2028, или Одиссея Чёрной Дыры

Виктор отодвинулся от крутящейся сферы.

– «Изолировать – но сохранить». Поместить в среду, где писатель Виктор Дорофеев будет сближаться с народом. Чтоб здоровое трудовое общество, окуная его головой в вонючую жижу жизни, перевоспитало. Чтоб хлебнул он не из хрустального бокала цивилизованного мира – а из грязной лужи первобытной природы. Поднабрался чтоб энергии от корней, держащих Русь-матушку.

«Да знаю я ваши принципы. У вас лишь самые никчемные выживают».

Душа Драпа демонически захохотала, еще быстрее завертевшись юлой. Две птицы, до того спокойно внимающие ее речам с еловой ветки, нервно взлетели.

– Тебе сделали подножку. Помогли упасть в грязь, где ты должен напитаться страхом, страх и выправит твой нравственный изъян.

Бесплотная сущность остановила кружение, пододвинулась вплотную к беглецу и втянула через ноздри воздух.

– Запашок страха уже чувствую. И это правильно – человек должен пройти через страх, через страдания, через усушку и утруску. Счастье покупается только маетой, только мытарством. Если не грешить, если не страдать – креста не найдешь.

«Я крест и не ищу».

– А вот врешь, политический. Не искал бы – то и не стряпал бы романчик свой похабный. Не кропал бы рассказки, гротескно выставляющие Писателя и Всевышнее Лицо…

«Понимала бы что в романах».

– Что надо – понимаю. Ты ж, отбивая тексты на клавиатуре, осознавал, что за них можешь загреметь. Получается, политический, тщеславие и гордыня вели тебя. И объясни мне, темной, отчего вы это все либералишки против присоединения Крыма? Прямо-таки кривитесь, когда о нем речь заходит. Крючит вас…

«Неужели все разжевывать надо?»

– Разжуй нам, бесплотным, не сочти за труд.

«Ну, давай представим футбольный матч на нашей площадке, – начал Виктор мысленный спич, – играем против кого-то заграничным. А судья почему-то наш. В футболе есть правила: можно играть ногами, головой и грудью. И вот все бегают по полю, бьют головой, пинают ногами, принимают на грудь. Вдруг наша атака! Центрфорвард подхватывает мяч рукой и посылает в ворота, гол! Судья – он же наш! – мяч засчитывает. Народ на стадионе ликует! Правда, не весь. Примерно 86 процентов зрителей видели, что мяч забит рукой, но это их не смущает – главное, что забили. А оставшиеся 14 процентов испытывают стыд за своих футболистов, ведь забили-то не по правилам. И что еще важно: за судьей матча наблюдает Международный судейский комитет, и, разумеется, после игры его вызывают на ковер и спрашивают, почему он засчитал гол. А тот гордо: «А потому! Это ж наши забили – вот я и засчитал!» И тогда Международный судейский комитет накладывает на судью санкции и отправляет его судьей в школу № 154, которую я сам некогда окончил. Была у нас перед школьным зданием вытоптанная поляна – и теперь тому судье разрешалось только на ней игры судить. Вот он с утра до вечера судит матчи между командами разных классов. И это, знаешь ли, его дико злило. Когда ребятня сетовала, что мяч сдулся или сетка в воротах прохудилась, судья отмахивался: мол, это все происки Международного судейского комитета, от него все дыры и прочее обветшание. Повторял он это с редким упорством. Отчего футбольная ребятня тоже стала думать, что во всех их локальных бедах виноват далекий судейский комитет. И они туда не единожды отправляли ультиматумы: «Заштопайте нам сетку в воротах – или мы не станем больше играть!», «Пришлите новый мяч – или война!». В Международном комитете получали ультиматумы и удивлялись: какая сетка, какой мяч? О судье том они совершенно забыли, мало ли дураков сбрендивших. Такая вот история. Короче, не надо руками в большом футболе играть».

– Ну ты и дурачило! Да если бы наш центрфорвард не забил рукой, то Шестой флот США уже занял бы все футбольное поле! Ты, политический, пойми, наконец, крымнаш – это эрегированный член, который ввели во влажную вагину гогочущей толпы. И совершенно не важно – помогая руками, ногами или еще чем-то. Толпа жаждет его, а он покорно оплодотворяет ее.

Виктор сплюнул с досады.

«Душа, ты вроде неглупая. Всевышнее Лицо, или тот, кто придет ему на смену, еще будет, сидя на кремлевской завалинке, хмурить попу да кумекать, как бы половчее Крым назад вернуть, да так, чтоб не пришлось еще и деньжат в придачу накинуть».

