Эхо прошлого

А что до того, как она поступила с Роджером… что ж, она слишком долго мирилась с его бездействием и только сейчас, устав терпеть, столкнула его со скалы. Сознательно.

– И мне ни капельки не стыдно! – сказала она вешалке.

Брианна медленно повесила пальто, еще немного потянула время, вытаскивая из карманов одежды использованные салфетки и смятые квитанции.

И все же, почему Роджер уехал? Назло ей, чтобы отомстить за то, что она решила выйти на работу? Или рассердился из-за того, что она назвала его трусом? Роджеру это очень не понравилось: глаза у него потемнели, и он едва не лишился голоса. Сильные эмоции душили Роджера в буквальном смысле – гортань немела, и он не мог говорить. Но Брианна обозвала его намеренно. Она знала его слабые места, а он знал о ее слабостях.

При мысли об этом Брианна невольно сжала губы, и тут же ее пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Старая, потертая ракушка, выпуклая и гладкая, побелевшая от солнца и воды. Роджер подобрал ее на галечном берегу озера Лох-Несс и отдал Брианне.

– Чтобы ты в ней пряталась, – с улыбкой сказал он, но хриплый после травмы голос предательски дрогнул. – Когда тебе понадобится укромное место.

Брианна бережно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер никогда не был мелочным. Он бы не уехал в Оксфорд – Брианна вспомнила, с каким возмущением Энни произнесла: «В Англию!» – и невольно улыбнулась, – только для того, чтобы ее позлить. Значит, у него была причина. Наверняка что-то произошло, когда они ссорились, и это немного беспокоило Брианну.

Ему пришлось преодолеть немало трудностей с тех пор, как они вернулись. Ей, конечно, тоже: болезнь Мэнди, решение о том, где жить, все детали перемещения семьи во времени и пространстве – этим они занимались вместе. Но кое с чем Роджеру пришлось бороться в одиночку.

Брианна росла единственным ребенком, так же как и Роджер, и прекрасно знала, каково это – замыкаться в себе. Но, черт возьми, что бы ни творилось у него в душе, оно буквально съедало его у нее на глазах. И если Роджер ничего ей не говорил, значит, он либо считал свои переживания слишком личными, чтобы поделиться (что раздражало Брианну, но она смирилась), либо думал о чем-то слишком тревожном и опасном, чтобы рассказать жене. А вот с этим, черт побери, она мириться не собиралась.

Пальцы стиснули ракушку, и Брианна заставила себя ослабить хватку, пытаясь успокоиться.

Она слышала голоса детей наверху, доносящиеся из комнаты Джема. Он что-то читал Мэнди… похоже, «Пряничного человечка». Брианна не слышала слов, но узнала сказку по ритму, в который врывались возбужденные возгласы Мэнди: «Убежав! Убежав!»

Не стоит им мешать. Она еще успеет сообщить, что папочка не придет ночевать. Может, если она невзначай скажет об этом, дети не расстроятся. Роджер никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но пока они жили в Ридже, он часто уходил на охоту с Джейми или Йеном. Мэнди, конечно, не помнит, но Джем…

Брианна собиралась пойти в свой кабинет, но поймала себя на том, что шагает через коридор к открытой двери в кабинет Роджера. Это была старая «переговорная» комната: оттуда дядя Йен годами управлял делами поместья, а до него – отец, правда, очень недолго, а до отца – дед Брианны.

А теперь здесь был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она занять эту комнату, но Брианна отказалась. Ей понравилась маленькая гостиная через коридор, с окном, полным солнца, и тенью от очень старой вьющейся желтой розы, которая украшала ту сторону дома цветами и ароматом. А еще Брианна просто чувствовала, что кабинет с чистым истертым деревянным полом и удобными, но обшарпанными полками должен принадлежать мужчине.

Роджеру удалось отыскать старинную, 1776 года, хозяйственную книгу; она лежала на верхней полке, и под потрепанным матерчатым переплетом хранились все, до последней мелочи, подробности жизни на шотландской ферме: одна четверть фунта пихтовых семян, племенной козел, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля… Неужели это писал ее дядя? Брианна не знала, она никогда не видела его почерка.

