Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Воображаемые стихи

Доктор Франсиско де Лаприда, убитый 22 сентября 1829 года повстанцами Альдао, думает перед смертью:

Визжит свинец решающего часа.Ночь душит ветром, ветер душит пеплом.День на исходе, бой на переломе,на этот раз победа не за намии гаучо одерживают верх.Я, искушенный правовед, ФрансискоНарсисо де Лаприда, возвестившийсвободу этим варварским краям,врагом разбитый, брошенный своими,размазывая пот и кровь на лбуи позабыв о страхе и надежде,бегу на Юг окраиной глухой.Как потерпевший пораженье воинв «Чистилище», что кровью изошели рухнул, ослеплен и скошен смертью,в последней тьме у безымянных вод, —я упаду. Теперь уже недолго.Потемки, обступающие топь,следят за мной и ждут. Слышны подковысвирепой смерти, выславшей вдогонкуухмылки, дротики и верховых.Я, думавший прожить совсем иначе,среди параграфов, статей и книг,скончаюсь в жиже под открытым небом.И все-таки я втайне торжествую,как никогда: я наконец обрелсвою судьбу на этом континенте.Сюда, где тлеет гибельный закат,я шел головоломным лабиринтом,который ткался день за днем со днярождения. И вот передо мноюпережитого сокровенный ключ,удел Франсиско де Лаприды, буква,которой не хватало, образец,назначенный мне Богом изначально.И с этим ликом, новым и заветным,навек сливаюсь, глядя в небо. Кругзамкнулся. Я спокоен. Будь что будет.Вот зачернели дротики напавшихна свежий след. Сжимаются в кольцоухмылки смерти, крупы, верховые,разметанные гривы… Вот он, первыйудар железа, распоровший грудь,наваха, увязающая в горле.1943

О четвертой стихии

Бог, стиснутый потомком коварного АтреяНа нелюдимом взморье, полуднем прокаленном,Пантерой обращался, львом, деревом, дракономИ, наконец, водою. Вода сродни Протею.Она – в высокой сини бегущий клок белесый,Над сплюснутым предместьем закат в пол-окоема,Ледовые воронки смертельного МальштремаИ о тебе, ушедшей, беспомощные слезы.В ней черпали начало в мифические летаОгонь-всеразрушитель с Землею-роженицейИ боги дня и ночи, кануна и границы.(Так думали Сенека и Фалес из Милета.)И валуны и волны, крушащие железныйКорабль, – всего лишь крохи из множества анафор;А время, что разит нас, дабы уйти безвестно, —Один пример из тысяч твоих, вода, метафор.Под гиблыми ветрами и штормовою тучейТы – лабиринт, в чьих глубях без выхода и входаУлисс в тоске по дому плутает год от года,Минуя злую гибель и ненадежный случай.Ты блещешь беспощадной арабскою чеканкой,Как сон, скрывая чудищ под кротостью своею.Тебя столетья славят, сокровищ не жалея,И бег твой носит имя Евфрата или Ганга.(Ганг очищает грешных водой своей святою,Поскольку же теченье смешало океаны,А суша влагоносна, то, право, нет обманаВ том, что любой живущий омыт его водою.)Де Куинси как-то видел, сойдя в свой мир бредовый,Тебя мостили лица несчетных поколений;Державам и народам несла ты утоленье,В тебе омыт отец мой, как прежде – плоть Христова.Молю, вода: пусть эти рассеянные звеньяНенужных слов послужат мне тайною порукой,Что Борхеса однажды припомнишь ты как другаИ освежишь мне губы в последнее мгновенье.

Малому поэту из греческой антологии

Где след этих дней,которые принадлежали тебе, сплеталисьиз бед и удач и были твоей вселенной?Все они смытымерной рекой времен, и теперь ты – строка в указателе.Другим даровали боги бессмертную славу,эпитафии, бюсты, медали и скрупулезных биографов,а о тебе, неприметный друг, известно одно:что соловья ты заслушался на закате.Во тьме среди асфоделей твоя обделенная тень,наверное, укоряет богов за скупость.Но дни – это паутина банальнейших пустяков,и разве не лучше остаться самой золой,из которой слагается забвенье?На других направили богилуч беспощадной славы,проникающий в недра, не упуская ни щели,славы, которая сушит розу своей любовью, —с тобой, собрат, они обошлись милосердней.В самозабвенье заката, который не сменится ночью,поет и поет тебе соловей Феокрита.

