Апокрилог. Закрывая глаза

На Рутинезии временное ослабление ветра; всегда покачивавшиеся флюгеры притихли без моего надзора. Улитки призадумались, вперив в небо сомнамбулические глазки, – их выполз целый сонм. Только оставляю их без присмотра ветряного направления, как они мигом теряются аменцией, – вылуплено помигивают кулачками носо-глазок в небо, не зная, что делать дальше. Все будто опускаются в какую-то пограничную помутнённость, вроде дневного сна без моего присутствия. Или, может, это их врожденная восприимчивость к моему присутствию? Тогда не совсем верно то, что они совершенно ко мне не приспособлены, не имея никакой связи. Хотя, теперь, деменция на лицо: все застыли в своих дворах, моргая с замшелой замедленностью, воткнув глаза в небо. Они будто наполняются бесконечностью, с той лишь разницей, что с моим приближением, в их глазах блестит отблеск серпа луны, в котором проносится зелёная вода. Моя бесконечность точно пугает их законченность. Ничего… всё, вскоре, вернется на орбиты своя: я передам им в наследство всё, чем теперь владею – платоническую бесконечность, – и поверю ключи от дома. А пока что мы мчим в одной упряжке, но в разных направлениях, всё же скрестив руки Лемнискатой Бернулли, – поводья струн, за долгое время, срослись с моими руками.

Экипаж мчится, рассекая деревья на пробор; впереди обрыв; возница, перед самым слётом, натянул поводья, вильнув усом; копыта лошадей встряли в землю с напряженностью стрелы. Экипаж, на скорости, проносится вперёд, угождая в раннеутреннюю ненасытную пащу пропасти. Кто бы мог подумать, что лошади выдержат нагрузку. Вылупив глаза, они вошли по шею в землю. Помните, опор должно быть несколько; должно быть равновесие всех сторон. Можно ли бесконечно удерживать тех, кого большинство и чей груз перевесит даже конскую силу духа (если исходить из расчета вашего устройства мира)? Скорее всего, лошади эволюционируют в вам подобных, поочередно повылазив из упряжки.

Но давайте, всё же, уделим немного внимания спокойствию: откуда оно может возникнуть в экипаже, который вот-вот рухнет вниз? Как такое возможно: чем дальше я отхожу, тем тише становятся вопли? Спокойствие как у мертвых: то ли они падают вниз, то ли уже упали, – кот Шредингера. Или, что маловероятнее, экипаж, падая, зацепился за какой-то выпирающий корень дерева, теперь уповая на одного бога – бога езды!

Они надеются, что гуманность этого бога услышит и прибежит к ним на помощь. О, дайте мне подробное описание этого бога, чтобы его нагнать! У него были копыта и шелковисто-бархатный изгиб шерсти? Судя по всему, он пронесся на всём скаку, по всем континентам и биомам, маскируясь то под вас подобных, то под верблюда, то под улитку, то под рогатого, то под многорукого ирода, то под, то над, то здесь, то там… полнейший зооморфий. Его видели в виде Сет с головой окапи, в виде Вигхна – с головой слона, Павора, Куа-фу. «В виде» – да, «без вида» – тут уж увольте… Его бег так быстр, что он, обежав планету, успевает догнать марево своего хвоста.

Бог для них – нечто приземлённое, никем не виданное и дабы предать этому невиданному зверю, – который скрывается под вашими волосами на вспотевшем теле в момент испуга или страха, – явственность, они стремятся его оформить в рамках видимости и осязаемости, вклинивая в иконы – в качестве неопровержимого доказательства его существования. При этом, никто из них наверняка не может сказать, кем, когда и где была написана Библия, – не абсурдно ли? Если же говорить обо мне, как о Боге – а я в себе уверен, – то мне абсолютно всё равно, что вы там калякаете; у меня нет ни времени, ни желания в этом разбираться. Можете себе вообразить, сколько у меня таких песчинок, вроде вас? Голова идёт кругом!

