Изнанка

Уми легла на живот, лицом к земле, и беззвучно плакала. Старик пошёл внутрь пещеры. Выбрал из двух пиал белую, всыпал мелко порубленных веток, и щепоть бурой массы, на вид как дорожная пыль, залил кипятком, с только что снятого с огня чайника, и, усевшись у входа пещеры, замер в ожидании, когда немного остынет и можно будет прихлебнуть беззубым ртом.

Уми, недолго пролежав, медленно встала, и подсела к нему.

– Что же мне делать?

– А я почем знаю? Выпей вот, и иди отсюда. Он протянул ей свою пиалу, но, не дождавшись встречного движения, чуть отодвинулся.

– Что же мне делать? – Повторила она механически, даже не задумываясь о том, что там бубнит старик.

– Все хотят знать, что им делать, девочка. Если бы я знал, что мне нужно делать, может и не сидел бы здесь. А так никто мне не сказал, что делать, значит и спрос только с меня – что же я наделал. – Старик тут расхохотался, от беззубого черного рта потянуло гнилью, и тухлым илом.

– Я не знаю, куда мне тут нужно.

– Бывает. – Старик чесал свой бок и смотрел на голое запястье руки. – Ты бы шла своей дорогой. – Он запахнул халат, резко встал и загромыхал чашками в глубине пещеры.

– Куда же мне идти?

– Ну что ты заладила! – Голос старика начал подниматься в тембре. – Иди отсюда я сказал, пока жнецов не позвал. Иди! Не захотела обратно, так значит иди. Вон видишь, черный дым валит на том конце леса? Тебе туда и дорога.

Уми не пошевелилась, только сжалась еще сильнее.

– Проваливай! – Заорал он вдруг. – Крик рокотом пролетел кругом по пещере, и дойдя до Уми, оборвался. Старик сплюнул под ноги, и сам себе под нос проворчал «Балаган».

Она встала и, медленно переставляя ноги, пошла по той же дороге, минуя насыпи, лоснящееся поле, каменистые перекаты. Жнецы были уже далеко. Уже еле были видны пещеры, белел халат старика, что так и сидел у входа, и сам больше походил на соляную фигуру, когда она приостановилась, чтобы осмотреться.

Перед ней до горизонта шло скошенное поле. Ни травинки. Над полем гудело, как будто невидимый рой пчел завис в небе. Но пчел не было, не было и цветов вокруг. Бурые бустылы колосьев, давно отсохших и увядших. Очень далеко впереди виднелся острыми зубьями лес. Из глубины леса валил густой черный дым, что, впрочем, казался нереальным, потому что стоило ему подняться чуть выше макушек деревьев, его подхватывал ветер и мигом, радостно и жадно растрепывал на части.

Пришлось идти через поле, царапая в кровь ноги, и, каждый раз спотыкаясь, причёрпывая сухой серой земли по самую щиколотку.

Гул усилился.

Уми обернулась – сплошное поле, она далеко прошла, ни дерева, ни пригорка, чтобы спрятаться, случись что. Прищурила глаза, всматриваясь в линию, где небо соединяется с полем. Солнце жгло веки, искажало цвета, горизонт рассыпался на блики и лужицы. Вдалеке, весело подскакивая на кочках, неслось перекати-поле. Большого размера, в метр диаметром, плотным комом сплетенное из выбивающихся частей. Этот оплёток колесом всё катился и катился вперед, не меняя направления, увеличиваясь в размерах, прямиком на неё.

Да оно совсем не простое, это перекати поле – сплетенное из рук, ног, голов, отдельных частей тела, торчащих пальцев и вихров волос. Уми решила остановиться, и просто ждать. Оно не просто катилось, оно стонало и ругалось, подскакивая на кочках, одна из голов отчаянно охала и кляла всё на свете, слышались хлопки ладонями, пересвист и стон.

Оно подкатилось, и замерло настороженно чуть поодаль.

