Элохим

– Абба, ты все шутишь. А почему ты, Элои, так странно смотришь на меня?

Элохим опомнился и отвел взгляд от Анны.

– А, понятно. Секретничали за моей спиной. Я помешала. Ничего, ничего. Все равно узнаю.

– Абба, я принес меч обратно, – сказал Элохим и протянул меч рабби Иссаххару.

– Стало быть, Рубена больше нет. А как сыновья?

Элохим ничего не ответил. Анна пристально взглянула на него и ахнула.

– Боже мой! Ты убил всех? Как ты мог!? Боже мой! – Анна закрыла рот рукой и отвернулась от Элохима.

– Бедная Ася! Бедные малютки! – сказал грустно рабби Иссаххар.

– Абба, я не хотел их смерти, – ответил Элохим, положив меч на кровать, и прибавил: – Так вышло.

– Возьми меч. Его теперь тебе надо передать уже Йешуа.

Рабби Иссаххар взял колокольчик. Пришел Никодим.

– Никодим, голубчик, будь любезен, пригласи Йешуа.

– Сию минуту, рабби.

В комнате воцарилась мучительная тишина. Вскоре появился Йешуа бен Сий. Элохим встал и протянул ему завернутый в одежду меч.

– Что это?

– Меч Давида, – сказал Элохим. – Передаю тебе на хранение.

– Йешуа, ты должен хранить его как зеницу ока, – сказал рабби Иссаххар. – И вернуть его любому сыну Давидову по первому требованию.

46

Анна и Элохим ушли от рабби Иссаххара поздно вечером. Анна внешне была спокойна. Однако Элохим знал, что ее внешнее спокойствие обманчиво, и что на самом деле у нее внутри бушует вулкан, который в самый неожиданный момент может извергнуться с невероятной силой.

Анна вообще очень редко теряла самообладание и никогда не впадала в истерику. Спокойствие оставалось доминирующей чертой ее характера. Однако она была способна создавать ситуации крайней опасности. В такие минуты Элохим любил ее особенно сильно. Она давала ему возможность почувствовать всю остроту жизни.

Однажды, когда они еще не были женаты, но уже были обручены, они вдвоем прогуливались в Царских садах. Элохим с гордостью рассказывал ей о своих предках, царях иудейских, каждый из которых посадил здесь по дереву, и рассказал ей о своем желании также посадить дерево.

– Но ты ведь еще не царь иудейский!

– Не важно. Зато Сын Давидов! – гордо ответил тогда уязвленный Элохим.

– Хорошо, Сын Давидов, – сказала спокойно Анна. – Ты мне как-нибудь покажешь, что это такое «Сын Давидов».

На другой день они вновь пошли гулять за город. Спустились к Змеиному пруду в долине Енном. Сперва побродили вокруг пруда, а затем вошли в рощу на склоне горы Злого Совещания. Они забрели на лесную тропинку, которая круто вела между деревьями вверх к вершине горы.

Анна легко побежала вперед. Элохим ее догнал. Она обернулась и окинула его своим волшебно-обворожительным взглядом. И Элохим тогда впервые заметил вызывающую игру чертиков в ее небесно-синих глазах.

Несколько наклонившись вперед, она, стала подниматься по тропинке вверх, увлекая его за собой как завороженного. Он шел сзади в двух шагах, не отрывая взгляда от ее узкой талии и соблазнительных движений бедер под складками льняной симлы. С каждым шагом Элохиму становилось очевидным, что невеста намеренно соблазняет его. И она в самом деле знала, что жених любуется ею.

Наконец они вышли из рощи. Анна подала Элохиму руку, словно говоря: полюбовался, и хватит. Элохим поравнялся с ней.

– Ну что, поднимемся туда? – спросила вызывающе Анна, указав на вершину горы.

– А что там?

– Не знаю. Вершина! Что еще!? Мир под ногами! И еще с вершины всегда открывается что-то неожиданное.

– Ну, тогда поднимемся.

