Ника. Реально, как во сне

– Погодите, милочка, это сейчас нельзя. Может остановиться сердце. Знаете ли, сейчас очень много людей умирают от синдрома «внезапной смерти»?

Нике этих слов было достаточно, чтобы прекратить действия. Умирать как-то не хотелось. Мало ли какой гадостью ее накачали. Паразиты! Справились? Довольны?

Через пятнадцать минут Нике было разрешено встать.

– Где туалет? – хмуро поинтересовалась Ника.

– Если ваше самочувствие еще не пришло в норму, сиделка предложит вам утку, милочка, – широко улыбнулся доктор, похожий на Жванецкого, сложив на груди пухлые руки, соединив пальцы ладоней, – а я отвернусь. Знаете стишок про утку?

«Если утка лысаяИ совсем не крякает:Значит, в утку писают,Значит, в утку какают!»

От него все так же отвратительно пахло… Ника скорее узнала его не по голосу, а по запаху. Своеобразный такой неприятный запах немытых мужских рук.

Ника понимала, что история, в которую она впуталась никаким образом не позволит ей так же легко «спрыгнуть». Она смутно понимала, как могла попасть под наблюдение… Конторе? Кажется, так назвал галстучный иностранец организацию, которая уполномочила… Вербовку? Что-то невообразимое. Непонятно кто, неизвестно каким образом столь широко осведомленная…

– Мне надо позвонить, – хмуро сказала Ника доктору.

– Увы, это решаю не я. Но я обязательно замолвлю за вас словечко, если вы будете послушной девочкой и будете соблюдать все мои рекомендации. Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – односложно кивнула Ника.

– В таком случае, если вы действительно хорошо себя чувствуете, мы можем приступить к тестам. Вы готовы?

Ника кивнула. Он молча показал Нике на дверь в санузел. Дождавшись, когда она приведет себя в порядок, доктор постучал в дверь. Снаружи лязгнул запор и дверь открыли.

– Следуйте за мной.

Медицинская лаборатория с молчаливыми лаборантами. Укол ланцетом безымянного пальца. Забор крови. Белая комната с видеокамерой. Молчаливый врач аскетичного вида опутывает проводами с датчиками. Задает контрольные вопросы. Работает полиграф. Напротив нее сидит доктор, похожий на Жванецкого – Дмитрий Арнольдович. Молчит, наблюдая процедуру. В какой-то момент Ника отвлекается от вопросов аскетичного вида доктора, улавливая мысль Дмитрия Арнольдовича: «Хорошо, что она не знает, что дочку ей больше не увидеть».

Разрывая путы проводов и увлекая за собой привязанное к ногам кресло, валясь вместе со стиснутым за грудки Дмитрием Арнольдовичем она прохрипела яростно:

– Что это все значит? Что с моей дочерью?!

Чьи-то сильные руки сзади больно сжали ее руки. Как больно! Подлый укол в шею. Опять?! Темнота.

Она еще помнила его глаза. Странный такой взгляд, как будто, где-то он далеко был. А ей так хотелось, чтобы он был с ней. Еще раз. И больше ничего нужно и не будет. Все остальное так неважно. Ведь у него такие руки… Такие… И губы… Очень реальные, как во сне… Но это уже и не сон?

Белое… Потолок? Опять?! Онемение отпускает быстро. Видимо, антидот введен до того, как она пришла в сознание.

– Извините за провокацию, – тяжело вздохнул Дмитрий Арнольдович, – на самом деле с Вашей ненаглядной дочуркой все себе хорошо. Хотя, честно говоря, я не знаю как у нее дела, но если бы что-то было не так, мне бы уже было доложено. Следовательно, у нее все хорошо. Я должен был вызвать в вас как можно более сильные эмоции, которые можно зафиксировать для продолжения исследования. И знаете что? Это удивительно. У вас просто невероятные показатели. Сегодня мы продолжим. Нужно подготовить вас к службе. Для ускорения процесса придется применять медикаментозные методы. Но это совершенно безопасно, можете не волноваться.

– К какой службе? – к Нике вернулась способность говорить. Она была опустошена воспоминаниями ускользнувшего от нее сна и попросту оглушена всем на нее обрушившимся так внезапно и стремительно.

– Это не в моей компетенции, знаете ли, – смутился врач, особенно в эту минуту напомнивший Нике Жванецкого.

