Полная версия
Канатоходцы. Том I
– Тюремная лирика! – хохот, слёзы…
У кинотеатра – афиша. На ней – самурай. В назидание Майе (и не только ей):
Предупреждаю – не зевай:я одержим нечистой силой.Я оборотень. Самурай.А вовсе не «мальчишка милый».Пётр
Бегает по перрону, оглядывает вагоны: нет его? Не доехал? Наверное, в вокзале, который когда-то притягивал их, детей, манил в другие города, на другие материки… Буквально за шторками ресторана виделся иной мир, иные берега, более богатые люди… Ныне тайны нет. Обыкновенный кабак. Трогает ручку двери, которая угодливо открывается. Швейцар в форме, но железнодорожной, и с виду вагонный проводник. Никого?
Хрипленькое, тихонькое:
– Петро, я тут давно.
Да ведь явился Пётр не по местному времени, а по московскому!
– Дачку толкнул?
– Ка-кую дачку?
– Твою, Петро. Где она, в какой-то…утке?
– Старая Утка, деревня.
– Винтовки берёшь? Одиннадцать стволов? Или денег нет? – кривая улыбка.
Ответ Петра эту улыбку так выпрямит, что гость будет рад ехать из гостей…
– …не ранее лета…
А ведь превратился, было, в какого-то монаха, уповая на волю бога, свою утратив.
– Ладно-ладно, – кивает гость.
– Телефон не мог набрать? – тон, не допустимый ранее с «боевым товарищем», как говорит брат…
– Телефон не то, не так…
– Завтра к обеду будь. День рождения бабушки. – Оглядывает и оценивает не более, как дядьку недалёкого, но издалека.
В ответ – опять кивки.
Не та терапевт! Индульгенция выдана глупой Марьей Тимофеевной, а в кабинете неглупая еврейка (много евреев в городе).
– Мёрзните? – С недоверием…
На нём два комплекта тёплого белья (для нагона температуры). Градусник отдаёт, – волнение, как на трамплине.
– Температура тридцать семь и пять… – Обдумывает!
На верхнем кармане халата нитками: «Шира Исааковна».
– Исаак жену за сестру выдал, когда ей грозила опасность…
– Мы плохо помним нашу историю…
Не Библию, а именно историю, и – «нашу». Думает, – еврей? Он брюнет…
– Великий народ, создатель религии…
– У некоторых иное мнение. Пятерых! И ещё будут.
– Ну, это вряд ли.
– Обрывок бумаги на воротах: «Будем убивать людей еврейской национальности».
– …прямо такая фраза?
– Хирург говорит, она с улицы Нагорной… Вот так-то, Пётр Сергеевич…
Могла бы отправить на работу с понедельника… Но впереди целых три дня!
– Здоровья вам для лечения добрых людей…
– Рецепт на тетрациклин… – Улыбка.
Бюллетень продлён. На работу только во вторник.
Домой идёт, молясь: «Не отринь меня, господи…» Но углублённой молитвы нет. Только в тайгу! Фёка говорила: Бог добр к тем, кто исповедуется. Да, видно, права нянька… Хотя, одинокого легко обворовать… Ботинки… Но… Не надеть ли допотопные лыжи с креплениями в виде ремней? К ним – валенки… Резиновый шланг, набитый дробью. Ка-ак грохнуть! «По голове не надо!» – вопль в голове.
Расстояние до трапеции одолел канатоходец, вот и родное крыльцо. Уверенно входит в дом.
Серёжа на подоконнике водит шилом по стеклу. Велит ему немедленно прекратить. Варе выговорит.
