У судьбы твои глаза

Это было нашей первой ошибкой. Первым тяжким выбором, с которым мне приходится жить вот уже шесть лет.

Доктор Крейг явно был озабочен нашим ответом, но перечить не стал. Прописал Элизабет постельный режим и курс внутривенных гормонов, чтобы подготовить лёгкие ребёнка к родам, и наблюдал мою жену с повышенным вниманием. Мы посещали его кабинет несколько раз в неделю, чтобы отслеживать протекание беременности. Тогда меня впервые начало тошнить от больниц.

Я заботился о любимой женщине и нашем сыне как мог. «Тёрнер Хаус» как раз набирала обороты, поэтому я разрывался между бизнесом и домом. Сейчас жалею, что порой уделял первому чуть больше внимания, чем оно того стоило. Не знал, что это были последние недели, когда я могу провести время с женой. Знай я, что буду раз в полгода навещать её могилу на кладбище, я бы двадцать четыре часа не отходил от её постели. Впитывал бы каждую чёрточку её лица, гладил каждый сантиметр кожи и просил говорить со мной не переставая, чтобы наговориться до конца своей жизни и запомнить каждую ноту её голоса. Я бы вдыхал запах её волос с маниакальностью сумасшедшего, лишь бы навсегда сохранить этот аромат в своей памяти. Но я этого не делал. По наивности человека, который считает, что не может с одним человеком случится столько горестей за раз, я разделил веру Элизабет в чудесное будущее и позволил надежде поселиться в сердце.

На тридцать седьмой неделе моя жена почувствовала себя хуже. Я как раз подписывал контракт с закусочной «Лос Дос Амигос» на перестройку их осыпающегося заведения. Утверждал новый дизайн и согласовывал чертежи, когда в одиннадцать двадцать восемь беспокойный звонок перевернул всю мою жизнь так, что я с точностью до минуты запомнил это время.

Элизабет резко стало плохо. Через неделю её должны были положить в палату под постоянное наблюдение специалистов, но этому уже не суждено было случиться. Я бросил все дела и принёсся домой, усадил Элизабет на сидение своего монстра и домчал до больницы со скоростью бэт-мобиля.

– Придётся вызывать преждевременные роды. – Шокировал нас доктор Крейг. Иначе они оба умрут. Он не сказал этого вслух, но было понятно и без слов.

Элизабет переодели в халат, меня оставили в комнате ожидания наедине со своим волнением и какой-то семьёй, которая ждала вестей из операционной. Время тянулось мучительно долго, хотя прошло всего двадцать минут. Я позвонил Полин и Уэйну, но они ехали в больницу слишком долго. Поэтому когда ко мне вышел доктор Крейг и сказал, что мне нужно сделать выбор, я был один.

И этот выбор был второй ошибкой, которую я совершил.

Через час моя жена была мертва, а меня поднимали из лужи крови и уводили от её бездыханного тела.

Всю ночь эти воспоминания крутились со мной в постели, как полчище клопов. Я забывался беспокойной дремотой, проваливаясь в сон на десять минут, и просыпался всё от того же сна – окровавленный стол операционной, я ору на полу, моя жена смотрит в потолок.

Эти сны приходили ко мне в самые тревожные минуты последующих шести лет. В тот день, когда Полин всё же достучалась до меня и сообщила о болезни Криса. В тот день, когда я слышал его тяжёлое мычание, пока физиотерапевт помогал ему разрабатывать ручки и ножки за закрытой дверью своего кабинета. В тот день, когда медики Сиэтла сообщили, что потребуется несколько операций на глазах, чтобы подарить моему сыну возможность видеть.

И вот теперь. Когда я позволил себе поддаться ярости и отметелить босса, натравив на себя его, полицию, миссис Вуд и адвоката. Я боялся засыпать, потому что не знал, что меня ждёт завтра. И не хотел этого знать.

