Элохим

– Нет, разорить-то мы его разорим, – уточнил царь. – Но не уничтожим.

Царь Ирод не ошибся. Действительно Ольга родила сына. 20-го числа месяца Элула. Но он ошибся в другом – в том, что Элохим не был способен произвести на свет мальчика. Сын Ольги был не от него, а от Элохима.

Рождение ребенка было неожиданностью для обитателей Дворца. Никто, кроме самого царя, евнуха и служанки Ольги, не знал о ее беременности. По указанию царя они хранили беременность в глубочайшей тайне. А сама Ольга, после казни Черного Евнуха и отлучения Соломпсио от Дворца, уединилась в доме Мариамме и практически ни с кем не общалась. Она выходила из дома и гуляла в саду Женского двора только по ночам, когда царские жены и наложницы удалялись в свои покои.

Мальчик был похож на дочь Анны как две капли воды: большие голубые глаза, розовая кожа, овал лица. Только у сына Ольги волосы были золотистые, а у дочери Анны – светло-каштановые. У мальчика родинка была на левом плече, как у Элохима, а у девочки на правом. И у обоих на животике с двух сторон от пупка, на одном и том же расстоянии, были маленькие родимые пятна, родовое отличие потомков Давида.

От радости царь был на седьмом небе. Ни один из его сыновей не родился с такой нежно-розовой кожей. Ни у кого из них не было столь выразительных голубых глаз, а тем более, золотистых волос. Только одна вещь омрачала его радость. Мальчик ничем не был похож на него. «Зато у него мой кулак», – утешал себя царь.

На восьмой день мальчик был обрезан на коленях Ферораса. Без всяких торжеств и пиршеств. Царь хотел назвать ребенка Августом в честь римского императора. Но Ольга решительно была против и настояла на том, чтобы мальчика назвали Давидом.

Иначе было в семье Элохима. Выбирать имя Анна предоставила Элохиму. И он назвал дочь чудным именем Мариам, в честь их с Анной общей прародительницы, сестры Моисея.

Книга 3

Мариам

81

Прошло тринадцать лет. В первый день нового 3754 года от Сотворения, рано утром Элохим на муле выехал из Назарета. Туда он перебрался жить лет десять тому назад. Накануне Элохим получил от Йешуа бен Сия письмо, в котором тот просил его срочно приехать в Иерусалим. «Полгода назад Мариам достигла зрелости и превратилась из наараха в богерет.[58] Поэтому она должна обручиться и оставить Храм, – писал Йешуа бен Сий, – но она отвергает замужество. Никто не знает, как поступить с ней. Мне удалось уговорить Коген Гадола не предпринимать никаких мер до твоего приезда в Иерусалим. Мариам также просит тебя приехать. Приезжай как можно скорее».

Письмо сильно встревожило Элохима. Дочь была единственной радостью, оставшейся у него в жизни. Он потерял все: семью, богатство, свое огромное хозяйство и уважение людей. Только ради дочери он продолжал жить. И ради нее был готов на все.

Как ни странно, внешне он изменился не очень сильно. По-прежнему выглядел моложе своего возраста и по-прежнему привлекал взгляды людей, особенно женщин. Прошедшие годы лишь прибавили седых нитей в его белокурых волосах, что его нисколько не старило.

Самое заметное изменение произошло в его осанке. Он несколько осунулся, перестал держать голову высоко, а ходил с поникшей головой, погруженный в свои мысли. Казалось, он не замечал никого кругом. Словно ничто его в этом мире больше не интересовало и ничто больше не могло удивить.

От Назарета до Иерусалима шла прямая дорога, пересекающая с севера на юг Галилею и всю Самарию. Он надеялся добраться до Иерусалима еще до Йом Кипура. Предстоял долгий путь с ночевками под открытым небом. Благо, что спала летняя жара и стояла приятно-теплая погода.

В последний раз он ездил в Иерусалим навестить Мариам три года тому назад. Также перед Йом Кипуром. При прощании она плакала, просила его приезжать почаще, словно чувствовала, что не увидит его долго. Но он попал в чрезвычайно сложное положение и не мог больше выезжать из Назарета.

82

После рождения Мариам люди стали относиться к нему иначе. Словно он в чем-то провинился перед ними и не оправдал их надежд. Знакомые избегали встречи с ним. Заметив его еще издали, чтобы не здороваться, они спешно переходили на другую сторону улицы.

