Апокрилог. Закрывая глаза

Апокрилог

Закрывая глаза

Дом

© Дом, 2024

ISBN 978-5-4490-3842-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АПОКРИЛОГ

Закат и рассвет в одном повествовании, – а чему будет положен «конец», и чему придёт «начало» – каждый из вас определит для себя сам.

Что мы знаем о толпе: о мандарине раздора, эгоизма, риска, негативизма и т. д.? Толпа всегда ищет виновников – белых ворон, не желая вместе с остальными находить выход. Если говорить о душе – внимательной, чистой и благодарной — не загнанной душе, то она находится в непрестанном поиске выхода/освобождения. Она может справиться с кармой и физическая слепота для неё едва ли ощутима, которая, однако, затормаживает поиски света. Толпа же, как лебедь рак и щука – рвёт её в разные стороны; душит и губит. Её уделом всегда оставалось быть гадким утёнком среди разношёрстного сброда.

В толпе не стоит искать единства: не все хотят пить коктейли из канала-источника и покачиваться на гамаке у берегов Рая. Они перестали слышать внутреннюю колыбельную отца и матери, безбрежно сливающуюся в унисон.

Толпа – таково название гоминидов, прислушивающихся не собственными ушами, а большинством. Так будет, покуда не восторжествует справедливость, и после неизбежного переполоха не останется хотя бы один или несколько гоминидов, не принимавших в этом участия, которые и отыщут выход – один для всех. Шансы уравниваются.

Пролог

В темноте, тишине, неизвестности и необитаемости, существовало 8 микроскопических точек, появившихся из ниоткуда (чему, однако, нет уверенных подтверждений). Все они кружили вокруг одной большой огненной планеты, сильнее сближаясь её магнитным полем.

Красная планета питала их жизнью. Эти крошки-атомы – сама невинность – точно пасхальные яйца, под прикрытием курицы, согревающей их теплом в ожидании, когда же те вылупятся. Но пока, на протяжении множества световых лет, ничего не происходило. Словно впавшие в анабиоз, спали они во тьме беспробудным сном.

И вот, в один из дней, задребезжали они в пляске, словно ульи пчёл; казалось, пробудился и загудел сам небесный дом, и давай лихача, да такого зажигательного: отовсюду сыпались и разбивались градом кометы, болиды, астероиды и фейерверки звёзд. Что же – в недоумении скажете вы, – должно было произойти, чтобы все, зараз, ожило? Каким образом эти невидимые глазу точки смогли создать ритм механизма сущего?

Разберёмся, прежде, – и это «разберёмся» будет вас окликать на протяжении всего повествования, – что является жизнью для тех, кто спешит её прожить «качественнее»; с оглядкой, да, в принципе, с круговым обзором и круговыми запрограммированными глазами, только и выискивающими, где же притаилась смерть. Выпадает из виду одна деталь: спешка уже исключает качество.

Ну же, признавайтесь, кто ни разу не играл в прятки? Детская забава, казалось бы. Но и взрослые не чураются этих незатейливых игр, потому как в каждом из них заложено знание, и, подобно детскому любопытству, они всегда будут в его поиске: по сути, в сведении начала с концом, добра со злом – и так, покуда не поймут, что ни того, ни другого нет – есть только сплошное и единое.

Мне давно известно, что гоминиды боятся подняться выше на одну ступеньку, встать на порог обеими ногами, чтобы, отдышавшись, перешагнуть. Земля здесь в качестве образного «порога». Рождение – ступени ниже порога, но, по мере становления/взросления, они могут подниматься только вверх, просто потому, что ступени до рождения позабыты и отгорожены стеной начала нового; они, соответственно, ведут к смерти, хотя снизу могут показаться бесконечными, устремляясь в белый свет.

Но что же их встретит там, наверху? Неосознанное чувство, заложенное в каждом – тот самый покойник, с детства скрывающийся от них – говорит о безграничных возможностях Абсолюта и его проявлений. «А если там тупик?» – спрашиваете вы себя. Ведь страх перед неизвестным пугает, и пугал всегда.

И вот вы до сих пор топчетесь на пол пути, не определившись с направлением – как глупцы, которые боятся зайти в свой дом спустя несколько лет странствий, опасаясь изменений.