И они начали медленно подниматься вверх, держась за руки.

– Элои, у каждого человека есть слабости. Назови мне свою самую большую слабость.

– Моя самая большая слабость? – переспросил Элохим и шутливо ответил. – Ну, самая большая моя слабость это ты.

– С тобой невозможно говорить серьезно. Ты все шутишь, как абба.

– Хорошо, Анна. Поговорим серьезно. Назови мне свои слабости.

– А у меня нет слабостей.

– Как же. Сама же сказала. У каждого человека есть слабости.

– А кто тебе сказал, что я человек.

– Не понял. А кто ты?

– Женщина.

– А что, разве женщина не человек?

– Нет, женщина не человек. Она больше, чем человек и не меньше, чем Бог.

– А, понял. Женщина больше, чем человек. А мужчина уж точно недочеловек. А человек – ни то, ни другое, что-то среднее между ними.

– Ты опять шутишь, – обидчиво сказала Анна.

– Хорошо, Анна, не обижайся, – ответил Элохим. – А если серьезно, у женщин по-твоему нет слабостей, что ли!?

– Нету.

– Почему?

– Потому что женщина вся и есть слабость. А у слабости слабостей не бывает.

– Звучит вроде бы разумно. Но убей меня непонятно.

– Хорошо, Элои. Не хочешь открыть свою слабость. Назови тогда свой самый большой страх.

– Страх? – переспросил Элохим и, подумав немного, ответил: – Наверно, страх перед высотой.

– А когда ты почувствовал впервые этот страх.

– В детстве. Мне было тогда пять или шесть лет. Однажды я подошел к краю веранды на втором этаже нашего дома в Вифлееме. Сейчас понимаю, что высота была незначительной, но тогда она мне показалась огромной. Все неожиданно оказались внизу. И чем дольше я смотрел вниз, тем сильнее влекло меня туда. Неудержимо хотелось броситься вниз. В какой-то момент мне показалось, что веранда рухнет, и я вместе с ней полечу вниз. Стало страшно. Я присел на пол и с большим трудом отполз от края веранды.

Тропинка извивалась змейкой по склону горы вверх к вершине и была достаточно широкой, чтобы они могли идти по ней рядом.

– Интересно, – спросил Элохим, – где эта тропинка кончается. На самой вершине?

– Нет. Она обвивает гору у самой вершины и с обратной стороны спускается по склону, пересекает поляну и сливается с дорогой. Каждая тропинка ведет к какой-нибудь дороге.

– Все ручейки впадают в реки, а реки в моря.

У вершины тропинка стала постепенно сужаться, и Анна пропустила Элохима вперед. Одним взглядом он мог охватить огромные просторы. Внизу узенькая лента дороги тянулась по долине и исчезала далеко между лесистыми горами. По ней медленно двигалась одинокая, казалось бы, игрушечная арба, запряженная осликом.

По мере того как они обходили вершину, тропинка сужалась все больше и больше. Элохим заметил, что впереди покатый склон горы переходит в почти вертикальный крутой обрыв. Он подошел к краю обрыва. Тропинка под ногами словно исчезла. Она продолжалась через несколько шагов впереди. Но эти несколько шагов надо было пройти над пропастью по узкому выступу скалы шириной в человеческую ступню.

Он обернулся и посмотрел на Анну.

– Ну что, Сын Давидов, покажи теперь, на что способен.

Элохим вступил на выступ, прижавшись спиной к скале, и сделал первый шаг. Сделал второй шаг и поскользнулся. Он не почувствовал опору под ногами. Побледнел. Плотнее прижался к скале. Медленно присел, чтобы снять обувь. И невольно посмотрел вниз в зияющую бездну. Потемнело в глазах. Возникло жуткое желание броситься вниз. Страх смерти и дьявольское желание парить над бездной в свободном полете боролись в нем между собою. То страх, то желание броситься вниз поочередно брали вверх. Он осторожно снял обувь. Почувствовал под ногой шершавый выступ скалы. Медленно выпрямился. И, не глядя вниз, перешел на ту сторону обрыва.