Ей до дрожи хотелось узнать, вернулись ли ее родители в Шотландию – сюда, в Лаллиброх. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли отец – будет ли сидеть? – вот в этом кабинете, вновь у себя дома, обсуждая дела поместья с Йеном? А мама? Из оброненных Клэр слов следовало, что они с Дженни были не в лучших отношениях, когда расстались, и Брианна знала, что мать сильно переживала из-за этого, ведь когда-то они крепко дружили. Возможно, все было поправимо, и, может, им и вправду удалось все наладить.

Брианна взглянула на деревянную шкатулку, которая стояла на верхней полке рядом с той самой хозяйственной книгой, и свернувшуюся рядом маленькую змейку из вишневого дерева. Поддавшись порыву, Брианна взяла змейку, находя какое-то утешение в гладких изгибах ее тельца и забавном выражении мордочки, оглядывающейся через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась.

– Спасибо, дядя Вилли, – негромко произнесла она и почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь. Не от страха или холода, а от чего-то вроде сдержанного восторга.

Она часто видела эту змейку – в Ридже, а теперь и здесь, где вырезали фигурку, – но никогда не думала о ее создателе, старшем брате отца, умершем в одиннадцать лет. Он тоже был здесь, в вещах, созданных его руками, в комнатах, которые его знали. Когда Брианна попала в Лаллиброх в восемнадцатом веке, на верхней лестничной площадке висел его портрет – невысокий крепыш с рыжими волосами стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и серьезного.

Интересно, где сейчас эта картина? И другие картины, написанные бабушкой? Сохранился один автопортрет, который каким-то образом попал в Национальную портретную галерею, – не забыть бы отвезти детей в Лондон посмотреть на него, когда они подрастут! – но куда делись остальные? Была еще одна картина с изображением совсем юной Дженни Мюррей, кормившей ручного фазана с добрыми карими глазами, совсем как у дяди Йена. Бри улыбнулась воспоминанию.

Они поступили правильно. Приехали сюда, привезли детей… домой. И неважно, если им с Роджером придется приложить усилия, чтобы найти свое место. Бри подумала, что, возможно, ей не следует говорить за Роджера, и поморщилась.

Она еще раз посмотрела на шкатулку. Как жаль, что рядом нет родителей – хоть кого-то из них! Она бы рассказала о Роджере, спросила бы, что они думают по этому поводу. Не то чтобы ей нужен совет… Если честно, она просто хочет, чтобы ей сказали, что она поступила правильно.

С заливающимися краской щеками Брианна обеими руками взяла шкатулку и стащила вниз, чувствуя себя виноватой из-за того, что не дождалась Роджера, хотя они договаривались читать письма вместе. Но… ей так нужна мама, прямо сейчас. Брианна взяла верхнее письмо, конверт которого был надписан рукой матери.

«Контора газеты «L’Oignon»,

Нью-Берн, Северная Каролина

12 апреля 1777 года

Дорогая Бри (конечно, и Роджер, и Джем, и Мэнди)!

Мы добрались до Нью-Берна без серьезных происшествий. Я так и слышу, как ты думаешь: «Серьезных?» Тем не менее это правда, хотя на дороге южнее Буна нас задержала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, было лет девять и одиннадцать соответственно, а из оружия у них был лишь древний колесцовый мушкет, который наверняка разорвал бы их обоих на куски, сумей они его запалить, – серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и сбил одного с ног, после чего второй бросил ружье и пустился наутек. Твой кузен побежал за ним и за шкирку притащил обратно. Твоему отцу пришлось потратить довольно много времени, чтоб добиться от них мало-мальски вразумительного ответа, но небольшое угощение творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и – нет, серьезно! – Эрман.

Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать погибла при родах, а младенец умер через день, потому что мальчики не могли его накормить. Они никого не знают со стороны отца, но сказали, что девичья фамилия их матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семейство Кьюкендалл неподалеку от Бейли-Кемп, так что Йен повел маленьких бродяжек туда, чтобы отыскать Кьюкендаллов и выяснить, смогут ли они приютить мальчишек. Если нет, то, думаю, он привезет их в Нью-Берн и мы постараемся пристроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, возьмем их в Уилмингтон и определим в юнги.

У Фергуса, Масали и их детей, кажется, все хорошо, как со здоровьем – если не считать семейной склонности к росту аденоидов и самой большой бородавки из всех, что я когда-либо видела, на левом локте Жермена, – так и в финансовом отношении.