В пять утра я уже не мог больше мять простыни и спустился вниз. Приготовил завтрак и немного увлёкся. К моменту, когда Уэйн и Полин проснулись, вся раковина была забита грязными сковородками, а стол – стряпнёй из четырёх блюд. Если они и удивились моему внезапному рвению к готовке, то виду не подали. Пришлось им давиться резиновыми оладьями, пережаренным до треска беконом и жидким омлетом. Но Крис проглотил всё без задней мысли, улыбаясь тому, что и его бабуля и вечно занятой отец завтракали все вместе.

Он так же улыбался, когда я всё утро возил его в подготовительную школу и по врачам. Значит, сегодня был хороший день. Но вместо того, чтобы радоваться, я изнывал от тревоги и нервно барабанил рукой по рулю каждый раз, как мы останавливались на красный.

Пока Крис был на занятиях, я шерстил интернет в поисках вакансий, но ничего дельного не попалось. Тогда я взял ситуацию в свои руки и дозвонился до пяти строительных компаний в радиусе сотни миль. И с облегчением выдохнул, когда из четырёх из них поступило приглашение на собеседование. Ещё не всё потеряно, если я смогу оплачивать счета.

На завтра был не такой хороший день, потому что Крис улыбался не так широко. Пришлось Полин взять на себя обязанности его спутницы, пока я наматывал мили между Рочестером, Честером, Додж-Сентром и Спринг-Вэлли. Я чувствовал душевный подъём, отправляясь на собеседование в «Честер Буилдерс», но к моменту встреч в компаниях «Гранд Реконстракт» и «Спринг Аркитект» мой энтузиазм перегорел.

Всюду мне задавали один и тот же вопрос:

– Вы тот самый Шон Тёрнер?

Не зная, что именно они имеют в виду – тот самый Шон Тёрнер из «Тёрнер Хаус» или тот самый Шон Тёрнер, что разбил стекло собственным боссом – я кивал. И тут же видел, как еле заметно кривились губы собеседников. Как неловко они меняли позы на стульях. Как резко менялось их тёплое отношение ко мне.

Никто не хочет связываться с психом, который колошматит своё начальство. И я получил три твёрдых отказа.

– Не спеши отчаиваться, – пытался успокоить меня Генри по телефону. – У тебя всё ещё много вариантов.

– Боюсь, вы нам не подходите. – Сказали мне в «Глобал Реновэйт».

– Простите, но мы ничего не можем вам предложить. – Подхватили в «Голдсмит и Спектр».

Я услышал разные интерпретации одного и того же отказа в семи разных компаниях Миннесоты. Франклин Таннер сдержал своё обещание – никто не хотел брать меня на работу. Он позаботился о том, чтобы каждая строительная контора в штате узнала о моих прегрешениях. Как гласит истина, когда мы роем кому-то могилу, мы сами же в неё и попадаем.

Я вернулся домой удручённый и озлобленный, обвиняя весь мир в своих злоключениях, но больше всего ненавидя самого себя. Я ничего не умел в этой жизни, лишь орудовать молотком и забивать гвозди. И я гордился тем, что тяжёлый физический труд однажды принесёт свои плоды – я выбьюсь в люди, прокладывая туда дорожку из досок и стропил, кровью и потом. Но оказалось, что с лопатой я управляюсь не хуже, так как сидел в самой глубокой яме, которую сам же и выкопал.

Полин встретила меня традиционным поцелуем и по одному моему виду поняла, что всё из рук вон плохо. Она колебалась, сообщать мне или нет ещё одну неприятную новость, которая поджидала меня на кухне.

– Это принёс курьер, пока тебя не было. – Кивнула Полин на конверт на кухонном столе, будто боясь подойти к нему ближе и коснуться рукой.

Было страшно даже спрашивать, что там, но я осмелился спросить.

– Я не смотрела. Но на конверте стоит штамп компании «Рочестер Лоерс».