Он обернулся и поймал выжидательный взгляд Анны. Чертики весело прыгали в ее глазах. Он прижался к скале, сделал несколько шагов и подал руку Анне. Анна взяла его руку и без всякого страха перескочила к нему.

Элохим молчал и ждал, что же теперь скажет Анна.

– Не обольщайся. Никакого подвига ты не совершил. Ребятишки бегом проскакивают над этой пропастью.

Они пошли вновь бок о бок по тропинке. Элохим задумался над словами Анны и открыл для себя великую истину. Не единожды и не много раз, а все время, каждую минуту, каждую секунду мужчине надо доказывать, что он достоин любимой женщины.

Вскоре они вышли на обратную сторону горы. Перед глазами открылась неожиданная красота. Маковая поляна с одиноким ветвистым дубом на другом конце.

47

Дома Анна пошла к себе, переоделась и через некоторое время спустилась вниз в большую гостевую комнату. Элохим сидел за столом, глубоко задумавшись. Она подошла и молча села напротив. С чего она начнет? С сыновей Рубена? Или с Ирода? Ирод ее сильно задел. Но не менее сильно ее расстроило убийство сыновей Рубена. В то же время Элохим знал, насколько непредсказуема его жена.

– Как тебе понравилась невеста Ирода? – неожиданно спросила Анна.

– Очень красивая.

– Значит, понравилась, – заключила Анна. – Ты тоже понравился ей.

– Откуда знаешь?

– Нет, неправильно сказала. Ты не просто понравился. Она прямо втюрилась в тебя. С первого взгляда.

– С чего решила, Анна? – усмехнулся Элохим.

– Я не решила. Нам женщинам не надо решать. Такие вещи не замечаете только вы, мужчины. Бог весть, чем ваш мозг занят!

– Нет, почему. Я же заметил ее красоту. Очень необыкновенная красота.

– Не то слово. В мире очень много красивых женщин. Жены Ирода: Мариамме, Малтаче, Клеопатра, Федра. Все как на подбор. Соломпсио, дочь Ирода, необыкновенно красива. О Лоло сказать, что она необыкновенно красива, то же самое, что ничего не сказать. Она относится к редкой, особой породе женщин, которых по пальцам можно пересчитать по всему миру.

– Не знаю, Анна, что еще сказать о ней.

– Знаешь, но не говоришь.

– Что знаю?

– Что, ее не любить невозможно.

Анна попала в точку. Именно это почувствовал Элохим, как только увидел Ольгу.

– Ты права. Ее не любить невозможно. Но это не означает, что я тоже втюрился в нее.

– Верю. В Лоло не втюриваются. Ее просто любят. Все время. Непрерывно.

– Анна, родная, я тебя люблю, а не ее.

– Да!? Ну, это еще надо доказать.

После двадцати лет совместной жизни только от Анны можно было услышать такую фразу.

– Как еще доказать тебе?

– Очень просто. Обещай, что выполнишь мою просьбу.

– Обещаю. Надеюсь она не будет выше моих сил.

– Как-раз то и будет выше твоих сил.

– Помилуй, Анна! Как человек может выполнить обещание выше своих сил?

– Не знаю. И это меня не интересует. Но ты можешь. На то ты и Сын Давидов!

– Ты меня искушаешь. Лучше скажи, что за просьба?

– Нет. Сначала скажи: «Анна, мир перевернется, но я выполню твою просьбу». Ну, скажи!

Элохим шутливо повторил за ней:

– Анна, мир перевернется, но я выполню твою просьбу.

– Верю! – сказала серьезно Анна.

– Ну теперь-то скажешь свою просьбу? – с улыбкой спросил Элохим.

– Переспи с невестой Ирода!

Элохим остолбенел.