И на полках опять бардак. Вот целая кипа. «Огонёк». Вполне для растопки. Открывает наугад:
«Ленинские слова о коммунизме осуществятся через двадцать лет». «Через двадцать лет Союз ССР будет – Союз СКР – Союз коммунистических республик». «Города нашей Родины через двадцать лет будут напоминать сады: внутри кварталов будут фруктовые сады с чудесными плодами мичуринских сортов». «Через двадцать лет я вижу свою родину у врат коммунизма». «Каково ты, будущее? И слышится в ответ тёплое, великое и родное слово: “коммунизм”». «Вот слова Чернышевского из его романа “Что делать?”: “Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее столько, сколько можете перенести”»
– Карлики, – пихает журнал «Огонёк» обратно. – Якобы, сочинения детей! Мой ребёнок не будет объектом инсинуаций.
– Папа… Отведи меня играть к Витасику. – Гордый взгляд. Надолго ли? Впереди окрики: «Смири гордыню!» Но тот, кто горд, непобедим.
– У тебя урок с папой.
Образование Петра выше высшего! Правда, оно – «само». И это – гадко! Но тем, кто с дипломами, далеко до эрудита. У Петра не марксизм-ленинизм, а редкие книги. Откапывает дореволюционные ценные. В них нет советской пропаганды. Дома крен в религию. «Что такое смоквы?» «…как финики», – неуверенный ответ Вари. «Это инжир! Второе название фиги!» – окрик Петра. Ребёнок моментально: «Фиги, финики срываем»! «Доктора Айболита» шпарит. И Евангелие от Луки так будет, вот только выведает о финиках. И Петра удивляли «смоквы». Но более того – виноградники. А в них – виноградари. Бабушка могла ответить. Но не допытывался, лелея план: немного отъедет от города или от деревни… А с годами вывод. Чужая религия, на чужом материале. Люди в холодном климате не видят ни терновых кустов (горящих, но не сгорающих), ни виноградников. У грандмаман наготове: «Это не моя вина». Но тут валить не на кого. Нет тёмной домработницы Фёки. Правда, Варя – её копия. Широта информации необходима.
Ребёнок перед ним. Одет в невероятное (от них с братом) барахло. Варя умеет только носки. Её родители в деревне, оттуда овечья шерсть. Жанна (модель Дома Моды) из цветных ниток то кофту модную, то платье на уровне «Художественного салона», где иногда приобретает дары благоверному-неверному. Им такая умелица не ко двору.
Открывает тетрадь:
– …Буддизм с его йогой куда правильней христианства. Тот, кто тренирует самообладание и концентрацию, добьётся многого… От моих лекций будешь умнее ребят во дворе.
Американцы рекомендуют: малопонятный материал войдёт в голову, но в лекциях должны быть фрагменты на уровне аудитории:
– Китайский мудрец Кун-Фу-цзы говорит: «…благородный не растрачивает времени, вежлив к другим, не нарушает порядка, и оттого люди являются его братьями».
– Петя, мне на работу, – в дверях Варя.
– У нас урок! – орёт гуру, в данный момент не «вежливый к другим».
Варя уходит.
Вопрос к «аудитории», не предполагая ответ:
– На чём мы остановились?
– На «братьев».
Пётр обрадован:
– Верно! Конфуций говорит: «…помогай людям достичь того, чего бы ты хотел сам. Чего не желаешь себе, не делай другим… Его идеи выдают за коммунистические! И одурманивают ими народ. Какие братья! Человек человеку – волк! Ну, а теперь иди играть…
– В кубики? – У ребёнка недоумение.
Грандмаман пусть учит французскому. А он, отец, другим наукам. Школа не для этого ребёнка, будущего аристократа! Книги Пётр выбирает. Например, Джанни Родари отвергнут. Там сеньор Помидор – негативный, а плебей луковый – лидер и победитель… В дневнике тринадцатилетнего Петра: «Я хочу быть капитаном Немо, бороздить моря и океаны. Индийский принц Дакар ненавидел англичан, а я – коммунистов, которые отобрали нашу родовую собственность: рудники, фабрики и дома». У его ребёнка будет правильная идеология, далёкая от советской.
На проводе Мельде. Его приглашает на день ангела. Но парень не благодарит, наоборот, напуган.
Перед сном:
– Варя!
– Да, Петруша… (не «Петрушка», нет!)