– Ты кто это такая? – Пискляво спросила одна из голов. Рыжие вихры были примяты, с ошметками сухой травы и комками грязи. Голова крутила шеей, чтобы посмотреть Уми в глаза, но не получалось.

– А ну, колупаи, разверните немного! Вперед чуток, я разгляжу кто это, вроде новенькая. – Колесо зашевелилось, вылезла одна рука откуда-то снизу, вторая синюшного цвета появилась сбоку, и они, как веслами, двигали это неровное колесо тел, пока наконец голова не стала ровно.

– Ага, новенькая. – Большой шрам у края рта был как бы продолжением губ, порождая ухмылку каждый раз, как голова даже чуть улыбалась.

Дотронувшись до ее голой грязной щиколотки, рука вздрогнула, метнулась к слипшейся плоти, откуда вышла. Колесо тел загудело, завибрировало. Одна из нижних голов, сплевывая серый мутный сгусток, заорала:

– Не трогать! Не трогайте ее! – Рука судорожно терла пальцами о комковатую сухую землю. Уми стояла, как вкопанная.

– Ну накаркали, вороны ититые. И стоило тащиться только! – Рыжая голова примяла губы, брезгливо глядя вниз на руку, что всё еще оттиралась о землю.

– А куда мне идти? – Осмелела она, видя, что никто не собирается к ней даже прикасаться.

– А тут всего два пути. Початки сами образуются, туда не влезть. – Голова кивнула в сторону зеленого поля, нехорошо прищурилась, и сплюнула ей под ноги. – А тебе в лес надо, там тебя живо проводят куда следует.

– Кто проводит? Куда следует?

– А вот сама и увидишь, Расщеколда. – Головы заржали на все лады, – Ну, чего застыла? Зенки выпятила. А ну проваливай отсюда, пока не провалилась, гниль шалая! – Колесо медленно, недобро глядя всеми головами, начало надвигаться на неё. Уми сделала пару неловких шагов назад. Перекати поле смолкло, у ближайшей из голов раздувались ноздри, а губы плотно сжались. Никто больше не смеялся, не разговаривал. Только напряженное дыхание, да частный перебор стучащими ладонями слышался, передвигая себя вперед понемногу.

Уми выдохнула, и побежала в лес. Не оборачиваясь, и не думая, что бы значил нарастающий гул позади. Бежала, забыв счет шагам, лишь бы выбраться из этих бустылов сухого поля поскорее.

На излете поля она обернулась. Живого колеса нигде не было видно, вдали только колыхались рубахами Жнецы, плечами уходя, и скрываясь в облаках, возвышаясь над шевелящимися початками, над бледным скошенным пустырем, над всем, до чего доставал глаз. Косы маятником, слаженно чесали всё, что выросло.

Впереди черной, еловой, неприветливой полосой стоял лес, что начинался с крутого холма наверх, который как приступ к крепости, не разрешал просто так, с наскока войти.

Цепляясь за растущие промеж ели кусты, она взобралась наверх, и, оказавшись на ровной земле, двинулась туда, где было больше солнца, где деревья не казались не так плотно растущими, и виднелось некое подобие звериной узкой тропы.

Идти мешал густой подлесок, она, царапая ноги пролезла мимо колючих кустов, и, перелезая через упавшие деревья, все же старалась не упускать из виду тропу.

Шла долго, пока под лопатками не заныло.

Только тогда она встала посредине небольшой поляны, покрытой мхом, и огляделась, прислушиваясь. Не было слышно ни птиц, ни комаров, ни ветра, что обычно треплет макушки деревьев. Ни хруста веток от мелькнувшей белки, или проломов сухого мха под ногами более крупного животного. Ничего. Огромный белый шар солнца стоял еще высоко, с трудом пробиваясь через плотную завесу мутных облаков. Во рту быстро пересохло, сердце колотилось, как рваный пакет, зацепившийся за кусок арматуры на стройке, в глазах пестрили разноцветные точки.