Адвокатская фирма. Мои умственные навыки не всегда дотягивали до физических, но не нужно быть гением, чтобы понять, что внутри. Ноги предательски подкосились, и я почти упал на стул. Полин никогда ещё не выглядела такой взволнованной. Она побледнела и всё так же держалась подальше от злосчастного конверта, словно оттуда мог выпрыгнуть чёрт, как из табакерки.

Руки не хотели слушаться, но я заставил их вскрыть конверт. Мы с Полин одновременно перестали дышать, пока я молча читал документы. Тёща не могла столько ждать, не удержалась и захлопала шкафчиками в поисках баночки с успокоительным. Закинула две таблетки в рот и запила водой. Никогда не видел, чтобы она хлестала успокоительные, даже не знал, что они у нас хранятся в коробочке рядом с бинтами и пластырями. Может, Полин лишь притворялась несгибаемой и всё это время подпитывала свою силу таблетками? Как многого мы не замечаем, потому что хотим верить в лучшее? Я не замечал слабость Полин, потому что хотел видеть её сильной. Глупец.

– Что там, Шон? Не томи.

– Франклин Таннер подаёт на меня иск. Мне нужно явиться в суд в понедельник, к девяти утра.

Полин облокотилась на шкафчик, побледнев ещё больше. Я выронил бумаги и подлетел к ней, помог присесть на стул и налил ещё воды.

– Я в порядке, мой мальчик.

– Хватит строить из себя героиню, Полин. Ты была сильной слишком долго. Пора мне взять на себя эту ответственность.

Она прижала ладонь к груди и попыталась отдышаться. Её грудь тяжело поднималась и опускалась, словно лёгким не хватало воздуха. Я достал пузырёк таблеток, которые только что приняла Полин, и прочитал название. Алпразолам. Мощное успокоительное для снятия тревожных расстройств и панических атак. Рёбра закололо от резкого осознания того, что я так отчаянно не замечал.

– Давно ты их принимаешь? – С нажимом спросил я, наблюдая, как дыхание тёщи возвращается в норму.

Она не ответила, и, если бы не была так бледна, покраснела бы до мочек ушей.

– Полин! Как долго ты пьёшь транквилизаторы?

– Шесть лет.

В рёбра вгрызлась боль тысячи игл.

– С того самого момента, как умерла моя Элизабет.

Вот чёрт. Те два месяца, что я топил горе в виски, Полин отпивалась успокоительными. Пичкала организм химией, которая помогала ей держаться, хотя помогать должен был я. Всё это время она была моей опорой, но сама опиралась на пузырьки с пилюлями. Даже страшно представить, сколько этих пузырьков сменилось в аптечке за шесть лет. Моя опора оказалась не такой прочной, как мне думалось. А я считал, что чувствовать себя ещё большим уродом не смогу. Но это была моя очередная ошибка.

Хотелось снова пустить кулаки в ход от злости на самого себя. Оставить дыру в дереве кухонного шкафчика, но вместо этого я трижды глубоко вздохнул и опустился рядом с тёщей на стул.

– Почему ты мне не сказала?

– Как я могла? Тебе нужна была помощь.

– А тебе не нужна? – Чуть более грубо, чем намеревался, переспросил я. – Ты строила из себя героиню ради всех нас, но, что ты сама мне говорила? Даже супергероям иногда нужна помощь.

– Мне её не хватает, Шон. – Прошептала Полин с такой болью в голосе, словно ей под ногти вгоняли булавки. Темень глаз перестала быть такой тёмной из-за слёз, что собрались за ненакрашенными ресницами. – Каждый день я просыпаюсь с надеждой, что сейчас спущусь, а она встретит меня на кухне. А потом вспоминаю, что кухня пуста, как и моя душа. Моя девочка умерла шесть лет назад, но я не могу поверить до сих пор. Пытаюсь убедить себя, что такова воля Господа. Он даровал жизнь Крису ценой жизни моей дочери.