– Покаяться думаю. Ответит?
– Дак тебе отвечает!
– Ну, да. А – теперь?
– А чё теперя содеялось? – «евангелиевым» манером.
– Грехи…
– Какие у тебя грехи! Кому на работе грамоту? А бабульку кто терпит? А с братом? Другой давно бы их вытурил на частную квартиру! – Возмущение театральное. Но тут правдива. – «Пётр аккуратный, умный. Вот кого надо в главные в дому, а не обкомовку!» Так говорит тётенька Мотова из пятой квартиры.
– Ха-хи-и-ха! – неконтролируемо. – …Такое с ближними…
– Убойная драка?
– Мы разнимали. Крови!
– Ну, и каким боком ты? Тебя любит бог! А как он спас тебя в… страшном месте? – новая для неё нагловатая интонация. – Забыл?
Голосок: «По голове не надо!» Вновь на коленях! Эффект моментальный: крика нет. Будто приёмник с одной волны на другую. Меры бога оперативны, виды на будущий контакт крепнут. Может, в церковь? Родная церковь Вознесения превращена в «музеум», как говорит грандмаман. Но другая цела. Тюрьма рядом, прокуратура, Центральный стадион. А там и улица Нагорная… Долго не имел понятия ни о тюрьме, ни о прокуратуре, ни, тем более, об улице Нагорной…
Маленького Петю храм радовал золотом, пением… Братика – тоже. Но об его игре «в молебен» гневно докладывает бабушке дворник, пугая «телегой» в обком. Другое дело Пётр… Не ляпнет мальчик-кремень, мальчик-камень. Вот такая свобода совести в бессовестной стране!
Эндэ
Они идут мимо дома Ипатьева. Сержик бодро говорит… Какой Сержик? Первый родился до революции. Видимо, это второй… Напоминает первого, её сына, правда, более интеллигентного. В этом «грязныхская» порода. От Вариной крови необходимая мощь, и это правильно, ведь нет людей для выполнения чёрной работы. Крёстная мать и у того, и у другого Алекс Второва. Недавние крестины… Батюшка пьяноват… Пётр: «Алкаш, а не поп».
От магазина – домой, она катит сумку на колёсиках, он – машинку. Вдруг ей видение: нет никого… Ни родителей этого мальчика, ни других родных людей. Они одни в целом мире: она и это бойко говорящее дитя.
Наверное, она не видит каких-то вещей, радуясь малому, как буддист. Например, уходят внуки не как раньше – в ресторан, на тренировки, на лесные прогулки. Убегут и не говорят, куда. Наверное, творят недоброе. Да ерунда! Они плохого не делают! Подрабатывают. Надо хвалить их трудолюбие, а не критиковать, как это делает Жанна. Недавнее – куртки. Разнимали драчунов! Но не выстирать (ведь это кровь!) – как выкинуть. Экономят! Аккуратны, берегут.
Новенькая в их доме, корректор газеты, у графика дежурств. Не повредит немного светского общения…
– Мои внуки – культурные люди. Один – зам директора в НИИ. Другой – оператор на телевидении. – Изящно вертит в руке «пенсне», очки, одна дужка отломана. – Мои внуки – благородные люди. И кто в это не верит…
– Я верю, – корректор пугливо к дверям своей комнаты.
И тут мимо Татьяна Горностаева:
– Вам надо больше уборок! Много религиозной публики!
– Обком партии гуманен в отношении верующих, – напоминает Эндэ, – например, моя немолодая кузина…
– Не верьте ей! Не только «кузина», – жена Петра Варвара богомолка. А о внуках… Они – преступники и наркоманы!
– У тебя был таким добрым папа!
– Да, мой отец был великодушным!
