Элохим

– Где ты это взяла?

Ольга не могла понять, почему у нее отобран огурец и, о чем ее спрашивают.

– Ничего не понимает, – сокрушенно сказал Черный Евнух, обернувшись к Соломпсио.

– Ничего, Коко. Пойдем скорее в дом. Там объясним.

И Соломпсио пошла обратно в дом. Черный Евнух взял Ольгу за руку и потащил ее за собой.

В гареме было строго-настрого запрещено подавать царским женам и наложницам огурцы и бананы не иначе, чем в нарезанном ломтиками виде. Это произошло после того, как однажды царь Ирод поймал Мариамме Первую, мастурбирующую огурцом. «А, вот оно что! Мучаешь меня, а сама, сука, услаждаешься огурцом!». Он пришел тогда в бешенство. Вызвал кухарку и затолкал огурец ей в рот до самого горла.

– Лоло, понимаешь, что ты натворила? – сказал Черный Евнух, закрыв за собой наружную дверь. – За это тебя зарезали бы, как ягненка. И не только тебя.

Черный Евнух провел ребром ладони по горлу. Только теперь до Ольги дошла вся серьезность ситуации. В ее глазах появился страх. Она стала тревожно смотреть то на Черного Евнуха, то на Соломпсио. Она впервые осознала, что вполне безобидные на первый взгляд вещи в этом странном, чужом и непонятном ей мире могут обернуться для нее роковым концом.

– Хорошо, девочка. Не бойся. Кажется, никто не заметил.

– Да, да, Лоло! Никто не заметил. Там никого не было, – подтвердила Соломпсио.

Чуть позже Соломпсио удалось выяснить, что Ольга взяла огурец со стола в кухне, перед тем как выйти в сад.

От страха Ольга все еще была вся бледная.

– Не бойся, Лоло, – сказала успокаивающе Соломпсио. – Коко не выдаст.

У Ольги навернулись слезы. Она поняла, что приобрела верных друзей.

36

Утром рабби Иссаххару лучше не стало. Не стало лучше и на следующий день. Его состояние медленно ухудшалось. Он уже не мог вставать с постели.

Как и обещала, Анна приходила к отцу каждый день. Оставалась у него с утра до поздней ночи. Она была сильно огорчена загадочной болезнью отца, но тщательно скрывала свои ощущения и подозрения от посторонних.

Трое лучших иудейских врачей, которые навещали больного ежедневно, не могли объяснить ей, что с ним. Отец никогда не болел. Не мог он без причины, вот так, ни с того, ни сего, слечь в постель, думала Анна. Должна быть какая-то причина. И чем больше она думала, тем сильнее укреплялась в мысли о том, что с ним что-то произошло во Дворце Ирода.

Болезнь Второсвященника вызвала в городе всеобщую печаль. Люди чувствовали, что их любимый рабби умирает. Появились грустные нотки в певучем голосе Дура-Деллы. Утихли разговоры о Мессии и исчезновении Элохима.

Перед домом рабби Иссаххара по вечерам стали собираться люди. Многие безмолвно молились за его исцеление. Ежедневно дом посещали старейшины и члены Синедриона. Несколько раз приходил Первосвященник. Никодиму было поручено дважды в день, утром и вечером, сообщать Храму о состоянии здоровья Второсвященника.

Вечером двадцать второго числа месяца Тебефа его неожиданно посетил царь Ирод. В тот день с утра рабби Иссаххар чувствовал себя лучше и шутил с Анной.

– Наверно, приехал попортить мне кровь.

– Не говори с ним долго, – попросила Анна.

Дом был заполнен в один миг галлами царя. Анна, чтобы не встретиться с Иродом, вышла в боковую комнату.

Царь Ирод вошел к Второсвященнику один, оставив принца Антипатра за дверями. Он подошел к больному и пожал ему руку.

– Рабби, ну что с вами?

– Очевидно, пришел конец.