Всматриваясь в каждый доступный глазу уголок вокруг поляны, и сделав три или четыре оборота вокруг себя, она вдруг тяжелым кулём осела на бок. Она не знала этих деревьев, что росли по краям. Нижней юбкой шли кусты с острыми шипами, но без ягод или цветов. Зато мох был как обычный мох, сухой, царапающий кожу. По щекам побежали слезы.

– Кто здесь? – Крикнула налево.

– Кто-нибудь слышит меня? – Крикнула направо. Эха здесь не было, и слова не разлетелись широкой призмой через деревья, а попадали прямо под ноги. Поцарапанные ноги начали зудеть.

Медленно поднявшись, она побрела наугад, не трогая опухшие глаза, и не глядя по сторонам, не вычисляя, куда её может привести этот путь. Долго пробиралась через колючие кусты, с мягкими мраморными листьями, что невысоким, но плотным ковром покрывали всё пространство под ногами. Это длилось так долго, что ноги затекли, их приходилось высоко поднимать, словно важная цапля шагает из одной части илистого болота в другую.

В лесу что-то дернулось, оборвалась ветка дерева. Ближе стало слышно, как треснул сухой мох. Звук её шагов будто раздвоился, и шелестящим эхо брёл отдельно, чуть позади.

Шорк. Шорк. Шорк.

Она, остановилась, оглядываясь в одну и в другую сторону. Ничего не видно, кроме густых зарослей. Она громко выдохнула, и ускорила шаг.

Шорк. Шорк. Шорк.

Как будто хромает кто-то, подтягивая больную или зашибленную ноги, царапая ботинком по земле, и разгребая хвойное дно леса на две половины. Это были настоящие шаги за её спиной. Уми резко развернулась. Только густые тени прятались за могучими стволами деревьев. Но шаги были как у взрослого человека. Очень близко.

– Кто тут? – Нерешительно спросила она. Никто не ответил.

Сердце колотилось часто-часто, и, не решившись осмотреться или подождать немного, Уми понеслась вперед, не оборачиваясь, раздирая лодыжки о колючий подлесок.

Постепенно лес менялся. Появились сосны, сначала сухие, и сучковатые. Потом больше, и крупнее, чуть разбавленные деревьями, названий которых она не знала. Красная матовая кора, переливаясь в лучах заходящего солнца отливала зеленым, и желтым, и чуть синим – в зависимости от того, с какого угла смотреть. Пару раз Уми останавливалась, перевести дыхание, и, опершись на красное дерево, очень удивилась – на ощупь кора была жесткой, гладкой, и теплой. Расстояние меж деревьев увеличивалось, кусты исчезли, и старые еловые иглы шелухой шуршали под каждым взмахом стопы.

Лес осветился напоследок, как через оранжевое стекло. По земле шли полосами широкие тени от деревьев, длинными схлестывающимися лентами, уходящими внутрь, в черноту горизонта.

Треснула ветка. Она вскинула голову в эту сторону, силясь разглядеть, кто или что это. Глаза слеплялись от равномерного густого сумеречного света.

Под ноги покатился камешек, брошенный с той же стороны. Уми чуть подняла голову, и на высоте в два человеческих роста увидела осторожно выглядывающего мужчину.

Подойдя ближе, стало понятно, что он никакой не великан, а просто стоит сбоку, на большой ветке, почти обнимая дерево, в заляпанном длинном черном платье, с седыми волосами, спутанными кочками, висящими по бокам.

– Ты кто такая? – Тихо просил он грубым, низким голосом.

– Я не знаю куда мне идти. Меня там бабушка ждет – Она неопределенно махнула рукой. – Но, кажется. Обратно дороги нет. – Уми неудобно закинула голову, чтобы можно было смотреть в глаза, когда говоришь. От этого голос немного срывался.

– Обожди. Слезу. – Мужчина, подхватив подол платья, ловко и очень быстро спустился с дерева. Вблизи он оказался нестарым мужчиной с орлиным носом, и большими размашистыми бровями над синими, полуприкрытыми глазами. И абсолютно седой.