Книга 2

Ольга

48

На пастбищах за Масличной горой у Элохима паслись стада овец, предназначенные для повседневных нужд города и жертвоприношений в Храме. Жертвенных ягнят, не достигших годовалого возраста, Элохим обычно отбирал сам. Их он проверял собственноручно и отделял от стада заблаговременно до наступления очередных праздников. К жертвенным животным предъявлялись самые высокие требования. На шкуре не допускалось ни одного пятнышка, они должны были быть без каких-либо изъянов.

Больше всего жертвенных ягнят ежегодно требовалось на Пасху. Между Ханукой и Пасхой стада за Масличной горой обновлялись овцами и ягнятами, которых тщательно отбирали из многочисленных стад, пригнанных на зимовку за Иордан на моавитские пастбища.

Подготовка к Пасхе была основной причиной, почему Элохим уже на следующий день после своего возвращения отправился на пастбище за Масличной горой. Предстояла большая работа. Но его мысли на всем пути вновь и вновь возвращались к одному и тому же – неожиданной просьбе Анны. Прошло первоначальное оцепенение. Теперь он мог осмыслить вчерашний разговор с Анной.

Какая жена могла попросить своего мужа переспать с невестой, почти женой, другого мужчины? Тем более царя! Даже от непредсказуемой Анны трудно было ожидать подобной просьбы. Да и прозвучало это не столько как просьба, сколько как повеление: «Переспи с невестой Ирода». Зачем!? Чтобы насолить Ироду!? Вряд ли. Насолить кому-либо не было ей свойственно. Она выше этого. Отомстить!? Несомненно, Ирод сильно задел ее при нем и отце. А она не из тех, кто прощает обиду. Но обиделась ли она на Ирода? Обижаются на близкого, но не на врага. И тут Элохим вспомнил ее взгляд, брошенный на него перед тем, как она вышла из комнаты отца. Следом в памяти внезапно всплыло, что тот же взгляд ему приснился ночью.

Во сне взгляд Анны был скорее гневный, чем укоризненный. Они вчетвером – Анна, Ольга, Ирод и он – сидели за столом в большой гостиной комнате у них дома. Ирод сказал Анне: «Оставь его, он тебя не достоин, он не царь, я царь, поживем втроем». Она, точно так же, как у отца, резко встала и, устремив на него гневный взгляд, вышла. Как только дверь захлопнулась за ней, Элохим вскочил на ноги и, схватив меч обеими руками, с размаху рассек Ироду череп пополам. Хлынула кровь и начала заполнять комнату. Он схватил Ольгу за руку, и они выбежали оттуда.

В одно мгновение весь сон возник перед его глазами. Именно такого действия от него ожидала Анна вчера у отца. А он не оправдал ее ожидания. Ему было стыдно перед Анной. Он испытывал тот же стыд, который охватил его в день Хануки после выходки Рубена.

Как ему теперь хотелось, чтобы время вернулось к тому мигу, когда Анна резко встала и бросила на него свой роковой взгляд. Теперь он был уверен, что не разочаровал бы ее и поступил бы именно так, как во сне, даже несмотря на присутствие больного рабби. Но момент был упущен и его уже не вернешь. Почему он упустил его? Почему он не среагировал так же молниеносно как во сне? Почему только теперь, когда уже поздно, слишком поздно, он задним умом понял, как надо было действовать!?

Стыд перед Анной перерос в самоистязание. Поразительный контраст с его душевными терзаниями составлял покой холмов, расположенных по обе стороны дороги. Его внимание отвлек подросток лет тринадцати, который пас всего двух овец и одного ягненка недалеко от дороги на склоне холма. Маленький пастух со своим маленьким стадом. Он вспомнил себя подростком. Как раз в этом возрасте, когда ему исполнилось тринадцать лет, он впервые испытал вкус пастушеской жизни. Вспомнил слова своего отца в тот день: «Наши предки от Авраама до Давида были пастухами. Я также пастушничал всю свою жизнь. Это великое искусство. Теперь ты подрос. Иди завтра с пастухами и научись быть пастухом».