Он зашагал размашисто по комнате, остановился, замахал, как ветряная мельница руками и поспешно ретировался к выходу. Обернувшись на пороге, он сказал:

– Приводите себя в порядок. Где находится ванная – Вы знаете. Я жду Вас, постарайтесь уж оперативненько, – мерзко хихикнул он.

Нике ничего не оставалось, как подчиниться.

Лаборатория. Забор крови. Дмитрий Арнольдович уже кивает над результатами каких-то развернутых анализов и непонятных диаграмм.

Ника почувствовала знакомый запах смеси мужского одеколона, лосьона для бритья, дезодоранта с довольно-таки металлическим привкусом. Она не могла не узнать его – галстучный? Ника озиралась по сторонам, ожидая, что он сейчас появится. Но нет, никто не появлялся.

Дмитрий Арнольдович подошел к Нике с сосредоточенным лицом и уселся на белом вертящемся стуле напротив.

– Ника, вы чувствуете аромат мужского парфюма?

– Да. Сильный запах, навязчивый такой… Как же не почувствовать. А что?

– Не задавайте мне, пожалуйста, вопросов. Если они вам заданы, значит это необходимо для получения от вас ответов. Так вот, следующий вопрос: ассоциируется ли у вас этот запах с чем-то? Или, может быть, с кем-то?

Ника понимала, к чему клонит Дмитрий Арнольдович. Лукавить было незачем.

– Я не могу назвать вам его имени. Он не представился. Такой… иностранец… со странным акцентом… Прибалт возможно.?

– Верно. То, что вы чувствуете сейчас – это оружие. Его разработали военные химики и медики для борьбы с такими сверхчувствительными людьми, как вы. Называется оно «Завеса». Цель применения такого вещества – заглушить сенсорные данные у людей с широким или повышенным, по-другому выражаясь, спектром чувств – сенсов, эмпатов, сенистезов. Как вам удобнее. Как вам приятнее называть, так и называйте. Это не важно, – Дмитрий Арнольдович махнул, будто досадливо рукой и замолчал, видимо формулируя и фильтруя свои слова, – применение такого препарата лишает способности таких как вы улавливать зрительные, обонятельные и мысленные образы окружающих на короткое время. Как-только ароматическое воздействие прекращается, эмпаты вновь обретают свои временно утраченные способности.

– Я такая не одна?

– Не одна, – вздохнул Дмитрий Арнольдович, – не одна. Но все же, вы – яркий представитель. Ваши результаты превосходят все ожидания, но… Как говорится, «против лома нет приема, если нет другого лома». Ваши способности легко блокируются описанным мною только что химическим оружием «завеса». Моя задача научить вас противостоять действию химического воздействия для того, чтобы в случае необходимости, вы беспрепятственно могли воспринимать необходимую информацию.

– Кому необходимую? – не выдержала Ника.

Дмитрий Арнольдович вздохнул. Поднял на Нику страдальческий взгляд, как бы говоривший: «Ну мы же договорились, что здесь вопросы задаю я?!» и ответил ей, нехотя:

– Я уже говорил вам о своих задачах и компетенции. На сколько я был осведомлен, в разговоре с вашим – за кого там вы его приняли? Прибалтом, – Дмитрий Арнольдович криво усмехнулся, а Никины брови давно застывшие высоко, сумели еще выше приподняться от удивления – Вы условились нашу контору называть «Конторой». Так о чем же вы хотите меня спросить? По-моему все предельно ясно. И повторю: эта область не в моей компетенции. Когда мы с вами кончим всю подготовку, вам будут предоставлять всю необходимую информацию, – понявший, что Нику он не убедил, Дмитрий Арнольдович, еще раз глубоко вздохнув закончил, – и разрешат возвращаться домой между выполнением заданий. К дочке.

Никины мысли заполнила Ниночка, глаза заволокло мутной пеленой слез. Ника рассеянно позволила делать с собой все что было необходимо доктору. Она была вся в собственных мыслях, в своем ей только понятном мире, укрывшись от остальных такой отрешенностью, через которые даже не проникал смысл распоряжений неприятного ей до ненависти Дмитрия Арнольдовича. Но все же ясно было, что она не у маньяка в руках, человек просто выполнял свою работу, отрабатывая свой хлеб.

Но с другой стороны… Ненавистный доктор, ненавистная странная история, ненавистные врачи… Очередной, уже ожидаемый укол в шею – ее попросту выключают, как ремонтируемого робота, чтобы не мешалась. Темнота.