Вы напридумывали кучи отговорок, поверий, легенд, поговорок и историй, более чем несуразных; вы передвигаетесь прижизненными надгробиями по бесконечной иллюзии вместо того, чтобы выяснить, куда же всё-таки ведут ступени. Ведь терять-то, на самом деле, нечего! Полоумные вы мои фантазёры! Единственно доступный аналог «вернуться», «выйти в рождение» – это переступить через иллюзию смерти. Вверх, только вверх, без оглядки! – но это не значит тут же, стремглав, выкупать главный хлеб Ватару Цуруми, – нет! – я постулирую о принятии смерти, как чего-то само собой…

Время избавляться от всё той же иллюзии смерти, ведь ваша иллюзия жизни создана благодаря страху перед иллюзией смерти! Разглядели circulus vitiosus, порочный круг?

Весь народец под скорлупой одного яйца. Каста обязательств и условностей будет чтить свои традиции до тех пор, пока планета не вылупится из-под гнёта.

И вот, этот день настал, – и этот день – будущее!

Планета Вызрелость

Ну что же… Раз, два, три, четыре; дробь, корень из трёх. Планета овеяна кофейным дымом, прогуливающимся по улицам, в редкие перерывы покуривая тысячью сигарет. Серый день бродит под покровом ночи, обёрнутый мусорным пакетом. Эти недогомункулы спешат, а на их каменных лицах выбиты посмертные маски пренебрежения и нигилизма. На их стороне заводы, компании, корпорации и передовые технологии. В своих новейших налощённых высотных мегаполисах «наоборот», – только внешне растущих ввысь, а на самом деле уходящих иглой в хтоническую глубь, – они хотят дорыться до света. Так сказать — «мир наизнанку»; совершенно неоправданный мир, потому как света ему никогда не видать.

Всякие расчеты пригодны только в пределах их беспросветности, как и точные науки – относительное творчество воображения. Они нисколько не задумываются о свойствах материи, в которой затонул перегнивший кофейный жмых планеты, — той материи, которая совсем недавно была главным источником жизни и энергии, породившей всё сущее. Всё то, что выходит и испаряется в дыму их шарика – апокалиптичная и беспробудная неизвестность…

Вы точно стадо муравьев, копошащиеся в муравейнике, для которых пробуждение от бредящего анабиоза точно грозит расправой.

Скажите, разве возможно, чтобы у бесконечности было регламентированное ограничение времени сутками или мерными шагами минут? – Нет! Оно всё ещё стоит, называясь «Бесконечностью».

Время создано вами. Напишите на доске мелом и сотрите – вот что это! Пускай в системе произойдет сбой и всё пропадет, потеряется, раствориться во тьме без остатка, и да восторжествует привычная мне тишина!

Всё умирает и рождается вновь. Вы же придумываете себе мириады событий, мегаполисы планов, ежедневники воспоминаний… Суета и бессмысленность! Оглянитесь вокруг, разомкните веки, где вы? Красота неба служит покрывалом для закрытых и упрямых глаз, – какое унизительное занятие! Прикрывает то, что для вас всего лишь шутка, черный юмор, то, что внушает и распространяет панику.

Ваша атмосфера служит «покрывалом» и для меня: я устал видеть эту абракадабру…

Ваша вера закопана в гробницах атавистических мегаполисов, в которых догнивает плоть. Но я за покрывалом, – и это неизменно. Я созерцающий старик и кукловод театра всякой выдумки.

«Я» предоставляет им возможность делать то, во что они упираются верой.

«Я» — посыльный ваших снов, – они на его ладони.

Я всегда беспристрастно наблюдал за миллиардами смертей. С каждой смертью стрелка на циферблате сползает в обратную сторону. Но я никогда их не пересчитывал, как не имеет смысла считать блох. Одно лишь спокойствие и неподвижность сфер материи – океан для утопающего Ноева Ковчега. Разве объединились бы они, не будь катастрофического наводнения милостивых вод?

Вы внутри меня, с чем мне, в своё время, пришлось смириться.