В то же время мясники на рынке один за другим отказались от его поставок, ссылаясь на высокие цены его мяса. Он был вынужден последовать совету Эл-Иафафа и искать новые рынки сбыта и нашел их далеко на севере, в городах Галилеи. К тому времени он потерял много скота. Остатки его стада пастухи перегнали на пастбища в окрестностях Назарета. В самом Назарете он купил себе маленький дом.

Первые три года он разрывался между Иерусалимом и Назаретом. Это не могло не отразиться на его поставках жертвенных животных для Храма. Начались перебои. По наущению царя Ирода Первосвященник, ссылаясь на перебои в поставках, отказался от услуг Элохима. Несмотря на свои старания, ему не удалось сохранить свою долю. Годами завоеванный авторитет среди священнослужителей был настолько подорван, что никто из них, кроме Йешуа бен Сия, не поддержал его. И его поставки в Храм прекратились раз и навсегда.

Беда, как водится, приходит не одна. Следом его постигли новые удары судьбы. Сначала умер Эл-Иафаф, на ком держалось все его хозяйство. Затем от него ушли сыновья Эл-Иафафа. Те решили начать собственное хозяйство поблизости от Вифлеема, где они жили всем семейством. Стада Элохима перешли в руки местных галилейских пастухов, которые не вызывали у него никакого доверия. Вскоре участились случаи пропажи овец. Галилейские пастухи божились перед Элохимом в своей невиновности. Слезливо рассказывали ему, как на скот нападают то волки, то вооруженные до зубов грабители. Между тем скот угоняли в сговоре с ними люди Ирода и родственники самих пастухов. За три года Элохим потерял почти все свои стада. У него осталось меньше сотни овец. Возможно, дела не дошли бы до такого плачевного состояния, если бы он не относился к своему хозяйству столь безразлично. Он был лишен энергии, энтузиазма, не видел смысла в сохранении своего состояния, когда жизнь с Анной с каждым днем становилась все невыносимее. Его надежды, что с материнством Анна изменится, станет такой же, какой была до смерти ее отца, не оправдались. Наоборот, в ней возникло новое разрушительное чувство – ненависть к нему и дочери. Словно они были виновны в том, что у нее вместо сына родилась дочь. Весь уход за ребенком она предоставила Иудифь, сведя свои материнские обязанности к грудному кормлению.

Элохим был недоволен ее отношением к Мариам. Но не мог переубедить Анну. Всякая попытка переговорить с ней неминуемо превращалась в стычку. Ему ничего не оставалось делать, как удвоить свою заботу о дочери, проводить с ней больше времени в те дни, когда он приезжал в Иерусалим. И это стало еще одним источником стычек между ними. Однажды Анна грубо прервала его игру с Мариам и сказала:

– Чего ты сидишь дома как баба. У тебя разваливается хозяйство. Лучше займись им, чем играть с ребенком как дитя.

Мариам испуганно посмотрела на мать и вдруг заплакала. Он успокоил дочь, но в тот же день уехал в Назарет.

В день, когда Мариам исполнилось три года, Элохим задержался по пути в Иерусалим из-за передвижения римских легионеров и приехал домой поздно вечером. Два месяца он не видел свою дочь. Она не могла выговорить тогда слово «абба» и называла его «адда». Он спешил скорее увидеть ее, услышать ее радостный крик «Адда приехал!», с каким она обычно выбегала ему навстречу.

Дверь открыла ему Иудифь. Одна, без Мариам. И к своему ужасу Элохим узнал, что Анна днем отдала Мариам в Храм на воспитание, посвятив ее Богу как девственницу. Он был настолько возмущен, что, быть может, впервые в жизни потерял свое хладнокровие. Элохим тогда ворвался в комнату Анны, схватил ее за плечи и со всей силы швырнул на кровать.

Не теряя времени, Элохим побежал в Храм. Он надеялся вернуть Мариам домой. Но ему даже не удалось увидеть ее. Горбоносая привратница отказалась открыть ему ворота в Эсрат Насхим и подняла шум. На шум прибежали храмовые стражники. Они собирались насильственно выдворить его из Храма. Элохим был готов драться насмерть. И только появление Йешуа бен Сия помогло миновать кровопролития.

Йешуа бен Сий объяснил ему, что отныне Мариам принадлежит Храму и что ни он, ни Анна больше не имеют родительской власти над ней. Он сможет ее увидеть, но не раньше, чем через год, а потом может посещать ее регулярно по праздникам.

– Элохим, поверь, теперь ничего нельзя изменить. Это выше сил даже Коген Гадола.