Спорить дальше не имело смысла – оба это понимали.

После паузы душа молвила:

– А вот порешил ты меня правильно. Сам того не желая, отомстил за кореша моего школьного. Мы с ним, конопатым, жили на одной лестничной клетке. Гуляли, мячом чеканили. По соседней стройке лазали. Отогнем жестяной лист, подтянемся на трубе – и уже внутри. А там столько развлечений можно придумать. Трубы валялись пластмассовые. Изоляция, что ли. Если такую трубу поджечь, она жидкими огненными слезами капала…

«…и ты дружка своего убил».

– Пойми, и в мыслях не было. Мы ж корефанили с яслей. Разожгли мы, значит, трубу и давай брызгать друг в друга этими огненными каплями. Я первый брызнул в него, попал на руку – он заорал и пульнул в меня целую очередь. По рубашке моей прошла. Я ответил.

Душа приняла форму ребенка младшего школьного возраста. Задышала быстро, словно собиралась заплакать. Голос задрожал.

– Так вот, я – в него! И случайно саданул огненными брызгами ему по лицу. В глаза попал. Как он кричал, до сих пор помню. Пойми ты, политический… Я просто испугался. Просто не знал, как все поправить…

Душа заговорила плаксивым тоном. Виктор зачем-то вынул телефон Шершня. Безуспешно пощелкал в поисках связи. Спрятал назад.

– …Ну, и по голове долбанул ему кирпичом два раза. Не вести же его, безглазого, к родителям. Те бы с меня живого шкуру срезали, у него отец знаешь какой был, у-у-у! В подвале яма была. Так я корефана своего, Гришкой Елисеевым его звали, туда сбросил. И песком забросал. Надежно укрыл, не нашли. Правильно, что ты, политический, грудь мою распахал. Даже как-то легче стало. Но ты все равно себя поизводи, помучай. Герою русского романа это полезно. Только через падение наберешься разума. А падать тебе предстоит на самое дно. Так долго падать, что прямо до самой турецкой пасхи.

На последнем слове душа стала уменьшаться в размере, пока не стала такой ничтожной, что пролезла под ноготь правого мизинца Виктора да там и устроилась на ночлег.

«…правой не загребай, левой не отставай, глаза от ветвей защищай… к озеру придешь, в воду войдешь, меня позовешь».

Виктор старался идти по прямой, хотя тропинок в лесу никто не натоптал и ориентиры отсутствовали. Он учился различать отдельные птичьи партии – уверенные трели взрослых особей, репетиционные киксы птенцов, длинное легато, имитирующее гудки паровоза, и клацающие звоночки. Когда солнце висело на трех часах дня, из-за деревьев выплыло озеро. Дорофеев сбросил башмаки и зашел по щиколотку. Пил, черпая спасение ладонями. Вода была сладкая на вкус. В колонии рассказывали, что это все из-за метеорита, который в Петровские времена упал в этих краях. Виктор пил, пил, не в силах утолить жажду.

9

Писать «Щит уповающим» Дорофеев начал, когда до Черной Дыры оставалось полтора года. Симптомы болезни страны были уже слишком заметны. В меню ресторана одного курортного города появились блюда «Саркози во французской булочке» и «Тепленький Обама с печёнкой Меркель». В другом городе судили сорок шесть человек за то, что они вступили в фейсбучную группу под названием «Бог убил себя сам!». В третьем – оштрафовали мужчину за татуировку в виде пацифика. В четвертом – сожгли библиотечные книги Войновича и Домбровского. Ну, и как апофеоз абсурда – кольца Сатурна были объявлены территорией русской православной церкви. В этой гротескной складке времени был принят закон «О защите чести и достоинства Всевышнего Лица», который предусматривал за «нанесение ущерба чести и достоинству главы государства» лишение свободы до пяти лет, а с отягчающими обстоятельствами, как то: оскорбление посредством статьи в соцсетях – до семи лет.

Но Дорофеев и его друзья не унывали. Если уж выпало жить в эпоху перемен – то хотя бы надо провести жизнь с драйвом. Они считали себя наследниками шестидесятников. Те пели про бумажного солдата, что переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а они сочиняли издевательские рассказки про того солдата, который был готов переделать мир во славу империи, а не человека. Жили с ощущением отложенного, но неизбежного взрыва, неизвестно было лишь, в какой миг всё сдетонирует.

