Краткая история Речи Посполитой и рода Домановичей Дзиковицких

Харитон Богданович Доманович Диковицкий умер в начале лета 1604 года, когда ему было не менее 74 лет. Похоронен он был, скорее всего, на кладбище деревни Диковичи, где к тому времени покоилось уже немало представителей его рода. С Харитоном Богдановичем ушла в безвозвратное прошлое целая эпоха, сквозь которую прошли пять поколений рода Домановичей, ставших к её окончанию Диковицкими.

Земельный надел Харитона Богдановича перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наследственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призывались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей «достаток». В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Диковицким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В будущем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обеспечил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не задержалась.

У Диковицких однофамильцев не было. Все, носившие эту фамилию, происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства в Местковичах должен был называться Местковицким. Но его дети, видимо, проживали в соседних Диковичах и потому стали Диковицкими, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Диковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Диковицких, другие фамилии часто бывали неродственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете Кочановичи называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских получили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Диковицких, Кочановские и пользовались разными гербами – одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.

Порядки патриархата, строгой подчинённости младших старшим в отдельных семьях рода Диковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покровителей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью споров, ссор, недоразумений и даже судебных разбирательств между членами рода.

В Диковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли́, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшимся из поколения в поколение Диковицким становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Диковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села «в большую жизнь» в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.

Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опанасу Остаповичу Перхоровичу Диковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Диковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, которая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении «К польской шляхте» писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М. В.).

Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Диковицких – Степан Иванович из «Дома Калениковичей» и Прон Кириллович из «Дома Костюковичей». Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату – Андрею Грицевичу Перхоровичу Диковицкому. Что могло по-влиять на такое изменение первоначального решения? Возможно то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, естественно, глав своих «Домов» рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграждение после занятия русского престола). И, возможно, он решился на такой шаг под влиянием кого-то из других Диковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к «царевичу». Ведь сам канцлер Лев Сапега, бывший искуснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шляхту за принятие такого решения! Кто знает… Но, похоже, если Феодор Диковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.

К «Дому Перхоровичей» рода Диковицких относился сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 – умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического вероисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волынского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Вишневецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал приходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.

Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мелкую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои привилегии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства («право на рокош»). Также шляхта получила право создавать вооружённые союзы, не направленные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в связи с другими причинами. Такие союзы назывались «конфедерациями» и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по другим случаям. Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип «либерум вето».

При всём при этом в начале XVII века началось резкое размежевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто заметными, но бросающимися в глаза. И активный процесс расслоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом затяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о «золотом веке», что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.

Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на рубежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и стиля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.

Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существовавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежуточным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным почётом с верой, которую исповедовали господа – католичеством. Всем этим вместе взятым, – началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, – Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недовольство как протестантов, так и православных, к которым присоединилось немало диссидентов-католиков.

Главным подстрекателем шляхты был удалённый от королевского двора Ян Замойский. Первые его сторонники объединились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значительная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Посполитой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.

Шляхта встревожилась, назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю. Пришёл в смятение Сейм. В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапегой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал восстановить полную независимость Великого княжества Литовского от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также включения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. Старый и опытный политик, Лев Сапега предложил литовским вельможам Радивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значительная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел княжеского титула) союз четырёх, который бы неофициально управлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это давало передышку перед будущей схваткой.

Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста – так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходившим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапега после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.

Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взялись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лишения трона Сигизмунда III.

В первый понедельник после Троицы (15 июня 1606 года) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, посланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Маскевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества. Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В своих записках С. Маскевич писал также: «Я в то время поступил в хоругвь пана тарновского Гратуса, брал серебро из казны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша, чему не последнею причиною была пощёчина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком [новой конфедерации] пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недовольных» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

Короля Сигизмунда III в Литве ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и анархию, пытаясь ввести строгую дисциплину. Окружение короля было согласно с ним в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки шляхты были опасны для государства даже более, нежели разлад в хозяйстве, и потому Сигизмунд начал борьбу именно со своеволием местных вельмож. Этого для противников короля оказалось достаточно. Как утверждалось впоследствии историками, Миколай Зебжидовский хотел ни много ни мало, свергнуть с престола Сигизмунда III. Собрав рокошан в Сандомире числом до 100 тысяч, он потребовал, чтобы король публично просил извинения в своих ошибках, отказался от мысли ввести в Речи Посполитой неограниченную королевскую власть, а также удалил от себя «льстецов придворных». Только на таких условиях Зебжидовский готов был сложить оружие.

3 августа 1606 года, как писал С. Маскевич, «Мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сандомиром и Покривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода краковский Зебжидовский и пан подчаший Великого княжества Литовского Януш Радивилл. […] В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, – писал С. Маскевич, – король находился в этом городе, а 6 сентября пошёл с нами на рокошан к Покривнице. 13 сентября мы настигли их под Яновом над Вислою. Вождями их были пан воевода краковский [Ян Зебжидовский], пан подчаший литовский Радивилл и пан Стадницкий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000.