Вы в поисках этого существа на протяжении не одной эры, – с самого основания клуба, – но следование по его следам так никуда и не приводит – а только заводит, – потому что он начал свой бег с момента зарождения планеты – маленькой песчинки, и намотал, начиная от ядра – ещё три геосферные оболочки. Его следы, расчертившие планету вдоль и поперек, собьют с толка самого мозговитого следопыта. Однако, за учиненное им ранее, тяжкое преступление (эпизод с лошадями), его дух навечно будет повязан с оной планетой. Для тех, кому больше не во что верить, – точно эхо из прошлого, когда лошади бросили экипаж, притом, что экипаж только на них и уповал, – он так и остался идеалом поклонения – таинственным и непостижимым. Ну как же было не создать для его благосклонности загоны монастырей, церквей, храмов, – надежду, что на них всё-таки ниспустится его гуманность, пацифизм, на которую все они рассчитывали, уже будучи мертвыми (после завершения истории падения экипажа и последовавших за тем, глав жизни/смерти), – точно отголосок несовершённой надежды.

Всё это игра в кошки-мышки. Возможно, они забыли, а может даже не догадывались, что и их планета, по которой гонял их гомункулобог, тоже была кем-то создана; созданы и другие такие – целые глазуньи галактик, искрящихся поджарой пылью диффузной среды! Вряд ли, если он всё-таки способен на такие масштабные работы в зодчестве страны Вселенная, – вряд ли он мог избрать себе место на тех крохах-черепках (которые были занесены в клуб в чисто увеселительных целях), которые для него, судя по его «могуществу», не крупнее пыли.

Лишь одно мое неумеренное дуновение может содрать одежду с вашей планеты, переодев в новый век, эпоху, эру. И так как я по натуре являюсь приверженцем парафилии и эксгибиционизма, пуговицы этой одежды будут расстегнуты не спеша; спящие вулканы зааплодируют; ветры, гудя, пронесутся на первый ряд, забронированный элитарным обществом масок; непременно накатят океаны. В столицу всех правил станут сплываться, вихриться, струиться и пробиваться все судьи природных биомов, готовые, за долгое время обета молчания и тщательного зондажа, вынести свои оценки происходившему с момента зарождения планеты. Возможность посещения представится многим, а иначе для кого я это всё организовывал и составлял развлекательные номера? Но критерием отбора послужит вера и правда, которой вы мне служили. Желанными гостями станут те, кто устоял перед «обрядовыми» махинациями жителей; те, кто из последних сил терпел унижения и боль. Природа, – она же ваша мать? – чистая и невинная, а не те отбросы, которыми вы её снабжали и которыми, скорее всего, являетесь сами.

В интродукции будет вершиться суд; между актами – сентенциозная интерлюдия; а в довершение – каденционная экзекуция, и, – «Та-да-да-да-а-ам!» Таков девиз: «Мой лог – пролог, эпиграф, эпилог, – а между ними перешептывания, суматоха и… истребленье блох».

Зрители будут принимать непосредственное участие в различных конкурсах, гуляньях, церемониях, торжественных ритуалах, награждениях и смотрах. Фитилек вулканической бомбы готов. Задания будут подбираться непосредственно для каждого участника – по его способностям.

Акт первый: всплеск свободы фейерверка смерти; текучие лавы фьордов и картинное представление подлинных ценителей искусства. Как же завораживает лицезреть проварку негодных компонентов черепка! Всё бурчит, переваривается, дезинфицируется; испорченное аннигилируется в съестное. Теперь, довольные и облюбленные зрители просят на сцену громом оваций, – бури, ураганы, смерчи, цунами, тайфуны, – дабы остудить и сдуть остатки костей – творчества планеты, которое не имеет никакого отношения к «подлинному» творчеству, которое мне самому только предстоит увидеть.

Наступит и заключительная часть: джакузи гидротермальных источников предоставят услуги бальнеотерапии; омоют огненную землю под контрастным душем минеральных вод, чтобы залечить рубцы, трещины и синяки, которыми её награждали гомункулы за покорное служение.

Творчество многогранно и непосредственно. Теперь чаще радуют пассажи вдохновительной силы, точно спящие вулканы страсти; как абетинг перед бурей безумия, срывающий еще не возделанные крыши; как движение литосферных плит; как изменения и новостройки земных рельефов, и как вся геофизика в целом! Вы только представьте, что за концерт разразится в моем животе, который будет щекотать мелодичными взрывами арпеджо струн: они разнесут метеоризмами весь мой клуб в щепки; разнесут танцплощадку, на которой, под взрывы своих мелодий, я буду катиться со смеху, вспрыгивая антраша ножниц ног и разрезая пустоту своего войда стремительными скерцо чередований внешнего – происходящего в микроскопическом мире, и внутреннего истерического ржания, – и так до finita la comedia!

