Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья

– Та, что обмороженная?

– Нет! Обмороженная другая, та, которую они вынули из ероплана! А с нею летчик, ещё один, с пулей в спине! А этот, что ероплан-то привёл, сам с рукой перевязанной, орёт, пистолетом машет, мол, давайте носилки шибче тащите! Быстрее, грит, к врачу, если, грит, хоть один из них помрёт, то он всех тут же враз и перестреляет! Во как! Еле-еле угомонили!

– Так ведь не померли же? Вчера же умерших не было!

– Да не померли, не померли! Пулю-то у лётчика из спины вынули, говорят, позвоночник задела, а вот девчушка-то бедненькая…

Андрей, замерев сердцем, чутко прислушивался к удаляющимся по коридору голосам двух санитарок, затаив дыхание, и ловя каждое слово.

– … Девчушке ноги-то отрезали… обморозилась насмерть… гангрена, язви её в корень! В пятой палате её положили, лежит, как неживая, Афанасьевна сказала, что помрёт девка… совсем жизни в ней не осталось…

– Ыыыххррр… – глухо зарычал Андрей и рванулся всем телом.

Рывок – сел на кровати. Сильно дёрнуло в спине.

Ещё рывок – сбросил ноги на пол. Тупая боль охватила всю спину.

Вокруг раздались предостерегающие возгласы соседей по палате.

Третий рывок – встал на ноги.

Держась трясущейся от напряжения рукой за спинку кровати, второй рукой нашарил прислонённый к спинке соседской кровати костыль… опёрся на него, и невзирая на предостерегающие крики соседей по палате, с полыхающей от боли спиной, на негнущихся ногах, как на ходулях, пошагал из палаты…

Коридор.

Цифры на дверях.

Шаг, ещё шаг.

Снова, как очередная победа, ещё один шаг.

Каждый шаг отдавался взрывом тупой боли во всей спине. Он шёл, стиснув зубы, и механически передвигая плохо слушающиеся ноги, но считал цифры на дверях: третья… четвёртая… пятая!

Он рывком отворил дверь…

Это была даже не палата, а маленькая комнатушка, с парой кроватей. Одна из них была пуста, а на второй… Агния лежала на спине, уставившись в потолок широко распахнутыми глазами. Как только открылась дверь, она медленно повернула к нему своё осунувшееся лицо с тёмными кругами вокруг глаз, и тихонько сказала:

– Я знала, что ты придёшь. Я тебя ждала.

Задыхаясь от боли в спине и от счастья в груди, Андрей бодро проковылял до её кровати, и скривившись от боли, осторожно опустил себя на табурет, стоявший рядом с кроватью.

Агния лежала, накрытая до подбородка простынёй, которая топорщилась двумя острыми бугорками на её небольшой груди, и… обрывалась ниже колен.

– Ну, как ты? – услышал, как сквозь вату, её голос Андрей. Она выпростала из-под простыни свою маленькую, ставшей тонкой и почти полупрозрачной руку. Он схватил её, и… не в силах произнести ни слова, поднял её и крепко прижал к своим губам.

– Ну, всё, всё, – она принялась слабым голосом утешать его, – всё уже закончилось. Я тебя спасла. В последний раз. Больше не потребуется. Полоса твоих невзгод кончилась. Ты будешь жить.

– А ты? – хрипло, не своим голосом спросил Андрей.

Она мягко улыбнулась:

– Ну а что я? Я свою миссию выполнила, даже с перевыполнением плана, – она грустно дёрнула уголком рта, – целых полтора месяца мы были вместе. А срок мне определялся, как месяц. Так что… скоро меня отсюда заберут.

Андрей в исступлении замотал головой, мученически завыл-замычал, не в силах что-либо произнести, стиснул её руку, и из глаз горячими, солёными градинами брызнули слёзы. Комок встал в горле, не давая произнести ни слова. Он рыдал, как ребёнок. Наконец, совладав с собой, он, приблизив своё лицо, горячечно и торопливо заговорил:

– Нет! Нет! Нет! Послушай меня! Послушай! Ты там… им… тем, кто тебя послал, скажи! Скажи, что я люблю тебя! И что ты меня любишь! Скажи, что ты не хочешь больше быть ангелом, скажи им! Скажи, что ты хочешь быть человеком! Скажи, что я тебя не отпускаю, что ты – моя жена, что я без тебя жить не могу! Скажи им!!