Количество просмотров роликов про Писателя на ютубе росло день ото дня, и это приносило удовлетворение. Единомышленники поддерживали их лайками и перепостами. И даже то, что под каждым видео комментов осуждающих и проклинающих было гораздо больше, общую картину не портило. Логика оппонентов была прогнозируема: власть априори права, осмеяние государства есть подкоп под святыни, в ход шел не раз проверенный набор: «неизбывная тяга либерастов гавкать», «излюбленные приемчики госдеполюбцев», «попил-поспал, поел-посрал, я – российский либерал».

Роман «Щит уповающим» тем временем рос как на дрожжах. За основу Виктор взял историю фольклорного Рипа ван Винкля, пробудившегося после многолетнего сна и отставшего от своего времени. Главный герой – школьный учитель истории Федор Правдишин заснул на операционном столе в 2010 году и в коме пролежал вплоть до 2018-го. Проспал начало войны с Украиной, проспал запрет значка пацифика, проспал погромы семей иностранцев, да много чего он проспал. Когда физическое состояние позволило Правдишину работать, он пришел в ту же школу, где трудился до погружения в глубокий сон. Школа не слишком изменилась. Директор был тот же, и завучи, хоть и постарели, тоже были еще в строю. И физрука, что преподавал прыжки через козла и лыжный коньковый ход, он отлично помнил. Федора Павловича приняли назад без понижения в трудовом реестре, правда, пообещав, что на его первые уроки будет захаживать инспекция гороно.

«Щит уповающим», глава 5

Вошел в класс с легким замиранием сердца. И вдруг взрыв! Топот ног, клацанье поднимаемых крышек, лязг отодвигаемых стульев. Вскочили. В тонкую струнку. Зачем?

А-а-а! Приветствуют меня. Как же я отвык от школы с ее, извините за тавтологию, вышколенностью. В мое время они ходили в разносортном – в джинсах, в юбках-колокольчиках, в футболках с яркими принтами. Теперь цветовая палитра сузилась до незначительных оттенков коричневого.

Поздоровался. Нормальный голос.

Дежурный подает мне мел, не глядя в лицо. И, отскочив, садится за первую парту.

А что же я? Дотронулся пальцами до доски, она – в тон школьной формы. Зашаталась, угрожает обрушиться. Или только показалось?

Второй взрыв! Топот ног, клацанье поднимаемых крышек, лязг отодвигаемых стульев. Инспекция. Двое. Мужчина – бугристый череп и запах табака. Женщина – мертвая собачья хватка.

Я вздрогнул. Надеюсь, никто не заметил.

Объявил название урока. Сидят носом в парту, записывают.

«Война – жесточайшее историческое явление, она оставляет после себя колоссальные жертвы и разрушения. В семнадцатом веке войны унесли три миллиона триста тысяч человеческих жизней, в восемнадцатом – пять миллионов двести тысяч, в девятнадцатом – пять с половиной миллионов. На полях Первой мировой жертв ровно столько, сколько унесли войны двух предыдущих веков. А Вторая мировая война, о которой сегодня пойдет речь, унесла шестьдесят четыре миллиона человеческих жизней, было ранено и искалечено 110 миллионов».

Записывают – кто-то в тетрадь, кто-то в планшет.

«Какие у вас возникают ассоциации со словом “война”?»

Подняли руки. Один сказал: «Русские воевать любят и умеют». Второй: «Русские своих не бросают». Третий – еще одну отшлифованную пропагандой фразу.

Я в ужасе! Что за муха их укусила? Кажется, я покраснел.

Поправить их, указать на ошибки? Глянул на проверяющих. Непроницаемы. Их ничуть не коробит. Ни на маковое зернышко.

Нужно втираться к ним в доверие? Чтобы не обобрали, не ограбили…

«Самым главным уроком Второй мировой войны для всего человечества стало осознание того, что фашизм – не просто опасное явление двадцатого века, но оправданная идеология уничтожения целых народов и наций. Вы должны уяснить не только историческое значение победы, но и ее высокую цену. Понять последствия и уроки войны. Сделать выводы о трагизме и сокрушительной энергии любых войн».

Нормальный голос. Даже бодрый.

«Давайте вспомним, какие политические режимы установились в мире перед Второй мировой войной. В каких странах властвовал демократический режим?»

Кто-то с места ответил: «В СССР». Наступило торжественное молчание, такое тяжелое.

«Какие еще варианты?»