И тогда из расселины срединной пустоты, точно между плотинами, запачканными фекалиями творений, взойдет росток полотна из коллапсировавшего корешка остаточного «рвания живота». Листики плотин отпадут трансформным разломом к его корням (компостом послужат выведенные из меня болезни). В тех манускриптных криптограммах, выложенных из мельчайших элементов, перегнивших клеток и атомов, – ранее бывших мутным веществом, некогда составлявшим черепки, – будут занесены мои суждения и подытоживающий вердикт обо всём увиденном. Как только из того, исчерпавшего свое назначение, манускрипта, будет вынесен укрепившимися корнями цветка весь компост, он свернется в рулон туалетной бумаги и отправиться в кругосветный тур по обновленному назначению, мерцая клубными огнями. Всё на орбиты своя… Тогда я очищусь и зацвету. Почему бы мне прямо сейчас, в таком случае, не приступить к трапезе? Нет-нет, увольте, а что же тогда останется моему великочтимейшему чтецу зоилу? Разве что малоперспективная работенка по его специальности: просев диффамаций, профанаций, пасквилей, газетных уток, – жалкое дело, которое он будет переносить как заразу, из одного заведения, в другое.

Хочу заметить, что «сот» пустоты – таких как у меня – несметные мириады, и, будучи в команде «лузеров», лучше было бы называть мое заведение не клубом, а доходным домом. Так, жители этого «дома» мало того, что не проплачивают прожиточный минимум, так ещё и с меня, голопятого, тянут на свои жизни, при этом ухищряясь крушить те стены, в которых проживают; засорять тот пол, на котором топчутся и который, будучи совместно потолком, вот-вот рухнет. Моей добросердечности и самопожертвований им недостаточно: они принялись как клещи, блохи и вши высасывать кровеносную энергию, сбывая свои нечистоты в мои истончающиеся жилы, этим же лишая себя сил. Мой эскорт услуг сводится к ассенизации их нечистот, при сопутствующей зашлаковке космо-организма.

Зато, превратись я, в недалеком будущем, в цветок, который способен из компоста нечистот вытягивать полезные для себя компоненты… Теперь то вы поняли, откуда проистекает истерический смех? Он составлен из партитуры радужных красок великодушия и щедрости. Однако, при виде идеальной полноценности безупречно подобранных оттенков, кто же не захочет отхватить для себя одним движением грязной кисточки частицу нажитого счастья – мгновенного удовольствия, поставив себя «выше» составителя?..

Истинный творец, отдающий, не ищет выгоды и никогда не станет требовать ничего взамен, потому как у него есть неиссякаемый источник – сокровищница души, сияние драгоценностей которой и является идеально подобранной партитурой красок. Единственное, чего он хочет – это чтобы жители, которые разграбляют его богатства, когда-нибудь сыграли все вместе музыкальное произведение. Но почему же до сих пор надежды на общенародный фольклор не оправдались, а вместо этого, поверх каждого нотного цвета партитуры, кореженным почерком, выведенным сажей и пеплом, указываются инициалы лиц, участвовавших в разграблении?

Представьте себе: играет духовой мотив музыки; всё благоухает и наполняется любовью и вдруг, под мелодию медлительного анданте, некие лица начинают выкрикивать на протяжении остатка произведения, угловатую зычность своих тщеславных имен. Сточная классика жанра: «я» и «мое». Теперь понятно, откуда берут своё начало гомункуловы имена и почему так часто употребляются слова: «присваивать», «честить», «чтить» и «обесчещивать»; «быть верным своему имени» и «держать достоинство». Одним словом – откуда берется тщеславие-падальщик.