– Ну, какая жена, Андрюшенька? – она мягко и укоризненно посмотрела на него, – взгляни на меня, – она показала глазами на простынь, обрывающуюся ниже её коленей, – зачем тебе жена без ног? Ты молодой, найдёшь еще себе. Да за тебя замуж любая пойдёт!

– Да не нужна мне любая! Мне нужна ты!!! – он изнемогал от бессилия, – потому что я тебя люблю! Ты понимаешь?! Тебя!!! И мне начихать, с ногами ты или без! Я тебя не за ноги полюбил!

Она покачала головой:

– Андрюшенька, ты не понимаешь…

– А я ничего и не хочу понимать! – возражал он исступлённо, почти кричал, – Я! Хочу! Быть! С тобой! Всё! Что ещё мне нужно понимать?! Слышишь, скажи им! Скажи!!!

– Хорошо, хорошо, милый мой, скажу, я всё там скажу! – она обняла его за голову, ласково гладила по волосам, целовала в лицо.

– Да, да, да! Я скажу всё. Я всё объясню. Я… тоже хочу быть с тобой. Хочу быть человеком. И я люблю тебя! – она гладила его по голове, шептала и шептала ему на ухо, пытаясь его успокоить, – но пойми, ТАМ от меня ждут отчёта. Я по любому не могу остаться здесь. Меня всё равно отсюда заберут, хотим мы с тобой этого или не хотим.

Андрей обречённо уткнулся мокрым лицом в её ладони, тяжело и долго молчал, потом нашёл в себе силы оторваться и глухо выдавил из себя только одно слово:

– Когда?

– Я не знаю… может завтра, может… не знаю.

Что-то надломилось в нём. Он сидел, понурившись и уронив руки промеж колен. Она, как могла, пыталась его успокоить:

– Я сделаю всё что смогу, обещаю! Может, не сразу, но я постараюсь вернуться! Слышишь меня?

Она взяла его за небритый, колючий подбородок и заглянула ему в глаза. Но он сидел молча, и обречённо молчал.

– Ты должен надеяться, слышишь?! Вера, Надежда, Любовь! Знаешь такие слова? Любовь у нас есть, осталось только запастись Верой и Надеждой!

Андрей в ответ только горестно кивал. По небритым щекам его бежали слёзы.

– Да ты пойми, дурачок! – она ласково смотрела ему в глаза, – мы сами делаем свою судьбу! Если ты упадёшь духом, то у нас с тобой ничего не получится! ТЫ САМ должен поверить, что я вернусь! Если ты сам в это не поверишь, то и у меня ТАМ ничего не получится! По вере твоей да воздастся тебе!

Слёзы душили, не давали произнести ни слова. Им овладело полное душевное исступление – сил хватало только на то, чтобы кивать головой верх-вниз. Он схватил её руку и гладил, гладил, гладил её тоненькие пальчики. И никак не мог остановиться…

Резко скрипнула распахнувшаяся дверь…

– Это что ещё такое?! – раздался громовой выкрик из распахнувшейся двери, – ему только вчерась операцию сделали, а он тут уже безобразия нарушает, и дисциплину хулиганит! А ну, герой-любовник, пошёл отседова!

В проёме двери появилась грозная, как самоходка, старшая медсестра – доротная и суровая женщина лет «за пятьдесят», Ксения Афанасьевна.

– Давай, давай, марш, в свою палату! Ещё и костыль чужой прихватил! Тебе две недели после операции лежать положено!

– Иди, иди, Андрюшенька! – Агния ласково оттолкнула его от кровати, – иди, мой хороший! Мне надо отдохнуть.

Подгоняемый медсестрой, Андрей с огромным трудом, кривясь от тупой тянущей боли в спине, медленно встал и повернулся к двери.

– На, держи! – Агния сунула ему в руку свёрнутую бумажку. Он машинально сжал её в кулаке, и в последний раз обернувшись, и на пару секунд встретившись взглядом с её глазами, подгоняемый старшей медсестрой, спотыкаясь, медленно побрёл из палаты…

***

Не обращая внимания на осуждающие возгласы соседей по палате, он молча и угрюмо лёг на свою койку и недвижным взглядом уставился в потолок. Некоторое время так лежал, совсем без движения, потом спохватился, вспомнив о зажатой в кулаке маленькой свёрнутой бумажке.