Испокон веков по древнему обычаю в Храме воспитывалось небольшое число девственниц. Даже дочери царей, первосвященников и высших сановников нередко посвящались Богу и проводили девять с половиной лет в стенах Храма. Их называли девственницами Бога, и только их непорочным пальцам доверялось вязать священные ткани для Завесы Святая Святых и первосвященнических нарядов.

День в Храме начинался и кончался молитвой. В промежутках между основным занятием девственницы изучали Тору. Храм воспитывал и в то же время готовил их к будущему супружеству. Достигнув двенадцати с половиной лет, они должны были обручиться и покинуть стены Храма. Их считали лучшими невестами Иудеи. Жениться на них мечтали многие.

Йешуа бен Сию удалось охладить Элохима. Они вместе вышли за ворота Храма. Йешуа бен Сий, заметив, что Элохим все еще сильно расстроен, нашел для него слова утешения:

– За Мариам не волнуйся. Она тут в заботливых руках. К тому же она мне племянница. Обещаю тебе не оставлять ее без внимания. А ты и не заметишь, как быстро пройдет год.

Элохим поблагодарил его и уже собирался уйти, как Йешуа бен Сий добавил:

– Ты ею можешь гордиться. Она необыкновенная девочка. Сегодня она поразила всех тем, как сама поднялась по крутым для нее ступенькам к Бронзовым воротам. Это, вроде бы, великое предзнаменование[59].

Год прошел для Элохима действительно быстро. Но он был полон новых бед. В ночь на Хануку внезапно умерла Анна. Она ничем не болела. По словам Иудифь, ночью она легла спать в добром здравии, а утром уже не проснулась. Элохим скорбел долго, терзал себя, считал себя виновным в ее преждевременной смерти. Не мог простить себе, что так и не успел с ней помириться и не сумел найти общего языка.

Особенно печально было сознавать, что смерть Анны пришлась именно на ночь Хануки. Ханука положила начало всем превратностям его судьбы. Элохим с горечью вспомнил Рубена и его сыновей. Теперь он думал, что Анна была права. Зря он пролил невинную кровь. Ему надо было убить Ирода – подлинного виновника его бед. Элохим укорял себя за то, что проявил слишком много жестокости и гордости в одном случае, и малодушия и нерешительности – в другом. Он убил человека, чья вина была несоразмерна с понесенной им карой. А тот, кто отравил отца Анны, разорил Элохима, живет и благоденствует. О, как ему хотелось повернуть время вспять!

Вновь и вновь мысли возвращались к событиям прошедших лет. Он терзался в тисках нескончаемых «если бы». Если бы Рубен не унизил его тогда, то жизнь пошла бы по иному руслу. Да и сам Рубен и его сыновья были бы еще живы. Внезапно Элохима поразила другая мысль: какая-нибудь случайность, самая малая малость, могла бы вызвать к жизни совершенно другую цепь событий. Стоило только Рубену или ему самому в тот роковой день, ну, скажем, «подвернуть себе ногу и не прийти в Храм», и тогда всего этого не случилось бы. Быть может, Анна была бы еще жива, и они жили бы, как прежде, в мире, любви и согласии. Но тогда не родилась бы Мариам.

Элохим вспомнил, что точно такое состояние он испытал тогда, когда в первый раз услышал от рабби Иссаххара о Великом Тайном Предсказании и когда он встретил ночью Дура-Деллу.

Великое Тайное Предсказание не исполнилось. У него родилась дочь, а не сын. Рухнули все надежды на пришествие Мессии. Элохим невольно вспомнил свои беседы с рабби Иссаххаром. От него он впервые узнал о Предсказании Мелхиседека. Тогда он ему поверил. Неужели рабби ошибся?

После смерти Анны Иудифь перебралась к своей матери. Элохим продал дом в Вифезде, две трети от вырученной суммы передал Храму, чтобы покрыть расходы на содержание Мариам, а сам окончательно переехал в Назарет.

Трижды в год – в дни Пасхи, Шавиота и Суккота – он приезжал в Иерусалим навестить дочь. Дни, проведенные вместе, были подлинными праздниками, островками счастья в его опустошенной жизни. Элохим замечал, как Мариам росла от встречи к встрече, как внешне она все больше и больше становилась похожей на Анну. Но вглядываясь в ее глаза, он неизменно узнавал в них самого себя. Как будто в ней он повторно переживал свое детство. Всякий раз в той или иной ситуации он ловил себя на том, что будь он на ее месте, он повел бы себя точно так, как она вела себя, сказал бы те же слова, которые она говорила.