Неудачное «светское общение»… Вдруг одна накатает заметку, а другая отправит в типографию? Но не её вина. Фёка да школа. А ребята умные. У Пьера могла быть великолепная карьера. Но не оформляют, найден мелкий повод. Об этом глава приёмной комиссии внук лакея. Мишель, не имея протекции, не в театральном, а в техникуме. А тут и этот кошмар, ибо плебеи в верхах… Корректор, наверняка, работая в газете, органе коммунистической партии, и сама в ней. Как и Горностаева, работница обкома этой же партии. Но, пардон, наркоман – тот, кто употребляет наркотики. Например, однокашница по гимназии – кокаин. А доктор Рогов, коллега Пьера, вводил себе морфий, выданный ему больницей для пациентов, «…преступники и наркоманы!» Не обратиться ли в суд за клевету?
Чай с баранками.
Вопрос Петру:
– Ты забыл? Мой день ангела. Алекс будет… Надо хотя бы рулет с маком.
– Тётя и дядя, о них не говорю. Но кроме них… Иван Захарович… Он рад с нами увидеться. Купим отбивных (Варя с утра в кулинарию). Винегрет… На Варе и чистка овощей. А далее Жанна… Как ты?
Кивает. Её обязанность. Готовит в перчатках, в оригинальном фартуке и с укладкой волос.
– Мишель, ты?..
– У меня съёмка в двенадцать. Но натру паркет…
– Селёдку я… – Пётр говорит как-то уныло. Вроде, планы с размахом.
В выгородке у тёплого бока печи думает утешительно: ребята молодцы. И жёны неплохие, так выходит? Варя – оплот, да и Жанна… Она готовит умело и выгодно, кроит, моделирует, утеплила подкладом из ватина лёгкое пальто: экономия на покупке тёплого. Эти выводы примиряют с тем, что многовато гостей на день ангела.
«Прокламации на улицах Петербурга…» «Двое злоумышленников напали на начальника станции. Отобрав ключи от кабинета, украли 6274 рубля». «Бакалейные товары: чай, сахар, кофе и какао разных сортов. Швейцарский шоколад “Тоблер”. «Товарищество Богатеев с сыновьями. К празднику получены яблоки: “Наполеон”, “Идилирода”, “Розмарин”; ананасы и иные ягоды в коробках. Цены умеренные». «Рыба. Севрюжка, сиги, корюшка. Партия катанских апельсинов». «Японское полотно для дамских платьев», «…стоял мелкий арендатор Батурия с топором на лесной дороге и неизвестный туземец некто Аншилава…»
Дореволюционные газеты, как труха, – и более ничего о «мелком арендаторе» Батурин и о «туземце» Аншилаве… И это ведёт к мирному уходу в сон.
2 февраля, воскресенье
Кромкин
Воскресенье, но для некоторых будни…
Входят в дом, где пахнет брагой и где живёт немаленький руководитель.
– Давай к самогонщикам, – предлагает Кромкин.
Идут на запах. Интеллигентная родня убитых может быть убийцами, а те, кто «гонят», обязаны быть наводчиками. Но в коммуналке «наш кадр». Анна Демьяновна Тутова. Вид тупенький, а документы проверяет, не откинув дверную цепь, размером – собачью. Ей ведомо, какими парами народ дышит (не только винными). «Нижние» – «культурные». А рядом…
– Иван Иваныч творит брагу. Сам и ставит, сам и пьёт. Клавдия Трофимовна болеет, Саша в техникуме, родителям говорит: «Добьётесь, уйду из дома!» Но никуда не уходит, наоборот, в эту комнату водит кавалерию.
– Кого?
– Калерию. Лера она. В общежитии пока, но летом ей родить. Медсестрой будет.
– Уголовников нет? – майор милиции о родном контингенте.
– Брат Ивана Ивановича. Кликают Толей, имя у него чудное.
– Анатолий?
– Нет. Трахтор.
– Трактор?
– Да, Трахтор Иванович Зонов. Во вторник гостит он… На куфне едят. Иван говорит: «Нет у меня денег. Пинхас дал три рубля. Богатые». А Трахтор: «Давай их грабанём!» Он ни в одной колонии побывал, но не уймётся. А у меня телевизор. Холодильник на замке…
Амбарный! Петли приварены.
