Элохим

Мариам посмотрела в ночное звездное небо, потом, закрыв глаза, продекламировала:

– «Господь, Господь Бог, милосердный и милостивый, долготерпеливый и являющий добро и истину, сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину, преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и детях детей до третьего и четвертого рода».

– Страшные слова! – невольно промолвил Элохим. – Дети вроде бы не должны отвечать за поступки своих отцов.

– Но это по нашим человеческим меркам. Бог свободен от них. Вдумайся, дада. Он, с одной стороны, послал Моисея и Аарона к фараону с требованием отпустить сынов Израилевых, а с другой – Сам же ожесточил сердце фараона, чтобы тот упорствовал. Зачем? Неужели только для того, чтобы показать фараону, Моисею и всем остальным свою неограниченную мощь? Страдали все – и египтяне, и израильтяне. И фараон сдался лишь после того, как Бог умертвил его первенца и первенцев всех египтян. Погибли невинные дети из-за того, что сердце фараона было ожесточено самим же Богом.

– Вся эта история с десятью бедствиями, – ответил Элохим, – не укладывается ни в какие человеческие рамки и кажется какой-то кошмарной жуткой игрой, которую Бог затеял с самим собой и с людьми.

– И, наконец, перед исходом Бог повелел обобрать египтян. Он поручил каждому иудею выпросить у своего египетского соседа одежду, серебряные и золотые вещи. Одновременно Сам же настроил египтян благосклонно, чтобы те позволили обобрать себя.

– Обобрать соседей, убить невинных детей. Зачем!? – в недоумении спросил Элохим как бы самого себя.

– Я понимаю так, – ответила Мариам. – Ему-то всего этого не надо было. Через эти крайности Он явил лишь образец свободного духа. Он словно говорил: «Смотри, каков твой Бог в действии. Ничто Его не остановит. Даже слезы детей».

– Очень жестоко!

– А как иначе, дада!? Ты бы поступил точно так же, будь на месте Бога. Бросить целый народ с женщинами и детьми в пустыню и не ожесточить его дух? Не сделать его жестоким к врагам, а оставить таким, каким он был при рабстве. Так бы ты поступил?

– Нет на свете большей жестокости, чем убийство невинного беспомощного дитя. Ничем нельзя ее оправдать, – ответил Элохим.

– А что разве теперь не проливается кровь невинных детей? Сколько детей погибло с тех пор, как наши предки поселились на этой земле среди инородных племен. И сколько еще погибнет? Наших и чужих детей? И всего этого можно было бы избежать.

– Каким образом?

– Прогнав в самом начале всех Аморреев, Хананеев, Хеттеев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев за пределы земли обетованной.

– Но Бог не допустил. Он их оставил, чтобы искушать ими наших предков, и чтобы новые поколения учились войне.

– Вот именно, чтобы учились войне. И по сей день не научились. Это самая великая ошибка нашего народа. Бог сделал для нас все. Вывел из Египта, привел в обещанную землю. Дал образец жестокости, необходимый для воина. Но он не хотел возиться с нами, как няня возится с детьми. Он хотел, чтобы мы сами делали то, что должен делать народ, призванный стать богоизбранным народом.

– Хорошо, адда, что ты сделала бы тогда, будь главой колена Иуды?

– Как Моисей создал из левитов священников, точно так же я бы превратила сынов Иуды в потомственных воинов. И подобно левитам, не претендовала бы на удел в захваченной земле. Я бы ее полностью очистила от инородных племен и обвела бы высокой стеной, начиная от Великого моря на севере и кончая у берегов того же моря на юге. И поручила бы всем сынам Иуды охранять эту Великую стену по всей длине. Никто из инородных племен не мог бы ступить ногой на святую землю, как им запрещено теперь ступать во внутренние дворы Храма. Только потомкам Ишма-Эла и Исава разрешалось бы на время праздников входить в святую землю. И они жили бы вдоль Великой стены, образуя естественную защиту от враждебного мира и служа связующим звеном между нами и прочими народами.

– Слишком идеальная картина. Чужие народы не позволили бы.

– Дада, нам нужна только эта земля. На другие земли мы никогда не зарились. Надо было ее сделать святой для всех людей на свете. Вот почему нам нужно было изобрести особые веры для наших братьев и других народов. И тогда, все они с уважением и трепетом относились бы к этой земле и не посмели бы пролить на ней человеческую кровь.