Страница памяти полковника Суареса, победителя при Хунине

Что такое нужда, изгнанье,унижения старости, ширящаяся теньдиктатора над страной, особняк за Верхней заставой,проданный братьями в годы войны, бесцельные день за днем(сначала их хочешь забыть, а потом и впрямь забываешь) —перед той твоей высшей минутой, верхом в седле,в открытой взгляду степи, как на сцене перед веками,как будто амфитеатр хребтов тебя обступил веками!Что такое бегущее время, если в нембыл единственный вечер полноты и самозабвенья!Он сражался в своей Америке тринадцать лет, под конецоказавшись в Восточной Республике, в поле у Рио-Негро.Закатной порой он, скорей всего, вспоминал,что и для него однажды раскрылась роза:алый бой под Хунином, тот бесконечный миг,когда пики сошлись, приказ, открывший сраженье,первый разгром и среди грохотанья битвы(оглушившей его, совсем как его парней) —собственный крик, поднимающий перуанцев,блеск и натиск и неумолимость атаки,взвихренный лабиринт полков,схватка пик без единого выстрела,испанец, раскроенный пополам,победа, счастье, усталость, отяжелевшие векии брошенные умирать в болоте,и Боливар с какими-то историческими словами,и солнце, уже на закате, и первородный вкус воды и вина,и труп без лица, дочиста стертого схваткой…Его внук ставит в строчку эти слова и слышиттихий голос из древних глубин своей крови:– Что такое бой под Хунином – лишь славное воспоминанье,дата, которую учат к зачету или выводят на карте?Бой бесконечен и обойдется без помпыживописных полков и военных труб:Хунин – это двое в кафе, проклинающих тиранию,и неизвестный, гибнущий в каземате.1953

Мф. 25: 30

Мост над платформой Дня Конституции. Под ногамилязг поездов, ткущих стальной лабиринт.Гарь и гудки осадили ночь,вдруг представшую Страшным судом. За незримым краем земли,прямо во мне зазвучал вездесущий голос,произнося все это (все это, а не слова —мой жалкий, растянутый перевод единого слова):– Звезды, хлеб, книги Запада и Востока,карты, шахматы, галереи, подвалы и мезонины,тело, чтобы пройти по земле,ногти, растущие ночью и после смерти,тьма для забвенья и зеркала для подобий,музыка, этот вернейший из образов времени,границы Бразилии и Уругвая, кони и зори,гирька из бронзы и экземпляр «Саги о Греттире»,пламя и алгебра, бой под Хунином, с рожденья вошедший в кровь,дни многолюдней романов Бальзака и аромат каприфоли,любовь – и ее канун, и пытка воспоминаний,подземные клады сна, расточительный случайи память, в которую не заглянуть без головокруженья, —все это было дано тебе и, наконец,измена, крах и глумленье —извечный удел героев.Напрасно мы даровали тебе океани солнце, которое видел ошеломленный Уитмен:ты извел эти годы, а годы тебя извели,и до сих пор не готовы главные строки.1953

Компас

Эстер Семборайн де Торрес

Мир – лишь наречье, на котором ОнИли Оно со времени АдамаВедет сумбурный перечень, куда мыЗачем-то включены. В него внесенРим, Карфаген, и ты, и я, и сонМоих непостижимых будней, драмаБыть случаем, загадкой, криптограммойИ карою, постигшей Вавилон.Но за словами – то, что внесловесно.Я понял тягу к этой тьме безвестнойПо синей стрелке, что устремленаК последней, неизведанной границеЧасами из кошмара или птицей,Держащей путь, не выходя из сна.

Ключ в салониках

Абарбанель, Фариас иль Пинедо,изгнанники столетия назад, —в чужом краю потомки их хранятот дома старый ключ. Дом был в Толедо.У них надежды нет, им страх неведом:достанут ключ и смотрят на закат;нездешние «вчера» в той бронзе спят,усталый блеск и равнодушье к бедам.Ключ от дверей, что ныне только прах,стал тайным знаком на семи ветрах,как ключ от храма, что не сдался Риму:когда внутри уже пылал огонь,его швырнули в воздух, чтоб незримотот ключ на небе приняла ладонь.

Поэт XIII века

Он смотрит на хаос черновика —На этот первый образец сонета,Чьи грешные катрены и терцетыСама собою вывела рука.В который раз шлифуется строка.Он медлит… Или ловит звук привета, —В нездешнем, вещем ужасе поэтаВдруг слыша соловьев через века?И чувствует сознаньем приобщенным,Что преданным забвенью АполлономЕму открыт священный архетип:Кристалл, чьей повторяющейся граньюНе утолить вовеки созерцанье, —Твой лабиринт, Дедал? Твой сфинкс, Эдип?