С задней парты негромко крикнула женщина-инспектор: «Вам же уже ответили!»

«Да. Хорошо. С этим мы еще разберемся… А в каких странах перед войной установился режим тоталитарный?»

Кто-то с места: «Германия, Италия». Другой: «Пиндосия». Третий: «Англичанка гадит!!»

Класс засмеялся. Еще бы понять, над чем…

«Я спрашивал о тоталитарных режимах…»

Третий с места настаивал: «Англичанка гадит!!»

Класс вновь рухнул от смеха. Инспекторы тоже засмеялись, понимающе кивая друг другу. Они все великолепно себя чувствовали. Вольготно, раскованно. Как люди.

«Назовите страны, избравшие агрессивную внешнюю политику…»

Наперебой с разных мест – «немцы», «пиндосы», «итальяшки»… И вновь тот, третий: «Англичанка гадит!!»

Заржали вновь. Инспекция заливалась вместе с учениками.

Хотел закричать, что за чушь вы мелете? Но смог сдержать себя.

Почувствовал, что стою с пылающими щеками, вид пришибленный.

«Напомню, что в первые дни войны двадцать восемь советских дивизий были полностью разгромлены, семьдесят две – потеряли половину личного состава. Это были тяжелейшие дни. Немецкие войска продвинулись в отдельных районах на шестьсот километров вглубь советской территории. Ими были захвачены Литва, Латвия, Белоруссия, Украина, Молдавия».

Третий, который талдычил про гадящую англичанку, сказал: «Ну и черт с ней, с Украиной. Ей все равно конец».

Фыркали, одобрительно поддакивали.

«Какие же причины способствовали поражению Красной армии в начале войны?»

Кто-то выкрикнул: «Русские все равно всех победили!»

«Победили, да. Но какой ценой – это мы должны осознавать. Гитлеровская армия была очень мощной, имела двухлетний опыт ведения войны в Европе. Красная армия уступала в профессионализме, особенно командного состава, на что повлияли массовые репрессии в армии накануне войны. Надо учитывать просчеты советского руководства в анализе международной ситуации накануне войны, а также в определении сроков начала войны, что привело к фактору внезапности».

Кто-то повторил: «Русские все равно победили!»

Прочь затравленный вид! Оборачиваюсь лицом к нему и спрашиваю:

«Всезнающий молодой человек, расскажите всему классу: каковы главные итоги войны?»

Встал. Короткий человек с физиономией комсомольского секретаря.

Сказал: «Пожалуйста… Непрерывный рост авторитета СССР в мире, превращение в сверхдержаву, образование мировой системы русского социализма, которая послужила толчком к развитию национально-освободительного движения в странах Азии и Африки, к обрушению колониальных империй. Еще чуть-чуть – и мы обгоним Пиндосию по темпам индустриализации, покорим космос, закончим строительство коммунизма в основном. Достроить же коммунизм советскому человеку помешали западные спецслужбы, заразив его рок-музыкой, жвачкой, короткими юбками, танцами буги-вуги…»

Излишнее рвение меня подвело. Надо мной нависла огромная растопыренная клешня, которая вот-вот отхватит полголовы… С нее тянется струйка слизи.

Благодарю ответившего. Прошу сесть. Указываю на его соседа.

«Можете дополнить ответ товарища?»

Он встал. Короткий человек с плечами опричника.

Сказал: «Ну, если хотите… Такое великое потрясение, как война, всегда очищает воздух, оздоровляет планету. Вторая мировая война отдраила весь мир от западной гнусности. Когда пиндосовская авиация сбросила три ядерные бомбы…»

Оборвал мальчугана: «Позволь, сколько было бомб?»

Он сказал твердо: «Три бомбы с ядерным зарядом. Две упали на японские города Хиросима и Нагасаки. И еще одну пиндосы сбросили в Сибири. Но страна быстро залечила зияющую рану. Создала свою ядерную ракету и запустила ее прямо в сердце Пиндосии».

Ястреб курочку когтит.

Господи… Люди новой эпохи. Что еще от них ждать?

Воцарилось тяжелое молчание, практически молчание бога. Хватит ли мне мужества взглянуть им в глаза?

Это ведь придется менять всю матрицу. Сверху донизу. Но остался ли для этого в стране интеллектуальный резерв? Остался ли? Или повсюду лишь послушная обслуга режима… Есть ли те, кто слышит мои сигналы бедствия? Абсолютно непонятен механизм самоспасения. С чего начинать? Чем лечить невроз, в который погрузилась страна? Похоже, такое антивирусными препаратами не лечится, придется прибегнуть к чудесам генной инженерии. Или пора уже рыть подземные ходы? Уходить под глину, под помойные ямы, зарываться все глубже и глубже…

Не к месту вспомнилась черная советская шутка: только бомба, атомная, сделает из русских японцев. Явно не к месту.