После случая на ступеньках у Никоноровых ворот Мариам продолжала всех поражать. Наставницы удивлялись ее неутомимости. Она могла, забыв про еду, бегать, прыгать, играть часами, одним словом, находиться в непрерывном движении. «Откуда только она берет столько силы?», – с удивлением спрашивали наставницы, глядя на ее маленькое худенькое тельце.

Она была чрезмерно худа, но в то же время необыкновенно красива. Вообще, ее во многом можно было считать воплощением крайностей. Она была крайне жизнерадостна, крайне игрива, крайне доброжелательна, крайне доверчива и крайне ранима.

Одновременно с Мариам в Храме воспитывались пятеро девочек – Ревекка, Сефора, Сузанна, Авигея и Каель, – все старше ее на год, на два. Но она превосходила их во всем, как в учебе, так и в освоении искусства прядильщицы. Мариам была также душой всех игр. Когда они резвились, Эсрат Насхим обычно наполнялся шумным весельем.

Все изменилось разом в один день. Мариам тогда шел уже девятый год. Однажды между девочками был брошен жребий, чтобы распределить мотки разноцветной священной пряжи. Мариам выпала пурпурная пряжа, предназначенная для завесы Святая Святых. Старшие девочки загорелись завистью. Они язвительно говорили, что ей досталась пурпурная пряжа только потому, что она «младше всех». В то же время между собой они стали звать ее «Царицей девственниц».

Позже они давали ей и другие прозвища – «Скелет», «Дохлая». Но ни одно из этих прозвищ к ней не приставало, что не могло их не злить.

Как-то накануне Хануки, все девочки играли во дворе. Игрой верховодила, как всегда, Мариам. Но ее внезапно прервала Сузанна, смазливая и пухленькая девчонка, которая воображала себя первой красавицей среди них:

– Чего ты тут указываешь нам, как играть! Кого ты из себя строишь!? Посмотри на себя. Какая ты дохлая! Богиня костей!

Все девочки рассмеялись. Злорадно и беспощадно. Мариам как стояла посередине Эсрат Насхима, так и застыла на месте, не найдя что сказать. От обиды лишь слезы покатились по щекам.

С того момента все девочки стали дружно дразнить ее прозвищем «Богиня костей». Они не упускали ни одного случая, чтобы не задеть, не унизить или не надсмеяться над ней.

Через несколько дней приехал Элохим, провести Хануку с дочерью, и нашел ее в полном расстройстве. Узнав о причине, он понял, насколько униженной и оскорбленной чувствовала себя его дочь. Он также понял, что Мариам впервые в жизни столкнулась с мерзостью этого мира, с ее беспощадной жестокостью. Она оказалась на жизненном перепутье: либо она сломается, уйдет в себя, озлобится и никогда не оправится от нанесенного удара, либо же она преодолеет в себе чувство обиды, сможет возвыситься и впредь станет неуязвимой.

– Дети обычно не ведают того, что творят, – сказал тихим голосом Элохим дочке. – Опусти слово «костей» и увидишь, что они тебя все-таки признают Богиней. А Богиня выше обид и злости. Ее невозможно обидеть. Они, сами не ведая того, хотят, чтобы ты перестала быть Богиней, а стала одной из них, такой же мразью, какой были они в тот момент, когда дразнили тебя, полной злости и обиды. Тогда, в мире стало бы одной мразью больше. И их маленькая победа сегодня обернулась бы крупным поражением завтра. Для всех, – и для тебя, и для них. Ибо от мрази страдают все. Но ты могла бы их простить. И тогда сумела бы обернуть свое маленькое поражение сегодня в крупную победу завтра.

Элохим говорил с ней, как со взрослым человеком. И слова отца глубоко запали ей в душу. Обида прошла, исчезла раз и навсегда. Мариам стала свободна от нее. Точно так же впоследствии она освободилась от многих подобных чувств, испытав их лишь однажды в жизни. Она перестала проявлять свои эмоции и чувства при других и давала им волю только при встрече с отцом. Словно их, кроме него, никто не был достоин. Между отцом и дочерью установились исключительно искренние и теплые отношения. Элохим в шутку стал ее также называть «адда». Тогда Мариам придумала для него другое имя – «дада». Так у них и повелось, он звал ее «адда», а она его «дада».

Другие девочки, заметив, что Мариам невозможно более задевать колкостями, перестали ее дразнить прозвищами и прониклись черной завистью к ее красоте, успехам в изучении Торы и мастерству плетения священной пряжи.