Воспоминание об отце и спокойствие окружающей природы вернули ему душевное равновесие. Но мир не изменился. Он был таким же, каким был вчера, позавчера и сто лет назад. Все в нем шло своим чередом, безучастно к тому, что творилось в его душе.

Мысли Элохима перешли от Анны к Ольге. Анна была права. Он влюбился в нее. Так же сильно, как когда-то в дочь вифлеемского раббина.

Раньше ему казалось, что он однолюб. Первая любовь оказалась скоротечной, а способность любить, любить всем своим существом, осталась на всю жизнь. И Анна была до сих пор его единственной любовью.

Еще позавчера он не мог представить себе, что способен полюбить еще кого-то. Он разделял прото-каббалисткое учение о половинках и поисках душевной целостности. Человек – это соединение двух половинок: мужчины и женщины. У каждого есть своя половинка. И жизнь есть поиск своей половинки.

Редко кому удается ее найти. Ему повезло. Он нашел свою половинку в Анне. Быть может, потому ему и импонировала эта теория, хотя он и был знаком с высказыванием Г.П.: «Все это чушь. На самом деле все по-разному у разных людей. У любви нет пределов. Можно любить разных в разное время, а можно и одновременно. И в том нет ничего зазорного».

Странно, но теперь Элохим тоже не видел ничего плохого или постыдного в том, что любит одновременно и Анну, и Ольгу. А Анна, сама Анна, когда говорила об Ольге, говорила с любовью, и он не почувствовал в ее словах никакого соперничества, никакой ревности к ней. Наоборот, словно она действительно будет рада, если он переспит с Ольгой. И Анна не могла не осознавать всей опасности, сопряженной с ее просьбой. Значит, это была не простая прихоть озлобленной жены.

Быть может, ему суждено было вчера встретиться с Ольгой. Быть может, встреча с ней была предопределена Предсказанием. Быть может, Анна родит дочь, а сына ему родит другая женщина. Быть может, Ольга и есть та таинственная женщина, о которой говорил вчера рабби. Простое ли это совпадение?

Внезапно просьба Анны предстала перед ним в ином свете. Теперь она выглядела не как месть Ироду и обида на Элохима, а как повелительный вызов судьбы. Стало интересно жить.

49

Элохим увидел Эл-Иафафа еще издалека. Он сидел высоко на вершине холма, согнув одно колено и облокотившись на бок. Обычно так сидел когда-то его отец, Эл-Ифалеф, главный пастух у отца Элохима и его первый наставник в пастушестве. Элохиму на миг даже почудилось, что это не Эл-Иафаф, а Эл-Ифалеф сидит на холме, настолько сын и отец были похожи друг на друга.

Они были прямыми потомками Эл-Иава, старшего брата Давида и подобно своим предкам пасли стада и вели все хозяйство у сынов Давидовых, как их самые доверенные люди. При этом относились они к потомкам Давида строго, но с любовью, как обычно относятся старшие братья к младшим. Так относился Эл-Ифалеф к отцу Элохима и Эл-Иафаф в свою очередь к самому Элохиму.

Эл-Иафаф встретил его радушно, обнял и посадил рядом.

– Как Анна? Давно не видел ее.

– Хорошо. Как твои поживают?

– Неплохо. Рахиль и девочки в Вифлееме со средним сыном Ра-Элом. А старший Эл-Иав и младший Наассон со мной здесь. Вот они там внизу у опушки леса греются около костра.

– Сколько же Наассону?

– Десятый пошел.

– Десятый, а уже пастушничает. Не рано ли? Мы с тобой начинали позже.

– Ничего. Пусть приучается, это ему только на пользу.

– Никогда не забуду свой первый день со стадом, – сказал Элохим. – Помню, как твой отец подозвал меня к себе и сказал: «Ну иди, погуляй!»

– А сам сидел, наверно, как всегда на холме, – сказал Эл-Иафаф.