Полин никогда не делилась со мной своими чувствами. Не была столь откровенна, как сейчас. Я почувствовал себя самым большим предателем на земле, и был уже почти готов открыть правду, которую скрывал от всех вот уже шесть лет. Не Господь изъявил свою волю и даровал Крису жизнь, забрав жизнь у Элизабет. А я. Это был мой выбор, с которым я живу до сих пор. Но я так и не смог признаться тёще. Это была попытка номер сорок четыре. Я складировал их в ящичке памяти, как фотографии.

– Эти таблетки помогают мне не сойти с ума от горя. Помогают надевать халат и спускаться в эту пустую кухню, где её нет.

– А что говорят врачи? Можно ли пить алпразолам так долго без передышки?

– Будто я у них спрашиваю. – Хмыкнула Полин, словно врачи были мелкими букашками, поедающими её огород.

– Полин, это серьёзно. У тебя низкое давление. Они никак не влияют?..

Я допытывался, словно пытался выведать тайну военной операции, а Полин уклончиво отвечала, будто подчинялась приказу ни за что её не выдавать. В конце концов, мы пришли к общему знаменателю, и тёща пообещала поговорить с врачом и перестать принимать успокоительные, если тот запретит.

– Что бы ни случалось с нами, с Крисом, я всегда была уверена, что мы выпутаемся. Но сейчас… – Полин вновь скользнула взглядом на бумаги. – Но сейчас? Что мне делать, Шон?

– Слишком долго ты была нашей опорой, Полин. Пора мне, наконец, взять эту роль на себя.

И я залез в карман, откуда выудил маленькую картонку с именем и телефоном, которую мне дал брат несколько дней назад.

– Кому ты звонишь?

– Тому, кто точно знает, что делать дальше.

***

Алан Хьюитт успел потерять часть волос на макушке, и теперь носил короткую стрижку, чтобы два ореола залысин на лбу так сильно не бросались в глаза. Он остался всё таким же тощим и бледным, каким я его помнил, разве что костюм на нём стал сидеть лучше. При каждом слове его голова покачивалась, как у голубя, что шло в разрез с той уверенностью, с которой он выплёвывал свои аргументы судье.

Я наблюдал за тем, как профессионально он произносит вступительную речь, как подбирает правильные вопросы на допросе свидетелей, как выстраивает свою стратегию защиты. В зале стояла выжидающая тишина, которую нарушал лишь шелест шёпотков. Секретарь объявила пятнадцатиминутный перерыв, судья удалился в свою коморку, чтобы взвесить все факты дела и вынести свой вердикт.

В зале было немноголюдно. Перевес тех, кто пришёл поболеть за одну из сторон, была на стороне истца. Первые пять рядов были заполнены знакомыми лицами. Теми, кто стали свидетелями моего буйства в офисе. Секретарша Таннера, два его зама и венец коллекции – Зак Таннер с подбитой губой, которая всё ещё чувствовала силу моего кулака. Лукас Альворадо выглядел единственным союзником в лагере врага. Он с сочувствием кивнул мне, когда мы встретились взглядом. И я кивнул в ответ, потому что его показания на трибуне свидетеля могли сыграть нам на руку. Он единственный из всей братии «Дженерал Констракшн» правдиво сказал о том, как всё было. Что я – не отмороженный психопат, у кого чешутся руки, а лишь заботливый отец, который отстаивал честь сына. Он слышал, что сказал мне Зак на крыльце дома Беллингтонов, и поведал об этом судье. Не знаю, могут ли помочь его показания, могут ли оскорбления стать резонной причиной для буквы закона набить кому-то морду, но всё же не помешают.

