Элохим

– Рабби был уверен, что лучшего царя, чем Ирод, в настоящее время нам и не желать.

Никто из присутствующих не ожидал подобного ответа от Элохима. От удивления у многих отвисла челюсть. Наступила неловкая тишина. И вдруг разом заговорили все, за исключением самого Элохима, рабби Гилл-Эла и рабби Шаммая. Было невозможно разобраться в чем-либо. Каждый обращался ко всем и никому конкретно. Пошла одна бестолковщина.

– Тихо, тихо! – повысил свой голос рабби Шаммай. – Так мы ничего не поймем. Говогхите по-одному.

– А чего тут говорить? – посетовал разочарованно Маттафий бен Теофилий. – Все нам ясно. Надо же! Сам Сын Давидов считает идумея лучшим царем иудеев. Убийцу рабби Иссаххара и сотен других лучших сынов нашего народа.

Элохим поймал укоризненные взгляды, словно чем-то подвел своих соратников, не оправдав их ожидания. Бывают минуты, когда кругом все что-то от тебя хотят и отказываются понимать твои возражения.

– Но, по крайней мере, ты не можешь отрицать, что как сын Давида несешь особую ответственность перед своим народом, – сказал Эл-Иезер бен Гирканий.

– Иначе бы я не пришел на эту встречу, – ответил Элохим.

– Ну, тогда скажи, чем же Игход хогхош? – вмешался рабби Шаммай. – Тем, что отгхавил твоего тестя? Тем, что выгхезал весь Синедгхион в пегхвый же год своего цагхствования? Тем, что вскгхыл гхобницу цагхя Давида и обокгхал ее? Или, быть может, тем, что обложил нас непомегхными налогами? Чем же? А!?

Рабби Шаммай был непревзойденным полемистом. В спорах он обычно искусно расставлял ловушки, вовлекая в них противника и неизменно одерживал победу. И теперь рабби Шаммай хотел втянуть Элохима в затяжную дискуссию, в которой он чувствовал себя, как рыба в воде. Однако рабби Гилл-Эл, давний соперник рабби Шаммая, нарушил его намерение.

– Шаммай, твои вопросы несут в себе слишком много эмоций. Они чрезмерно риторичны и патетичны, что абсолютно неуместно, когда ситуация требует присутствия лишь холодного рассудка. Нам надо ответить на простой, но очень серьезный вопрос: настало ли время восстать против Рима?

– Настало!

Голос прозвучал сзади. Все обернулись. У дверей стоял высокий, богатырского телосложения мужчина, чья голова была спрятана под капюшоном черной накидки. Он прошел вперед и скинул с головы капюшон. Это был Ари-Эл, один из сынов Бабы.

– Терпение у иудеев лопнуло, – уверенно заявил Ари-Эл бен Баба. – Убийство рабби Иссаххара было последней каплей. Народ готов восстать.

– Верно! – поддержал его Эл-Иезер бен Гирканий. – Сам рабби Иссаххар перед смертью предсказал скорое рождение Мешиаха, истинного Царя иудеев, который спасет нас от римлян. Нам надо для него проложить путь к трону.

– Но не видно никаких Отот ХаМешиаха[51], – возразил рабби Гилл-Эл. – Ничто на небе не предвещает скорого его появления. Так мне сказали вчера мидийские маги.

– Мидийские маги не вегхят в единого Бога, – в свою очередь парировал рабби Шаммай.

– Но они лучшие знатоки небесных светил, – ответил рабби Гилл-Эл. – К тому же вопрос не в том. Быть может, мы сумеем скинуть Ирода с трона. Но тогда Рим обрушит на нас всю свою мощь. Сумеем ли мы ее преодолеть? У нас нет воинов, настоящей армии.

– Зато у нас есть целая армия священников, – съязвил Ари-Эл бен Баба.