Между тем годы, проведенные в Назарете, не принесли Элохиму улучшения в делах. Наоборот, овцы продолжали пропадать из его стада. Вместе с ними стали один за другим исчезать и галилейские пастухи.

Когда Элохим после последней встречи с Мариам вернулся в Назарет, он застал лишь остатки своего стада в тридцать овец с одним пастухом, молодым галилейским парнем. Тот рассказал ему, как другие пастухи угнали лучших овец на следующий день после его отъезда в Иерусалим.

– Они плюнули в колодец, из которого пили, – сказал молодой пастух. – У них нет Бога над головой. Вот сволочи!

Элохим безучастно слушал и смотрел на его красное от негодования лицо. А тот продолжал разглагольствовать:

– Какое неблагодарное существо человек! Как мерзко он устроен. Обокрасть доброго хозяина, который дал тебе, твоей семье кусок хлеба.

Элохим тогда промолчал, а со следующего дня стал ходить на пастбище и пасти остатки стада вместе с молодым пастухом. Парень этот оказался назойливо болтливым и вскоре осточертел ему своим философским резонерством.

Так прошел год. За это время овец в его стаде немного прибавилось. Однажды утром, придя на пастбище, Элохим не застал ни молодого резонера, ни стада. После долгих поисков ему удалось найти и собрать вместе лишь тринадцать овец, вольно пасущихся на опушке рощи на большом расстоянии друг от друга. Элохим пригнал их обратно на пастбище, сел одиноко на холме и предался своим грустным размышлениям.

Отныне он был прикован к стаду и, стало быть, не сумеет на ближайшие праздники уехать в Иерусалим. Ему надо было либо нанять нового пастуха, либо продать весь скот, либо же самому продолжать пасти его. Новый пастух, наверняка, также обворует его, думал Элохим. Если продать всех овец, на вырученные деньги он не протянет долго. Оставалось самому пасти их, но тогда поездка в Иерусалим откладывалась на неопределенное время. Утешало его лишь то, что в Храме Мариам обеспечена, и ни в чем не нуждается.

Прошло еще два года. И пришло то тревожное письмо от Йешуа бен Сия. Элохим, не задумываясь продал весь скот, купил мула и маленький шатер, оставил свой домик Иосифу и отправился в Иерусалим.

Вечером второго дня на подступах к Сихему он еще издали увидел царский стан, разбитый близ дороги на склоне холма. Разноцветный шатер самого царя красовался наверху у вершины. Элохим немедленно свернул с дороги, слез с мула и стал медленно продвигаться вперед между деревьями. Проскочить незаметно мимо царских стражников вряд ли удастся, подумал он, и решил дождаться наступления ночи. Он развьючил мула, отпустил его на траву, а сам сел под ветвистым деревом и задремал.

83

Царь Ирод возвращался в Иерусалим после долгого и безуспешного лечения на горячих серных водах Каллирхо, недалеко от северо-восточного побережья Мертвого моря. Он даже однажды потерял сознание, когда врачи погружали его в горячую жидкость.

За прошедшие тринадцать лет в его жизни также произошли важные события. Прежде всего, он восстановил Храм, как и обещал за полтора года. Десять тысяч строителей трудились днем и ночью. Говорят, пока строился Храм, в Иерусалиме дожди выпадали редко и только по ночам, чтобы строители могли не прерывать работу в дневное время[60].

Новый Храм вышел изумительной красоты. В большом внешнем дворе вдоль южных стен было воздвигнуто совершенно новое строение – Царский портик под высокой крышей, подпираемой 162 коринфскими колоннами в четыре ряда. А сам двор был вымощен каменными плитами белого, желтого и голубого цветов вперемежку, что создавало впечатление, по выражению одного священника, «морских волн». Вся территория Храма была обнесена новыми высокими стенами из белого камня. Из такого же камня было заново отстроено и само Святилище, достигшее теперь высоты Соломонова Святилища. Высоко над долиной Кедрон восточные стены Храма ровной линией прорезали синеву неба. В яркий солнечный день Храм на вершине горы Мориа сверкал ослепительной белизной египетского хлопка. А над потоками Кедрона был переброшен изящный белокаменный мост, идущий от Шушанских ворот через всю долину к Масличной горе.

Царь еще хотел обложить изнутри стены Святилища золотыми плитами, но священникам удалось отговорить его. Тогда, неожиданно для всех, и к ужасу священнослужителей царь приказал повесить над воротами Хульды золотого римского орла, чем сдобрил всеобщую радость щепоткой горечи.