Торопливо развернул – там была написана лишь одна ровная строчка:

«Жизнь стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать.»40

И как только его глаза по ней пробежали, раздался странный звук, даже не звук, а что-то похожее на то ощущение, когда где-то далеко-далеко взрывается мощный фугас. Низкий, тяжёлый толчок, лёгкая дрожь стен, и… всё стихло.

Вскинулись соседи по палате, глухо загомонили, теряясь в догадках и пытаясь установить причину такого странного низкочастотного толчка.

Вдруг тишину разрезал истошный и визгливый женский вопль – так обычно орут женщины в момент сильнейшего душевного потрясения. Все всполошились, захлопали двери, из коридора донеслись вопросительные вскрики. Наконец, мимо двери по коридору протащили кого-то грузного и жалобно голосящего. Сквозь всхлипывания можно было разобрать голос старшей медсестры:

– Ангел… ангел! Вот те хрест! Захожу… а она… крылами-то хлоп, хлоп, хлоп… и большие крыла, белые такие, а личико-то – ангельское! Глазки такие добрые… и светится вся, как лампадка живая! Ох ты, господи! И улетела… улетела! Прям сквозь потолок!

Голос всё удалялся, удалялся, в коридоре затопали, кто-то у кого-то пытался что-то уточнить, стоял шум и гам. И никто ничего не понимал что происходит.

И только один человек в больнице всё знал, и всё понимал – Андрей молча откинулся на подушку и закрыл глаза. Слезы одна за другой скатывались с его небритых щёк и капали на подушку…

Глава 18. Трибунал.

Душа Ангела висела в пустоте, посреди огромного, уходящего в абсолютную глубину зала. Вернувшись, Ангел пожелал остаться в своём последнем человеческом обличии, данному ему полтора земных месяца назад. Голова Ангела была склонена, длинные волосы, упав со лба, закрывали его лицо, руки висели вдоль тела, кончики крыльев и пальцы на босых ногах едва заметно подрагивали. Вся его сущность трепетала и от вины за содеянное им, и от ужаса о неизбежности грядущего наказания.

А наворотил он за свою «командировку» столько, что и на десятерых хватило бы…

Как Ангел, то есть, существо строго рациональное, никаких поблажек к себе он не ждал, но где-то внутри его иррационального человеческого «я», приобретённого им за прошедшие полтора месяца жизни среди людей, теплилась призрачная надежда. Это был шанс «один на миллион», но он был! И Ангел держал его, как последний аргумент, для последнего слова перед вынесением приговора.

Суд меж тем, шёл уже двадцать миллисекунд, то есть протекал обстоятельно и неспешно. Отвлёкшись от своих мыслей, ангел вслушался в слова Обвинителя:

– …Вместо того, чтобы непосредственно обеспечивать защиту своего подопечного, обвиняемый, принявший перед инфильтрацией своё прежнее земное имя Агния, занялся отъёмом жизней у других людей, чем сильно помешал работе других А-хранителей.

При каждом слове, падающем, как тяжёлая каменная плита, окружающая действительность трансформировалась, плыла и искажала свои формы. По поверхности эфирного тела ангела пробегали волны дрожи, как рябь на поверхности воды при дуновении лёгкого ветерка.

Первый голос замолчал, и после долгой паузы зазвучал другой голос. Он звучал мягко и успокаивающе:

– Ваша фраза, Уважаемый Обвинитель, изначально построена неверно: слово «вместо» должно быть заменено на слово «для». И тогда смысл фразы меняется на противоположный.

И звучать эта фраза должна так: для того, чтобы выполнить свою главную задачу – защитить своего подопечного, ему приходилось… убивать других людей. И прошу заметить: он делал это не ради удовольствия, а только лишь потому, что у него не было выбора.

Громом громыхнул первый голос:

– Это противоречит кодексу А-хранителей! Даже находясь в виде наказания на земле, они не имеют права лишать жизни других людей.