– Ты слишком мечтательна, родная моя. В жизни все иначе.

– Может быть, дада. Но я верю, что когда-нибудь в будущем вся Святая Земля будет обведена Великой стеной. И там не прольется ни одной капли человеческой крови. И ни одной детской слезы.

128

Утром Элохим проснулся перед самым рассветом. Дочь еще спала. Он вышел из шатра. Было темно. Где-то внизу на склоне горы зачирикал воробей, ему откликнулся другой, а потом еще несколько. В считанные минуты воздух наполнился дружным щебетанием самых разных птиц. Становилось все светлее и светлее. Было изумительно наблюдать, как под веселое птичье пение из темноты проступают очертания мира. Пение птиц внезапно усилилось. Казалось, кроме них на свете никого нет. «Перед рассветом мир принадлежит птицам», – подумал Элохим. Вскоре окончательно рассвело. Под дымчато-голубым небосводом в ярком освещении восходящего солнца простирались необъятные просторы. Элохим был так заворожен величественной красотой мира, что не заметил, как умолкли птицы. Вся душа наполнилась трепетным благоговением. Деревья, кусты, камни, скалы, каждая песчинка в пустыне прочно и четко занимали предназначенное им место, исключая всякую неясность, всякую неопределенность.

Вдруг смутно вспомнился ночной сон. Он попытался восстановить подробности. Но тщетно.

– Дада, а почему ты так рано встал? – спросила Мариам, также выходя из шатра.

Только теперь он понял, что проснулся от увиденного сна. В один миг он вспомнил весь сон и содрогнулся.

– Адда, кажется, я видел Его.

– Кого его?

– Бога. Я был в Храме. Точно в Храме. В большом дворе. Четко помню его каменные плиты, голубые и белые вперемежку. Никого там не было. Я взглянул на небо и тут же отвернулся от ослепительного сверкания. Но успел увидеть, что по всему небу простерлась огромная решетка. От края до края. Ослепительно сверкающая решетка. И я услышал голос: «Ты только что лицезрел Господа Бога!». Тут же я проснулся.

– Дада, это был Он. Уверена. У него нет лица, но есть сверкание.

– Никогда раньше я не видел Его.

– Дада, Он редко кому снится. И лишь однажды в жизни.

– Видно, под конец жизни, – грустно улыбнулся Элохим, но заметив, что Мариам расстроилась, поспешил пошутить: – Но не рановато ли!?

Шутка не утешила Мариам. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы. Элохим укорял себя за неосторожное слово, но было уже поздно.

Весь день Мариам была не в духе. Говорила очень мало. Спросила лишь о том, когда они поедут в Кадес. Элохим ответил, что перед сумерками.

– Привлечем меньше внимания и в случае чего легче будет скрыться.

Кивком головы она дала знать, что согласна и ушла готовиться к поездке.

Дорога в Кадес по оценке Элохима должна была занять не больше двух часов. Ехать по египетскому пути было опасно. Но Элохим также не хотел показываться в арабских селениях. Поэтому он решил сделать большой круг, обходя селения с юга. Оставив одного коня пастись на склоне, на двух других они спустились к подножию горы и двинулись в путь.

Элохим старался не гнать своего коня. Но Мариам время от времени со смехом вырывалась вперед. И тогда Элохим пускался ей вдогонку, пытаясь не отпустить дочь слишком далеко от себя. Кони через какое-то время утомились.

– Лучше их сейчас не гнать, – предупредил Элохим.

Они спешились, взяли коней под узды и пошли рядом.

– Дада, дух захватывает, стоит лишь представить себе, что по этой самой земле когда-то шли наши предки. Вот так, как мы теперь.

– Да они тогда подошли очень близко к обещанной земле.

– А сегодня какое число? – внезапно спросила Мариам.

– Седьмой день Кислева.

– Ох! – сказала Мариам, – ненавижу этот день!

– День как день, родная моя, как все другие дни.

– Нет, дада, ты не знаешь. Это самый жуткий день. Даже хуже, чем Тишах Бав[79].

– Чем же?

– Тем, что зерна Тишах Бава были засеяны в этот день. Тишах Бав – это ужас наяву, a седьмое Кислева – это ужас во сне.

Элохим в недоумении посмотрел на дочь.

– Седьмого Кислева Иосифу приснился сон. Роковой сон. Я была не права. История иудеев начинается не с исхода, а раньше. Именно с этого сна.