Однажды как-то вдруг сон стал явью, ничем от него не отличаясь. Она таяла, как шоколад в его объятьях. И эти минуты были центром ее жизни. А все остальное было таким ничтожным…

Конечно, она безумно любила свою малышку и маму. Но ничего не могла с собой поделать. Сколько было усилий приложено для того, чтобы поймать Его взгляд!

Она всегда имела большой успех у мужчин. Раздражающий такой успех. Причем, со странным таким перекосом – чем старше были волокиты, тем большее внимания она получала с их стороны. Отвратительно!

А он был совсем не стар. Весьма импозантен, умен и успешен. Сильный и смелый. Напористый в меру. Он был Мужчина во всем. От него пахло приятно и правильно. Иногда просто хорошими сигаретами. Иногда лучистым запахом луговых цветов, когда он был расположен к ней и имел хорошее настроение… Иногда, когда дела шли не так, как они должны были идти, Ника сторонилась и ограждала себя от того пылающего сероватого желто-оранжевого, который не просто был неприятным оттенком, а слепил, сопровождая невозможно резким, почти перцовым запахом… Много эмоций, которые менялись, как весенняя погода. Нику пугала такая смена настроений, но ее влекло к нему так неудержимо, что все эти моменты быстро забывались, как если бы набежавшие на солнце облака разогнал дерзкий весенний ветерок. И снова только сияющие солнечные лучи, только приятный запах луговых цветов и хороших сигарет… И тогда он улыбался. Может быть даже и ей…

Ника маялась комплексом неполноценности – что в ней не так? Самоутверждаться не хотелось, так как, мстя ему за неполученное или недополученное, она мстила лишь себе самой. В своих мыслях она понимала абсурдность ситуации. Не в его вкусе. Попросту некрасивая, по его меркам… Она осознавала со стыдом, что практически вешалась ему на шею, понимая это сама и сама себя казня… Забегая вперед нужно сказать, что единственный выход, который был тупиком истории в том, что Ника уволилась с хорошей работы только по тому, что не могла так больше. Просто не могла. И все. Так началась ее карьера свободного художника.

Взрослый разумный человек не может совладать с собственной слабостью. Ужасно! С другой стороны, время – лучший лекарь всех времен и народов. Тоска проходит постепенно, с ней уходит чувство бесцельно прожитого и беспомощности. Особенно ей помогло то, что она нашла в себе силы поменять так полюбившуюся ей работу с небольшим, но стабильным заработком и с нею уверенность в дне грядущем. Это было для нее чем-то похожим на то, как если бы взять и перевернуть пожелтевший и запомнившийся в малейших деталях лист календаря. Ты просыпаешься рано на рассвете и перед тобой, как карта путешественника, разворачивается новый день и новая жизнь. Перемены всегда пугают, но непременно привносят в застоявшуюся жизнь чувство удовлетворения от того, что все же решилась. Все же смогла перевернуть эту страницу жизни.

Очень много за всю жизнь возникает таких неприятных историй, о которых не хочется помнить. Хочется думать, что, если про них забыть их и не будет, как небывало. Но все они эти моменты, эти люди наведываются в неожиданных тягостных снах, после которых постель измучена и смята, простыни скомканы и влажны и просыпаясь мы почти и не помним приснившееся, если не считать того неприятного осадка и чувство опустошенности. Но солнце встает, разгоняя грустные мысли. Мы глядим на его триумфальное шествие, забывая эти мимолетные видения. Солнце набирает высоту и силу – и начинается новый день, заливая все вокруг нестерпимо ярким радостным светом…

* * *

Белое. Потолок. Скованности больше нет, как и нет понимания сколько времени прошло. Дни? Может недели? Сколько времени она тут? Помещения не имели окон. Возможно они находились на подземном уровне.

Вчера после бесконечных проб крови ей ввели какую-то новую дрянь, от которой ее пустой желудок выворачивало с болезненными спазмами. Дмитрий Арнольдович недовольно качал головой. Действие «завесы» так же, как и раньше оглушало и ослепляло Нику. Дмитрий Арнольдович был недоволен и мрачен. Его не устраивали результаты. Он злился как будто на Нику, как если бы она могла каким-то образом повлиять на действие препарата.

Белое. Потолок. Ненавижу мужской парфюм. Им пропитано все вокруг. Это невозможно осилить!

Дмитрий Арнольдович сух и скуп на слова. Но не срывает на Нике злость. Чувствуется профессионализм… Наверное.

