2028, или Одиссея Чёрной Дыры

Может, еще книгу? Да сколько можно… Опять не то.

И тогда решил Писатель поставить в своем дворе скульптуру святого Владимира. Чтобы тот руками обнимал всю страну, а головой чистого неба касался. Да так воодушевился идеей, что тут же кинулся арматуру сваривать и замешивать бетон. И давайте мы с вами не будем ему мешать».

А вот другая: «Лежал-лежал Писатель на русской печке и… уснул. И снится ему, что он трижды Герой Социалистического Труда России. Снится, что он лауреат Ленинской и Сталинской премий, а также премии Всевышнего Лица. И что живет он в огромном дворце, и одной только челяди у него двадцать один человек, включая чернавку, что ноги ему в тазике омывает. Снится, что записывает он песни с самыми знаменитыми музыкантами, и те в очередь выстраиваются, чтобы только один аккорд на его записях взять. И что последний его фолиант в серии ЖЗЛ “Герой с позывным Гиви” переведен даже на язык африканского племени каннибалов. Сон этот снится ему во всех ослепительных красках – и никак не кончается. Спит Писатель и не желает просыпаться. К нему уж люди приходили, тормошили, а он не просыпается, настолько ему сон нравится. Его уж и так, и этак тормошили – не просыпается. Пощечины выписывали, в бок пихали – не просыпается. Пятки щекотали – не просыпается. В телевизор его зовут, а он все спит. И так на него все обиделись, что передумали переводить его книгу из серии ЖЗЛ “Герой с позывным Гиви” на язык каннибалов».

А вот еще одна: «Лежит Писатель на русской печке и за страну болеет душой. За каждого жителя – кроме невзрачных носатых либералов. Вдруг шум под окном. Слез с печки. Глядь, а по улице движется вальсирующим шагом гей-парад. Писатель не поверил своим глазам, протер их свежей портянкой. Да, самый настоящий гей-парад! Снял тогда Писатель с гвоздя надежный автомат Калашникова и давай сыпать из окна калибром 7,62. Многих геев на асфальт положил. Но то ли слишком громкая музыка, то ли геев на параде было много, только почти никто не услышал стрельбы. Как шли, вальсируя, так и идут – веселые, беззаботные. А у Писателя, как назло, ни одного запасного рожка. Он тогда размахнулся и автомат со всей богатырской силой запустил в толпу. В какого-то расфуфыренного гея попал. А тот поднял автомат, оглядел его рассеянным глазом, надел на шею и дальше пошел, пританцовывая с таким необычным аксессуаром.

Людей с оружием Писатель уважает. И гея этого он как-то даже с теплотой стал воспринимать. Не всех геев, конечно, – а только одного, вот этого расфуфыренного, с автоматом. Проводив его взглядом, залез Писатель на русскую печку и давай дальше за страну болеть душой».

За месяц-полтора таких миниатюр скопилось с полсотни. Слово за слово – и в один день Юре Голосову пришла идея их перенести на экран. Вот, мол, хохма всем будет. Лесь имел доступ к японской видеокамере и умел управляться с постпродакшном, Коршун брал на себя художественное оформление, а Юра с Виктором согласились сыграть все роли. С гримом помочь вызвалась Света, Юрина жена. У нее было свое небольшое пошивочное ателье, выполняющее заказы для городских театров, и потому имелись связи в актерской среде. Парики и гардероб, понятно, были тоже на ней.

Первый ролик снимали и монтировали больше месяца. Виктор играл Писателя, а Юре доставались роли массовки, геев на параде он изображал особенно смешно. То было время бесконечного ржака – хохотали, когда снимали дубли, хохотали, когда Коршун показывал цифровые декорации, а уж на монтаже хохот вообще не смолкал. Стали думать, где размещать видео. Инстинкт самосохранения сработал, и вешать ролики у себя на страницах в фейсбуке все застремались. Посоветовались со знакомыми компьютерщиками, те предложили плавающие IP-адреса и криптосистемные алгоритмы шифрования, чтобы нельзя было отследить, кому принадлежит аккаунт на ютубе. И прожил этот веселый аккаунт почти семь месяцев.

«…Ночь пережди, снова иди, на солнце гляди». Дорофеев с детства боялся темноты и скрывающихся за занавесками призраков, и ночь в беспроглядном зловещем лесу представлялась ему сущим кошмаром. Да еще и комары безумствовали. То и дело в голове всплывала картина, как крошатся ребра Драпа. Отогнать ее не удавалось, переключиться было абсолютно не на что. Только на комаров, что гудели в нестройном си-минорном аккорде.