– Не вижу связи, родная.

Мариам вкратце рассказала предание об Иосифе. Он был любимцем у Иакова. Каким бывает поздний ребенок у престарелых родителей. Но был также противным братом. Стучал отцу на своих братьев. За это они его возненавидели, но терпели из-за старого отца. Он был красив лицом. И как девица, любил наряжаться в разноцветный пассим[80] и щеголять в нем перед братьями. Ходил петухом. Был ужасный хвастун. Хвастался своими вещими снами. Братья его так и называли между собой – «сновидец». Последней каплей в чаше терпения стал его сон, в котором он увидел, как снопы братьев стали кругом и поклонились его снопу. Он гордился тем, что умеет толковать сны. Но при этом не замечал, что задевает своих братьев за живое. Даже отец упрекнул его в этом.

– Так вот, – заключила Мариам, – если бы ему не приснился тогда, седьмого Кислева, тот злосчастный сон, братья не продали бы его измаильтянским купцам, и он не оказался бы в Египте. И наши предки потом не попали бы в рабство египтян.

– Но Иосиф спас их от голода. От явной смерти во время засухи. Хлеб тогда был только в Египте.

– Неизвестно. Вот идумеи, арабы не перебрались в Египет. Но выжили. По сей день живут на своих землях.

Как бы для пущей убедительности Мариам рукой показалана арабские селения.

– Как и другие племена, – продолжила она. – Так что неизвестно. Но зато не было бы ни египетского рабства, ни сорокалетнего скитания по этой пустыне, ни нужды ощущать себя пришельцами на собственной земле, ни бесчисленных кровопролитий, ни разрушения Храма девятого Ава. Все эти беды вышли из одного единственного сна самодовольного хвастуна.

– Адда, теперь ты нападаешь на Иосифа.

– Как не нападать? Он каким хвастуном был, таким и остался до конца жизни. Хвастался перед братьями, что стал владыкой над всем Египтом, отцом фараону. Почему тогда он не мог обеспечить их хлебом в земле Ханаанской? Что? Обязательно надо было их тащить в Египет? У потомков Ишма-Эла не было своего Иосифа в Египте. Все же выжили. Без всякого переселения. Зачем он поселил наших предков в Египте?

– Не он, а Бог поселил, если верить Торе.

– Это его же слова. «Не вы послали меня сюда, а Бог». Хорошо. Голод длился семь лет. Но Иаков прожил в Египте семнадцать лет. Почему он их не вернул обратно после голода?

– Трудно сказать.

– А потому, что он наслаждался властью над своим отцом и братьями. Держал их в непрерывном страхе. Братья до самого конца боялись его мести. Он был слезливый, но в то же время очень жестокий и коварный. Воспользовался голодом, разорил всех египтян. Выкупил у них все – скот, земли, даже «их тело и душу» – и поработил всех поголовно. Народ попал в рабство к фараону. Засеял семена ненависти к сынам Израилевым в сердцах египтян. Вот с каким наследием он оставил наших предков в Египте после себя.

– Адда, быть может, Иосиф не достоин того восхищения, которым поныне окружена память о нем в народе. Но бессмысленно смотреть на прошлое под углом «как если бы». Что произошло, то и произошло. Сам Господь Бог бессилен воротить прошлое назад.

– В самом деле, даже Бог бессилен, – согласилась Мариам. – Прошлое необратимо.

– А потом, кто знает, могло бы быть еще хуже, если бы не сон Иосифа.

– Значит, остается молча смириться с прошлым?

– И изумляться тому, как великие события вырастали из малого.

129

Они добрались до Кадеса перед самым заходом солнца. Город издалека казался одной сплошной глиняной стеной, над которой местами высились пальмы. Небо над городским силуэтом было освещено кровавым заревом. Незаметно наступили сумерки. Мариам и Элохим перебрались на дорогу, идущую в город.

– Дада, странный город, – заметила Мариам, – никаких ворот, никаких башен.

– Это не город, а скорее селение, – уточнил Элохим.

У въезда в Кадес дорога перешла в безлюдную улицу. Вдоль нее тянулись однообразные глиняные дома с плоскими кровлями, наводящие лишь тоску и скуку.

– Как только люди живут в столь невзрачном месте, – посетовала Мариам. – Никого нет… Не у кого даже дорогу спросить.

– Встретим уж кого-нибудь.