– Откуда знаете, рабби? Я вот как-то спросил пророка Менахема, сколько лет я буду царствовать? Он не смог ответить точно. Сказал: долго. Ну, что значит, долго? Очень туманно. Никто не знает, когда придет смерть. Только самоубийцы знают день смерти. Вы еще переживете всех нас.

– День смерти заранее знать никому не дано. Это правда. Но мы чувствуем, когда умираем.

– И что вы чувствуете? Вам страшно умирать?

– Всем страшно умирать.

– Не думал, что вы так боитесь смерти.

– Как раз смерти-то я не боюсь. «Страшно умирать» и «бояться смерти» – не одно и то же.

– Нет разницы. И полагаться на чувства нельзя. Чувства часто подводят нас.

– Я не только чувствую. Я точно знаю.

– Что вы знаете? – насторожился царь.

– Знаю, что смерть приходит с улыбкой на лице. И я видел ее.

– Где?

– В твоем Дворце.

Царь пристально взглянул рабби Иссаххару в глаза.

– Не понимаю. Смерть что, разгуливает по моему Дворцу?

– Она гуляет повсюду. Но подкрадывается всегда нежданно. С мечом в руке. И в облике юноши такой неземной красоты, что у тебя от изумления невольно открывается рот. С его меча капает ядовитая желчь. И перед тем, как уронить каплю тебе в рот, он улыбается.

Иудаистское представление о Сама-Эле, ангеле смерти, было известно царю. Но, как практичный человек, он придавал мало значения всяким мифам.

– Рабби, и вы верите в эти детские россказни?

– Великое Тайное Предсказание – не детские россказни.

– А причем тут Предсказание?

– Притом, что еще до пира у тебя я знал, что там случится. И никто, ни ты, ни я, ни принц Антипатр, не могли это предотвратить.

Мурашки пробежали по коже царя. Ему стало страшно. Он впервые ощутил силу Великого Тайного Предсказания.

– Значит, заранее знали об отравлении. Значит, мои действия также предопределены Предсказанием. Но всего этого можно было бы избежать, если бы вы, рабби, не скрывали от нас Предсказание.

– Я не скрываю Предсказание. О нем все знают.

– Рабби, будьте со мной также откровенны, как я с вами.

– Ты не беспокойся. То, что произошло во Дворце, останется между нами.

– И это также сказано в Предсказании?

– Да.

– Значит, рабби, вы действуете по Предсказанию, зная заранее обо всем. А я действую по нему, сам того не ведая.

– Да. Но не только ты.

– Что еще сказано в Предсказании обо мне? Мне надо знать, чтобы действовать со знанием дела.

– Не могу сказать. Это запрещено Предсказанием.

– Опять двадцать пять. Вы только что открыли мне кое-что из Предсказания, почему не хотите посвятить в него полностью?

– Я тебе ничего не открывал и ничего от тебя не скрываю. Я лишь искренне отвечаю на твои вопросы.

– Вы опять со мной не откровенны.

– Но искренен.

– Нет, и не искренни. Искренность и откровенность одно и то же.

– Не одно и то же. Можно быть искренним, но не откровенным, и наоборот. Откровенность требовательна. Ты выворачиваешь свою душу, обнажаешь свою подноготную и тут же требуешь того же от собеседника. Хотя никому нет дела до твоей подноготной. Искренность кротка. Самодостаточна. Ты искренен с другим только потому, что ты искренен с самим собой. Откровенность болтлива, искренность немногословна. Откровенность претендует на дружбу, но ведет к вражде. Искренность ни на что не претендует и ведет к миру и пониманию между людьми.

– Значит, моя откровенность ведет к вражде, а ваша искренность к миру.

– Было бы лучше для всех быть искренними, нежели откровенными. Мир тогда был бы лучшим местом для жизни.

– Тогда ответьте мне искренне…

– Искренность нельзя требовать. Но я отвечу. Спрашивай.