Стадницкий остерёгся и с несколькими сотнями своих переправился за Вислу к Казимежу, а другие не успели. Мы быстро наступили на них и через несколько времени принудили пана воеводу краковского и пана подчашего литовского дать на себя обязательство не тревожить более Речи Посполитой и мирно разъехаться. Впрочем, оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обязательства получили позволение удалиться. А Стадницкий, Дьявол (так прозвали его за дерзость и необузданность), находясь за Вислою, издевался над нами. Мятежи в войске, однако, не прекратились. Товарищи неоднократно собирались в коло, избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец всё успокоилось» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

В Литве, где были сильны сепаратистские настроения, Сигизмунда просто не любили и всё. Без каких-либо попыток аргументировать свою нелюбовь к королю. В то же время, право на рокош было общепризнанной традицией поведения шляхты XVII века и воспринималось как нечто само собой разумеющееся: поссорился Зебжидовский с королём – ну и восстал. На то она и шляхетская вольность! Великое княжество Литовское, давно уже накопившее недовольство религиозной политикой Сигизмунда, теперь, возглавляемое протестантами-повстанцами, стало основным районом рокоша.

Восстание шляхты против короля на время сковало возможности правительства Речи Посполитой в проведении активной восточной политики. Рокош усилил анархию в стране, против которой и боролся всё своё царствование Сигизмунд III. И с самого начала одним из участников подавления рокоша был родственник великого канцлера литовского Ян-Пётр Сапега – один из блестящих литовских аристократов, воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев Речи Посполитой. Великий беспорядок сначала проявлялся в мятежных спорах и лёгких стычках, но, наконец, дошёл до кровопролитной битвы 5 июля 1607 года у Варки и Гузова, где восставшие были разбиты и рассеяны гетманами Жолкевским и Ходкевичем. Немногие зачинщики понесли наказание, многие были напуганы, а большинство покорёно милостью.

После подавления рокоша многие беспокойные его участники отправились в пределы Московии, чтобы поучаствовать в военных делах в соседней стране, объятой Смутой. Троюродный брат канцлера Льва Сапеги – Ян-Пётр Сапега – с разрешения короля стал также собирать войска для похода. А ведь, как уже указывалось ранее, много владений Сапегов находилось в окрестностях Бреста и Пинска, и потому, скорее всего, в его отряде находились местные шляхтичи. Многие участники рокоша были прощёны королём, но некоторые, как шляхтич Лисовский, за участие в восстании и другие проступки были осуждёны на банницию (изгнание из отечества). Такие люди без колебаний приняли участие в походе 2-го Димитрия на Москву. За крупными литовскими панами опять потянулись мелкие литовские шляхтичи.

В январе 1608 года к Димитрию вместе с паном Тупальским и 400 конными шляхтичами пришёл брестский воевода Януш Тышкевич, древний магнатский род которого уже давно проживал в окрестностях Бреста и Пинска и после 1569 года получил графский титул и герб Лелива. Вполне вероятно (с той же долей вероятности, что и в хоругви Яна-Петра Сапеги), что среди четырёх сотен всадников, пришедших с Тышкевичем, мог находиться кто-то из Диковицких, поскольку их могли привести в этот полк не только связи по знакомству, но и отдалённо родственные. Ведь всего лишь четыре десятка лет до того ещё была жива вторая жена Сенько Домановича, которая в девичестве имела фамилию Тишкевич (Тышкевич)!

Поскольку наиболее буйная и авантюрная шляхта покинула Литву и устремилась на просторы Московии, в Великом княжестве оказалась обескровленной и ослабленной партия сторонников православия. Противостоять наступлению католицизма здесь уже было некому. В 1608 году умер ревнитель православия князь К. Острожский, и среди шляхты уже не было никого, кто мог бы заменить его в деле защиты православия, так как даже дети князя перешли в католичество.