На первом перекрестке им навстречу вышел молодой араб с рябым лицом. Элохим уловил в его взгляде, брошенном на Мариам, сладострастный блеск. Они проехали мимо.

Впереди изредка стали попадаться старики, сидящие у ворот своих домов. С нескрываемым любопытством, не подобающим их возрасту, они встречали и провожали взглядом всадников. Было настолько неприятно ощущать их взгляды на себе, что Элохиму расхотелось спрашивать у них дорогу.

На другом перекрестке навстречу вышел пожилой араб. Элохим, поравнявшись с ним, остановил коня и спросил его про источник Мерибы. Оказалось, что они на верном пути. Источник находился на площади, куда вела улица, по которой они двигались. Вода считалась святой. Элохим с удивлением узнал, что местные арабы чтят память о Моисее, называя его на свой лад пророком Мусой.

Пожилой араб, в свою очередь, поинтересовался, откуда они и, узнав, что из Иудеи, сказал:

– Иудеев тут не любят. А вы приехали с ночевкой?

– Нет, а что?

– Не советую вам ночевать здесь.

Элохим заметил, как пожилой араб тревожно посмотрел туда, откуда они только что пришли. Он обернулся и увидел недалеко на углу скопление молодых арабов. Они делали вид, будто разговаривают между собой. Среди них Элохим узнал того парня, который первым вышел им на встречу. Ему стало ясно, что они все время шли следом.

Пожилой араб приблизился к Элохиму и тихо сказал:

– У меня дочь таких же лет. Понимаешь? Как бы это сказать? Неловко даже. Но у нас еще сохранился обычай насиловать иноземцев в первую ночь. Как когда-то в Содоме.

Слова араба прозвучали совершенно неожиданно. Не то что Элохим не знал об этом мерзком обычае. «Содомитское гостеприимство» ему было известно из Торы. В самой Иудее подобное происшествие последний раз случилось тысячу лет назад в дни последних судей, когда сыны Вениаминовы в Гиве изнасиловали наложницу одного левита-пришельца. Элохим думал, что этот обычай давно изжит на Востоке.

– У вас еще есть время до наступления ночи, – предупредил его пожилой араб.

Элохим поблагодарил его, и они двинулись дальше в сторону площади.

– Дада, а что он сказал?

– Предупредил насчет мразей, которые плетутся за нами. Только не оглядывайся. И не волнуйся.

– Хорошо, дада.

На площади у источника местные девицы, в черных абайях[81] и укутанные с головы до ног в черные хиджабы, наполняли свои кувшины водой.

– Адда, постарайся не задерживаться.

– Хорошо, дада.

Девицы расступились и пропустили их вперед. Они слезли с коней. Одна арабка набрала воду в глиняную чашу и подала ее Мариам.

Тем временем молодые арабы, шедшие следом, появились на площади. Их теперь было намного больше. У каждого из них за поясом торчал кривой бедуинский кинжал. Нельзя было терять времени.

Элохим быстро посадил дочь на коня.

– Держись рядом! – сказал он, вскочив на своего коня.

– Хорошо, дада.

Элохим оглянулся кругом. От площади расходились три улицы. Одна шла на восток, откуда они пришли, и теперь ее перекрывали кадесские парни, другая – на юг и третья – на запад. Не задумываясь, он выбрал вторую улицу. Однако парни опередили их и преградили им путь.

– А что уже уходим? – с ухмылкой спросил тот рябой парень, который первым в Кадесе вышел им навстречу. Развязность тона придавала его ухмылке зловещую наглость.

– Оставайтесь! – сказал другой парень. – Будьте нашими гостями!

Все громко заржали.

– Я первый! – вдруг воскликнул один из парней, подняв руку.

– Закрой пасть! – отрезал парень с рябым лицом, ударив того по руке. – Кто их первым увидел!? Я!

– Ты был первым в прошлый раз, – возразили ему хором.

Тот ответил действием, внезапно взяв коня Мариам за узду. Конь, недовольно фыркнув, попятился назад. Парень пошатнулся, но устоял на ногах, крепко вцепившись в узду.

– Тихо! Тихо! – сказал он, похлопав коня пару раз по шее.

Конь недовольно дернул головой.

– Красивый конь! Как хозяйка!

В его глазах больше не было слащавого блеска. Теперь ими он пожирал Мариам.

– Прочь с дороги! – спокойно сказал Элохим.