Виктор собирался соорудить лежанку и даже натаскал еловых ветвей, которых с лихвой хватило и на матрас, и на покрывало. Однако вспомнил старую студенческую премудрость – найти слегка наклоненную ель и ночевать, сидя под густой кроной, прижавшись спиной к стволу. Подходящее дерево Виктор отыскал, пройдя пару километров. Зажигалки у него не было – не курил. Да и костер выдал бы его месторасположение поисковому отряду. В том, что за ним отправили дозор, он не сомневался. Если с собаками – то труба. И только когда сквозь стволы пробилась дружеская солнечная рука, ночные страхи выветрились и Виктор наконец крепко уснул.

Проснулся он, когда его кто-то схватил за рукав. Аж вскочил от неожиданности. Возле него сидело нечто полупрозрачное, но с безошибочно узнаваемым силуэтом Драпа. Мускулистое нечто, с горбинкой на носу.

По паспорту Драп был Григорий Погодин, водила бульдозера, это Виктор помнил. Попался тот на пустяке. Транспортная компания, в которой он работал, взяла подряд на уничтожение продуктов питания, попавших под контрсанкции. Операцию проводили на городской свалке. Свезли около ста тонн контрабанды – копченое сало, сыр, персики, орехи в пакетиках. Драп должен был бульдозерным ножом раздавить продукты и смешать с мусором. Но у него разгорелось любопытство, и прежде чем начать работу, он подгреб к съедобной куче и стал ее разглядывать. Зачем-то поднял два пакетика фисташек и рассеянно сунул их в карман. Не успел съесть ни одного орешка. В конце трудового дня на свалку подъехали обэповцы и утроили тотальный шмон. Драп к тому времени уже и позабыл про орешки. Дали ему почти два года.

В первую же неделю в колонии боженька наказал Григория по-своему – трелевочник тяжелой «лопатой» придавил ему ногу. Провалялся полтора месяца в больничке. Чем-то, скорее всего, силищей да наглым глазом, он Волчку приглянулся, и тот взял его под свое крыло. А нога – ничего, прошла.

Была у Драпа жена, даже один раз приезжала на трехдневную свиданку. Первые сутки они не вылезали из постели, и сексуальное горловое пение гостьи разлеталось далеко по поселку, а потом супруги вдрызг разругались, и больше жена не появлялась. Даже посылки перестала присылать. Но Драп не жаловался, Волчок в качестве патрона – лучше всякой жены. Он, бывало, и шлюх деревенских Драпу подкидывал, а от таких подарков в тюрьме не отказываются, так и знайте.

Прозрачная душа Драпа потянула Виктора за рукав. Настроена она была миролюбиво, заискивающе улыбалась, и Виктор перестал беспокоиться.

7

Полигон для Сталинградских Игрищ подготавливали со всей тщательностью. И место выбрали красивейшее: виднелась речная коса – пусть не Волга, но с довольно широким участком, имелся и пологий берег, который вполне мог сойти за степное стойбище, а поросший травой покатый холм должен был на ближайшие три дня стать Мамаевым курганом. Местные жители превратили Игрища в доходный промысел: пирожки, бутерброды и водку на полигоне можно было купить и днем и ночью, а весельные лодки курсировали через речку как такси.

Заранее прибывшие на место квартирьеры обустраивали лагерь. Рыли окопы, ставили блиндажи, доты. Воины противоборствующих сторон помогали друг другу. Пехотинцы устраивали мастер-классы по возведению пулеметных точек, танкисты сколачивали фанерных броненосцев на гусеницах и покрывали их сверкающей фольгой.

Маше Дорофеевой досталась роль начальника санитарного обоза Донского фронта. Пока медсестры занимались постройкой санитарной землянки, Маша инспектировала снабжение расходными материалами. Было вдоволь бинтов, шин и шприцов – накануне раздраконили еврейскую аптеку, но об этом старались не шуметь.

Когда солнце покрасило облака чайным цветом, на белом коне прискакал Радий Зубров. Он был в генеральском кителе, сшитом из парусины, – в первой половине Сталинградских Игрищ он исполнял роль командующего Донского фронта Рокоссовского. Зубров спешился у землянки, прошел внутрь. Выгнал медсестер-хабалок, обнял Машу. От него несло кислым конским потом. Метнув взгляд на часы, он торопливо попрощался и ускакал на сансет.