– Великое Тайное Предсказание, Зиз Аарона и Мешиах каким-то образом взаимосвязаны. Так?

– Так.

– Но как?

– Прямо.

– То есть?

– То есть, прямо.

– Но что означает «прямо»?

– Прямо означает кратчайшим путем, а не криво, окольным путем.

– Ни хрена не понимаю.

– Тут уж ничем не смогу тебе помочь. Видишь ли, понимание – не знание, чтобы передать другому. Оно у тебя либо есть, и ты можешь заботливо его выращивать, либо же напрочь отсутствует. И сколько бы ты не поливал почву без семени, в ней ничего не вырастет, разве только заведутся черви.

Царь разозлился. Встал и начал нервно ходить по комнате.

– Вы вот умираете. И уносите с собой в могилу важнейшую в мире тайну. Нет, я не дам вам умереть. Я уже послал гонцов в Мидию за магами, лучшими целителями в мире. Они вас вылечат. И тогда убедитесь, что возможно отменить Предсказание.

Царь соврал. Никаких гонцов в Мидию он не отправлял. Эта мысль пришла ему в голову только что. Он решил отныне действовать наперекор Предсказанию. Беда была лишь в том, что он не знал какие же из его действий будут против, а какие – в лад с Предсказанием.

Царь успокоился и подошел к кровати рабби Иссаххара.

– Вчера, рабби, у меня родился сын.

– Поздравляю. И как назвал?

– Иродом. Как самого себя. Надоело давать одни римские и греческие имена. Я предостаточно доказал римлянам свою лояльность. Теперь могу позволить себе то, что мне хочется. Ирод бар Ирод![43] Звучит?

– Звучит. Еще как! Звучание важно, но смысл важнее. Имя определяет судьбу человека.

– Он станет моим наследником, – сказал царь и с тоской вспомнил свою несбыточную мечту иметь сына от Соломпсио, назвать его своим именем и назначить преемником. Но прошел почти месяц, а он никак не решался казнить Соломею.

– А как же принц Антипатр? Насколько мне известно, ты только недавно изменил свое завещание в его пользу.

– Он меня тоже хочет отравить.

– Есть улики?

– Пока нет. Были бы, давно отрубил бы ему голову. Александр и Аристобул ненавидят меня из-за Мариамме. А Антипатр из-за того, что развелся с его матерью и держал их долго далеко от себя, в Идумее. Мои же сыновья ненавидят меня. У меня в семье все против всех. Ждут, когда подохну. Дай им возможность, они бы задушили меня своими руками. В этом я уверен. Что сказано на этот счет в Предсказании? Убьют они меня? Ну, конечно, не скажете?

– Угадал, не скажу.

– Через семь дней будет обрезание малыша. Надеюсь к тому времени маги будут здесь и вылечат вас.

– Будем надеяться, – ответил равнодушно рабби Иссаххар.

Царь попрощался и вышел от рабби Иссаххара. Принц Антипатр сразу же спросил его:

– Ну как он, абба?

– Зря ты его отравил, дундук, – прошипел от злости царь. – Срочно отправь гонцов в Мидию! За магами!

37

На следующий день Иосиф в последний раз поднялся к Элохиму. Иосиф не умел скрывать свое душевное состояние, в особенности от брата. Достаточно было взглянуть на его хмурое лицо, чтобы догадаться, что он пришел не с добрыми вестями.

– Что случилось? Рабби умер?

– Нет, но ему очень плохо. Анна у него каждый день.

– Что целители говорят?

– Ничего. Не могут понять причину болезни. Временами ему становилось лучше. Но сегодня он стал совсем плох. Ничего не мог есть, все шло обратно.

– Странно. Очень странно.

– Вчера приезжал к нему Ирод. Анна говорит, что он послал гонцов в Мидию за волхвами.

– Странная забота.

– Брат, у меня подозрение, что Ирод же отравил рабби.