– Что ты сказал!? – огрызнулся парень и, поймав холодный пронзительный взгляд Элохима, невольно отпустил коня, но тут же ухватился за кинжал. Как бы по команде другие парни также выхватили свои кинжалы.

– Что он сказал? – переспросил еще кто-то.

– Не расслышали, – ответили другие.

Как свора диких собак парни обступили коней Мариам и Элохима со всех сторон. Элохим оглянулся. На площади кроме них уже никого не было. Девицы, почуяв неладное, исчезли.

– Слезьте с коней по-хорошему, – предложил угрожающе рябой, – не сделаем больно. Обещаю. Только побалуемся немножко и отпустим. И вам хорошо, и нам хорошо.

Элохим привстал на стременах, как бы собираясь спешиться, но вдруг резко поднял коня на дыбы и еще в воздухе вынул меч из ножен. Конь и меч опустились вниз одновременно. В мгновении ока голова рябого парня слетела с плеч. Все разом ахнули и отпрянули назад.

– Он убил его! – крикнул кто-то.

Элохим подстегнул обоих коней, ударив их плашмя мечом по бедрам. Кони рванулись вперед. Вся свора ринулась вдогонку. Конь Элохима задними копытами лягнул кого-то по лбу и отбросил назад. Другой парень успел прыгнуть на коня Мариам, но не успел схватить ее руками. Откуда-то стрела со свистом вонзилась ему в затылок и вышла из горла. Моментально он свалился с коня. Просвистело еще несколько стрел. Одна из них поцарапала Элохиму бедро. Другая попала прямо в ухо тому, кто, ухватившись за стремя, норовил прыгнуть на Элохима.

– Галлы! – дико завопил кто-то.

Элохим обернулся и увидел всадников в черном с красной повязкой на лбу, ураганом влетающих на площадь с западной улицы. Со всей силы он еще раз подстегнул коней, и они ринулись прочь с площади.

На первом перекрестке они скрылись за углом и сразу же свернули на следующую улицу. Было слышно, как галлы пронеслись дальше.

– Кажется, нас не увидели, – сказал Элохим, замедлив ход своего коня.

Топот копыт быстро затихал. Элохим посмотрел на дочь, но не смог в темноте разглядеть ее лица.

– Мрази напугали тебя?

– Да, дада.

– Не бойся, родная!

– Не буду, дада.

– Не стоит теперь суетиться. Надо подождать, пока уйдут галлы.

– Хорошо, дада.

Вскоре наступила полная тишина. Было похоже на то, что галлы умчались из города прочь.

– Куда они ушли, дада?

– Трудно сказать, родная. Но, кажется, знают куда.

Они также вышли из города. Весь обратный путь Мариам хранила молчание. Она чувствовала себя виноватой. Укоряла себя за то, что захотела съездить в Кадес.

Еще издалека Элохим первым заметил на склоне горы движущиеся огоньки. Это были зажженные факелы.

– Вот где галлы, – сказал он. – Явно арабы выдали им наше укрытие.

Мариам быстро подняла голову и тоже увидела огоньки.

– Боже мой!

– Хорошо, что мы поехали в Кадес. А то они уже поймали бы нас там.

– Дада, мы никому не мешаем. Что люди хотят от нас? Почему не дают нам покоя?

Она горько заплакала. У Элохима защемило сердце.

– Не плачь, родная.

Сквозь слезы Мариам спросила:

– Куда теперь?

130

– Как эти идиоты могли упустить их!?

Царь Ирод был в бешенстве. Сарамалла еще раз объяснил, как Элохиму с дочерью удалось уйти от галлов под покровом ночи.

– Галлы были уверены, что догонят их или, на худой конец, дождутся на горе Ор, где, как сказали местные арабы, они скрывались.

– Ну и почему не поймали?

– Из Кадеса они не вернулись в свое укрытие.

– Какой идиот вернулся бы, если эти безмозглые долбо*бы маячили на горе с зажженными факелами. Два месяца прошло! Даже больше. Где девица!? А!?

– Родо, потерпи еще немного. Позавчера их видели недалеко от Масады. Кажется, ушли в сторону Вифлеема. Они теперь от нас никуда не денутся. Мы их поймаем еще до Хануки.

– Как до Хануки? Осталось всего три дня.

– На рынках Хеврона и Вифлеема объявлена награда в 30 шекелей тому, кто их выдаст. Кроме того, я уже послал дополнительно сто галлов и фракийцев прочесать всю дорогу и близлежащие селения между Хевроном и Вифлеемом. Скоро, очень скоро, Родо, девица согреет тебе постель.