– Чаю будешь? – Спросил он, и, не дожидаясь ответа, махнул рукой, мол, пошли за мной. – На этой поляне безопасно разводить костер. Пройдя метров десять, в густых кустах нашлась самодельная деревянная тренога, и закопченный черный чайник, уже наполненный водой. Кострище было неподалёку, замаскированное еловыми ветками.

– Как ты сюда попал? – Спросила Уми без особой надежды на ответ. Она ходила за ним по пятам, рассматривая, что он делает. Мужчина с дерева не отвечал. Молча развел костер. Молча откопал из углубления рядом с тропой чашку и какую-то миску. – Вместо чашки вполне сойдет. – Потряс перед её носом.

– Как и все – Пожал плечами. Сырые поленья трещали, и никак не хотели разгораться. Встав на колени, он протяжно дул в самый центр костра. Подбросив мелких прутов с земли, он еще долго дул, и размахивал плотным куском бересты над деревяшками. Нехотя, но разгорелось пламя. Когда вода закипела, он сгреб немного еловых веток с земли, остатков шишек, и сухой травы, да так и бросил щепотью в чайник.

– А почему здесь все пьют чай? – Уми, обжигая рот, прихлебнула из миски с облупленной синей краской.

– Хе – крякнул он, тоже обжегшись. – Есть и пить здесь не хочется, а согреться всем охота. Я всё время мерзну. А когда мерзнешь – ничего не надо, ни двигаться, ни говорить, ни жить. Потому все и пьют, наверное. Мне этот чайник, можно сказать, в наследство достался, от одного дурачка, что шел к черным трубам. – Он посмотрел ей в глаза, нехорошо посмотрел, и надолго замолчал.

– Я не хочу здесь оставаться. Я хочу к бабушке обратно. Наверное, можно как-то выбраться из этих мест.

Он молчал.

– Ты пробовал идти дальше?

– На поле с жнецами делать нечего. К жнецам и соваться нечего, только лишних проблем наберешься. И остается только вот это. – Он обвёл обеими руками по сторонам, словно трогая по краю невидимый шар. – По краям везде черный лес, туда я не хотел бы соваться, да и тебе не советую.

– Куда же нам идти?

– Да, похоже, что идти некуда. – Он мрачно усмехнулся.

– Я здесь встречаю иногда людей, тебя вот встретил. Была недавно целая толпа женщин в уродливых восточных костюмах. Все на одно лицо были, суетные, крикливые. Но их быстро переловили. Здесь еще живет горстка непонятно кого, за опушкой. Вот они и ловят всех нездешних. – Он усмехнулся. – Они правда за опушкой на поляне живут, оттуда же начинается дорога, по которой они ходят в тот, другой лес. Оттуда черный дым валит постоянно, но я ни разу не заходил далеко, страшно там. Есть места, куда человеку соваться не положено. Хотя мне очень интересно, что там. Даже эти ловцы ходят по тропе, трусят один за одним. Я ни за что не пошел бы туда человеком. Страшно. Был бы зверем, тогда бы только пошел. Часто про это думаю. Что, если можно было бы зверем стать. Расступился бы черный лес? Может сбросил бы покрывало своей жути, из липкой темноты вырисовались бы стволы и лапы деревьев. Овраги, усеянные корнями и изрытые кабанами не были бы такими пугающими. На кромках мелких ямок еще пахнет слюной и мокротой пятачков, отталкивая, как от чужого огороженного, и гоня чужака дальше, и дальше в глубь леса. Я бы хотел почуять под землей тепло заячьих тел, сбившихся в ночной ком. Ощутить на каждом кусте по птице, тревожно спящей, и расстроиться, что всё равно не достать. А под листьями лежат прошлогодние вертушки, не сбросившие семян, да так и загнившие, засеревшие под грудой опавших листьев. Но я не зверь, Уми. Так это жаль иной раз. Вот сижу у костра, и каждый сломанный сук в черноте леса причиняет жуткую, почти физическую боль от страха.

Он опять замолчал.