Лавки за моей спиной были пусты. Лишь Генри и Камилла пришли поддержать меня. Франклин перешёптывался о чём-то со своим адвокатом, шавкой из «Рочестер Лоерс», что прислал мне постановление явиться в суд сегодня в девять утра. Было уже одиннадцать. Даже забавно, что всего за два часа можно решить чью-то судьбу. В отличие от оппонентов, мой адвокат хранил молчание и строчил что-то в своём блокноте. Мне так хотелось склониться к нему и спросить, какие у нас шансы, но страх был сильнее. Часть меня не хотела знать о тех мизерных шансах на победу, которые нам светили.

Когда секретарь объявила, что судья готов озвучить своё решение и попросила всех встать, я прирос к стулу и удосужился подняться, лишь когда Генри зашипел на меня из-за спины. В зале стало до того тихо, что каждый отчётливо услышал шуршание мантии, пока судья усаживался за свой трон. Судья Нантакетт, мужчина шестидесяти лет с орлиным клювом и таким же острым зрением, обвёл нас всех зоркими глазами, и, открыв папку, принялся зачитывать тонну юридических терминов, которые смешались в моей голове в отвратительную кашу.

Я не слышал, что он говорит. Сердце стучало до того громко, будто было намерено пробить дыру в груди и вылететь прямо в центр судебного зала. Я видел, как напрягся Алан Хьюитт, как самодовольно улыбнулся синяк Таннера, как шевелятся тонкие губы судьи Нантакетта. Я перестал дышать, пока не услышал свой приговор.

– Таким образом, суд исключает уголовную ответственность, но постановляет ответчику выплатить сто пятьдесят тысяч долларов за моральный ущерб истцу и двадцать тысяч долларов на покрытие расходов причинённого ущерба.

Моя душа провалилась в пятки. Подхалимы Таннера принялись рукоплескать в ладоши и радостно пожимать друг другу руки. Франклин победоносно хлопнул адвоката по спине и обернулся в нашу сторону, запечатлеть свой триумф оскобленной ухмылкой, которая так и кричала: «Получил, Тёрнер?».

Сто семьдесят тысяч. Если меня разберут на органы, то выручка вряд ли покроет эту сумму. Я погрузился в транс, даже не удосужившись ответить Таннеру на его самодовольный выпад, и лишь со второго раза понял, что Алан Хьюитт мне что-то говорит.

– Что?

– Нам повезло. Вам не предъявили уголовного наказания и не вчинили срок.

– Да уж, повезло. – Буркнул я.

– Всё могло бы быть гораздо хуже.

Уже ничего не могло быть хуже. Придётся брать кредит, чтобы выплатить компенсацию Таннеру и гонорар Хьюитту, который добился хотя бы моей свободы. Кредит, который мне могут не дать, потому что я был официально безработным. Я даже не мог устроиться в третьесортную шарашкину контору, чтобы заработать семье на кусок хлеба. Таннер позаботился о том, чтобы я получил по заслугам.

Все стали расходиться, но я до последнего не поднимался с места ответчика, пока пристав вежливо не попросил меня убраться. В коридоре меня поджидали близкие, чьи лица были так же озабоченны, как и моё.

– Шон, мне так жаль. – Ласково произнесла Камилла, обняв меня, но у меня не было даже сил ответить на её объятие. – Мы поможем, чем сможем, можешь на нас положиться.

Я взглянул на искреннее, красивое лицо невестки и устыдился себя ещё больше. Генри повезло урвать такую прелестную жену. Они с Камиллой встретились случайно, столкнувшись лбами на перекрёстке, когда каждый спешил по своим делам. Кэм работала администратором в отеле «Рочестер Марриот» и непростительно опаздывала на работу, а Генри вперился в телефон, отвечая на сообщение от поставщика краски для «Тёрнер Хаус». Они врезались друг в друга, словно сама судьба захотела свести их таким непростительным образом. И один, и другой принялись сыпать проклятьями и сами не поняли, как следующим же вечером оказались на свидании. Я был шафером на их свадьбе, которую сыграли через год после нашей с Элизабет. В то время, когда горе ещё не зависло над нашей семьёй непроглядным куполом.