Восстанавливаю нормальный голос. Спрашиваю:

«Кто мне ответит, какие страны были союзниками СССР во время Второй мировой войны?»

Ответ является сразу, будто по мановению волшебной палочки. Плечи опричника отвечают без запинки: «Япония».

Приплыли.

Хочется спросить этого, с плечами опричника – ты ведь просто пошутил, правда, ты это не всерьез? Но момент, кажется, упущен. Когда же наконец прозвенит спасительный звонок?..

Был такой фильм, очень старый, послевоенный. В нем маленькая девочка выбегает после дождя во двор. Он освещен солнцем. На девочке платье в цветах. Она видит на асфальте длинного дождевого червя. Трогает его пальцем. Гладит его. Затем прыгает на червя тяжелой ногой – и всмятку. И, улыбающаяся, бежит навстречу подругам, те играют с мячом, всем весело. И мир лучится добротой и невинным простодушием. А червяк-дождевик – всмятку!

Спрашиваю: «Скажите, зачем мы так скрупулезно изучаем Вторую мировую войну?»

Плечи опричника мгновенно находят ответ: «Мы помним, что совсем недавно, каких-то шесть-семь лет назад, история Второй мировой войны была фальсифицирована и ошельмована. На наших глазах набрала обороты оголтелая ложь, цель которой – свести на нет подвиг наших бесстрашных воинов. Попытки пересмотра итогов Второй мировой войны проводились на самом высоком уровне. Дегероизация советских воинов сопровождалась восхвалением предателей Родины, попытками пересмотреть решения Нюрнбергского процесса. Историю Руси писал кто угодно: жиды, укры, татары – но только не русские. Цель современной информационной войны против России – разрушить менталитет нашего народа, уничтожить его традиционные ценности. Переписывание отечественной истории недопустимо и безнравственно. За ней стоит желание скрыть собственное лицемерие и предательство, оправдать прямое или косвенное молчаливое пособничество пиндосовским нацистам. Фальсификация истории Великой Отечественной войны наносит народу непоправимый вред, и в этом главная опасность для будущего России. Как не попасть под влияние этих разрушительных мифов о русских героях? Ответ очевиден: необходимо читать, думать, анализировать, сравнивать различные точки зрения. И не принимать на веру сенсационные разоблачения от либерального лагеря. Нужно понимать, что их задача – очернить и оболгать историю нашей страны».

Я не верю своим ушам. Что же это? Нисхождение в ад? У юнца с плечами опричника замашки тирана. Ему ничего не стоит свалить меня с ног, связать, заключить в темницу.

Спасительный звонок. Ох, как красиво он заливается… Ученики хлопают партами. Складывают тетради и планшеты в ранцы. Инспекторы с непроницаемыми лицами просят меня зайти к директору.

Отхожу к окну, стушевываюсь. Под мышками лужа. Осталась ли у меня хоть капля уважения к себе? Достаю платок, стираю пот со лба и мел с ладони.

В класс заглядывает мужчина-инспектор. Сухим, обрубающим тоном: «Мы вас ждем! Что вы жметесь, как испуганная пичуга?» Я следую за ним. По коридору. По лестницам. Как же их много! Раньше их было меньше. Ведь я помню эту школу. Лестниц точно было меньше. Неужели он водит меня по кругу?

Вновь перед глазами всплывает картина моего провала. Как же я мог забыть, что было три ядерные бомбы? Да, одна сброшена на Сибирь. Но ведь мы выстояли. Залечили рану. Запустили ответку в пиндосов. Наслаждались победой. А фальсификаторов истории – за решетку! К ответу их!

Директор протягивает мне твердую руку. Инспекторы – мужчина с бугристым черепом и женщина с собачьими зубами – глядят покровительственно. Приговор смягчен, пожизненное заключение отменяется. Над бедным узником парит голубка свободы. Он может идти куда вздумается, ошибаться, блуждать. Он сегодня будет спать дома.

Почти недосягаемый.

Почти.

10

Разговор тот начался с числа 12.

Саша Коршунов настаивал, что именно оно управляет новейшей историей России. Из числа 12 сквозят революция, война и надежда на перемены.