Кварталы, улицы, магистрали, пассажи, магазины, – так легко заблудиться взрослому, что говорить о ребенке, ведь схема его мозга проста. Но только не этих детей – взрослых в миниатюрном формате! Этих бедняг школят с пеленок. Вся школьная программа шагает впереди их ползунков. Как только пробьет шестилетний рубеж, им выдают паспорт гражданина Вызрелости, после чего те незамедлительно устраиваются на работу, которой его обеспечивают заботливые – и оттого не менее расчетливые – родители.

Детскую мечту выкорчевывают с каждым вырванным зубом, сочетая «становление» личности бедолаги — порциями разоблачений: то обещанная зубная фея не приходит; то с каждым «Прежним Годом», – по-вашему – Новым годом (хотя понятия идентичны, по сути), – рассекречивают подставного Деда Мороза, у которого за спиной игрушки с ценниками и борода на резинках. С каждым годом убивается вера в сказочную криптограмму магических знаков, так, что к шести годам «взрослый гражданин» знает весь кодекс своих обязанностей перед родиной и мудрыми родителями, которым будет обязан «по гроб» в мегаполисе.

К этому времени он пропахнется запахом никотина и кофейного перегара, разлагающими плоть. Точно «взрослые» взрослые, взрослые дети примеряют каменную маску неверия и безразличия, – а в будущем – пренебрежения и бескомпромиссности. Детские игры сотрутся из памяти – век новых технологий! Таков залог роста и обнуления кальция в костях! Работа на первом месте.

Все жители этой планеты – или планиды – скованны наручниками часов, с автоматически активизирующимся будильником, – у всех по общему расписанию. В суровых краях этой планиды растительности не бывает – не́где, – все закатано раскаленным битумом; перечерчено дорогами, мостами и автострадами, и никаких вам эспланад, общественно развлекательных центров и просто свободного места – сплошные приливы и отливы табунов ног с чемоданищами в руках. Избыточная жара и токсичные зловония раскаленного перегноя кофеина и никотина распределяются и разбавляются точно через вытяжку (по́ры атмосферы) – в космос.

Обычный распорядок дня этих гомункулов прост: поспали и поздоровались: «Здравствуйте, мама, здравствуйте, отец!» – «Мне кажется, нужно пригубить по рюмочке кофе, не так ли?», и открывает окно, чтобы освежить уличный смрад. Затем на работу; с утра – домой… и все заново, и заново.

За окном, по магистрали, машины длинными гусеницами ползут в непролазной толчее; некоторые прямо на ходу выпрыгивают из транспорта, оставляя запрограммированные машины добираться самостоятельно. На утренней «пробежке» обычно перемещаются на своих мини-автомобилях жуках, заметно сплющенных от бампера до багажника, чтобы максимально сократить расстояние.

Сама же работа течет как рафинированное масло горячего отжима, которое на протяжении дня успевает раскалиться до небывалых температур, – отсюда-то и разносится пожароопасная атмосфера в город. Работают все слаженно – как по чьей-то инструкции; все действия исполняются с быстротой кофейной сонности привычки. Здесь, как ни странно, ни на одном предприятии, корпорации и т. д. – нет начальства. Каждый сам себе начальник и исполнитель, – ответственность колоссальная! Здесь всем правит время, – наручники часов.

Однако почти все тайком верят в существование высших «инстанций», которые, предположительно, и завели счет времени. Но это поверье остается необсуждаемым табу. Считается дурным тоном публично полемизировать догадками о силах, сотворивших их, и планету. Запрещена фантастически-беллетристская ересь, всегда заканчивающаяся общенародной паникой, да такой, что впоследствии большинство консолидирует свои пристанища, страшась выходить за дверь.

Гомункулы ужасно боятся узнать правду о своих властителях, боятся, что это может пошатнуть слаженность и стабильность их деятельности. Тогда – всё потеряно! – обрушится кризис во всех областях, а к такому эти крохи-муравьи явно не подготовлены, – раздавит, и с концами.

В этом есть нечто пасторальное: овцы, пасущиеся на лугу, под надзором бесплотного пастуха, стремящегося согнать их плетью в стадо, чему те никак не внемлют, только блея, и припускаясь врассыпную: «Что происходит?» и «Почему нам больно?» Они приближаются друг к другу, чтобы защититься от насылаемого страха. А пастух всего-то гонит своих овец в загон – дело идет к грозе… Те же следуют в ту сторону, где их меньше всего бьют.