– Но тогда бы его миссия закончилась гораздо раньше срока, и обвиняемый не смог бы в полной мере отбыть своё наказание. Дело в том, что квалификация обвиняемого и обстановка в зоне инфильтрации просто не позволяла ему использовать иные методы.

Снова громыхнул голос Обвинителя, сотрясая своды зала:

– Это не оправдание! Степень его вины была такой, что отменить наказание в виде месячной инфильтрации не было никакой возможности. И его текущая квалификация и окружающая обстановка, в которой ему пришлось действовать, в данной ситуации никакого значения не имеют.

Мягкий голос возразил:

– Всё правильно, но данный постулат вступает в противоречие с необходимостью неизбежности наказания. А как я уже говорил, и повторю ещё раз, если бы обвиняемый А-хранитель выполнял все правила инфильтрации, а именно основное правило «не убий», то он бы не смог в полной мере отбыть отпущенный ему срок наказания.

Опять громыхнул голос обвинителя:

– Протестую! Правило «не убий» имеет абсолютный приоритет над всеми остальными!

– Всё верно, – мягко продолжил второй голос, – но прошу обратить внимание на то, в отношении кого наш обвиняемый, защищая своего подопечного, поступился основным правилом «не убий»!

Он, защищая своего подопечного и не имея других способов решения поставленной задачи, отнимал жизни исключительно у тех, кого мы называем выродками, то есть у существ, которые сами были убийцами и насильниками, и таким образом, сами себя поставили вне закона.

– Это не так, – громко, но уже не так уверенно возразил обвиняющий голос, – для нас они в первую очередь просто э… люди, у каждого из которых есть свой персональный А-хранитель. И степень их вины, а, соответственно, и наказание, за содеянное ими, будут определены каждому после их смерти.

– И какое будет наказание за убийства и насилие?

– Вы сами знаете, какое.

– Зачем же тогда медлить? И удлинять и без того длинный список их жертв? Я считаю, что с этой точки зрения действия обвиняемого мы не должны квалифицировать как однозначно отрицательные. Тем более, что действуя подобным образом, обвиняемый руководствовался не столько кодексом А-хранителей, сколько моральными установками людей, среди которых он жил довольно продолжительный срок.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать лишь то, что с точки зрения русских людей, в среду которых был инфильтрован наш обвиняемый, подавляюще превалирует точка зрения, что любой враг, пришедший к ним, и топчущий их землю, совершающий убийства и насилия, подлежит обязательному и безоговорочному уничтожению.

– Эти проблемы нас не должны касаться! Мы стоим выше этого. И любой А-хранитель это прекрасно знает!

– Но эти проблемы непосредственно коснулись нашего обвиняемого. И, прошу это особо отметить, наш обвиняемый, а в миру девица Агния, тоже была при жизни русским человеком, и именно поэтому не имела возможности поступать иначе.

– Для А-хранителя, в отличии от людей, национальности не существует!

– Да, это так. Но живя продолжительно время среди людей, и отметьте дополнительно, что срок её наказания был увеличен ей до полутора месяцев, она сама почти стала человеком, приняв их привычки, образ мышления, и жизненные установки. Именно поэтому она в большинстве случаев поступала, именно, как человек.

– Это её никак не оправдывает. Та бойня, которую она устроила в селе Городище, якобы спасая своего подопечного, не имеет никакого оправдания – она имела полную возможность увести своего подопечного из опасного района. Возможности у неё для этого были. Тем не менее, она инициировала массовое уничтожение – за неполные полчаса она лично отняла жизни у 148 людей. Да ещё и эта казнь с показательным отрезанием головы!

– Протестую – во-первых, те, кого она уничтожила, я вынужден ещё раз напомнить, были выродками, которые людьми называться не могут по-определению, во-вторых, она сделала ЭТО не ради собственной прихоти, а ради спасения ещё большего количества человеческих жизней – если бы её там не оказалось, то погибло бы гораздо больше. Как вы знаете, в селе Городище в тот момент находилось почти пять сотен людей. Среди них большинство – раненые, женщины, дети, старики.