Солдат капитана Урбины

«Я недостоин подвига другого.Тот день в Лепанто – верх моих деяний», —грустил солдат, в плену мирских заданийскитаясь по стране своей суровой.Постылой повседневности оковыжелая сбросить, он бежал в мечтанья,былых времен волшебные сказанья,Артуром и Роландом очарован.Садилось солнце на полях Ла-Манчи.Он думал, провожая отблеск медный:«Вот я пропащий, всем чужой и бедный…» —не замечая песни зарожденья.К нему через глубины сновиденьяуже спешили Дон Кихот и Санчо.

Пределы

Одним из утопающих в закатеПроулков – но которым? – в этот час,Еще не зная о своей утрате,Прошел я, может быть, в последний раз.Назначенный мне волей всемогущей,Что, снам и яви меру положив,Сегодня ткет из них мой день грядущий,Чтоб распустить однажды все, чем жив.Но если срок исчислен, шаг наш ведом,Путь предрешен, конец неотвратим,То с кем на повороте в доме этомРасстались мы, так и не встретясь с ним?За сизыми оконцами светает,Но среди книг, зубчатою стенойЗагромоздивших лампу, не хватаетИ так и не отыщется одной.И сколько их – с оградою понурой,Вазоном и смоковницей в саду —Тех двориков, похожих на гравюры,В чей мир тянусь, но так и не войду!И в зеркало одно уже не глянусь,Одних дверей засов не подниму,И сторожит четвероликий ЯнусДороги к перекрестку одному.И тщетно к одному воспоминаньюИскать заговоренного пути;Ни темной ночью, ни рассветной раньюОдин родник мне так и не найти.И где персидское самозабвенье,Та соловьино-розовая речь,Чтобы хоть словом от исчезновеньяСмеркающийся отсвет уберечь?Несет вода неудержимой РоныМой новый день вчерашнего взамен,Что снова канет, завтрашним сметенный,Как пламенем и солью – Карфаген.И, пробужден стоустым эхом гула,Я слышу, как проходит сторонойВсе, что манило, все, что обмануло:И мир, и тот, кто назывался мной.

Бальтасар Грасиан

Инверсии, меандры и эмблемы,Труд, филигранный и никчемный разом, —Вот что его иезуитский разумЦенил в стихах – подобье стратагемы.Не музыка жила в нем, а гербарийПотрепанных софизмов и сравнений,И перед хитроумьем преклоненье,И превосходство над Творцом и тварью.Не тронутый ни лирою Гомера,Ни серебром и месяцем Марона,Не видел он Эдипа вне законаИ Господа, распятого за веру.И пышные восточные созвездья,Встречающие утренние зори,Прозвал, ехидничая и позоря,«Несушками небесного поместья».Он жил, ни божеской любви не зная,Ни жгущей губы каждого мужчины,Когда за звучною строфой МариноК нему подкралась исподволь Косая.Дальнейшая судьба его туманна:Могильному гниенью оставляяЗемную персть, вошла под кущи РаяДуша скончавшегося Грасиана.Что он почувствовал, перед собоюУвидев Архетипы и Блистанья?Не зарыдал ли над пустой судьбою,Признав: «Напрасны были все метанья»?Что пережил, когда разверзло векиНещадным светом Истины небесной?Быть может, перед богоданной безднойОн отшатнулся и ослеп навеки?Нет, было так: над мелочною темойСклонился Грасиан, не видя РаяИ в памяти никчемной повторяяИнверсии, меандры и эмблемы.

Сакс (449 г.)

Уже зашел рогатый серпик лунный,Когда опасливой стопою босойМужчина, грубый и рыжеволосый,Свой след оттиснул на песчинках дюны.Окинул взглядом от приморской кромки

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Все прочее – литература (фр.).

2

Волнение, дрожь (англ.).

3

Вечерняя заря (англ.).

4

Составляя настоящее собрание поэтических сборников, Борхес снабдил некоторые стихотворения позднейшими примечаниями. – Примеч. перев.

5

«Сочинения» (англ.).

6

Portones – ворота (исп.).

7

Шли незримо они одинокою ночью сквозь тени (лат.).

8

И мастерство, творящее подобья. – Моррис. Сигурд Вёльсунг (англ.).

9

Слепой Пью (англ.).

10

Памяти А. Р. (лат.)

11

Огонь (др. – англ., англ.).

12

«Добавление к Кругу земному» (нем., исл.).

13

Сожаление Гераклита (фр.).

14

«Услады поэтов Пруссии» (лат.).

15

Настроениях (англ.).

16

Два английских стихотворения (англ.). Написано автором на английском языке. – Примеч. ред.