– Спасибо, Кэм. Но я не имею права просить вас об этом.

– Ты слишком бледный, я сбегаю в буфет и куплю тебе воды.

Она смущённо тронула свои чёрные волосы, длинные, завивающиеся крупными кудрями, и скромно улыбнувшись, скрылась в коридоре. Что-то подсказало мне, что она не столько хотела утолить мою жажду, сколько оставить нас с братом наедине.

– Ты в норме? – Спросил Генри. – Прости, знаю, самый идиотский вопрос.

– Даже не предлагай мне деньги, или я тебя урою.

Генри совсем невесело усмехнулся и, оглянувшись вслед Камилле, так же невесело сказал.

– Прости, братишка. Как бы я ни хотел всучить тебе денег, я просто не могу. Таннер отыгрался не только на тебе. Вчера меня уволили. Заставили подписать заявление по собственному и заверили, если я откажусь, они превратят мою жизнь в ад.

То, чего я опасался. То, с чем не смогу жить. Через несколько лет таких ошибок скопится слишком много.

– Твою мать. – Вырвалось у меня. – У них нет на это никакого долбанного права…

– Есть. Они в праве увольнять, кого захотят.

– Наверняка, Кэм ненавидит меня.

– Кэм пока не знает. Я ей не сказал. У нас есть сбережения, всего двадцать одна тысяча на счету в банке…

– Я тебя предупредил. Ещё слово и меня выведут из здания за нанесение тяжких телесных. – Я зверем зыркнул на брата, заставляя замолчать. Я отнял у него работу и не собирался отнимать последние накопления. – Я не возьму ни цента у вас с Камиллой. Дьявол!

Я дёрнулся в порыве долбануть ногой по урне, стоящей у входа в зал заседания, но лишь бессильно опустился на скамейку и откинул голову на холодную стену. Зажмурился, пытаясь представить, что всё это лишь дурной сон, который длится вот уже шесть лет. Открыл глаза и увидел жалостливое лицо брата. Я всё ещё в здании суда, всё ещё без работы и всё ещё должен сто семьдесят штук. Это не сон.

– Ты не должен расплачиваться за меня. – Пробормотал я.

– Ты мой брат. – Просто ответил Генри, пожав плечами.

– Я – твоя головная боль.

– Не без этого. – Улыбнулся он, согревая своей теплотой. – Но у меня иммунитет к головной боли. Знаешь. Мы хотели повременить с этим. Подождать, пока всё не устаканится. – Генри сел рядом и храбрился сказать то, что вертелось в его голове. – Но ничего так не поднимает боевой дух, как хорошие новости. Кэм беременна. У нас будет ребёнок.

– Ты серьёзно?

– Никогда не был так серьёзен.

– Чёрт, Генри! Это же потрясающе!

Мы были не из тех братьев, что чураются собственных чувств и предпочитают неловко жаться в дверях, когда прощаются. Я заключил младшего брата в объятия и рассмеялся. Искренне, по-настоящему, радостно. Хорошие новости и правда помогают пережить плохое.

– Я так рад за вас! Камилла, наверное, на седьмом небе.

– Да, она нарадоваться не может, но чувствует себя ужасно из-за того, что творится в нашей семье. Не хочет перетягивать одеяло на себя, пока всё идёт… не слишком гладко.

– Брось. Нашей семье нужны такие новости, как эта. А вам пригодиться каждый цент из этих двадцати штук, так что даже не смей втюхивать мне эти деньги, идёт?

– Ладно. А ты пообещай, что не скажешь Камилле, что я проболтался.

– Так это заговор?

– Чистой воды.

Мы ещё раз обнялись, несмотря на то, что над нами висел дамоклов меч. Через минуту появилась Камилла с бутылкой воды и протянула её мне. Я еле сдержался, чтобы не задушить в своих ручищах и её, но лишь поблагодарил за воду и вновь напустил на себя маску отчаяния.