– Откуда у него информация о «богатстве»?
– С Сашей дружила ихняя девочка, да вымахала. И он не мал, но она… У их ковры, кольца, хрусталь…
– А где обитает этот брат?
– В Верхотурье. Тама, где лагеря.
Эта бабка Тутова прямо «источник», говоря на профжаргоне.
Выходят.
– Отрабатывать будем техникум связи на предмет связей младшего Зонова. Информацию о «Трахторе». Давай их ко мне…
– Всех?
– И «Кавалерию»… Она в медобщежитии в трёх минутах от дома убитых.
– И бабку Тутову?
– Её не надо.
Входная дверь бухает за торопливым майором.
– Ради товарищей из Горкома… – Отворяет нехотя.
Инна на подоконнике, как на лавке. Её папа вновь намерен врать.
– Мне говорят, будто я «время говорю неверно». – (Об этом Шуйков при горкомовце).
Мнение Кромкина: никто бы не врал, – расследовать было бы нечего. Наверное, этот Натан Аронович нанимает для жены и её родни убийц, которым и открывают дом на Нагорной («отворите, отоприте, ваша мать…») В квартире выдают купюры наёмникам, один в новых ботах «Прощай, молодость».
…– Пять минут уделю. Ради работника Горкома…
– Время, когда вы из квартиры…
– Семь.
Как говорят в такие моменты? Колись, падла[51]! Но тут не «падла», а герой труда. Кромкин выкладывает бумаги. Родители Тани Коваленко опровергают время: визит в половине десятого и не на день рождения Тани!
– Около девяти, – опять «время говорит неверно» доктор наук?
– С какой целью вы отправились к Коваленкам?
– Аня приглашена. С Инной.
– Вы вновь говорите неправду, Натан Аронович. «Около девяти», а вы едете к людям, не родным, с вероятностью их обидеть… Подарок был?
– Нет.
– Во дворе кто-нибудь?..
– Мальчик с пятого этажа.
– Фамилия?
– Зонов. Мы в шахматы играем. Такого одарённого в институт бы. Но в техникуме. Отец выпивает, мать… больная.
– А дядя Трактор к ним во вторник явился?
– Трак-тор? О, нет.
– Вы о чём-нибудь говорили?
– Да, так, он шутит: «Вы, как два соляных столба в пустыне».
– Мы какие-то минуты думаем: идти или нет, ноги не несут, – уточняет «шутку» Инна.
– Идти не хотелось, – горькая мина её папы.
– Ну, и не ехали бы!
Одинаковая паника из-под неодинаковых очков.
– Мы ищем того, кто информирован: в квартире никого.
– Это – не он!
– Не доказано.
– Докажем. – Блеф неплох не только в картах, в которые Кромкин не играет.
– Ну, хватит, папа!
Взмах рукой, мол, говори…
– Я – из школы. Мама дома, но идёт проведать тётю Хаю (она болеет): «Я туда и обратно, ведь нам в гости». За фортепиано сижу, наверное, до семи. Папа с работы, а мамы нет. В девятом часу телефон. Мама. «Нахожусь в Управлении дороги рядом с домом Коваленок». Говорю: мама, я наберу Таню. «Нет-нет! Дай трубку папе». Он отговаривает…
– Якобы, будет какой-то мне необходимый человек! Бред: Коваленко на железной дороге, а я металлург… Но Аня… – Поперхнулся именем (другое в документах).
Инна даёт таблетку.
– Папа говорит: «Хотя бы встретим её, а то темно». Двадцать тридцать, – кивок на ходики с крупным циферблатом.
– В подъезде кто-нибудь?
– Нет. А во дворе… Саша Зонов…
– Да, так оно… – Опять про «два соляных столба» и шахматную игру. Активно говорит с валидолом во рту.
Вывод: «любимая Аня» привела вора.
– От Коваленок вы куда, на улицу Нагорную?
– Вдвоём с папой до дома. В окнах ни огонька, а дверь в квартиру отворена…
– Я один к Хамкиным…
– Время.