– В этом наше счастье и беда, сила и слабость, – сказал рабби Гилл-Эл. – Ни одному народу не по карману содержать одновременно тридцать-сорок тысяч священников и большую армию. Надо выбрать одно из двух. Мы единственный народ в мире, который выбрал священников в ущерб собственной обороноспособности. По этой причине, начиная со времен Соломона, наше царство оказывалось легкой добычей чужеземных хищников – ассирийцев, вавилонян, персов, эллинов, а ныне римлян.

– Пора с этим покончить! – завопил Ари-Эл бен Баба. – Убрать Ирода, создать свое царство и свою армию! И сократить число священников!

– Мы могли бы сами, без Ирода, установить добрые отношения с Римом, – сказал Йешуа бен Фабий. – Чем Элохим уступает Ироду? Он и виднее, и умнее, и приятнее в общении. Римляне не откажутся иметь дело с ним как с законным иудейским царем.

– Нет, откажутся, – возразил Йешуа бен Сий. – Элохим воевал против римлян. Если мы уберем Ирода, римляне посадят на трон Антипатра, а он тот же Ирод, только во сто раз хуже.

– Мы убьем и Антипатра, – заявил Ари-Эл бен Баба.

– Мало что изменится, – ответил рабби Гилл-Эл. – У Ирода много сыновей. Дело даже не в сыновьях. Можно убрать их всех. Но назначить царя иудеев мы не сможем. Это исключительная прерогатива римского цезаря и сената. И этого они никому не уступят. Рим никогда никому не уступал то, что завоевано ценой крови. Римской крови! А за Иудею ее было пролито немало. Поэтому мы ничего не добьемся, кроме кровопролития в Иерусалиме.

Слова рабби Гилл-Эла прозвучали убедительно и возымели свое действие. Всем стало ясно, насколько ответственное и судьбоносное решение им предстоит принять. Ари-Эл бен Баба уловил наметившийся перелом в настроении присутствующих, взглянул вопросительно на рабби Шаммая и, найдя в его глазах поддержку, попытался изменить ситуацию и вновь разжечь страсти.

– Нет ничего хуже, чем быть рабом у своего бывшего раба. Лучше умереть свободным, чем жить в рабстве у идумеев и римлян, – сказал горячо Ари-Эл бен Баба.

– Мы живем не в рабстве, – ответил спокойно рабби Гилл-Эл, – а по законам и обычаям отцов наших. И, между прочим, во многом благодаря Ироду.

– Пусть свое слово скажет Элохим, – вмешался рабби Шамай. – Без Элохима все гхавно не удастся поднять нагход пгхотив Игхода. Гхаз он здесь, значит, пгхишел с чем-то.

Слово «равно» у рабби Шаммая прозвучало как «г*вно», но никто не рассмеялся. Рабби Шаммай был не единственным среди евреев, кто не мог произнести букву «р». Рабби Гилл-Эл слегка улыбнулся, подумав, что действительно «без Элохима все г*вно».

– Верно, верно! Пусть говорит Элохим, – потребовали разом многие из присутствующих.

Все взгляды выжидательно устремились к нему. Для Элохима настал момент истины. Он сознавал, что от сказанного им будет зависить судьба многих людей, будущее иудеев. Но погрузившись в свои мысли, он хранил молчание. Не то чтобы он сомневался в своем решении. Мысли его были заняты другим.

Более мерзкой личности, чем Ирод он никого не встречал. Для его утонченного восприятия Ирод был слишком груб и неотесан. Особенное отвращение в нем вызывало признание Ирода о своей безумной страсти к собственной дочери. Скребло на душе от одной мысли, что Соломпсио и Ольга находятся в полной власти царя, и он не в силах им помочь.

Что бы могло заставить его поменять свое мнение, думал Элохим, и приходил вновь и вновь к одному ответу: «Ничто».

– Почему молчишь, Элохим? – спросил Маттафий бен Теофилий. – Что предлагаешь делать?

– Ничего. Ничего не надо делать, – ответил Элохим.

– Что!!!? – взорвался Ари-Эл бен Баба. – Как это ничего не надо делать!? Терпеть Ирода и дальше!? Нет уж! Ты можешь так и поступать! Но не я! Мы обойдемся без тебя!