Как и Франклин Таннер, я тоже умел держать обещания.

Глава 7

– Мистер Тёрнер.

Знакомый голос вывел меня из задумчивости, в которую я погрузился, как в пенную ванну. Тревога залилась в уши и в ноздри, заглушая все звуки и лишая кислорода. Кто-то тронул меня за плечо, мягко, но настойчиво.

– Мистер Тёрнер.

Я поднял голову и увидел доктора Крейга. Он приспустил маску и снял перчатки, когда вышел из операционной, чтобы повидаться со мной. Я тут же вскочил на ноги и с надеждой спросил:

– Она родила?

Но губы доктора Крейга были слишком плотно сжаты, в глазах заиграло что-то, совсем не похожее на радость от рождения новой жизни.

– Боюсь, что нет, мистер Тёрнер.

– Что с ней?!

– Случилось то, чего мы боялись. Произошли кое-какие осложнения…

И доктор пустился в объяснения, половину из которых я даже приблизительно не уловил. Всё, что я услышал, было:

– Мы их теряем, мистер Тёрнер. Сожалею, но мы не можем спасти обоих. Знаю, это сложный выбор, но вы должны его сделать. Должны сказать нам своё решение.

Я тряхнул головой, как лабрадор, отряхивающийся после купания.

– Не понимаю. О каком выборе идёт речь?

– Кого спасать. Вашу жену или ребёнка.

Комната сузилась до размера коробчонки. Меня расплющило, каждый орган кровоточил, кости ломило, а язык болтался во рту, не в состоянии произвести связные звуки.

– Что?! Вы шутите, что ли?

– Нет, мистер Тёрнер. Я знаю, как вам тяжело, но у нас мало времени.

– Тяжело?! – Завопил я, и та семья, что делила со мной комнату ожидания прилепила уши и глаза к нам двоим. – Тяжело?! Да вы хоть понимаете, о чём просите?!

– Да, сэр, понимаю.

– Ни хрена вы не понимаете! Как можно выбирать? Спасайте обоих!

– Это невозможно, мистер Тёрнер. – С тем же непоколебимым спокойствием ответил доктор, и его дежурное «мистер Тёрнер» начинало меня подбешивать. – Из-за предэклампсии у вашей жены высокое кровяное давление. Началось кровотечение. Мы готовимся сделать кесарево сечение, как только вы дадите нам ответ.

Я заметался по комнате, как ненормальный, бормотал что-то, хватался за голову и молился, чтобы всё это мне только чудилось. Но всё было реально. Меня просили решить, кого оставить в живых. Любимую женщину или любимого ребёнка.

Вместо того чтобы приблизиться хоть к какому-то решению, я прокручивал в голове тот день, когда нам поставили диагноз «предэклампсия». Если бы только я не послушал Элизабет. Если бы только уговорил её сделать аборт и попытаться снова. Если бы только не понадеялся на высшие силы.

Если бы только…

– Мистер Тёрнер…

– Нет, не просите меня.

– Я вынужден.

Я свалился на неудобное сидение и спрятал лицо в ладонях. Пусть он уйдёт. Пусть я проснусь. Пусть окажусь в постели рядом с Элизабет. Это не может быть правдой.

– Мистер Тёрнер, выбор надо сделать немедленно.

Меня трясло. Я не мог сделать этот выбор. Пусть подождут. Скоро приедет Полин и подскажет, что мне делать. Она знает. Она всегда знает.

– Мистер Т…

– Да заткнитесь вы уже.

Никогда ещё так ненавидел, как звучит моё имя.

– Ваше решение…

– А как бы вы поступили на моём месте? – Я с надеждой поднял залитые слезами и кровью глаза на врача, и тот впервые утратил свою бесстрастную холодность, слегка смутившись.