– Мне не до времени!
– Ладно, что видите у дома?
– Ну, это… Огонь, дым, народ… – Уводит глаза.
Опять врёт!
Из «Волги» не какие-то бандиты вывалились. Нормальная пара. Он двухметровый в тёмном, и она – не короткая, но в коротком меховом пальто. Такие одеяния на вешалке у Пинхасиков.
Торгаши, богатые. Он заведует складом центрального рынка! Она в буфете пиво не доливает. Но и такая информация не любого толкнёт на ограбление. А вот увидеть на руке, не доливающей, бриллиант… Тот, кто обнаружит эрудицию, и себя обнаружит, уменьшив круг подозреваемых до круга ювелиров, ибо только они определят, увидев на руке, а не под лупой.
– Выявим, не пропала ли какая-нибудь ювелирная вещь (хотел добавить: огромный бриллиант)?
– У Хаи, наверное, два-три кольца…
В тюрьму вруна! От первого капитального обыска пять реестров. Золото – в длинном… Кивает Инне.
– Так как украдены деньги, я перетряхнула шкатулку.
– И?..
– В ней. Кроме тех, которые на маме в этот день. А тёти Хайны… в огне?..
Думает, родня (и мама) от дыма умерли – интерпретация её отца.
«…Домашние идиотизмы… На дне рождения конфликту Ани с Надей. Сестра Натана ехидная: детей трое, у Казаринова маленький оклад. Аня не пара Натану. Аня – Наде: “Чтоб твои дети остались сиротами!” Лицо, будто не она. Дневник тайный, а потому в тайнике!»
…который Кромкин в момент выявляет, поддев длинным ногтем не приклеенную паркетину. Тут маленькая правда: ища на пожаре Аню, этот тип так называл благоверную Фаню Иосифовну.
«День рождения мамы. Все, кроме Натана, трудившегося в «Домноремонте». Мама хвалит сиреневое платье Ани – пик моды. Инна – пугало. Борька не едет с ней от музыкалки домой одним трамваем; “брат телевышки” (говорят ребята). Надя опять с намёками. Аню с каким-то парнем (Подчёркивает Кромкин) видел Казаринов. У него имя редкое, как и у меня. Я для родных Эрик. А этот Антип Фокич, и родные называют его по фамилии. Идём в погреб. Аня выбирает банки. “Мне гадко: Наде пожелала смерти…” Я говорю: не бери в голову, они тебя травили. “Не рой яму другому”, – говорит она. Такой диалог…»
Незадолго до рокового дня, когда их и отправят в «яму». Пинхасик Ф.И. – инженер в домоуправлении. Коллеги о ней: «энергичная», «добрая». И, вняв традиции не говорить плохо о мёртвых, там у неё, вроде, врага нет.
…Папа держит дочку за руку: она впервые в мёртвом доме.
Вопреки такой опеке, Инна, как гид:
– Вторая половина – дом для Эрика, для Эразма. Но он ужинал со всеми, а далее игра в лото на деньги: дядя Моня, тётя Хая, Эрик и Борька, который других обыгрывает…
Порядок удобный не только для них, но и для грабителей. И финал одного дня – не игра в лото… Двери крепкие. На окнах решётки. Борцы с огнём (и с уликами) думали выломать, да дверь отворена. Грабители входят не этим трудным путём. А так, будто от них никакой угрозы тем, кто внутри. Хотя реален и коварный вариант: «Отворите-отоприте, ваша мать…»
– Гости у них часто?
– Иногда к Эрику. Могли и к родителям, и прямо к нему, но так – близкие.
Те, кто на «Волге» двадцать девятого, наверное, не близкие. Они стучали в главную дверь, видную с улицы.
– Функция этой комнаты?
– Спальня тёти Хаи и дяди Мони, – тихо говорит, будто и теперь они тут, а не «спят» вечным сном в холодильнике морга.