Так и наши гомункулы: идут туда и делают то, что убережет от столкновения с неприятностями. С таким же успехом они за работой могут не уследить за изменениями в погоде и атмосфере – которые могут выдаться гораздо губительнее всех прочих «последствий» вместе взятых, – заработаются, и, забыв о проветривании помещения, задохнуться и (или) сгорят от перегрева. Их явно пугает этот невидимый тиран, которого они создали сами – страхом перед неизвестным. Теперь для них всё неизвестное персонализируется в стереотип: плеть и боль, – а там и смерть рядом. Но, в тайне, все они грезят мечтами о счастливом детстве, – а каким бы оно было?

На лугу резвятся и танцуют под дождем настоящие дети; а взрослые – эти «овцы», боясь отхватить невидимой плетью, всё смотрят на них – весело играющих под солнечно-радужными брызгами фруктовой сладости. Детки в сладкой цветной помадке и в слепляющей волосы, жидкой карамели. Они тянутся широкими безмятежным улыбками к небу; к брызгам сладкой газировки с небес – как только что встретившие свет кротята, поблескивающие лучистой шкуркой. Эти овцы, – будем их так называть в подходящий момент, – скорее подве́домые извращенцы, для которых желание властителя – закон, и одновременно – разящее наказание. При этом они находятся в наибольшей близости с призраками детей, – т. е. с собой из вычеркнутого детства, – теми, которых прижизненно лишили жизни. И остается неясным вопрос: наказал ли их заботливый пастух, которого они записали в «неизвестного» злодея, либо же они сами себе являются виной и наказывать следует только себя? Впрочем, с какой стороны не подходи, причина кроется в страхе чистого вида. Решающей остается одна деталь: от чего этот страх отталкивался?

Контрапункт всех страхов, сложенных вместе, всегда можно заключить в некую каденцию завершенности, – в источник всех страхов, или, в частности, исчисляемого как корень дерева; корень всех начал витального плана – земля под ногами и небо над головой; вибрационный кокон, имеющий непосредственное отношение к вам и в вас.

Они тайно ищут «корень», который потерян за закрытыми глазами, даже не догадываясь, что и так находятся в нем. Ответ всегда находится перед носом: когда есть общий знаменатель, общая платформа. Однако страх узнать правду, пренебрегши ходом стрелок на циферблате, то и дело застилает им глаза. Страх, приходящий из неизвестности; заморский негоциант с ящиками вирусов и заморской заразы вместо товара. Страховые опухоли возникают из-за страха перед смертью, и чем стремительнее растет эта опухоль, тем скорее наступает угасание. Но вот что будет, если представить пасторальную картину, уже завершенную художником – с дорисованными участками: вместо серого полотна туч – голубое небо над зеленым лугом, а среди овец – абсолютно осязаемый пастух, – тут уж вряд ли подумаешь на происки высших сил.

Так вот, гуляет по городу корень духа тайного желания всех гомункулов, фантастически персонализировавшийся в непомерного ребенка. Тот, кого он касается/или кто «пребудет в нем», мигом меняется на глазах, – словно в овцу из картины вселился дух ребенка. Если кто-то торопится, – а на этой планете такие все, – то с его прикосновением всё вмиг останавливается, начиная залипать в небо, как бы это делали дети на лугу, а затем, придя в себя, оглядывается. Глаза его начинают медленно расширяться, словно прозревшее яблоко Адама и Евы. Слышится дикий хохот, переходящий в истерический – до боли жалобный, – и следом раздаются чередующиеся шлепки ласт ног о дорогу: это заключительная пляска селедки а-ля падебаск, с мягкими приклонами. Вскоре «стукнутый» горланит свое имя, которое вспомнил только сейчас, а заодно и все свое вычеркнутое детство, – судя по настроению – явно приукрашенное. Таких обычно сразу подбирают санитарные машины с мигалкой – караулящие дорогу сутками, – забирая в отдалённые места «выведенных из строя».

Такой участи удостаиваются и те, кто в тайне желал избавления от страха – больше остальных. В том случае, если дух ребенка прополз не на четвереньках, а прошел на двух, житель довольно быстро приходит в себя, еще долго оставаясь мысленно парализованным прозрением.