Все поняли, что означает вызов Ари-Эла бен Бабы. Бене Бабы были не из тех, кто зря бросают слова на ветер. Многие подозревали, что за бесшумными убийствами иудейских доносчиков сикой средь бела дня стояли именно братья Бабы.

– Это безрассудно и безответственно! – сказал рабби Гилл-Эл. – Вы своим безумием только навлечете на город большую беду. Прольется кровь невинных людей! Надо подождать до лучших времен.

– Подождать!? – возопил Ари-Эл бен Баба. – Что вы опять нам советуете? Разве это не вы, рабби, посоветовали тогда открыть ворота Иерусалима Ироду и римлянам!? Вы только прикидываетесь, что печетесь о благополучии нашего народа. А на самом деле вы сторонник римлян и Ирода!

– Кто не с нами, тот пгхотив нас! – бросил рабби Шаммай.

– Рабби никогда не был сторонником ни Рима, ни Ирода, – встал на защиту рабби Гилл-Эла Йешуа бен Сий. – Если бы не рабби, быть может, теперь мы не сидели бы здесь. Он спас наш Храм и город от полного уничтожения. К тому же не надо забывать, что в свое время только он осмелился выступить против Ирода в Синедрионе.

– Неправда, – уточнил Эл-Иезер бен Гирканий. – Рабби Шаммай также тогда выступил против Ирода.

– Нельзя дальше ждать, – сказал Йешуа бен Фабий. – Надо немедленно поднять народ!

– Ари-Эл верно сказал. Лучше умереть стоя, чем прожить на коленях! – пламенно провозгласил Эл-Иезер бен Гирканий.

Страсти вновь накалились до предела. Только рабби Гилл-Эл, Элохим, Йешуа бен Сий и рабби Шаммай сохраняли спокойствие духа.

– Народ ждет нас, – заявил Ари-Эл бен Баба. – Мои люди готовы. Мы убьем Ирода завтра же! Сикой!

У многих в глазах заблестели слезы радости. И в этот момент рабби Шаммай резко встал, сжал свой кулачок и произнес слова, которым было суждено прозвучать еще не раз в переломах истории и войти навечно в ее анналы:

– Пгхомедление смегхти подобно!

73

Элохим вернулся домой в мрачном настроении. Его не отпускало тревожное ощущение. Словно что-то важное было безвозвратно упущено.

Анна все еще носила траурный наряд. Черная симла, черное головное покрывало и черная вуаль подчеркивали изумительную белизну ее кожи. Обычно опущенные веки с длинными ресницами, заплаканные глаза и слегка вспухшие алые губы нисколько не портили ее красоту, а свидетельствовали лишь о неутешном горе. После смерти отца она отдалилась от всех. И по ней не было видно, чтобы она нуждалась в чьем-либо сочувствии.

Прошло уже семь дней после смерти рабби Иссаххара. За это время Анна не обмолвилась с Элохимом ни единым словом. Это угнетало Элохима. И он терпеливо ждал, когда она сама нарушит свое безмолвие.

Анна сидела у окна и не обратила внимания на вошедшего мужа. Он подошел к ней, хотел поцеловать ее в щеку. Но Анна внезапно отвела голову в сторону и задела ухом его нос, и вместо поцелуя вышло неловкое чмокание в ухо. Элохим смутился.

– Ну что вы там решили? – вдруг спросила она.

– Ничего, – ответил Элохим, удивленный ее неожиданным интересом к событиям дня.

– Как ничего? А зачем ты туда ходил?

– Чтобы предотвратить безрассудное кровопролитие.

– Безрассудное!? – раздраженно отрезала Анна. – А разве бывает иное кровопролитие? Всякое кровопролитие безрассудно.

– Анна, что с тобой?

– Со мной ничего! А вот что с тобой?

– Анна, ты со мной разговариваешь так, будто я в чем-то виноват.

– Да, виноват!

– В чем же?

– В том, что позволил Ироду убить моего отца.

– Помилуй, Анна. Как я мог предотвратить это. Меня даже не было в Иерусалиме.