– Возьмите 1905-й, год первой русской революции. Россия воюет с Японией, а у себя дома – подавленный кровью мятеж. А прибавьте, мои хорошие, двенадцать – и получите год Великого Октября.

«Мои хорошие» – это был фирменный Сашин оборотец.

Лесь хмыкнул и разлил вискарь по бокалам. Пока все разбирали питье, Коршун продолжил.

– Перенесемся в 41-й год. Мы воюем с Германией. А прибавьте двенадцать лет и – опля! – Сталину пердец. Интеллигенция зажила надеждой, – Саша дотянулся до бокала и опрокинул в себя вещество. – Далее, мои хорошие… Я иду в первый класс. Что само уже по себе событие в истории советского государства. В Москве шумит-гудит Олимпиада, «до свиданья, наш ласковый Миша». Мы воюем в Афганистане, «пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне». А прибавьте двенадцать…

Лесь подал голос:

– У тебя ошибка в арифметике. Новая Россия начнется не через двенадцать лет, а через одиннадцать.

Коршун усмехнулся.

– Но если отсчитывать от самого начала афганского вторжения, то как раз двенадцать. И теперь самое интересное. Если прибавить двенадцать к дате крымнаша, то выходит, что Всевышнее Лицо соскочит с доски истории лишь в две тыщи двадцать шестом году. Долго, мои хорошие, ждать… Мне пятьдесят три стукнет. Боюсь высчитывать, сколько тогда исполнится Всевышнему Лицу.

Однако все стали вслух высчитывать. Малоутешительная вышла сумма.

– Фигня все это, – подал голос Дорофеев. – Гораздо раньше придет кто-то и молча поправит все.

Цитировать БГ считалось в компании хорошим тоном.

Юра Голосов помотал головой.

– Насколько раньше? Сегодня Всевышнее Лицо сжимает в кулаке все стрелки часов в округе и удерживает их от любых попыток движения. Забаррикадировал, мешок-утюжок, танковыми ежами все подступы к Кремлю, залил формалином выходы в будущее. Не знаю, как насчет двадцать шестого года…

Коршун по новой разлил. Произнес с хитрющей улыбкой:

– Если не нравится вам, мои хорошие, число двенадцать, могу для продолжения вангования предложить число семнадцать. 1985-й – начало перестройки. Прибавляем семнадцать, выходит год 2002-й, означающий заселение Кремля новой мафией и сворачивание всех реформ. Прибавляем еще семнадцать – и выходит, что через два с половиной года режим рухнет. Всего через два с половиной, мои хорошие.

Все замотали головами, сомневаясь.

– Для полноты картины предложу еще одну версию, – присовокупил Виктор. – Как-то Ахматова заметила, что самые большие потрясения в России происходят на юбилеи Лермонтова. В столетний юбилей от рождения Михаила Юрьича началась Первая мировая, через сто лет после его смерти началась Великая Отечественная. Спустя сто пятьдесят лет от рождения поэта – подвинули Хруща, через сто пятьдесят лет после смерти – отстранили Горби. Ну, и на двухсотлетний юбилей Лермонтова началась война в Донбассе…

– Намекаешь, что Всевышнее Лицо доживет до следующего юбилея Лермонтова? Аж до сорок первого года? И это, варёна-матрёна, на голом пропагандистском мельдонии? Умоляю тебя…

– А что? Как говорили в последнем «Терминаторе»: «старый, но полезный». Доживет не доживет – дело десятое. Главное – обратили ли вы внимание, что все лермонтовские юбилеи приходятся на войны и смуты. Поэтому я не исключаю, что Всевышнее Лицо уйдет даже раньше, а в сорок первом году настанет настоящий ад – будут все перекидываться туда-сюда ядерными молотами. И историки будут вспоминать Всевышнее Лицо как царя-миротворца.

Виктор нехотя брякнул:

– Но царь-то незаконный.

У него поинтересовались, имеет ли он в виду нечестные выборы с подтасовками и каруселями или что-то еще? И когда тот кивнул, мол, да, нечестные, с подтасовками, слово опять взял Коршун.

– Мои хорошие, населеньице вполне себе осознает, что царь незаконный, но если он ведет себя как законный, то населеньице завсегда не против, чтобы он правил. Пусть даже он изменяет под себя законы, пусть ухудшает жизнь населеньица и улучшает свою собственную, пусть даже ворует, пусть все главные посты в руках десяти его приятелей. Он – вождь племени, так случилось – и значит, законный.