– Он способен на все. Но почему ты так думаешь?

– Не знаю. Рабби никогда не болел. А перед тем, как заболеть, он ездил во Дворец к Ироду. Тебе ведь хорошо известно, что такое «восточное гостеприимство». Оно очень обманчиво.

– Согласен. Восточное гостеприимство нельзя принимать за чистую монету. Не мало людей отравлено за таким гостеприимным столом. Но есть у тебя доказательства?

– Нет.

– А что сам рабби говорит?

– Рабби молчит.

– Очень загадочно.

Элохим задумался. Он также чувствовал, что пир у Ирода и болезнь рабби не случайно совпали во времени. Но почему тогда рабби молчит? Быть может, он не хочет подвергать своих близких опасности. Быть может, это связано с Великим Тайным Предсказанием?

Однако его мысли не шли дальше, из-за нехватки фактов, а наоборот, вели его к более общим представлениям о жизни и смерти, о предопределенности человеческого существования. Воображение рисовало ему Жизнь как широкую мощную Реку, несущую всех людей в своем полноводном потоке к Морю Смерти. Люди пытаются плыть против течения. Но тщетно. Любое их движение сметается мощным потоком Реки, ускоряющим приближение неизбежного конца. «Значит, любое событие в нашей жизни толкает нас так или иначе ближе к смерти», – заключил про себя Элохим.

– О чем задумался, брат?

– Так, ни о чем определенном. О жизни, о смерти.

– Болезнь рабби меня тоже часто наводит на мысли о неизбежности смерти, – сказал Иосиф.

– Неизбежность смерти и порождает в нас чувство предопределенности. Если бы не она, то мы бы радостно плавали по реке жизни, зная, что нет конца нашему плаванию.

– Были бы мы тогда полностью счастливы?

– Не знаю. Трудно сказать.

Между ними наступила тишина. Редкая тишина, при которой молчание близких людей пробуждает понимание.

– А ты, брат, – нарушил тишину Иосиф, – веришь ли в загробную жизнь?

– Нет не верю, – ответил Элохим.

– Мне, брат, несколько раз утром было жутко просыпаться от одной мысли о смерти. Представляешь, ты только что открыл глаза, в голове чисто. Ни одной мысли и предельная ясность. И вдруг, как гром среди ясного неба, тебя поражает одна единственная мысль, что настанет время, когда тебя тоже не будет, ты больше вот так не проснешься, никогда больше не откроешь глаза. Все твое существо охватывает ужас, жуткий страх, оцепенение. А в голове бьется одна мысль – «я тоже умру»!

– Мне это очень знакомо, – сказал Элохим. – Тебе просто не верится, что однажды и ты умрешь. Не веришь, что мир сможет существовать без тебя.

– Точно, брат. Как мир обойдется без меня?

– Также как и до тебя, – улыбнулся Элохим.

– Вот эта мысль наводит на меня умиротворенность и смирение.

– Есть какая-то всемирная жестокость в том, что без нашего ведома мы рождаемся в мир и вынуждены против желания предстать перед смертью лицом к лицу. Словно мы попали в чью-то жуткую игру, в которой у нас нет иного выбора, кроме смирения.

– А знаешь, брат! – воскликнул Иосиф. – Я вот только что спросил себя. Дал бы Бог мне выбрать между вечной жизнью и смертью, что бы я выбрал? И не смог ответить. А как ты, брат, что бы ты выбрал? Вечную смерть или вечную жизнь?

– Никогда не задавался таким вопросом, – признался Элохим.