– Точно. Как и ты теперь. Я тогда обрадовался. Гулял целый день. Не подозревал, что он следит не только за стадом, но и за мной. Пастушество показалось мне тогда легким и беззаботным занятием. Овцы жуют себе траву, а пастух гуляет себе по пастбищу.

– Да, так думают многие, кто близко не столкнулся с пастушеской жизнью.

– А перед сумерками он снова подозвал меня к себе и сказал: «Ну погулял, и хватит. Теперь за дело!». Пастухи подняли стадо перегонять на ночлег. Он меня поставил в хвосте стада, и сам пошел рядом. Другие пастухи ушли вперед. Пока мы шли, стадо постоянно рассыпалось в хвосте. И он гонял меня то налево, то направо за выпавшими из стада овцами. До того мне никогда не приходилось бегать столько. Выбился из сил. Еле-еле дотянул до ночлега. И возненавидел Эл-Ифалефа всем своим существом.

– Могу представить, – рассмеялся Эл-Иафаф. – То же самое произошло и со мной в первый раз.

– Потом все пастухи собрались у костра. И он спрашивает меня: «Ну что, запыхался?». Отвечаю: «Нет». А он: «А чего овцы-то метались у тебя все время». Вижу, пастухи хитро смеются. Отвечаю: «Не знаю. Может, чем-то не понравился им». Пастухи громко рассмеялись. А он: «Может быть. А еще почему?». Говорю: «Не знаю». А он: «А ты подумай перед сном!». Утром он пошел впереди стада. Я опять шел в хвосте. Но, к моему удивлению, ни одна овца не вышла из стада. Тогда я понял, что причина была не во мне, а в нем.

– Ничего удивительного, – сказал Эл-Иафаф. – Была нарушена связь между пастухом и вожаком стада. Вожак знал, что пастух где-то там, но не мог его видеть. Был встревожен. И его тревога передалась волной хвосту стада.

– Это я понял позже.

На какое-то время двоюродные братья замолчали, и каждый из них ушел в свои воспоминания об Эл-Ифалефе.

Элохим вспомнил, как Эл-Ифалеф шаг за шагом посвящал его в пастушеское искусство. «Главное и самое трудное для пастуха, – говорил он, – найти взаимопонимание с вожаком. Стадо твое, если ты нашел его. Если нет, стадо – вожака». «Что же надо сделать, – спросил тогда Элохим, – чтобы достичь взаимопонимания с вожаком?». «Тут нет раз и навсегда установленных правил, – ответил Эл-Ифалеф. – Все зависит от норова вожака и твоих способностей понимать бессловесное животное. Но могу сказать, чего нельзя делать. Во-первых, нельзя наказывать вожака при овцах. Вожак этого никогда не простит. Его можно и нужно наказывать, но только наедине. Дать ему знать, кто есть кто. Вожак умный. Понимает обычно с одного раза. Во-вторых, нельзя др*ть овечек. Это тоже ему не понравится. Овечки принадлежат вожаку. А он очень ревнивый. Идумейские пастухи этого не понимают и тр*хают своих овец. Они и своих жен больше е*ут в ж*пу. Думают, раз жена откладывает жир в заднице, то и овцы от того будут жиреть. Но ничего подобного! У них овцы дохлее наших. Конечно, пастуху приходится долго терпеть без женской ласки. Но что поделаешь? Такова пастушечья доля. И уж если тебе невмоготу, то лучше отойди в лес и др*чи себя там, в укромном месте. Но не трожь овец! Овцы не твои. Понял!?» «Понял», – ответил Элохим, почувствовав себя без вины виноватым.

«Никогда не иди впереди стада, – наставлял Эл-Ифалеф. – Впереди идет вожак. А иди сбоку стада, но так, чтобы вожак мог видеть тебя. И если ты добился того, что он тебя понимает с одного взгляда, брошенного краем глаза, тогда можешь назвать себя пастухом. Но не раньше».