В случае победы вышеозначенных нелюдей, они все подлежали зачистке. Благодаря действиям обвиняемого А-хранителя жизни почти всех этих людей были спасены. Ценой отъёма жизней у 148 противостоявших им нелюдей. А насчёт казни… Никто из находившихся тогда рядом с ней людей не осудил её, даже в мыслях, а значит, с точки зрения общечеловеческой, она поступила абсолютно правильно. Или убийцы детей заслуживают что-то иное? Карающая десница Всевышнего в любом случае не оставила бы этим выродкам ни единого шанса.

Да, так получилось, что наш обвиняемый, а в миру девица Агния, сама взвалила на себя это тяжкое бремя – карать. Да, не спрашивая на то разрешения. Но в тот момент ей не у кого было спрашивать. Но надо признать, что она успешно справилась с той тяжелейшей ответственностью, которую она сама и взвалила на свои плечи.

Наступило долгое молчание…

– Второй пункт обвинения, – наконец, после долгой паузы, снова грохнул первый голос, – обвиняемый, не имея на то никаких полномочий, почти сразу проник в массив информационного поля и стал активно пользоваться извлечёнными оттуда знаниями. Причём делал это крайне хаотично и бессистемно, внося волну искажений в общее пространство информационной матрицы.

– Это, пожалуй, единственное, с чем я могу согласиться, – мягко пророкотал второй голос, – и то, с очень важной оговоркой: обвиняемый делал это не ради развлечения или достижения каких-либо постыдных либо корыстных целей, а только ради наилучшего выполнения возложенной на него миссии. А именно – обеспечение безопасности своего подопечного. И спасения жизней других людей, что она и делала на протяжении всей своей миссии.

Также прошу особо отметить, что изначально назначенное ей количество спасений своего подопечного от неминуемой гибели было превышено ею более, чем в 2,5 раза – вместо восьми раз она спасла своего подопечного 21 раз. И при этом во многих безвыходных ситуациях она без колебаний защищала его своим телом, получая смертельные для человека ранения и испытывая при этом непереносимые страдания. Прошу учесть и это тоже.

Опять долгая пауза…

Наконец, громыхнул первый голос:

– Обвиняемый, вам предоставляется последнее слово. Что вы можете сказать в своё оправдание?

Ангел дёрнулся, по всему его эфирному телу пробежала волна дрожи, кончики крыльев приподнялись, распушив белоснежные маховые перья. Ангел поднял голову – волосы сами собой разошлись в стороны, обнажив красивый девичий лик.

Агния сглотнула и вымолвила:

– Я хочу быть человеком. Я люблю его. И он меня тоже. И он Верит, что я вернусь. Отпустите меня к нему.

Последовала долгая-предолгая пауза…

Затем под сводами бесконечного зала пророкотал третий голос, доселе молчавший:

– Понесённые тобой страдания и лишения во время отбытия тобой наказания с лихвой перекрывают все те глупости, несуразности и ошибки, которые ты при этом совершила.

Ты останешься выполнять свои прежние обязанности А-хранителя.

Все обвинения с тебя сняты.

Последовала долгая-предолгая пауза.

– Что же насчёт твоей просьбы… она будет удовлетворена, если в течении испытательного срока ты не допустишь ни одной ошибки. Тех самых ошибок, которые и послужили причиной для уже отбытого тобой наказания.

Срок – 500 земных дней и 500 земных ночей.

Только после этого будет принято окончательное решение о твоей дальнейшей судьбе.

Глава 19. Госпиталь.

Прошло две недели. Андрею наконец-то разрешили вставать с постели. Но сидеть было нельзя – чтобы не создавать неправильную нагрузку на позвоночник. Вставать приходилось, исполняя чуть ли не цирковой номер – перевернувшись на живот, спустить на пол сначала одну ногу, потом вторую, отжаться на руках… и так, потихоньку-полегоньку, не совершая резких движений, медленно встать на ноги. Учиться ходить пришлось заново – сначала по палате, перебирая руками по спинкам кроватей, потом – и в коридор, держась за стенку.