– Но вот смотри. Если выбрать вечную жизнь. Что это означает: жить вечно!? Кругом люди рождаются, проживают свою жизнь и умирают. А ты нет. Живешь и живешь. Изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год. Из столетия в столетие. И так далее. Вечно! Тебе сначала интересно наблюдать за всем происходящим в мире. Потом постепенно интерес притупляется, а затем вовсе пропадает. Ты сидишь как в театре Ирода и следишь за представлением, которое тебя более не волнует. Одни и те же человеческие драмы проходят перед твоим взором. Они у тебя смешиваются в памяти. Ты уже не можешь смотреть на людские лица без раздражения. Тебе уже все надоело и наскучило. Ты зеваешь. Глаза у тебя утомились. Ты хочешь их закрыть и уснуть мирным сном. Но не можешь. Ты выбрал вечную жизнь! И как долго ты бы мог терпеть такую муку? Вечно!!!??? Вечная жизнь обернулась бы вечной мукой. Я ужаснулся от одной этой мысли. Выбрал бы ты такую вечную жизнь?

– Скорее всего нет, – ответил Элохим. – Но в то же время никто не хотел бы умереть.

– И уверен, никто не хотел бы также жить вечно, если хорошенько подумает.

– Тупик какой-то, – заключил Элохим. – Мы не хотим ни умереть, ни жить вечно. Чего же мы хотим?

– Жуть, брат! – отчаянно воскликнул Иосиф. – Человек создан так, что не знает, чего же он хочет.

– Наверно, в этом наше отличие от животных. Они всегда знают, чего хотят.

– В таком случае я предпочел бы родиться животным.

– А я, нет. Люди безжалостны. Убьют тебя ради забавы, – пошутил Элохим. – Лучше быть охотником, чем жертвой.

– Наверно, лучше, – грустно согласился Иосиф, – хотя и печально.

– Печально, но факт. По крайней мере, надо знать, чего ты хочешь от жизни. И не позволить никому встать между тобою и твоей жизнью.

– И ты знаешь, чего ты хочешь от жизни?

– Да, знаю.

– Чего же, брат.

– Любви, какой еще не было на земле.

– Что же это за любовь, какой еще не было на земле? Внеземная любовь, что ли?

– Пожалуй, можно назвать ее и так. Внеземная любовь.

– Тогда тебе повезло. У тебя есть Анна.

– Да, я люблю ее очень сильно, – сказал Элохим. – Больше, чем самого себя.

– И она также тебя любит.

– Наверно. Но не уверен, что это внеземная любовь.

– О какой любви тогда ты говоришь, брат?

– Сам не знаю. Никогда вот так не задумывался. Обычно любовь не пользуется взаимностью. И чем она страстнее, тем и скоротечнее. Когда мне было тринадцать лет, я влюбился в дочь вифлеемского раббина. Она была очень красива и старше, кажется, на год или на два, и не обращала на меня никакого внимания. А у меня при одном ее появлении тряслись руки. Насколько сильно втюрился в нее тогда. Я мечтал скорее вырасти, жениться на ней. Жизнь мне казалась ясной. Я вот женюсь на ней и проживу с ней всю жизнь в согласии и любви, в окружении кучи детей, красивых, как она! Помню, однажды зимой я с отцом приехал в синагогу. В то утро выпал снег. Отец оставил меня перед дверями, а сам вошел в синагогу. Вдруг появилась она. Мы были одни во дворе. Кругом был пушистый снег. Она была такая красивая. И как все красавицы жестокая. Она тогда отвергла меня. Это была моя первая любовь, и она прошла. Наверно внеземная любовь не должна проходить ни при каких обстоятельствах.

– И она очевидно должна быть взаимной, – сказал Иосиф.

– Да, взаимной. Взаимная любовь – большая редкость. Еще большая редкость неугасающая взаимная любовь. Внеземная любовь, наверно, и есть неугасающая взаимная любовь. Подобно Солнцу каждый день она разгорается заново.

– Возможна ли такая любовь на земле?

– Не знаю. Может быть нет, на то и она внеземная. Но я знаю, что это не просто любовь между мужем и женой, между братом и сестрой, между сыном и матерью, между отцом и дочерью. Это любовь между мужчиной и женщиной независимо от их родственных уз.