Эл-Ифалеф был строгим пастухом и толковым наставником. Но относился к Элохиму по-родственному заботливо, как к собственному сыну. Не делал различия между ним и Эл-Иафафом, который был старше на три года.

Вскоре у Элохима исчезла первоначальная ненависть к Эл-Ифалефу, и он проникся к нему доверием и уважением. За пять лет совместной пастушеской жизни Эл-Ифалеф стал ему близок и дорог, как отец, а Эл-Иафаф – как старший брат. Им он мог открыть душу, поделиться волнующими его вопросами, которые обычно неловко обсуждать с собственным отцом или братом.

За эти годы Элохим овладел пастушеским искусством. Однако с женитьбой на Анне пришел конец его пастушеству. Он переехал в Иерусалим. Но от этого не пострадала его дружба с Эл-Ифалефом и Эл-Иафафом. Наоборот, с годами она крепла, несмотря на редкие встречи.

Умер Эл-Ифалеф, и Эл-Иафаф занял его место, став главным пастухом у отца Элохима. Вскоре умер и отец Элохима. Элохим также занял место своего отца. На его похоронах Элохим сказал Эл-Иафафу:

– Пока отец был жив, я мало думал о смерти. Мне казалось, что она где-то далеко впереди. Но теперь я впервые ощутил ее дыхание за спиной.

– Отец дает жизнь сыну и стоит между ним и смертью, – ответил тогда Эл-Иафаф. – Сын чувствует себя защищенным от смерти. Ему кажется, что смерть бродит где-то далеко. А когда умирает отец, смерть приближается вплотную к сыну. Поэтому ты и ощутил ее дыхание за спиной.

Потеря отцов еще больше сблизила их. Эл-Иафаф стал единственным другом Элохима. Только к Эл-Иафафу он мог обратиться за советом и помощью в трудные минуты.

– Надолго приехал? – спросил Эл-Иафаф, первым нарушив затянувшееся молчание.

– На два дня. Потом должен вернуться в Иерусалим. Ирод пригласил на обрезание своего сына.

– Неужели хочет подружиться?

– Вряд ли. У него другие цели.

– А тебе как, что-нибудь нужно от него?

– От него нет. Но мне надо проникнуть во Дворец.

– Зачем? – удивился Эл-Иафаф.

– Даже не знаю, как тебе сказать. С чего начать.

– Начни как всегда. С конца, – рассмеялся Эл-Иафаф.

– Хорошо, начну с конца, – ответно улыбнулся Элохим. – Мне надо переспать с невестой Ирода.

– С кем!? – у Эл-Иафафа отвисла челюсть.

– С невестой Ирода, – повторил Элохим.

Вновь наступила тишина.

– Ну, брат мой, это в самом деле конец, – наконец сказал Эл-Иафаф. – Прямо ошарашил меня. Тебе что, жить надоело?

– Еще нет.

– Зачем тогда тебе невеста Ирода?

– Лучше не спрашивай.

Эл-Иафаф понял, что Элохим заговорил о невесте царя лишь по той причине, что нуждался в его помощи.

– Хорошо. И что, надеешься увидеть ее там наедине?

– Нет, не надеюсь. Но мне надо подумать, как это сделать.

– Ну давай тогда вместе подумаем. Она живет во Дворце. Ты можешь увидеть ее либо там, либо вне Дворца. Менее опасно вне Дворца. Стало быть, ее надо вызволить оттуда.

– А как?

– Один путь – похитить. У нас есть храбрые парни в Вифлееме.

– Похищение отпадает. Во-первых, очень рискованно. Галлы, фракийцы и идумеи хорошо охраняют Дворец. А потом, мне не нужен шум. Я должен увидеться с нею тайно и всего один раз.

– Другой путь – подкупить главного евнуха, чтобы он ее вытащил из Дворца.

– Черного Евнуха?

– Все евнухи переполнены желчью и ненавистью к своим господам. Охотно сами наставили бы им рога. Только не могут. Наверно, не откажут другим сделать это за них.