Госпиталь располагался в бывшем барском особняке, стоявшем на берегу озера. Большое двухэтажное здание, с высокими потолками и широкими окнами имело в центре большую залу, из которой был выход на большую и широкую застеклённую галерею, выходившую окнами на озеро. Галерея имела выход через большие, парадные двери на широкую лестницу, ступени которой спускались прямо к воде. По краям лестницы, почти прямо у воды стояли на высоких постаментах каменные львы, смотрящие вдаль. По случаю зимы двери на лестницу были наглухо закрыты, и больные частенько прохаживались по галерее, имея возможность лицезреть через широкие заиндевелые окна замёрзшую поверхность большого озера, все берега которого плотно заросли берёзами. Между стёкол оконных рам с облупившейся краской валялись сотни дохлых засохших мух…

Андрей стоял у покрытого зимними узорами окна и с тоской смотрел вдаль. На нем был больничный халат, на лице двухнедельная щетина, уже явно переходящая в стадию ещё короткой, но мягкой бороды. Лёжа бриться было неудобно, и для себя он решил так – вот встану на ноги, тогда и побреюсь… «Да, точно, сегодня вечером и скошу эту…»

Додумать он не успел – сзади его хлопнули по плечу и знакомый голос вскрикнул:

– Андрюха?!!

Андрей резко повернулся: в шаге от него стоял ни кто иной, как Колька Никишин! В таком же больничном халате, как и у Андрея, и с костылём под мышкой. Он смотрел на Андрея расширенными от удивления и радости глазами, как будто не узнавая его.

– Колька! – впервые за две недели Андрей увидел знакомое лицо. Товарищи бросились в объятия друг друга и крепко обнялись.

– Ну, ты даешь, борода! – восторженно воскликнул Николай, и тут же продекламировал строчку из каких-то стихов: – парень я молодой, но хожу я с бородой. Я не беспокоюся, пусть растёт до пояса! Давно ты здесь?

– Да уж две недели…

– О, и я две недели и два дня! А как ты сюда-то? Подранили, или… что… сел аварийно?

– Да не… подранили. Через два дня после того, как… вы… со Славкой…

Помолчали. Колька молча и горестно вздохнул:

– Вечная память…

Андрей кивнул:

– Мы ему памятник поставили. Со звездой. Сам делал. Шурка покрасила.

Колька молча и одобряюще покивал. Потом разлепил губы:

– Да…. Мы здесь… а он там. Один. Под звездой.

Комок подкатил к горлу, секунда, другая, Андрей сглотнул и глухо добавил:

– Не один. Антонину рядом положили.

– Как?! – Колька аж отшатнулся, приложившись спиной к жалобно задрожавшему стеклу.

– Да так… на следующий день, – мрачно пояснил Андрей, – мы с задания возвращаемся – а над аэродромом мессеры хозяйничают, двухмоторники, стодесятые. А на поле, почти посерёдке – бензовоз прёт…

У Андрея схватило горло – рассказывая события двухнедельной давности, он погрузился в крайне тяжёлые воспоминания. Совладав с собой, он продолжил:

– Ну, они его… – он судорожно сглотнул, – с пушек причесали, он и жахнул – фонтан огненный до неба! А эти… аккурат на нас разворачиваться стали. Агния…. Агния мне орёт: «вали их, у тебя всего две очереди», говорит… Боезапас-то мы по цели расстреляли! Ну, как-то сманеврировал… вмазал обеим… в общем, завалил я обоих, Колька.

Андрей опять стал судорожно сглатывать, пытаясь побороть подкатывающий ком в горле. Колька терпеливо и мрачно слушал.

– Ну и вот… сели… а тут Шурка бежит… и орёт: «Антонина! Антонина!» Что, да как… рассказала…

Андрей горестно и судорожно вздохнул, и повесил голову.

– Короче, за пару минут до нашего подхода эти сволочи стали наш аэродром обрабатывать. А тут – машины с бомбами, заправщик этот… мать его! Все, как тараканы, по щелям… а Тонька… – Андрей отчаянно махнул рукой, и не удержавшись, всхлипнул, – вскочила в заправщик… и ну его отгонять от самолётов, да от машин с бомбами. Вот и всё… Там и хоронить-то нечего было… Собрали, что смогли…

Долго молчали. По раме окна медленно ползла невесть откуда взявшаяся сонная муха. Андрей продолжил:

– Это утром было, ну а нас – во втором вылете. Фоккеры подшибли. Очнулся в плену, лежу связанный, в каком-то сарае. Рядом Агния. Повели на допрос. В люфтваффе звали…

– Это как? – поднял брови Николай.

– Да так. За фрицев воевать. Иначе, говорит, обоих порешим прямо здесь.