– И, по-твоему, ими могут быть кто угодно? Брат, сестра, сын, мать, отец, дочь?

– Да, кто угодно, кто способен на внеземную любовь.

– Не кровосмесительна ли такая любовь, брат?

– Она может быть кровосмесительной, но не обязательно. Важно другое. Любить кого-то, как никто никогда не любил на земле, и одновременно быть любимым с той же силой.

– Какая-то немыслимая, запредельная любовь.

– Вот именно запредельная. Рождение и смерть ставит нам пределы. Но мы хотим жить. А что такое «жить», как не желание прорваться за установленные пределы во всем? Ощущать себя на грани человеческой мысли, чувств, на грани возможной любви и перешагнуть в запредельную любовь, испытав которую, ты можешь спокойно себе сказать: «Отныне уже нет разницы – жить дальше или умереть!»

38

Наступило двадцать пятое число месяца Тебефа. Анна ждала этого дня с нетерпением. Утром она проснулась раньше, чем обычно. Умылась, натерла тело благовонным елеем, причесала свои длинные светло-каштановые волосы. Тщательно провела ровный пробор, разделив волосы пополам посередине головы. Затем собрала их туго в пучок на затылке. «Просто и красиво», – вспомнила слова Элохима.

Анна подошла к окну. Из окна открывался впечатляющий вид на Храм. Она опустилась на колени, положила руки на подоконник и наклонила голову. Так она каждое утро приступала к утренней молитве, обращаясь лицом к Храму. Молча она помолилась за отца, за своего нерожденного ребенка и за Элохима.

Послышался стук в дверь. Она откликнулась. Вошла Иудифь с подносом. Принесла завтрак. Она прошла к кушетке у стены и поставила поднос с завтраком на столик. Анна обычно по утрам ела несколько кусочков козьего сыра с ломтиками хлеба, намазанными маслом, и выпивала чашечку яблочного сока.

– Госпожа, как сегодня себя чувствуете?

– Хорошо, Иудифь. А что, разве по мне невидно?

– Нет, не видно, госпожа. В последние дни вы очень бледны. Наверно подзалетели?

– А что, заметно? – проговорилась Анна, проведя невольно рукой по животу, и тут же прикусила язык. – Нет, нет, что ты! Двадцать лет не беременела… И тут ни с того, ни с сего. Нет, что ты! Просто утомилась. Приходится долго сидеть у отца.

За долгие годы Иудифь хорошо изучила свою госпожу. Ей стало ясно, что Анна хочет скрыть от нее свою беременность. Только не поняла, почему.

– Как рабби?

– Также. Очень слаб. Но держится.

– Сегодня тоже идете к отцу?

– Да, только не утром, а вечером. Приготовь мою пурпурную симлу[44].

– А зачем к больному ходить в праздничном наряде?

– Иудифь, это уж не твое дело!

– Я просто спросила.

– Лучше займись своими делами.

Иудифь хотела еще что-то сказать в оправдание, но Анна отвернулась от нее к окну, давая знать, что разговор закончен. Иудифь обиженно запыхтела и вышла из комнаты.

«Вот так с ней всегда. Сама же переходит все границы, а потом дуется», – подумала Анна. Но она уже привыкла к странностям Иудифь. Ей никогда в голову не приходила мысль заменить ее. К тому же домашнее хозяйство она вела исправно.

Иудифь была моложе Анны на десять лет. Она происходила из бедной моавитской семьи. Ей было всего тринадцать лет, когда Анна заметила ее в иерусалимской бане. У нее были курчавые черные волосы, очень смуглая кожа, мальчишеская фигурка, узкие бедра и маленькая, круглая как персик, попка. Словно привлекательная бронзовая статуэтка. Анна, не задумываясь, предложила семье Иудифь щедрое вознаграждение и взяла ее к себе.