– Ох, Сарамалла, доживу ли до того дня. Мне с каждым днем все хуже и хуже.

– Родо, вот что еще. Римский легат в Сирии приезжает в Иерусалим на Хануку.

– Варий? Что ему надо!? Я уже послал ему его месячную долю.

– Наверно, чтобы проведать римский легион в Иудее. Или поразвлечься в Иерусалиме. Кто знает! Кстати, вчера встретился с Куспием. Он очень обеспокоен исчезновением Пантеры и предупредил, что Варию вряд ли понравится, если с Пантерой что-нибудь стрясется.

– А мне по х*ю и Пантера, и Куспий, и Варий. За мной стоит цезарь. Цезарь может найти в Риме десять Вариев, но не найдет в Иудее другого Ирода.

– Несомненно, Родо. Но все же не стоит тревожить цезаря по мелочам.

– Что предлагаешь?

– Не трогать Пантеру. Отменить охоту за ним.

– Ни в коем случае. А где он?

– Его также видели на дороге между Хевроном и Вифлеемом.

131

Всю осень держались теплые дни. Правда, по ночам все чаще становилось прохладнее. Листья постепенно желтели. Но в середине Кислева внезапно наступили холода.

Под утро 22-го дня месяца Кислева Мариам и Элохим добрались до окрестностей Вифлеема. За ночь они совершенно продрогли.

Они, как и прежде, передвигались только по ночам, прячась от людей в дневное время в зарослях, пещерах, ложбинах между холмами.

Элохиму не всегда удавалось достать еду. Опасение нарваться на преследующих галлов вынуждало их часто держаться подальше от встречавшихся на их пути селений и городов. Безопаснее было покупать пропитание у пастухов, пасущих свои стада на пастбищах между Хевроном и Вифлеемом, однако они встречались очень редко.

За последние два месяца оба они были изнурены полуголодным существованием и бесконечными скитаниями. Но Мариам переносила невзгоды и неудобства на удивление стойко. Ни разу она не пожаловалась, наоборот, старалась поддерживать бодрость духа в отце.

После того как галлы захватили их убежище на склоне горы Ор, они были вынуждены вернуться в Иудею. Всю ночь напролет они мчались по египетской дороге, движимые одним единственным желанием – спастись от галлов, уйти от них как можно дальше. И только перед рассветом, когда они укрылись в одной из пещер в горах, возник неизбежный вопрос: куда дальше?

Было очевидно, что они не могут долго оставаться в Иудее. Но Элохим понятия не имел куда ехать. И тогда Мариам пришла мысль – уехать в Рим.

– Там нас не найдут. Город большой. Легко затеряться.

– В Риме живет много евреев, – сказал Элохим.

– Ну и что? Они нас не выдадут. На чужбине евреи никогда не предадут своих.

Перебраться в Рим и Элохиму показалось единственной возможностью спастись. Но это было не так-то просто. Из Иудеи в Рим можно было попасть только по морю, через порт в Цезарее. Между Римом и Цезареей в то время курсировали купеческие корабли. И они решили пробраться к морю, сесть в Цезарее на корабль и отплыть в Рим.

– А хватит ли у нас денег? – спросила Мариам.

– Думаю, хватит. У нас достаточно золота, чтобы заплатить за плавание. Я знаю одного купца, армянина. Он нам все устроит.

– В Храме поговаривали, что армянский купец подвел восставших рабов в Риме, не подав им обещанный корабль, – предупредила Мариам.

– Учту.

Они передвигались так медленно, что за пятнадцать дней смогли дойти только до Вифлеема. Окрестности Вифлеема Элохиму были хорошо знакомы. В этих местах прошли его детство и юность. Дом, в котором он родился и вырос, находился на самой окраине города.

– Впереди Вифлеем, вот за теми холмами, – сказал Элохим. – С последнего холма виден наш дуб.

Мариам обрадовалась.

– Дада, а мы могли бы там передохнуть несколько дней?

– Да, родная. Нам в город нельзя. Но дом на окраине. Думаю, это будет неопасно.

– А кто теперь там живет?

– Сыновья Эл-Иафафа.

Дом и сады вокруг него испокон веков принадлежали предкам Элохима. Но после смерти отца Элохим передал их Эл-Иафафу, а затем они перешли к его сыновьям.