Прав сильнейший, овцы молчат. Сильнейший – он же диктатор, оратор, предводитель, главарь, тенденциозный фанатик-параноик, укрывающийся от меня в кудрях белых волос неба, при этом вгрызаясь в кокон-землю; тот преступник в бегах, сам же себя обрекший. В надежде сокрыться от ока моего правосудия, он разносит вирус фанатизма, укрываясь всем тем, что составляет его влиятельность, авторитет и «власть». Так он обрастает, точно бултыхающаяся гусеница на шелковой нити, коконом, который, увы, от паранойи не излечивает, а только наращивает её шелковой нитью бегства, совместно усугубляя всеобщее положение. Для поддержания своей великовластности и великодушия, он чаще присваивает звания и титулы своим сторонникам и последователям, подкармливая свое и общее тщеславие, глубже встревая в иллюзию. Тем временем бедный музыкальный художник решает, что всё это происходит по его вине; думает, что его музыка портит жителей; принимает всё на свой счет – через музыку восприятия своего бессознательного «Я». В это время жители перенимают его партитуру, аранжируя произведение – под властью сильнейшего – на свое эго, затем давая концерты.

Художник смотрит «из себя», а те, не имея этого «себя», играют им. Вот уже прорывается первый сдавленных вопль смеха: его просто «поматросили», дав понять, что он ничего хорошего не привнес в мир, и мир подавно в нём не нуждается. Опустили ниже плинтуса, поглумившись над его искренностью и откровенностью. Сундук с драгоценностями захлопнут и завернут в 1001 цепь.

Вы хотели узнать, куда девается добро, открытость, бескорыстность? Какие цепи равнодушия, черствости, апатии, и даже безумия удерживают то, о чем испокон веков более не слышно? И где находиться тот мир, который на протяжении всей жизни будет истязать себя вопросом: «Это ли мой мир»?

У каждого свой ключ к сомнительному сундучку «открытий», однако, вас не смущает, что все сундуки мои, как и то, что миллионы миллионов лет их закрывает, точно плакучими водорослями из тех высохших морей, где ранее бродили пиратские корабли. В сущности, в сундуке этом хранятся все мои сокровища и несбывшиеся надежды; в сущности, я и есть этот сундук для сохранения и транспортировки тех драгоценностей, источником которых является творчество. Да посмотрите, ведь и сам мой клуб исполнен исключительнейшей фантазией невозможного. Так я считал… покуда не услышал мелодии красок, которые играют переливами сияний серенад и витиеватых вихрей.

Ещё до Большого взрыва – моего становления, – меня обуяла идея вдохновительной силы: создать мини-амфитеатр живой картины/планеты, идея, которая издревле повлияла на мой коллапс в сингулярность, – та самая мелодия перехода в Большой Космос. Возможно, сотвори я театр, это бы поспособствовало моему перерождению в рассвет такого Космоса, антропный принцип которого смог бы создать задел для воплощения моей нынешней мечты: гармоничного сочетания компонентов всего между всем.

И вот что я возымел!.. Верно, случился некий сбой в антропном принципе взаимодействия между жителями и окружающими их факторами. Не стану вдаваться в науку, но я и предположить тогда не мог о вероятности катастрофического сбоя. В мои планы входили только цветы разных расцветок в морях полей; радушие радуг сияний, отраженных от цветастых лепестков; цветочные благоухания почв и мягкий климат. А вышла крайняя противоположность: старинная бутылка «Рутинезийского», которая мне передалась по наследству от почившей матушки, а той от её, и т. д.

Вот так родственники из внешнего мира пробиваются в мое сознание воспоминаниями своих прошлых лет, предшествовавших Большому Взрыву вдохновения. В душе родственников не существует, однако эта «бутылочка по наследству», видимо, вложила в меня интроекцию, гласящую о пиетете к старшим. Нечто подобное происходит, когда берешь в дальний путь ненужный хлам, которым они тебя снабдили. Берешь просто в знак благодарности и уважения. И хоть содержимым бутылки был свернутый рулон манускрипта с указаниями, напутствиями, предупреждениями, слезливыми платочками и т. д., я, будучи современником Вселенной, всё равно бы не смог его прочесть, из-за незнания алфавита древних.

Покинул я свой отчий дом довольно неожиданно, настолько, что даже не успел моргнуть: меня, под давлением массы родственников, – давно сформировавшихся в некий единородный организм, – выпихнуло в черную щель в стене. А вы как думали? Именно так, впоследствии, я был приобщен к духу творчества, – благодаря основанию сетевой мегакорпорации Супервселенной со своей супругой Терезой. Нда, только вспомнить… Тогда я был полон своей, возможно, эгоистичной индивидуальности, помогавшей преобразовываться из симметрий себя – в творчество. На-а… А сколько лет мы с супругой возделывали новые вселенные, галактики; сколько звёзд взрывалось в сим тандеме…

От возбуждения зависит моё вдохновение, а значит и расширение, зарождение, и преобразование, – целая система, механизм, который теперь, не иначе, глохнет. Не хватает той искры вдохновения, которая бы поспособствовала переменам. О, где же теперь прячется Цветолит моего детства и генератор колоссальной энергии-вдохновения?