Анна считала, что муж должен всегда иметь возможность удовлетворять свое желание, и лучше ему сделать это дома, чем на стороне неизвестно с кем. Когда Элохим впервые увидел Иудифь, он вопросительно взглянул на Анну, а она, улыбнувшись, сказала:

– Каждому сыну Давида полагается иметь свою моавитянку.

Это были первые и последние слова об Иудифь, произнесенные между ними за долгие годы совместной жизни.

Иудифь Элохиму понравилась сразу же. В первую ночь она была стыдлива, но покорна. В последующие дни стыдливость исчезла. И она стала изобретательна и вела себя в постели, «как кошка». Элохим с ней испытывал особые острые ощущения и позволял себе все то, что не мог допустить с Анной. Элохим быстро пристрастился к ней и стал с ней проводить больше ночей, чем с Анной.

Иудифь во многом была противоположностью Анны. В Анне ощущалась королевская сдержанность. А Иудифь могла проявить рабскую наглость.

Однажды за обедом Элохим заметил заносчивое обращение Иудифь с Анной. Он тогда промолчал, а ночью повел себя с ней нежнее, чем обычно. Нежность Элохима окрылила Иудифь, и она осмелилась спросить:

– Кто из нас лучше, Анна или я?

Элохим прежде чем ответить, встал с постели и оделся. И лишь после сказал:

– Не смей сравнивать себя со своей госпожой и называть ее по имени. И не забывай, что ты здесь только потому, что того хочет твоя госпожа.

Элохим тогда ушел и не пришел к ней в следующую ночь.

Несколько дней Иудифь ходила в слезах. Ее мать, которая часто приходила навещать дочь, рассказала ей, как Сарра заставила Авраама выгнать Агарь и Ишма-Эла. «Авраам просто вытурил их обоих. А у тебя даже ребенка нет от Элохима! Ты чем думаешь, головой или задницей?» Слова матери подействовали на Иудифь, как холодный душ.

Она быстро сообразила, что нельзя позволять себе непочтительность к Анне при Элохиме. Она также перестала обращаться напрямую к Элохиму при Анне. Так у них и повелось. Однако наедине с Анной Иудифь время от времени проявляла дерзость и заносчивость. Эти вспышки Анна воспринимала как неизбежную плату за то удовольствие, которое Иудифь по ночам доставляла Элохиму.

Между тем страсть Элохима к Иудифь не угасала, а наоборот, разгоралась с новой силой. По ночам он стал чаще приходить к ней, но при этом никогда больше не оставался до утра и уходил спать к себе. В таком молчаливом взаимопонимании они втроем и жили все эти годы.

Наступили сумерки. Анна одела пурпурную симлу, сшитую из нежной шерстяной ткани и окаймленную по краям золотыми узорами. Покрыла голову шерстяным платком и туго завязала его на затылке. Накинула на себя широкую шерстяную шаль черного цвета и закуталась с головой. Она никогда не носила на себе смешанные ткани. Посмотрела в зеркало, где под шалью было видно только ее белое лицо. В небесно-синих глазах как всегда играли чертики. У женщин взгляд обычно оценивающий. А у Анны он был несколько отрешенным и одновременно загадочно-обворожительным. Мало кто мог оторваться от бесноватой игры чертиков в ее синих глазах.

Она представила себе, как встретит Элохима у Шушанских ворот. Как обрадует его вестью о своем новом положении. Теперь она сама убедилась в своей беременности. Она улыбнулась себе в зеркало, испытывая блаженное волнение от мысли, что очень скоро окажется в объятиях своего любимого мужа, по ком так соскучилась за месяц. Еще несколько часов, и настанет конец разлуке. Они вновь будут вместе. И больше никогда не расстанутся.

Анна вышла из своей комнаты и спустилась вниз. Иосиф уже ждал ее в передней комнате. Тут же стояли трое телохранителей Элохима. Анна закрыла лицо дымчатой вуалью, называемой нежно – hinuma. И все вышли на улицу. Один из телохранителей пошел впереди, а двое сзади Иосифа и Анны.