Противоборствующие стороны развели на два с половиной километра, но напряжение ощущалось даже на таком расстоянии. Первый костер вспыхнул в лагере фашистской Державы Оси. Огонь «фрицев» выделывал завитки нервных вангоговских мазков на ночном небесном холсте. Пацаны еще и «Хорста Весселя» затянули, куя ритм тяжелыми коваными сапогами. Стало жутковато. Пехотинцы-дончане на правом фланге устроили свой костер. Он был цвета запекшейся крови, языки пламени отрывались от раскаленного угля и улетали в небо перьями гигантской жар-птицы.

Поле будущей брани просматривалось насквозь. Танкисты у костра демонстрировали искусство нижнего брейка. Невысокий бард с рябым лицом под аккомпанемент трехрядки затянул длинную песню о том, что в бою побеждает тот, кто больше отдает, кто большим готов жертвовать, кто полнее проживает жизнь и кто умеет читать по небесным скрижалям. Побеждает, потому что доверяет собственной чуйке и идет до конца.

Ночь прошла в нервном напряжении. Совет военачальников Донского фронта утвердил план кампании по обороне Сталинграда, в нем нашлось применение и батальону смельчаков-артиллеристов, и мобильной мотострелковой армии, и танковому подразделению, и элитной эскадрилье из алюминиевой фольги. Маша спала урывками, все время чудилось, что фашисты уже двинулись в атаку. Хотя знала же, что на рассвете обоим фронтам предстоит пройти процедуру чипования оружия у мастеров по «боевке». Без чипа «допущено к игре» использовать оружие было нельзя.

Так и вышло – с первыми лучами солнца Высшие мастера проверили перевязочный материал и содержимое аптечек. Обошлось без сюрпризов – допинг не был найден. После процедуры чипования все участники Сталинградских Игрищ приступили к утренней молитве советским богам. Упоминали по порядку военачальников больших и малых сражений, павших и воскресших героев, салютовали кодовым номерам неизвестных солдат. Но не успели мальчишеские голоса перечислить имена двадцати восьми героев-панфиловцев, как черные фашистские полчища нанесли охватывающий удар по флангам на подступах к серпообразной речной излучине и, прорвав позиции красноармейцев, выскочили в районе населенного пункта Верхне-Бузиновка. Маша еще горько усмехнулась: «Так вот что такое – вероломно…»

Гонцы прилетели с дурными вестями – войска вермахта, подбив бронепоезд и несколько танков из красной фольги, вспороли оборону и объявились у станции Погостье. В санчасть стали поступать первые раненые. Маша осмотрела бедолаг – перебитые конечности, свернутые шеи, снесенные скальпы. Санитарки засуетились с йодом, перекисью и бинтами. В землянке запахло мужским секретом и страхом. Кое-кто из раненых стонал, излишне актерствуя.

На нарах метался в агонии мальчик-танкист. Губы побелевшие, щеки впалые. Ему полностью ампутировали ногу. Он не раз слетал с нар на пол, терял сознание, а когда его приводили в чувство, жаловался, что у него захолодела нога, что она щемит. И показывал на ту, которую отняли. Санитарки чуть ли не плакали от жалости к этому парню. Маша присела к нему. Как умела, вселяла в него надежду на жизнь: хоть и без ноги, но все-таки жизнь. Мальчик пытался улыбнуться. Маша попросила медсестру вколоть ему еще один обезболивающий.

Пригибаясь, она вышла на воздух. Пахло жженой пробкой. Новости отовсюду были нехороши. У Плодовитого и Абганерово советская оборона посыпалась. Людей на дозоры явно не хватало, а обещанная подмога от союзников вовремя не явилась. Фашистские танки прорывались к Волге. У Красноармейска советским частям удалось закрепиться на крохотном пятачке, и командование стало перебрасывать туда резервные силы. Бои, как и обещали эксперты, приобретали ожесточенный и затяжной характер.

Мимо санчасти пробежал раненый в плечо гонец, передавший на ходу категорическое требование руководства – «Ни шагу назад!». За ним полз контуженый знаменосец, прижимая к боку мятый полковой штандарт. Над ухом Маши просвистела пуля. Девушка шмыгнула в спасительную землянку.

В ее отсутствие несколько раненых умерло. В том числе и безногий мальчик. Мертвякам надели на головы белые сигнальные хайратники, и те, помеченные смертью, сгрудились у входа и над чем-то смеялись в забинтованные кулаки. Из Игрищ они вышли минимум до следующего утра.