– Ника, – говорил он терпеливо, у нас совершенно нет времени. Я испробовал все, что было возможно с причинением минимального ущерба для… Гмм… Твоего самочувствия, – он покосился на Нику, пытаясь понять ее реакцию, – мне придется перейти к более сильным препаратам. Они довольно неприятны, конечно же… Но ты восстановишься. Со временем.

Ника с насмешкой вспомнила старую присказку, что человек не собака – ко всему привыкает, а вслух ответила без эмоций:

– Не понимаю, для чего вы это мне рассказываете. Я все равно не могу повлиять на ситуацию, как подопытный кролик.

– Ошибаешься, – вдруг неожиданно, медведем взревел Дмитрий Арнольдович. – Ошибаешься, девочка! Ты вполне способна помочь себе. И мне. Если постараешься. Нужно приложить максимум усилий чтобы побороть эффект «завесы». Нужно ста-рать-ся, – по слогам отчеканил он. Затем, взяв себя в руки, продолжил, – нужно перетерпеть. Думаю, более сильный препарат непременно окажет нужный эффект. Итак, к делу.

Забор крови. Опять какая-то дрянь. Новая. Невероятного зеленого неонового цвета медленно пробирается внутрь ее вены, причиняя новый приступ тошноты.

Ломка. Наверное, так ломает наркоманов от отсутствия новой дозы. Но только у нее все хуже. Ее ломает от той дряни, которой пичкают. От нее в желудке ничего не удерживается больше нескольких секунд.

Она уже давно не ест нормальным человеческим способом – только капельницы. Ника не видела себя в зеркале, но бледные тонкие пальцы… И тремор, который со временем прилично усилился, выдавал то, что она невероятно потеряла в весе.

Нужно как-то отсюда выбираться. Как минмум, чтобы найти ту линялую цыганку, которая ее прокляла на эти мучения. Как-то нужно выпросить ее прощение, чтобы она потеряла способность читать чужие мысли. Иначе они никогда от нее не отстанут.

* * *

Белое. Потолок. Запах парфюма привычен, как воздух. Разве воздух не должен пахнуть этой чертовой смесью? Новая дрянь в вену. Неоновый ультрамарин.

Начались галлюцинации. Стена стала прозрачной и невесомой. И за ней лестница. Ника рванула, увлекая за собой капельницы и датчики с обиженно зазвеневшими и грохнувшими об пол ни в чем неповинными медицинскими ящиками. Стена была твердой. Разбита губа и левая бровь. На последнюю накладывают швы. Еще пришлось накладывать швы на левую руку, из которой крайне неудачно, с мясом, был вырван катетер.

Нужно найти непременно ту цыганку. Отдать все до последнего, только бы избавиться от ее проклятия. Проклятая ведьма! Ненавистная жизнь! Нужно избавиться от цыганского проклятья или умереть, т. к. такая жизнь уже и не является жизнью вовсе.

* * *

Белое. Опять потолок. Все время белый потолок. Покрасили бы они его хоть во что-нибудь веселое? В цветочек, что ли…

Новое впрыскивание. Катетер теперь на правой руке. На левой после неудавшегося побега длинный уродливый шрам. Не очень-то они, коновалы, старались зашить руку, как минимум не уродуя. Придется всю одежду носить с длинными рукавами.

И вдруг началось ЭТО. Нику оглушили голоса.

– …10 кубиков и глюкозу в прежней пропорции. Давление…

– …на девятнадцатой странице наверняка была ошибка в формуле. Нужно…

– … и никогда за собой не убирает, я же ей не прислуга в конце-то концов…

– …после смены нужно позвонить жене и сказать, что задерживаюсь на работе, иначе ни пива, ни футбола…

– …на четырнадцатом уровне опять что-то с электрикой, нужно вызвать…

– Ты что-то слышишь? Ты слышишь меня? Ника! – Дмтрий Арнольдович тряс ее, словно грушу.

Ника ошарашенно подняла на Дмитрия Арнольдовича глаза. Он ликовал.

– Девочка моя, мы победили! Приборы фиксируют нужную реакцию. Это полная победа. Что с тобой?

Ника сорвала опутывающие ее голову провода и ревя, как раненная тигрица, завалилась на бок, под ноги доктора. Под его ошалелым взглядом, она каталась по полу, обхватив руками голову.

– Ты слышишь?