– Это не имеет значение. Все равно ты виноват. Тебе надо было быть рядом с ним во Дворце. А не скрываться в горах из-за какого-то Рубена.

– Анна, кто мог предвидеть?

– Никто. Но ты должен был!

– Анна, ты несправедлива ко мне.

– Нет. Это ты не справедлив!

И Анна горько заплакала. Вдруг между ними словно выросла стена абсолютного непонимания. Каждое слово Элохима отскакивало от нее как от стены. Элохим рукой коснулся ее шеи, попытался успокоить ее.

– Не трожь меня! – истерично закричала Анна и вскочила со стула.

– Анна!?

– Почему ты до сих пор не убил его!? Ты мог бы убить его еще тогда! У аббы!

«Она права», – подумал Элохим.

– Почему ты его не убил на месте? Он унизил тебя, задел твою честь. Чмокнул меня в губы! А ты все это проглотил. Почему? Струсил, Сын Давидов?

Элохим никак не ожидал подобного выпада от Анны.

– Ты способен наказывать таких, как Рубен. Кто слабее тебя. Но не тех, кто сильнее тебя.

Это было последней каплей в чаше терпения. Элохим резко схватил ее за запястье.

– Ой-й, больно! Отпусти!

Он разжал руки. Анна отошла от него и гневно смерила его взглядом с ног до головы. В один миг разверзлась между ними пропасть.

– Я тебе этого никогда не прощу!

Элохим понял, что случилось непоправимое.

74

Ферорас, в этот раз не откладывая, исполнил царское повеление.

– Пока Моро не передумал, – подгоняла его Соломея.

И Соломпсио была незамедлительно отправлена в Идумею к Фаса-Элу.

После ее отъезда царь Ирод ушел в себя, заперся в своих покоях, не принимая никого. Единственной связью между ним и внешним миром служил раб Симон. Через него поступали царские указания, и через него же передавались царю донесения о делах в царстве.

После казни Черного Евнуха от царя поступил приказ, звучавший в трактовке Симона так: «Отрезать всем неграм причиндалы вместе с яйцами и скормить их сторожевым собакам». Во Дворце было сорок семь черных рабов. Их всех загнали в подземелья крепости. И за один день всех лишили мужского достоинства. Дворцовые оскопители в спешке кромсали, как мясники. Трое из рабов умерли от обильной потери крови в тот же день, а еще двое – на следующий.

Страх вселился в душу каждого во Дворце. Как и после смерти Мариамме, люди жили в тревожном неведении, что еще выкинет ошалевший монарх. Жизнь каждого повисла на волоске. И никто толком не знал, что надо предпринять, чтобы ее вернуть в прежнюю накатанную колею.

Все уповали на Ферораса, Соломею и самых близких друзей царя – Сарамаллу, Лисимаха, Кадиаса, Досифея, Костабара. Но Сарамалла все еще был в Масаде. А Костабар, хоть и приехал из Идумеи, где он был правителем, переживал самые трудные дни своей жизни. Ему не удалось уговорить своенравную Соломею отказаться от развода, и он понимал, что теперь его дни сочтены. Жена знала его страшную тайну.

На третий день самозаточения царя Ферорас, Кадиас, Лисимах и Досифей попытались встретиться с ним, но он их не принял. Тогда у них осталась последняя надежда – Сарамалла. За ним срочно были посланы гонцы. Но Сарамалла приехал лишь через три дня.

Перед тем как идти к царю, он встретился сначала с Ферорасом, а потом с Соломеей. Ферорас ему сообщил, что у царя обострились старые болезни. Хотя Ферорас и умолчал о том, что произошло между царем и дочерью, но проницательному Сарамалле было достаточно узнать, что Соломпсио отправлена к Фаса-Элу, чтобы самому догадаться об остальном. Он отлично понимал, что значила дочь для Ирода, и потому после разговора с Ферорасом сомневался в том, что сумеет повлиять на царя. Нет лечения от безумной страсти к Соломпсио.