Не поверите, я до того застопорился в своих мыслях об этом, так напрягся, что готов был сей же час взорваться. Да какие же это черепки?! Это цветные бокалы и из них брызжут сладкие пенные брызги Цветолита! Поющие бокалы! Кисти рук выводят по пенным туманностям очерк музыкального произведения Вселенной. Я дирижер и всё подчинено моему импульсу мысли! Захотел творчества, стал дирижером приходящей музыки идей, чтобы она слилась в гармоничную симфонию единства. И в моем клубе, – а не доходном доме! – будет играть только эта симфония «Ясемь-ля», – ибо нечего нам размениваться по мелочам!

А вот и он… туманный брат Цветолит, которого мне, наконец, удалось вызвать! Играет пианино; звучит дребезжащая фуга хрустально-прозрачных бокалов. Нужно помнить об одном: потуги в творческой непосредственности никогда не пробудят своим холодным веянием искру в сердце, которую можно раздуть только горячим дыханием возбуждения. Огонь, пламя, пожар; внезапность, непосредственность, откровенность породят главный компонент – страсть (больше платоническую), натянутую струной через сердце, которая облачает огнями мою жену, заливающуюся многочисленными и пухлыми румянцами удовлетворения. Струна, в этом случае, должна быть крепко натянута и ни разу не расстроиться, и не опуститься, но этого, скорее всего и не произойдет, потому что творчество имеет ко всему свое отношение, за которое держится цветными кистями и оглядывает со всех сторон как экспонат. Да здравствует!

Планета Разнудолия

Итак, я станцевал крутооборотный локинг с Цветолитом и в моей голове бацнула пробка от той бутылки, ранее бывшей «Рутинезийским», которая теперь трансформировалась в бокал игристого веселья, набитого планетарной туманностью NGC 6751. Веселье заиграло ритм Оффенбаховским «Орфеем в аду», дробя мозги и нервы моего смеха. Ритм поднялся крещендо; энергия захлестала по воображаемым ребрам. Цветолит, не унимаясь, сам развертелся волчком вокруг меня, а затем – вперед и назад, раскачиваясь вроде разодетого фазана. Он подпрыгивал на крутых разворотах, точно стреноженный козел, щекоча меня своими перьями взлохмаченного одеяния, которые всё норовили запудрить мой нос.

– Цветок, прекрати! – заголосил я. – Струны моей капельницы вот-вот лопнут! Подумай о тех малышах, с которыми ты меня неразлучно повязал!

Покуда на меня находила тревога отцовской ответственности, я ухватился за поводья капельниц, возведя руки горкой вверх, натужно затрусив.

«Мои капельницы, – думал я. – Когда-то ведь случится, что веселье канет и наша с ними связь, после осуществления моего завета, должна будет прекратиться…» Без «связующего» между нами, они растают, подобно весенней капели. Но что не свидимся вовек, зарекаться не стану, так как и капли – частицы моего «всеобщего» тела – смогут выстроиться во что-нибудь менее принужденное и более свободно-произвольное.

Я уже предвижу ваше облегчение; словно заново оживший пагон планеты, в один прекрасный день вы оттаете банной жаровней лета; я услышу вашу писклявую полифонию: «А-а-ах…» – как у светлячков, которые летают пчелиными стайками по ночному лесу, у прирусловых валов реки. И пока вы будете преображаться в иную форму материи (по крайней мере, у ваших частиц есть чувство единства: они собираются вместе и живут неразлучно каждую новую жизнь, независимо от беспутств своего хозяина), выспрашивая вакантные места у моей жены, я буду преданно повязывать для каждого из вас реликтовые шерстяные, чешуйчатые, волосатые, рогатые, пернатые носочки и варежки, на случай, если она отошлет вас куда подальше, и поближе к своему составителю – ко мне, опасаясь распространению той болезни, которая, как она полагает, передалась вам от меня. О чем думает эта женщина?..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.