Сидеть на земле было холодно, Уми поежилась, и придвинулась поближе к огню. Быстро темнело. Небо заволокло непрозрачными серыми литыми тучами, толстыми пластинами, нависающими повсюду. Ветер теребил верхушки деревьев, но до низов не доходил. Снизу же шел холод от земли, никогда не успевающей прогреться, только забирающей жар тела.

– А как выглядела твоя бабушка? – Вдруг спросил он, прервав молчание.

– Ну, как обычная бабушка. – Она удивилась такому вопросу.

– Какого цвета у неё были глаза? Какого цвета было любимое платье? Это очень важно. Ты же жила с ней, должна знать такие вещи. – Он вмиг еще больше посерьезнел.

– Я не знаю. – Наморщила нос, пытаясь помнить – Нет, бабушка как бабушка, обычная старая женщина.

– Так может ты и не жила с ней?

– Жила. Я помню. Я с Робином упала, когда прилив начался. – Она с нажимом выпалила всё разом. – А какая разница?

– Ну, если ты помнишь, что это бабушка, значит у неё были, например, добрые голубые или желтые глаза, или платье она носила синее все время. Или носила всегда брюки, или фартук поверх. Что-то в таком духе. Что-то же должно остаться в памяти.

– Нет, ничего не помню. – Напрягшись с минуту, она поджала губы и отрицательно покачала головой

– Нда. Ну, может просто позабыла. Бывает. Всякое бывает. Люди живут годами, а потом имени не вспомнят того человека, что им котлеты жарил все эти годы. Бывает.

– Задумчиво протянул он, и замолчал ненадолго. – Моя жена была красивая. Со светлыми волосами до плеч. Да, как пшено жёлтыми волосами. А вот как звали ее не помню. Брожу тут один, думаю про неё, а имени так и не могу вспомнить.

– А долго ты скрываешься в этих лесах? – Уми придвинулась поближе, и смотрела, как огонь перекинулся на только что подкинутые деревяшки. Подбросив немного шишек, с треском раскалывающихся на части от высокой температуры, он лег на спину, запрокинув руки за голову, и начал говорить.

– У меня был дом когда-то, в долине райских птиц, стоял в низине, и вокруг были только поля и сады с этими небольшими птицами, что никогда не летают. Как только мы туда переехали, жена посадила у входа кусты белой сирени. Что-то они для неё значили такое. Цвела сирень долго, вонюче. Выходя из дома, и возвращаясь вечером я первым делом видел эти кусты.

У входа в дом, на зелёной стене была вешалка, на которой обычно висело шесть чёрных халатов. Жена работала в библиотеке и это была их униформа. Они все носили чёрные халаты поверх своей одежды.

В один день я вернулся домой, и сразу понял, что что-то случилось. На вешалке было только пять халатов в ряд, а последний крючок был пуст. Она всегда приходила раньше меня и всегда все крючки были не пустые.

Я ждал и ждал. Всю ночь смотрел в окно. Утром съездил к ней на работу, но никто ничего не знал. Я объехал всех наших знакомых – без результатов.

Я не знал, что делать. Мы очень хорошо жили, не ругались, не строили планов на будущее, молча завтракали, а по вечерам она что-то читала обычно из книг, что постоянно покупала.

Потом, много времени спустя, я нашёл в кармане одного из её висящих на вешалке халатов обрывок бумаги. Веришь ли, я начал иногда одевать ее халаты. Мне казалось, меня это как-то приблизит к пониманию, почему так всё вышло. Так вот, на этом клочке было написано «Блядские птицы»

Он размешивал чай и смотрел в костёр не отрываясь. Сплюнул, со словами – Какая-то палка попалась.

– Так вот, после того как я нашёл эту записку, я начал перебирать её вещи. До этого я ни к чему не притрагивался, даже ночевал в гостиной. Я начал смотреть, что за книги она читала. Что там вообще было у нас в комнате. Оказывается, она читала одну и ту же книгу пять лет подряд. Хотя я точно помню, как она говорила, что заказала по почте новую книгу. Я помню, как мы несколько раз ездили вместе получать её. Я всегда считал ее начитанной, в отличие от меня. А у нас дома стоит сорок одинаковых книг. – Он горько усмехнулся, и продолжил.