– Слишком много… Голоса… Везде… – перекрикивая ревущую в ее голове толпу Ника. Себя она почти не слышала. Огромным облегчением была привычная уже острая боль от укола в шею и наступила спасительная темнота.

* * *

Белое. Опять. Опять белый потолок. Сколько можно?!

– Ничего, ничего, – утешал Дмитрий Арнольдович. – Попробуем уменьшить дозу до приемлемого результата. Как это было? – с любопытством вопрошал он.

Первым желанием Ники было – огреть чем-нибудь тяжелым доброго доктора по голове. Она взяла себя в руки и постаралась ответить как можно спокойнее:

– У меня как будто радио включили в голове. Сразу все частоты. Что такое 14 уровень?

– Мы на 13-м, если угодно, – рассеянно отмахнулся от ее вопроса Дмитрий Арнольдович, – так ты действительно слышала их. Это не галлюцинация, как в случае с твоей «прозрачной» стеной. Хотя… За стеной действительно лестница. Ты понимаешь? Ты вообще понимаешь свои возможности? Через «завесу», сквозь нее и так ясно! Мы почти у цели. Как-только мы найдем нужное соотношение препарата, чтобы ты могла сама выбирать что тебе из хора окружающих мыслеобразов нужно принимать, а что отфильтровывать за ненадобностью – все! Зашиваем «торпеду» в кость, и ты пригодна к службе. «Торпеда» растворится за месяц, не причинив вреда.

– Я хочу увидеть свою дочь, – обречено и твердо, в сотый раз сказала Ника.

– Хорошо, – вдруг как-то неожиданно легко согласился Дмитрий Арнольдович, – Хорошо. В общем-то я уже уладил этот вопрос. Как-только сегодня закончим наши тесты, ты отправишься домой.

Ника просто не верила своим ушам. Она уже свыклась с мыслью, что останется тут навсегда.

Соотношение необходимой дозы ультрамариновой дряни было найдено достаточно быстро. Если не вводить антидот, «Завеса» на Нику не действовала. А через месяц должны были произойти изменения на клеточном уровне, что делало Нику не чувствительной к антидоту. Нике было велено записывать то, что она слышала на диктофон, человек находился в ее прямой видимости. Затем человек удалялся от нее на максимальное расстояние. Выяснилось, что Ника может слышать мыслеобразы примерно на таком же удалении, как если бы она слушала речь обыкновенными органами слуха. Одно отличие было в том, что она теперь могла управлять своим восприятием, понимая четко, когда человек говорил, а когда думал. Четче и яснее всего она могла воспринимать мыслеобразы тогда, когда человек встречался с нею взглядом. Тогда практически невозможно было отличить говорит ли человек, или только думает. За загородкой Нике очень сложно было понять, кто из двоих мужчин подумал то или иное. И удавалось это только по каким-то характерным оборотам речи, которые она ранее встречала при общении с человеком.

Дмитрий Арнольдович проводил Нику в комнату, где она могла привести себя в порядок и сменить больничный наряд на свою родную привычную одежду, которая была на ней в тот последний злополучный день, когда она поехала на разбор… Одежда висела на Нике, как на вешалке.

Но Нику свежую, и переодетую в будничную одежду, вели по тускло освещенному коридору в переговорную комнату. Она не удивилась визитеру – галстучный иностранец, вот кто ее ждал за столом.

Мерзкий, но такой привычный уже запах парфюма не окружал его на этот раз. «Завеса» на этот раз была не нужна – она не работала более по прямому назначению и оставалась для Ники просто ненавистным резким запахом. Организм Ники был истощен до невозможности. Она держалась только одной мыслью о том, что скоро будет дома.

– Здравствуйте, НикА! – галстучный иностранец за это время так и не научился ставить ударения куда положено.

Ника хмуро кивнула на приветствие. Без приглашения села за длинный стол. Тут могло вольготно разместиться как минимум двадцать человек. И за столом, вдоль стен по всему периметру комнаты так же стояли плотным рядом стулья немыслимым количеством. Планировали, наверное, под сотню человек посадить плечом к плечу.

Комната была просто классической, будто выдернутой из фильма про войну. Освещение было расположено непосредственно над столом, от чего остальная часть помещения оставалась в полумраке. В кино в таких комнатах проводят самые важные военные совещания. На столе расстелены карты расположения войск и люди в защитного цвета форме склоняются вокруг, дымя едким дымом папирос, поднимавшимся к потолку, окутывая глухие зеленые абажуры.

