренебрегши вынесенным в отношении Вас приговором суда штата, пошли на поводу у Вашей прихоти, выражаемой нежеланием испытать предписанную лечебно-исправительную процедуру и, тем самым, нарушили Закон?… Нет, мистер Льюис, а правильнее говоря – пациент номер 4223… нет! Помните, что с момента Вашего задержания, Вы попали в руки Правосудия, Правосудия, которое осуществится неминуемо – от лица народа и Бога! – торжественно обвинил Макса пузатый, нарочито громким, публичным гласом, чем поверг обострённые в чувствительности нервы афроамериканского тела на неописуемую пытку. Макса буквально разорвало изнутри от адской, протестующей насилию над организмом и психикой боли. Сам, против своей воли, он громко застонал, позволяя своему афроамериканскому организму компенсировать страдания через стоны.

– Ах, ну что ж?! Я вижу, наш подопечный 4223 уже в порядке, и готов принимать процедуру лечения в полном объеме! – обрадовался стонам Макса пузатый и, в окружении свиты персонала, вальяжно протянул руку к мигающему дисплеями, с отраженными на них многочисленными эквалайзерами, прибору.

С бескомпромиссной резкостью пузатый вдавил несколько кнопок на пульте, и из динамиков, расположенных за спиною у Макса, полилась задушевная мелодия, некоего классического произведения, исполняемого на традиционных концертных инструментах. Первой партией шла флейта, в сопровождении приглушённого перестука барабанов. И чёрное тело Макса, услышав это, выпрямилось, выпрямилось от потянувшего его голову вверх высокого, нудно-морализирующего, нагоняющего оглушающую тоску звука, звука, поползшего по позвоночнику эдакой ядовитой змеёй ноющей боли, змеёй, добравшейся до верхушки головы и укусившей, выпустив смертельный яд в виде острой мигрени. Барабаны, вместе с тем, заработали снизу, заставляя бедра и низ живота содрогаться в исступлённых конвульсиях, словно от воздействия переменных ударов высокоамперного тока.