Однако проблески надежды появились после встречи с Соломеей. То, что он узнал от нее, могло помочь царю вернуться к деятельной жизни и забыться в своей другой сильной страсти – страсти к власти.

Царь его тут же принял. Сарамалла пробыл долго и ушел от него поздно ночью. О чем они говорили, Ферорасу и царским друзьям оставалось только гадать.

Под утро раб Симон принес еще сонному Ахиабусу новое повеление от царя – немедленно отрубить головы Костабару, Лисимаху, Кадиасу и Досифею. Ахиабус был не из тех, кто медлил с исполнением полученного приказа. На рассвете обреченных выволокли прямо из постели, в чем они были. Спросонок ошарашенные друзья царя не успели сообразить, что к чему. Уже во дворе, как только их вывели из Агриппиева дома, четверо идумеев, пряча мечи за спиной, подкрались к ним сзади и одновременно с размаху сняли им головы с плеч. Яркий диск восходящего солнца был, наверно, последним, что они могли видеть в этой жизни.

Весть о внезапных казнях самых близких друзей царя ошеломила Дворец. У всех была одна неотвязная мысль: кто же следующий?

Но то, что последовало дальше, не мог предвидеть никто, за исключением Сарамаллы.

Вечером царь неожиданно вызвал к себе свою дочь, маленькую Сайпро, продержал ее у себя всю ночь и отпустил утром в разодранной одежде и в полубезумном состоянии с указанием выдать ее за Ферораса.

В полдень царь вышел из своих покоев. Спокойный, с каменным лицом. Исчез безумный блеск в глазах. И первым делом он послал раба Симона за Сарамаллой и Ахиабусом, которые незамедлительно пришли к царю.

– Ну что, Ахо, поймал бене Баба? – язвительно спросил царь.

Ахиабус от страха побледнел.

– Еще нет, Ваше Величество.

– Плохо, Ахо, плохо. Очень плохо!

– Я скоро их найду, Ваше Величество. Клянусь!

– Ты их не нашел до сих пор. И вдруг ты их найдешь скоро? Не смеши меня! – произнес неожиданно для себя излюбленную фразу Соломпсио Ирод.

– Вот сами увидите, Ваше Величество!

– Не зли меня, чертов е*анат. Ты хоть догадываешься, где они могли скрываться все эти годы?

– Нет, Ваше Величество.

– Под твоим носом, идиот! Скажи ему где, Сарамалла.

– В доме Костабара.

Только теперь Ахиабус смекнул, почему Костабар был казнен.

– Не может быть!? Я не раз бывал там и даже не подозре…

– Он даже не подозревал. Посмотри, Сарамалла, на этого долдона! Даже не подозревал. И это говорит мой двоюродный брат, начальник службы безопасности. Ты, идиот, должен подозревать всех и вся. Ты завербовал кого-нибудь из дома Костабара? А!?

– Нет, Ваше Величество. Ведь это же и дом Соломеи?

– Забудь, чей это дом, халдей. Твои люди должны быть везде. Даже здесь, у меня. Раба Симона, надо полагать, тоже не завербовал?

– Нет, Ваше Величество. Его зачем? Против кого? Против вас?

– А почему против меня, идиот. Против него самого. Ты что, не сечешь, что когда человек стучит на кого-то, он доносит на х*й и на себя. А как тебе знать, чем дышит Симон, если он на тебя не работает. И как мне быть тогда спокойным за свою безопасность? А!? Твоя обязанность обеспечить мою безопасность. От кого бы угроза ни исходила. Если понадобится даже защитить меня от самого себя. Понятно тебе? А!?

– Понятно, Ваше Величество.

– Ваше Величество, думаю, Ахо понял свою ошибку, – сказал Сарамалла, придя тому на выручку.

– Да, да, Ваше Величество, я исправлю все свои ошибки, – ухватился Ахиабус за слова Сарамаллы, как утопающий за соломинку.

– И как?

– Прежде всего я пошлю людей в дом Костабара, за бене Баба.