У Маши Дорофеевой затренькала китайская рация. Звонили из ставки: «Сейчас с вами будет говорить командующий Рокоссовский». Радий сообщил, что стрелковая дивизия попала под каток немецкой танковой колонны и почти полностью уничтожена. А ударная группировка армии Третьего рейха, легко преодолев оборонительные рубежи советских войск, вырвалась к речной косе близ северной окраины Сталинграда. Командующий наказал, чтобы были готовы к массовому приему раненых.

Маша довела информацию до медсестер и санитарок. Те пожаловались на ощутимый дефицит перевязочного материала. Пришлось отрядить двух нетяжелых раненых в ставку за медикаментами. У одного из них бинты насквозь пропитались кетчупом, Маша заново его перебинтовала.

Она вновь вышла из землянки и проводила ковыляющих раненых взглядом. Солнце щурилось. На реке пылала переправа, которую с утра налаживали части вермахта. Далеко на горизонте шел бой. Судя по доносящемуся гвалту, краска в карабинах закончилась, и бойцы сошлись в рукопашной. Обычно в таких случаях травм случалось невпроворот, кости ломались, как спички.

Проснулась радиоточка, и из расставленных по периметру полигона чугунных вещалок, прокашлявшись, заговорил сам Левитан. В текущей сводке Совинформбюро сообщалось, что премьер-министр Великобритании Черчилль в послании Сталину от 1 февраля 1943 года назвал победу Красной армии под Сталинградом изумительной, а король Британской империи прислал Сталинграду дарственный меч, на клинке которого на русском и английском языках выгравирована надпись: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь, – от короля Георга VI в знак глубокого восхищения британского народа». Маша про себя отметила, что в эфир запустили сводку, которая должна была прозвучать лишь после победы Красной армии, а это случится в лучшем случае завтра. На радиоточке все же опомнились и запустили другую запись: «…Новообразованная вермахтом группа армий “Дон” под командованием фельдмаршала Манштейна предприняла попытку прорыва блокады окруженных войск, в то же время принявший командование Донским фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский перешел в наступление в направлении на Мамаев курган».

Маша обернулась на холм. Стрелковая дивизия фашистов стремительной атакой заняла западные и южные скаты Мамаева кургана. По краю холма противник вкапывал угрожающие черные флаги со свастикой. Небольшой разведотряд красноармейцев принял бой на склоне, но, не получив своевременной поддержки от резерва, был полностью перебит и теперь в полном составе направлялся в мертвятник, базирующийся в ближайшей деревне.

Из штаба вернулись бойцы с перевязочным материалом. Бинтов оказалось меньше, чем Маша рассчитывала. Парни наперебой делились новостями. Танковый батальон армии вермахта, состоящий из пятнадцати боевых бронемашин, своим левым флангом сомкнулся у пункта Яблочное с войсками элитной полевой армии и вышел к приволжским возвышенностям у западной окраины Сталинграда. Советская оборона рассыпалась, как подсолнечная шелуха. Враг продвигался сумасшедшими темпами. Натиск был столь силен, что красноармейцам пришлось не отступать, а попросту драпать. Гитлер в послании нации заявил, что советские резервы вот-вот будут исчерпаны и последний бросок к Волге приведет к полной победе вермахта над Советами. Перед Игрищами Маша тщательно изучала сценарий, и сейчас он трещал по всем швам. Противник сорвался с петель, наплевав на правила и договоренности.

Раненые потекли бурным ручьем. У одного и впрямь была сломана рука, наложили шину из школьной линейки. Хорошо хоть перелом закрытый. Маша отправила его в ставку с требованием срочной эвакуации на большую землю. Еще у двух горе-вояк медсестры диагностировали сотрясение мозга. Всех погибших геройской смертью отправили в мертвятник, а то они в санчасти только место занимали, к тому же распивали теплое пиво и дурачились.

На восточных подступах к Мамаеву кургану развернулся неравный бой между танковым корпусом Третьего рейха и кучкой бесстрашных красных стрелков, что залегли за невысоким бруствером. Перед войной были сняты с производства, как не оправдавшие себя, противотанковые бронебойные снаряды 76 миллиметров, и в отсутствие добротного артиллерийского прикрытия пехотинцам приходилось бросаться на немецкие танки с бутылками керосина. И пока головная вражья машина, покрытая черной фольгой, наводила пушку на бруствер, с земли поднялся невысокий солдат. Его бутылка с горючей жидкостью воспламенилась от попадания пули. Охваченный пламенем, солдат бросился к танковому борту, разбил о решетку моторного отсека вторую бутылку и доблестно лег на броню. Его примеру последовали и остальные пехотинцы. Это был момент истины. Это был перелом сражения.