– Все книжные полки заставлены ровными рядами красных корешков. Я вытащил все, одну за другой. Последние уже швырял со всей яростью. Никогда бы не подумал, что можно купить сорок одинаковых книг.

Тогда я почувствовал себя полным дураком. Ну знаешь, когда вся твоя жизнь – это какой-то эксперимент, или постановка дешевского театра-однодневки. С сюжетом про супругов, что думают, что им хорошо вместе, а потом начинается сплошная дуриловка. Словом, я очень разозлился. Ещё и записка эта не давала мне покоя.

У нас рядом с домом стоял сарай для садового инвентаря, я просто пошёл, и взял топор. И рубил эту белую сирень, пока ярости хватало. Она как раз цвела. Белые большие цветы, и запах такой, что ночью посыпаешься, и других запахов словно не существует.

В какой-то момент стало очень тихо. Так тихо, что можно услышать, как по венам, пульсируя, течёт кровь. В общем, перерубив всю сирень, я решил, что пойду искать её в лес.

В лесу я долго шел по темноте, и без фонаря, и заблудился. Поскользнулся на камне, и упал в яму, заваленную листьями. Очнулся уже в этом месте. Сколько не хожу, не могу понять, что это за лес и как оно так вышло.

– Да, место странное. – Уми поежилась, вглядываясь в темноту. За пределами костра не было видно ничего.

–Место говоришь странное? Я каждый день обхожу лес, и, разводя вечером костер, молюсь, чтобы эти ребята с открытыми ртами оставались за полем. Вот, веришь ли, раздуваю костер, и приговариваю: желаю, чтобы они рот свой держали за полем открытым. – Он привстал, пальцем показывая в никуда, в сторону черноты, что плотным полотном смяла направления, концы света, и дороги. – А вот к ним я прихожу иногда, смотрю издалека.

– А зачем?

– А что тут еще делать? Целыми днями прячешься, плутаешь, чтобы не выследили, а иногда думаешь «Ну и зачем всё это, одно и то же день за днём».

– Да, это не жизнь. – Уми вежливо подытожила.

– А жизни тут нигде и нету, – Он усмехнулся, и продолжил – Я как упал сюда, так шёл через поле какое-то время. Думал, встречу кого-то, расспрошу что тут, и как. А наткнулся к вечеру на выгоревший островок травы, посреди поля. Там они и живут. Днём прочесывают леса, а вечером уходят к себе. Вертел крутить. – Он деланно подмигнул.

– Что крутить?

– Вертел. Ловят они таких, как мы. Хочешь посмотреть? Я иногда хожу к ним, убедиться, что я не спятил, что они реально существуют. Что это не мои сны и фантазии.

– Я не знаю. – Неуверенно сказала Уми. – Может, мы просто останемся тут?

– Как знаешь. Сейчас они не будут охотиться, плохо видят в темноте, я за ними долго наблюдаю. Сидят у огня всю ночь, как в полусне. – Он встал, и начал прохаживаться вокруг костра. – Мне хочется сегодня посмотреть на них. Пойдешь со мной?

Уми осмотрелась по сторонам. Лес раскачивало по верхам от ветра, дальше отлетающих искр не было видно ничего.

– Наверное я лучше с тобой пойду. Мне не нравится одной тут оставаться.

– Ты зря на это надеешься, здесь все в конечном итоге остаются одни. Сами по себе. Так уж выходит. – Глаза его увлажнились, и заблестели. – Ты только ни в коем случае не шуми, а то они нас сразу найдут, и еще, чего доброго, поймать попытаются.

Шли долго, пробираясь через поваленные деревья, и небольшие овраги, усыпанные старой листвой. В какой-то момент он знаками показал, что нужно идти осторожнее, а потом и вовсе встал на четвереньки, и медленно передвигаясь через ветки и сучья, приблизился к поляне, слабо освещенной тлеющим огнем.