Царь затем устроил грандиозные празднества, на которые пригласил важных гостей – сенаторов и знать из Рима, царей Парфии, Каппадокии и Армении. Из Рима приехали также сыновья царя, принцы Александр и Аристобул.

В жертвоприношение Богу было принесено 300 быков. Скачки колесниц на ипподроме, состязания атлетов, поединки гладиаторов в амфитеатре и спектакли в театре чередой сменяли друг друга в угоду высокопоставленным римским гостям. Каждый из римлян ощущал себя в Иерусалиме почти цезарем, как и следовало чувствовать себя людям из столицы империи в провинциальном городе. К тому же царь окружил их таким радушием и почетом, что им стало казаться, что они осчастливили своим присутствием его и город.

Между тем в глубине души царь был безразличен к проходившим празднествам. Чье присутствие могло бы его по-настоящему осчастливить, так это присутствие Соломпсио. Но Соломпсио была далеко в Идумее. По ней он тосковал ежедневно. Без Соломпсио и праздник был не в радость. Он с горечью узнавал черты лица Соломпсио в ее братьях, которые, как и она, были похожи на свою мать и ничем не походили на него самого.

После празднеств царь не отпустил принцев обратно в Рим. Вскоре он женил принца Александра на принцессе Глафирии, дочери Архелая Сисиннеса, царя Каппадокии, а принца Аристобула на Беренисе, дочери Соломеи.

Сыновья Мариамме Первой стали пользоваться большим успехом среди иудеев. Их воспринимали как иудейских принцев, поскольку в их жилах текла кровь хасмонейских царей. Многие надеялись, что принц Александр унаследует трон и тем самым восстановит подлинное иудейское царство. Досужие сплетни шли в разных углах города и через доносчиков Ахиабуса доходили до ушей царя. Но царь на первых порах не придавал им особого значения.

Молодые принцы были неопытны и не скрывали свою неприязнь к отцу и Соломее – убийцам их матери. Они держались особняком от других царских сыновей и полностью игнорировали принца Антипатра. Он в их глазах был грубым, неотесанным идумеем. Но высокого римского образования, полученного от учителей в доме Асимия Поллио, было недостаточно, чтобы выжить в жестких условиях дворцовых интриг, плетущихся вокруг них принцем Антипатром.

С помощью Эврикла, лакемедонского друга царя, принцу Антипатру со временем удалось восстановить царя против неопытных сыновей Мариамме.

– Иудеи любят молодых принцев, – говорил Эврикл царю, – и теперь, когда у них рухнула надежда на Мешиаха, они воспользуются первым удобным случаем, чтобы посадить на трон принца Александра.

– Моро, ты пригрел змеенышей у себя на груди, – предупреждала Соломея. – Вот увидишь, когда-нибудь они ужалят тебя. Их гложет месть. Они отомстят и тебе, и всем нам, за смерть Мариамме. Кошмар!

Дворец изо дня в день будоражили слухи о заговоре. Каждый стучал на каждого и все вместе на молодых принцев. Дело дошло до того, что царь взял их с собой на встречу с римским императором Августом в Аквилее и обвинил в заговоре против себя. Август хорошо знал молодых принцев, ценил их за благородные манеры и был уверен в их невиновности. Поэтому он не поверил обвинениям и заставил царя Ирода примириться с сыновьями. Но примирение продлилось недолго.

Как только они вернулись в Иерусалим, принц Антипатр возобновил интриги против них. Были пущены в ход самые вероломные средства. По указанию принца Антипатра писец Диофантий, подделав почерк Александра, сфабриковал от его имени фальшивое дискредитирующее письмо. Письмо рассеяло последние сомнения, и царь приказал Ахиабусу заточить Александра в подземельях крепости. На помощь своему зятю пришел в этот раз каппадокийский царь Архелай Сисиннес. На царя Ирода скорее всего подействовали хитроумные увещевания старого лиса, нежели его дорогие дары, поскольку Ирод был из тех, кто предпочитал брать и одаривать, нежели быть одаренным. Он простил Александра и осыпал царя Архелая Сисиннеса дарами, многократно превосходящими его подношения, а еще, вдобавок, презентовал ему красивейшую наложницу с многообещающим именем Паннихис, что в переводе с греческого означало «Всю-Ночь-Напролет»[61]. Но у царя была и иная, тайная причина помиловать Александра.