Но сегодня было все не так. За полированным столом, во главе сидел галстучный с совершенно непроницаемым, будто каменным выражением лица.

Перед ним лежала папка-скоросшиватель. Пухлая такая, картонная папочка, с белыми завязками и надписью: «Дело №». На ней ничего не было написано. Завязки были затянуты в бантик.

Дождавшись, чтобы Ника расположилась на стуле рядом, галстучный кивнул и перешел к делу.

Потянув за завязочки, он открыл лежащую перед ним папку и извлек из нее объемную скрепленную в левом верхнем углу стопку бумаг с надписью: «Соглашение о неразглашении».

– Для продолжения нашего разговора, вам необходимо ознакомиться с этим документом и подписать оный. Вот ручка.

Ника открыла последнюю страницу и потянулась к строке, где ей предстояло поставить подпись. Галстучный остановил ее, спросив удивленно:

– Ну почему Вы, русские, никогда не читаете то, что подписываете? Неужели у вас нет никаких вопросов?

– Потому, что что бы там ни было написано, у нас, как вы говорите, у русских просто нет выбора. В любом случае. Иначе нас реально просто съедят и будет уже не смешно.

Галстучный посмотрел на нее долгим взглядом, в котором даже можно было прочесть некоторое сочувствие и кивнул.

Ника в полной тишине подписала все бумаги. Почему-то ей запомнилось то, что подпись пришлось ставить двенадцать раз.

– Ну хорошо. Раз мы так быстро перешли ко второй части, продолжим. Мне предоставлена честь вручить вам гонорар за вред, причиненный Вашему драгоценному здоровью, моральный вред, понесенный вами и Вашей семьей, а так же за каждый день пребывания здесь. Всего тридцать четыре дня. Сегодня первое июля две тысячи шестнадцатого года. Семнадцать ноль пять, если быть точным. Так же, в сумму выплаты включена сумма упущенный вами выгоды, по проведенному нами анализу вашей коммерческой, – он усмехнулся, – не совсем узаконенной, в налоговом плане деятельности. Конечно же, мы не стали учитывать налоговый вычет. Это ваше личное дело.

Галстучный достал тонкий конверт и карту Сбербанка.

– Я побеспокоился о подключении карты к остальным Вашим счетам с доступом по онлайн банку. вы можете по приезду домой убедиться в начислении средств на эту карту. Пин-код в конверте.

Из-под стола был извлечен выключенный телефон и сумочка Ники.

– Телефон разряжен, я думаю. Но уверяю, ваши близкие в полном здравии. Ваша дочь получала должный уход и присмотр. Ваша мать была под контролем опытного медика под легендой соседки. А теперь ваша легенда: вы ездили с делегацией к полярникам с китайской делегацией. Была плохая погода и ледоход не смог пробиться в назначенное время. Теперь вы вернулись с хорошим заработком, т. к. платили вам почасовую оплату. Так что, – усмехнулся криво галстучный, – как говорит один ваш очень, – сально ухмыльнулся галстучный на последнем слове, – хороший знакомый, вы озолотились.

Ника никак не могла дождаться окончания этого разговора. Она вся стремилась домой. К маме и Ниночке.

– Ну-с, закончим, – встал из-за стола галстучный конторщик, – надеюсь, про то, что нельзя ни о чем рассказывать, либо писать, либо публиковать в интернете вам понятно? Вы подписали…

– Я все поняла, – перебила его вновь начинающуюся лекцию Ника. – Поехали?

– Вам завяжут глаза и разрешат снять повязку, когда покинете засекреченную территорию этого объекта и ее видимость. В ближайшее время вас вызовут поэтому, – Галстучный вынул из пиджака малюсенький, похожий на калькулятор телефон и почтительно подал его Нике, – телефону, когда ваше присутствие необходимо будет для уточнения… Ммм… Важных деталей. С вами свяжутся. Ждите.

Ника была согласна на все. Только бы вновь обнять таких родных ей людей.

Повязка на глаза. Немного давит. Ее усадили на портативную кресло-каталку. Везут по коридору. Остановились. Видимо лифт шумит. Входим в него. Поднимаемся. Ника пробует считать этажи, но тщетно. Остановка быстро и аж подбрасывает… Скоростной лифт. Вывозят. Воздух!!! Ника дышала полной грудью воздух лета и никак не могла насытиться. Никакого чертового парфюма! Просят пересесть. Это машина. Водитель молчит. Едем. Уже минут пятнадцать в пути.