Он будет брести по улице, вычищенной до крошки; вновь вольется в толпу, всё же оставаясь мысленно далёким; различит только светофор, который ему скажет стоп на несколько минут, низвергающихся в вечность. Разряд! Пульс. «Он дышит?!» – «Да, дыхание слышно, но его здесь нет!»

На долю мгновения он показался себе «своим» среди чужих. Теперь он очутился в своей квартире; вокруг всё померкло: пешеход трансформировался в зыбучий ковёр; окружающие отгородились от него стеной. Всё исчезает, – и время… Но он стоит, – отголоски былой бдительности; он должен стоять – отклики другой реальности. Зелёный. Что-то в нём возвращается в реальность, но в целом – это беспросветное жамевю; пробуждение после глубокого сна – пляшущим ритмом многогранности. Глазницы убаюкивают теплым давлением яблоки глаз, туже натягивая покрывало век, – пришло время спать, но в его уши пробивается отдаленное движение. Мешает. Его подталкивают в спину устремленные и проворные потоки, но он никого не может отследить, – они стали прозрачными благодаря его сверхчувствительной впечатлительности. Затем всё вновь меркнет и озаряется ещё более чёрной и устрашающей вспышкой. Ему становится не по себе; мысленно проскальзывает лифт возвращения – дзы-ы-нь! – «Это ли мой мир?»

А ведь подобных провидцев здесь не сосчитать – только надави на больное место. И именно этот разгуливающий по городу смерти, крепыш, – чей дух воссоздан из страха перед потусторонним, – отлично справляется с игрушкой страха, пасуя её каждому, словно мяч. Дифирамбы, коль найдется бесстрашный, который отразит его подачу. А не удастся, значит, у него просто недостаточно сил к принятию такой правды. Его увезут в конвульсиях и эпилептических припадках в отдаленные места, где незамедлительно приведут в рабочее состояние безвозвратно тронувшийся ум. Этот серо-сизый, каменный мир гробниц, прикрепленных к горе́, – над которым кружат кондоры, клюющие остатки тления не живых и не мертвых окаменелых статуй, – естественный исход – если бы не это тайное стремление к «другой» жизни. Никогда не теряющиеся из виду дорожные разметки, знаки и светофоры в их головах: «Да», «Нет», «Уточнить»; водительские права с инструкцией по управлению своими механическими движениями и действиями…

Что им не грозит, так это перегорание от эмоционального всплеска вдохновения… Роботы не испытывают эмоций – выход к «корням» закрыт.

Из подворотни и канализаций источается смрад, но в самой усыпальнице – братской могиле, – единый скелет из выбеленных камней. Ребра от позвоночного столба вздымаются ввысь ламинарным никотиновым дымом – слегка искорёженным, – в котором толкутся черви. Руки скелета впиваются в шейные позвонки, силясь сдавить в предсмертной агонии. Черепная коробка открыта и из неё вываливаются всё ещё горячие перегнившие кофейные зерна. Своими длинными субтильными сплетениями корней они поросли в скелет, завладев нервными окончаниями. Спящие почки, разбросанные по ним, оставляют надежду на будущее. Вот только… если до настоящего времени кофейные зерна находились в черепной кофеварке – без корней, что же случится, если это дерево заплодоносит? Если эти зерна уже проросли в самую суть их мира – в сердце, нервы и страх. Если до этого только голова была пьяна кофеиновой трезвостью правил, то теперь, может статься, все кофейные почки, каждый человечек в отдельности станет жить по своим правилам, становясь «сам себе на уме». В таком случае начнутся разногласия; педантичный и выправленный робот закатит рукава, – и полетят детали.

Но подождите, что же послужит тому причиной? Как могут корни преобразоваться в ветви? Наверное, по принципу сдавленного в руках шарика с водой: куда прибудет, куда – отбудет. Хотя корней из головы как-то не вырастало. А может перегнившие кофейные зерна, – как мы изначально их определили, – есть не что иное, как корни? Возможно, отсюда и ноги растут? Тогда склеп из кроны этого деревца образует ветви, вздымающиеся дымом из ребер-высоток.

Давайте посмотрим: безкорневая система законов создана для защиты от окружающей «почвы страха». Склеп является защитой от внешнего, который в то же время душит какую бы то ни было жизнь.