В центре боя возник всадник в белом генеральском кителе. Казалось, конь не скакал, а парил. За ним следовали урчащие красные танки и многочисленная пехота. Поле хорошо простреливалось артиллерией вермахта, а местами пулеметным и автоматным огнем – однако урона эта стрельба не наносила, словно командующий и его войско были заговорены. Но не успели противники сойтись в смертельной схватке, как изо всех динамиков донесся гонг, сигнализирующий о перемирии до следующего рассвета.

Радий подъехал к землянке. Он удивительно ловко сидел в седле. Кокарда на фуражке блестела огнем. Полководец остановил коня и заставил его несколько раз развернуться вокруг своей оси. Не сказав ничего, он сказал много. Маша не стала долго смотреть ему вслед, у нее тоже было полно дел. Принесли стрелка, который сдуру залил в бутылку настоящего керосина – и во время танковой атаки обжег ноги. Медсестры принялись заливать ему коленки пантенолом из баллончика. Он старался не плакать, только закусывал губы.

Всю ночь на реке вражеские саперы возводили переправу. Правила позволяли им это делать. По всему берегу, насколько хватало взгляда, полыхали высокие королевские костры. И вокруг них пели и танцевали уставшие бойцы обеих армий. Уже вперемешку. Маша Дорофеева так устала, что и часа не просидела у костра, пошла спать. В палатке похрапывали две хлебнувшие медицинского спирта санитарки, но Маша уснула, едва ее щека коснулась набитой сеном подушки.

Пропели голосистые петухи из деревни, что яркой гусеницей расползлась за полигоном. Маша проснулась и попыталась сделать потягушки, но ступни уперлись в стенку палатки. Она касанием пальца разбудила телефон, тот высветил время. Пора вставать, иначе не увидишь бой за переправу, а он обещал быть зрелищным.

Парил легкий туман. Заспанные медсестры стекались к санчасти. К ней же кособоко ковыляли раненые. Волдыри «керосинщика» выглядели хуже, чем вчера. Дали ему двойную аспирина и вдоволь попшикали пантенолом. Держался он, правда, геройски.

Маша вглядывалась в горизонт. Тревога обвилась вокруг головы, как обруч. Повсюду виднелись артефакты проголодавшейся войны – смятые танки из фольги разных расцветок, разбитые пушки, погнутые заградительные ежи, рассыпанное бутылочное стекло и упрямые люди, бросающиеся в пекло схватки на голом подзаводе. Вокруг землянки вились клубы сизого пластмассового дыма.

Крики «ура» рассекли росяной воздух. Донской фронт перешел в наступление. Заухали загодя пристрелянные «катюши», раз за разом укладывая снаряды точно в цель. Пехотные батальоны короткими перебежками двинулись по направлению к Мамаеву кургану.

Передовой отряд красноармейского танкового корпуса с включенными фарами без единого выстрела взрезал оборону фашистских войск и на полном ходу устремился к восстановленной переправе. Войска вермахта приняли колонну за свой учебный батальон, оснащенный трофейной техникой. Воспользовавшись замешательством охраны, танкисты заняли переправу и сумели удерживать ее до подхода основных сил. Перед резервными подразделениями мотострелков ставилась задача разгромить тылы и штабы вражьего войска, отрезать фашистам пути отступления на запад и юго-запад. Мотоциклетные колесницы покатились на противника угрожающим ромбом.

Мамаев курган, еще вчера украшенный черными свастиками, постепенно заполнялся красными стягами. Энергия врага постепенно угасала. Штурмующие холм красноармейцы были измотаны не меньше обороняющихся, но первые воевали уже не столько оружием или куражом, сколько всем своим упрямым человечьим мясом. Маша видела, как ее солдатик с обожженными коленями выбрался на полусогнутых из санитарной землянки и сорвался в штыковую атаку, подзаводя себя матерным рыком. Она почувствовала, что и ее захлестывает волна всеобщего упоения и азарта. И, чтобы обнулить наваждение, она нырнула к медсестрам в землянку. Принесли несколько раненых фашистов. Стали их перевязывать. Одного из них, симпатичного светловолосого паренька, вытащили с переломанными под гусеницами ногами в шоковом состоянии, вскоре он скончался. Маша повязала ему на голову белую повязку, знак павшего смертью.