– …туалетный столик из дерева. На нём малахитовая шкатулка…
Фотограф фотографирует. Инна рада увидеть золото. Немного – и примерит тёти Хайны серёжки.
– Папа, этот кулон мы с тобой купили! А это от бабушки. – Откладывает колье: – И у мамы такое…
– Как фамилия?
– Шефнер. Она умерла.
Вроде, золото к финалу.
– А парные часики с гравировкой? – напоминает племянница.
Два футляра. В одном – мужские золотые, в другом – дамские. «25 лет». А в браке Хамкины были и того больше… И…умерли в один день, как Филимон и Бавкида…
– Помню: лето, мы танцуем «Семь сорок»…
– Давление на нервы ребёнка! – папа давит на нервы правоохранительных работников, тут находящихся.
Вот это память! Вроде, не на ювелира учится… Факт кражи хотя бы одного кольца не прошёл бы мимо девочки Инны. Внимательно оглядывает, поднося к очкам. Комментарии даёт: когда, кем куплено, цена… А бриллианты… Иные фианиты и ювелиру не в момент определить. Инна тверда, как алмаз. В реестре: «кольцо с “белым” камнем», а это «бриллиант в два карата»! Караты пианистка знает на пятак.
Итак, громилы не набивают карманы дорогими «цацками» (арго преступников). И другое не украдено. Новой одежды полно, обёрнута белыми халатами торговых работников. В комодах уйма белья, в сервантах – посуды, в трёх холодильниках – еды. А внизу, кроме картошки, облитой кровью, банки солений и варений. Рай для домушника. Итак, золото «тёти Хаи» и «дяди Мони», и горы их барахла не тронуты, не говоря о скрипке.
Кромкин той ночью играл так лихо, как не играет наяву. И в доме убитых удивлённо открывает футляр… Дорогая копия «Амати». Дороже ювелирных вещей. С ней уйти и… быть богатым. Пианино немецкой фирмы, но другого уровня, да с ним и не уйдёшь… Богатство… Но, вроде бы, не из-за него. Уникальных бриллиантов не выявлено как утерянных. Один ответ: батя с Инной замочили родню… Эти наследники идут неуверенными походками. «Два соляных столба…»
– Полная ПМГ твоих Зоновых! Старшее поколение: она на работе, он на диване; младшее в подъезде… И Калерия тут, хотя такая малявка вряд ли могла добраться до денег.
– Для этого другой кандидат. Жена Пинхасика с добрым молодцем…
– Любовник! Баба-то какая! Уйдёт и никакой наводки, а этот длинный в моргах её ищет!
– Давай главу…
– Иван Иванович!
Шибает брагой. Как в доме. И добавление к имени: он Дядя Ваня – Всемирная Сила. В алкогольном опьянении. Отрицает идею брата «грабануть нижних»:
– У моего брата Толи, Трактора (так он наречён мамой и папой) трудная планида. Но мы с ним давно не близки идеологически. Мы давно в отдалении друг от друга.
О сыне:
– В техникуме на пятёрки! Но женится! Да, на Кавалерии. Она из Ревды! Вот бы на Инне… Хоть и еврейка… Пардон, кто еврей, не думаю обидеть. – Кивок брюнету Шуйкову (по краям лысины чёрная окантовка). Инна – девица будущего.
О времени прихода и ухода паренька двадцать девятого Всемирная Сила темнит так, будто не пьян. Видимо, информация тайная. Руки вибрируют. Не только от выпитого. От неумелого вранья. Его жена когда-то медсестра в хирургии. Теперь – санитарка. Горе Зоновых – не дядя Ваня с брагой. Клавдия Трофимовна – с морфием. Наверное, этот художник, то бишь, сантехник, когда-то мог отразить на бумаге или на картоне её тонкий лик. «Наглядная агитация в конторе домоуправления моей кисти».
Клавдия Трофимовна о Пинхасиках:
– Неплохие люди. – О Калерии: – Неплохая девчонка. В больнице будет работать, я главврача уговорила.
– А где будут молодые?