Как устроены гомункулы? У них – как и у вас – есть защитная «кожная» покрышка, – только наждачнее и плотнее; есть мышцы, приводящие их в движение, и кости, – в нашем случае сделаем уклон на ребра, – служащие защитой внутренним органам. Без этих ребер они сделались бы во много раз – если не совершенно, – уязвимее перед любым толчком либо ударом. Также ребра цепляют на себя мышцы, несущие ответственность за дыхание.

Система сложна, что еще более усложняется вынужденностью пребывания в системе именно этой плоти. Даже если остов планеты не делать по их подобию, а переиначить на скелет морской рыбы, то она всё равно найдет своё море, чтобы уплыть в глубину; освободится или раствориться, вообразив себя птицей, бабочкой, – да кем на душу ляжет! Её не видно и решать ей, кто она, где и зачем.

Простота – это залог просто, без преувеличения – глубины, отлично обозначающей «бездонность»; просто радости, уже подразумевающей «искренность»; просто преданности, что уже исключает подставные, невнятные и юлящие эпитеты. Простота – это чистота, невинность и искренность. Хватить разыгрывать сцены! – естественность, кроющаяся в простоте, лучше примагнитит любовь, звучащую в её сути. Всё искусственное – маска иллюзии. Простота всегда внушительнее и выразительнее звучит, как в само собой понимаемой «глубине», чем в «бездонной глубине», чем в «настоящей преданности». У каждого из вас для подставного эпитета найдется множество толкований, только вот корень истины не требует толкований, – он один для всех, так же, как и исход. Простота не претерпевает рефракций своего подлинного значения, ведь обитает глубже всех этих кривозеркальных отражений. Простота – это дно Космоса.

Глубина всегда лежит на поверхности, но не потому ли её труднее увидеть, когда ищут на дне?

Меньше ребер – глубже дышится; проще система – счастливее жизнь.

Смотрю на них и улыбаюсь. Даже не ожидал, что марионетки смогут обрести самостоятельность, и я смогу наблюдать за концертом, не принимая в нем непосредственного участия. Ничего не делаю, а их становится всё больше…

И вот, эти марионетки превращаются передо мной в разноцветную радугу коктейлей: «Бермуды», «Кровавая Мэри», «Империал» и т.д., – явившись наполнителями черепных коробок восьми разных планет. Замаринованные и захмелённые марионетки.

Но, позвольте, кто же наполнил эти, достойные похвал, безмозглые бокалы? Они! Они пьяны и пресыщены своим бессилием; они пьяны, – как анестезия от боли, выдуманной ими же; пьяны моими снами и знаками, которые я посылаю в каждую отдельную башку символами, способными заставить отреагировать на меня, – зачастую используя приемчики с запугиваниями. Тогда их извилины начинают шевелиться; черепные коробчёнки затворяются; глазницы зашториваются и их попритухшие огоньки скрываются в корни пяток. Начинаются настоящие шаманские танцы; магические ритуалы дергающихся анатомических скелетов. Тогда же они сплетаются руками между собой, и, задыхаясь, дают панического хохота бессилия.

Костер в этом круге всё возгорается и растет; вот уже его языки облизывают – нежно обжигая – выбеленные кости. На кого взгляд не кинь, кругом один и тот же концерт, – целый бар концертов.

Под содрогания мертвецов моя старенькая танцплощадка заходила медленными блимканиями и переливами синего, красного и жёлтого. Двери заведения на засов. Огонь обращается в призрачный дымящийся фонтан, преобразуясь в песочные часы. На подувявшие кости начинает капать воск; теперь, омывшись, по ним сползает плотная восковая улитка. Окончательно затвердев, он останавливает их барахтанье с каменной твердостью. Из черепков выдается фитиль, сквозящий через позвонки. В момент окаменения костра фитили разгораются робким, нерешительным треском. Вскоре они медленно исчезают, сгорая замертво, но за короткое мгновение, кости стоп успевают въесться корнями в землю. Когда стопы окончательно догорают, корни пускают ростки, прорастая в дымящийся, бесплотный фантом, пропитанный «неизвестным». Они прорастают сквозь шейные позвонки, негибкий и отвердевший позвоночник, вдаваясь в разветвление ребер.