– Их уже там нет, – сказал Сарамалла. – Ушли в подполье после тайной встречи у Шаммая.

– Ну что они решили на своей тайной встрече? Ее-то, надеюсь, ты не проморгал? Готовы к заговору?

– Да, Ваше Величество! – подтвердил Ахиабус.

– И когда?

– Сначала они намеревались убить вас при первой же возможности после вашего приезда из Масады. Но Ваша болезнь выбила их из колеи. Теперь, перед Пасхой, они готовят покушение на Вас.

– А-а-а! Точат ножи!

– Да, Ваше Величество, точат свои сики.

– И кто у них главный зачинщик?

– Двое. Ари-Эл бен Баба и его слепой сподвижник.

– А Элохим?

– Элохим отказался, Ваше Величество.

– Странно. И что они намерены делать?

– Заговорщики вдесятером собираются окружить Ваше Величество в театре якобы с просьбами. А тот слепой должен напасть сзади и вонзить свою сику вам в сердце.

– За-сикарить меня!? – расхохотался царь. – Не промахнется ли сослепу-то!?

– Нет, не промахнется, – сказал Сарамалла. – У слепых пальцы особо чувствительны. Они видят пальцами лучше, чем иные зрячие глазами.

– Ну, тогда что предлагаешь делать, Ахо?

– Я поставлю своих людей в засаду. Перекрою все выходы из театра, чтобы ни один из заговорщиков не смог ускользнуть. А вам, Ваше Величество, лучше отменить поездку в театр.

– В театр я поеду, но на спектакль не останусь. Уйду перед самым началом. А твои люди тем временем должны их выловить.

– Мои люди будут наготове, Ваше Величество.

– Отлично. Теперь оставь нас одних.

– Родо, кажется, у тебя все прошло, – сказал Сарамалла, как только закрылась дверь за Ахиабусом.

– Да прошло, Сарамалла. Ты оказался прав. Как всегда. Сайпро вернула меня к жизни.

75

Каждый год Элохим обычно отправлялся к стаду за Масличной горой перед Пасхой в конце месяца Адара. Но в этом году он уехал намного раньше обычного, 16-го числа, сразу же после Пурима. Впервые в жизни он оставлял свой дом с чувством облегчения. Жить с Анной под одной крышей стало невыносимой пыткой. Некогда счастливое супружество превратилось в сущий ад. Анна постоянно была раздражена, неразговорчива и язвительна.

Выехал он из дома на рассвете. Его путь лежал по северному краю долины Кедрон и оттуда дальше к Масличной горе. В Долине Кедрон кое-где появились первые шатры израильтян.

Дымчатый утренний туман низко стелился над долиной, обволакивая кусты и деревья. Элохим вдохнул полной грудью свежего воздуха и, ослабив вожжи, пустил коня идти по тропинке вольной поступью. У подножья Масличной горы он оглянулся, посмотрел на Храм, на Шушанские ворота и со щемящим сердцем вспомнил свою встречу с Анной в полночь. Он отвел взгляд от ворот и посмотрел на уходящую вниз долину. Вскоре вся долина будет усеяна шатрами паломников.

Он любил жизнь кочевника, ощущение постоянной близости земли, любил спать в шатре, соприкасаться всем телом с землей, слиться с ней в одно целое, переживать то, что чувствовали предки-кочевники тысячи лет назад и думать то, что они думали, когда жили в шатрах и презирали каменные строения хананеев. Теперь сами иудеи замуровались в каменных домах, отгородили себя от земли и ощущают ее лишь подошвой обуви. И только трижды в году – в дни Пасхи, Шавиота и Суккота – паломники, стекаясь со всех концов Израиля к Храму и раскинув свои шатры у его подножия в долине Кедрон, возвращались на короткое время к жизни предков-кочевников.

Элохим с теплотой в сердце представил себе, как евреи утром накануне Пасхи выйдут из своих шатров, как затем вереницей поднимутся по тропинке к Овечьим Воротам, как каждый из них долго и тщательно будет выбирать себе пасхального ягненка на Овечьем рынке и как под вечер они спустятся обратно к своим шатрам по той же тропинке, неся на плечах ягнят на радость выбегающим навстречу детишкам. Чтобы все это произошло, ему надо было пригнать своевременно к Овечьим Воротам тысячи годовалых ягнят мужеского пола, без пятен и без единого изъяна.