Вскоре из всех громкоговорителей донесся вой канонады. Медсестры высыпались наружу. На горизонте показалась красная кавалерия. И впереди, разрубая дедушкиной шашкой воздух, летел Радий Зубров. На нем был темно-синий бархатный мундир, и многочисленные звенящие ордена облекали его тело, словно бронзовая кольчуга. Это был уже не Рокоссовский – а сам Жуков. И он навстречу судьбе вел за собой эльфов в легких белоснежных одеяниях. Все они были словно из породы неуничтожимых.

Сокрушительным натиском кавалеристы прорвали защиту противника. Один из всадников, соскочив с коня, закрыл грудью раскаленную амбразуру немецкого дзота, и его подвиг, как по команде, повторили несколько его товарищей. В небе, громоподобно хлопая ярко-красными крыльями, резвилась птичья авиация, заливая фашистского агрессора огненным пометом.

На подмогу Красной армии вышли деревенские мужики с вилами и дубинами. Такое не было запланировано сценарием Сталинградских Игрищ, но кто сейчас с ним сверялся. Наступающие ювелирно выверенным маневром окружили группировку Третьего рейха и теперь крошили ее на мелкие дольки. План операции «Кольцо Победы» вступил в финальную часть. По всему периметру Игрищ началась ликвидация фашистской силы. Противник, растерявшись, в спешке терял штандарты, много их, накануне с любовью выглаженных, валялось в пыли. Враг массово сдавался в плен. Жуков лично сграбастал фельдмаршала Паулюса, который ему едва доставал до плеч. Узколобый мальчуган с едва наметившимися усиками и белым хрупким шрамом чуть выше губы не оказывал никакого сопротивления. Сам сорвал со своего кителя железные кресты и ордена. Вместе с Паулюсом сдались в плен его штаб и жалкие остатки армии. Победители отламывали с фашистских мундиров погоны и прочие знаки отличий. Жуков ребром ладони сбил последний орден с груди Паулюса.

Маша подошла к Радию и взяла его за руку, украшенную свежим клеймом «ВЛ». Глядел он хищно. Весь мир лежал у его обтянутых синими галифе ног. Солнце закатилось. Отчаянное богатырское бражничание во имя Великой Победы продолжалось всю ночь и даже захватило утро.

8

– Политический, а политический… – бесплотная душа Драпа растянула рот в кривенькой заискивающей улыбке, так улыбается в подворотне шпана, вымогая сотку на опохмел – и ведь ведешься. Отправляешь нетвердую руку в карман и вытягиваешь хотя бы две медяшки – «на, бери что есть», а то мало ли что, вдруг нечаянным ножом пырнет.

Дорофеев молчал. Душа убитого водилы его совершенно не пугала. Закатал штанину и проводил инспекцию ног. Кожа покрылась волдырями от бомбардировок вампиров и дьявольски чесалась.

– Политический… Да ты не бойся.

«Да не боюсь я», – мысленно ответил Виктор.

– Понимаю, впервые кого-то жизни лишил. Спрашиваешь себя, «тварь ли дрожащая или право имею»? Знаю, вас, интеллигентных, маффинами не корми, а дай загрузить мозги проклятыми вопросами. Да ты не бойся. Хотя бойся, бойся. Кто не ссыт – тот гибнет, это известно.

Виктор вспомнил, что вчера набрал ягод в карман. Но там было пусто. Неужто во сне слопал?

– Слышь, политический… Я вот даже особо и не горевал, что так несуразно жизнь окончил. Я ж теперь дух свободный, где хочу, там и вею. Никто мне не указчик.

«Хоть бы комары тебя сожрали!» – пришло в голову Виктору.

– Да какие комары! О чем ты? – душа приняла форму сферы, завертелась вокруг оси. – Вот что, политический… Ты спасибо должен сказать, что с тобой так мягко обошлись. Не знаю, что вы там с друзьями белоленточными замышляли… Может, даже и теракт. Но обошлись с вами по-вегетариански. Не расстреляли, не подписали десяточку на строгую. Подумаешь, сослали на поселение… Почти под сталинскую копирку – «изолировать, но сохранить!». Тот же принцип, как ты должен помнить, был применен к поэту Мандель… как его там… В общем, к поэту Манделькакевотаму. Знаешь такого?