Вокруг костра стояло пятеро, все одетые в мешковатые серые платья, рубищами, едва доходившими до колен. Рот у них был неестественно открыт. Открыт так, что губы уже невозможно держать по-людски, жёлтые зубы оскалом выделялись вперёд. Женщины стояли неподвижно, глядя прямо перед собой, не фокусируясь на каком-то предмете, но при этом одна рука ходила мельницей, они, не останавливаясь крестили рот.

Единственный мужчина, в чёрной фуфайке, босой, с таким же размежёванным раскрытым ртом, так что губ уже не видно, подбрасывал тонких веточек в костёр, что никак не хотел разгораться.

Уми сделала шаг назад, сердце её бешено колотилось. Под ногами громко хрустнула большая ветка. От этого звука она вздрогнула, и шатнулась в сторону, зацепив еще несколько сухих палок под ногами.

Одна из женщин обернулась и издала громкий гортанный крик, показывая пальцем в сторону деревьев, где почти не дыша затаились Уми, и мужчина в черном длинном платье.

– Аааам кааааатаааа ееееебааааа! – Заголосила та, что стояла ближе всех. Широко раскрытые глаза были в постоянном движении, шаря по кустам, выискивая кто там прячется.

– Кааааазыыыым Нааааааамаааас – Ответил мужчина в фуфайке, вскочив на ноги, и быстрым движением руки указав, что нужно гнать добычу.

– Ты что наделала? Бес тебя попутал, бежим скорее! – Он подобрал полы своего платья, и первым бросился прочь.

Они бежали быстро, с треском прокладывая себе путь через черные кусты, густые тени, разламывая восковые узоры веток, которые появлялись из ниоткуда, по шелестящим иголкам, по старым сучьям, и темной серебряной траве. Сиплое дыхание сзади было близко, никто больше не издавал гортанных громких распевов. Яркие длинные тени почти касались их ног. Она задыхалась, легкие изнутри прожигало воздухом, с огромной силой ходящим туда-сюда, и начала отставать.

– Ты только не оборачивайся. – Он взял ее за руку, чтобы потянуть за собой, её как током прошибло от этого прикосновения, лес покачнулся. Не было ничего, глаза не видели, густая липкая темнота заволокла, залила зрачки и темную радужку, как чёрным гудроном. Только крепко сжимали друг друга за руки.

– Ааааааииии лиииииииккооооо – Послышалось приглушенно, как из другой комнаты.

Пульсирующая чернота расширялась, и вбирала по миллиметру. Уми стала еще прозрачнее, и поняла, что проваливается в чужие воспоминания, когда увидела проявляющуюся комнату чужими, не своим глазами.

Глава 2. Отец П.

Куриная ножка шла тяжело, не выламываясь сухожилием во рту, стояла неподвижно. Так и пришлось обсасывать, без возможности потрещать косточками, и покатать языком кусочки мяса по рту. «Кожу тоже спалила» – Без удовольствия, но равнодушно, не заводясь. Я долго чаевничал, подкипячивая на плите воды, подливая в белую фарфоровую чашечку заварки из старого чайника, что достался от матери. Я люблю, чтобы жгло нёбо, чтобы через пару чашек тело разогревалось, и текло пОтом по шее, спине и подмышкам. – Хорош-о-о – Крякнул, выдвигаясь всем стулом из-за стола. – Жена! – Я крикнул в пустоту открытой двери. В ответ не донеслось ни звука. – Матушка! – Еще раз крикнул, более требовательно и громко. – Дагдежтывошь? – Пробормотал себе в усы, утирая черным широким рукавом засаленные в курице губы. Тяжело оттолкнулся от стола, и, схватившись за стрельнувшую поясницу, не сразу смог распрямиться. Шел, закрывая за собой двери. По коридору, в общую большую комнату. Через небольшой тамбур зашел в спальню, и даже в чулан заглянул. Никого. Больно зашиб палец ноги, зацепившись за упакованный плотной бумагой конверт, лежащий у входа на полу.