Еще до полудня Элохим приехал к стаду. Как всегда, Эл-Иафаф встретил его тепло, пригласил в свой шатер, где уже была расстелена на земле скатерть с пастушескими яствами. Элохим сел у скатерти и понял, насколько устал с дороги.

Перекусив с Эл-Иафафом, он бодро вскочил на ноги. Прошла вся усталость, словно как вода ушла в землю. Он вышел из шатра. Наассон, меньший сын Эл-Иафафа, почтительно поклонился ему. Элохим по-родственному обнял его.

– Ну как, за работу!?

– Да, дядя Элохим.

– А где твои братья?

– Они пасут стадо за Иорданом.

– Хорошо, пойдем к стаду.

Они приступили к отбору годовалых ягнят для пасхи. Элохим каждого ягненка внимательно осматривал, поднимал на руки и, нежно погладив, отпускал к стаду. Негодных животных Наассон отмечал красной меткой на шерсти. Вечером помеченные ягнята должны были находиться в отдельном стойле, чтобы затем быть отправленными к стадам за рекой Иордан.

Всю работу по отбору пасхальных ягнят надо было закончить к 9-му числу месяца Нисана. Изо дня в день Элохим вместе с Наассоном от рассвета до заката отбирал ягнят, а по вечерам проводил время с Эл-Иафафом и пастухами, сидя за костром и вспоминая старые добрые времена. Так прошло десять дней.

Седьмого числа пришла весть о беспорядках в Иерусалиме. Слуга, посланный Иосифом, впопыхах рассказал, что вчера царя пытались убить в театре, но заговорщиков поймали, а теперь галлы и идумеи свирепствуют в городе, прочесывают все улицы, дома, ищут сообщников. Элохим немедленно собрался и, поручив Эл-Иафафу без него пригнать стадо к Храму, отправился в Иерусалим.

Приехав в город, он от Иосифа узнал новые подробности произошедших событий. Позавчера были казнены все десять заговорщиков. Они встретили смерть мужественно, без всякого раскаяния перед царем. А вчера перед воротами Верхнего рынка при честном народе люди напали на доносчика, разорвали его на куски и бросили собакам. Царь поклялся найти и сурово наказать виновников. Но никто их до сих пор не выдал. Даже доносчики Ахиабуса не осмелились на такое. Первосвященник призвал народ к порядку и спокойствию. Царь тоже внезапно решил не обострять дальше ситуацию.

– Обыски прекратились перед твоим приездом, – сообщил Иосиф.

– А что, к нам тоже приходили?

– Да, приходили. Но не зашли, узнав, что тебя нет дома. Хорошо, что тебя не было в городе, брат. А то Ирод тебя тоже обвинил бы в заговоре.

– Вряд ли. Ему, наверняка, донесли, что я отказался выступить против него. А что случилось с Ари-Элом бен Бабой?

– Сыновья Бабы успели скрыться в горах. Но люди все еще взбудоражены. Никто не знает, что случится завтра.

– Завтра ничего не случится. Страсти улягутся, уйдут в песок. Сыновей Бабы нет. Без пастуха овцам лишь остается вольно жевать свою траву на пастбище.

– Стало быть, нас ничто не ожидает.

– Нет, почему же? Ожидает.

– Что же, брат.

– Пасха!

76

Утром 10-го числа месяца Нисана Эл-Иафаф пригнал первую партию овец с пасхальными ягнятами на Овечий рынок. Элохим уже был там.

Испокон веков на этом рынке горожане и паломники приобретали жертвенных животных. И из года в год повторялось одно и то же. Люди стекались сюда от рассвета до захода солнца, чтобы выбрать себе подходящего ягненка. Элохим вместе с Эл-Иафафом следил за продажей ягнят.