Возможно, как уже говорилось выше, Феодор Харитонович принимал участие в военных событиях в Московском государстве. На годы жизни его и его сына Савы Феодоровича пришлись основные события многолетних войн в соседнем Московском государстве, в которых приняло участие много обедневших шляхтичей, надеявшихся поправить своё положение участием в походах. Представляется вполне вероятным, что и Сава Феодорович принял участие вместе с отцом в шляхетских отрядах, которые под главенством «можных» панов совершали в начале нового века военные походы в Московию. Таковы уж были многие бедные шляхтичи из глухих провинций – с тощими кошельками и богатейшими надеждами поправить свой достаток за счёт военных авантюр. Во всяком случае, в войсках 2-го Димитрия один из полковников был Александр Самуилович Зборовский, имевший под своим началом 9 ротмистров. А одним из этих ротмистров был некий Кость, который, скорее всего, был из-под Бреста, поскольку в пописе 1567 года числится единственный носитель такой фамилии – Рафал Кость, – шляхтич Берестейского повета. А исходя из того, что все роты в Литве формировались по принципу родства и знакомства, то есть их состав набирался в ближней округе от места жительства ротмистра, вполне вероятно присутствие в роте Кости шляхтичей из Пинского повета, входившего в одно воеводство с поветом Брестским. Но остававшиеся в отчичных владениях представители рода Домановичей Диковицких продолжали жить своими местными заботами. Так, 9 ноября 1610 года в пинском гродском суде был учинён позов по делу (имя не читается) Феодоровича Диковицкого с Ониском (?) и Тимохом Диковицкими о «неправильном распахивании земли» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.). Спустя несколько лет после того, как в 1604 году была утрачена земля, оставленная большому семейству умершим прадедом Харитоном, Димитр Савич Диковицкий женился на пинской земянке Елене Матфеевне из родственной Диковицким фамилии Кочановских. Это произошло около 1610 года, когда по всему Великому княжеству Литовскому прокатилась волна опустошительных пожаров. Закончилась многолетняя смута в соседнем Московском государстве, где на престол взошёл новый царь, давший начало династии Романовых. Польско-литовские военные отряды, действовавшие в чужой стране без существенной поддержки со стороны короля Сигизмунда III, в большинстве своём покинули пределы Московии и вернулись на родину. В эти годы в семье Димитра Савича Диковицкого и его жены Елены один за другим появились трое сыновей. Последним после Луки (Лукаша) и Яна родился Иван-Лаврин Димитриевич, что произошло не позднее 1614 года. Крещён он был в греко-католической церкви. В то время часто давались человеку сразу два имени – церковное и домашнее, но широко использовалось лишь одно. У Ивана-Лаврина наиболее употребительным было имя «Иван», но в документах писались оба. В дальнейшем Иван был мелким шляхтичем и владел небольшим земельным наделом в пределах бывшего общего родового владения Диковицких.

Православные шляхтичи активно выступали в защиту праотеческой веры. В 1614 году на средства шляхтянки Янины Галабурдиной и Пинского православного братства в конце города, неподалёку от Терецковщины, была возведена Богоявленская церковь. Сюда переселялись монахи из переданного униатам Лещинского монастыря.

Жительствовавший в Новогрудском повете С. Маскевич, записи которого я приводил выше, поучаствовав в походе в пределы Московии, в 1614 году вернулся домой и теперь делил с братом, пинским подсудком, отцовское наследство: «Тогда же мы приступили к разделу отцовского имения. Брат пан подсудок брал, что хотел, с упорством отвергая советы друзей и убеждения самой матери, по пословице «так хочу, так приказываю». Он взял по суду у пана Кочановского (скорее всего, это были те Кочановские, которые произошли от Домановичей) наше родовое имение в Пинском повете и не отдал в раздел. Между тем требовал и принудил вписать его на свою часть в формальную запись. Сверх того, не слушая ни расчётов, ни слёз матери, ни советов друзей, сам себе отделил две родовые отчины – Жабчицы в Пинском повете и Ятры в Новогрудском. Причём, не соблюл даже обыкновенного порядка, по которому старший делит, а младший выбирает.

Мы, младшие, видя такую обиду себе, не хотели согласиться. Наше несогласие весьма огорчало матушку и расстроило слабое её здоровье. Только в утешение ей (Богу то известно) я убедил пана Гавриила уступить до времени. Мы дали запись и разобрали свои участки. Пану подсудку достались Жабчицы в Пинском повете, Ятры в Новогрудском с пожизненным правом матери, и общее наше поместье, отобранное у Кочановского из трёх деревень: Проташевичей, Тупчиц и Чернав […]. Сей раздел засвидетельствован в записи 5 октября 1614 года» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).

10 февраля 1615 года каштеляном киевским Юзефом Корыбутовичем Вишневецким сыну Афанасия Остаповича Перхоровича Диковицкого – капеллану Ефимиушу Афанасьевичу – был пожалован греко-римский приход с церковью в селе Мульчичи Луцкого повета Волынского воеводства. К тому же приходу относилось и село Бельская Воля. В дальнейшем должность приходского священника (ксёндза) стала наследственной в этой, покинувшей навсегда Диковичи, линии Дома Перхоровичей Домановичей Диковицких.

Кроме большой политики, как и прежде, на землях Пинщины вершилась политика маленькая. Кто-то всё время старался в чём-то обойти другого. Так, С. Маскевич упоминал в своих записях: «В день выезда моего [из имения Сервечь], то есть 20 сентября [1615 года], была свадьба пана Хрептовича. По дороге я получил от брата пана подсудка письмо с приглашением прибыть в Пинск с отрядом для сопротивления князю Дольскому. Я не поехал, ибо с письмом меня догнали уже в Рожанах» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).