Не считая «Уилмингтонского вестника», «L’Oignon» – единственная регулярная газета в колонии, так что Фергусу работы хватает. А если учесть, что он еще печатает и продает книги и брошюры… В общем, дела у него идут очень хорошо. Теперь у их семьи есть две дойных козы, стая кур, свиньи и три мула, считая Кларенса, которого мы оставим им, когда уедем в Шотландию.

Из-за сложившихся обстоятельств и неопределенности («Это означает, – подумала Брианна, – что вы не знаете, кто и когда прочитает это письмо») я не стану уточнять, что он печатает помимо газеты. Сама по себе «L’Oignon» исключительно беспристрастна и публикует яростные разоблачения как лоялистов, так и тех, кто куда менее лоялен, а также сатирические стихи нашего доброго друга «Анонимуса» и памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергуса таким счастливым. Некоторые люди находят себя во время войны, и, как ни странно, Фергус один из них.

Твой кузен Йен – тоже из таких, хотя в его случае, может, это и к лучшему, поскольку удерживает его от разных ненужных мыслей. Интересно, как встретит его мать? Впрочем, насколько я знаю Дженни, она начнет подыскивать ему жену, едва пройдет первое потрясение. Дженни весьма проницательна, и она такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, он об этом помнит.

Раз уж речь зашла о твоем отце – он часто отсутствует вместе с Фергусом, занимаясь мелкими «делами» (он не уточняет, чем именно, и это значит, что чем-то таким, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или совсем поседеют, если я узнаю). Еще он расспрашивает торговцев о попутном корабле, но я думаю, что у нас будет больше шансов найти его в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только вернется Йен.

Тем временем я пометила территорию – в буквальном смысле. У входа в типографию Фергуса теперь висит моя табличка, на которой написано: «УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ СЫПИ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ». Ее смастерила Марсали. Она хотела добавить строку про оспу[44], но мы с Фергусом ее отговорили. Он – из боязни, что это может навредить репутации его заведения, а я – из-за болезненного пристрастия к точности в рекламе, так как ровным счетом ничего не могу сделать с теми недугами, которые здесь называют оспой. А что касается мокроты… ну, с ней всегда можно что-нибудь сделать, хотя бы выпить чашку горячего чая (а сейчас это залитые кипятком корни сассафраса, котовника или мелиссы) с толикой виски.

По дороге сюда я заглянула в Кросс-Крик к доктору Фентиману и купила у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку (за все пришлось отдать бутылку виски и восхититься последним пополнением его отвратительной коллекции засоленных диковинок – нет, ты не хочешь этого знать, правда, не хочешь. Хорошо, что он не видел бородавку Жермена, иначе сразу бы примчался в Нью-Берн и уже кружил бы с ампутационной пилой у типографии).

Мне по-прежнему не хватает хороших хирургических ножниц, но Фергус знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морэй, и тот, как утверждает Фергус, может сделать пару ножниц по моему заказу. На данный момент я в основном удаляю зубы, поскольку цирюльник, который обычно этим занимался, утонул в ноябре прошлого года: пьяным свалился с пристани в воду.

С любовью, мама

P.S. Да, кстати, об «Уилмингтонском вестнике» – твой отец собирается зайти туда и попытаться выяснить, кто оставил то проклятое объявление о пожаре. Впрочем, мне грех жаловаться, если бы ты его не увидела, то никогда бы не вернулась в прошлое. И пусть в результате твоего возвращения произошло многое, чему бы лучше никогда не случаться, я никогда не буду сожалеть о том, что ты узнала своего отца, а он – тебя».

Глава 17

Чертенята

Эта тропа почти ничем не отличалась от остальных оленьих троп, которые им попадались, по крайней мере, начиналась она так же. Но все же было в ней нечто особенное, то, что подсказывало – здесь есть люди, а Йен уже давно привык к подобным предостережениям и редко обращал на них внимание сознательно. Не сделал он этого и сейчас, лишь дернул поводья Кларенса, заставив свою лошадь повернуть голову.

– Чего это мы остановились? – подозрительно спросил Герман. – Здесь же ничего нет!

– Там наверху кто-то живет. – Йен указал подбородком на поросший лесом склон. – Тропа слишком узкая для лошадей. Мы привяжем их здесь и пойдем пешком.

Герман и Эрман молча обменялись скептическими взглядами, но слезли с мула и потащились за Йеном вверх по тропе.

Его начали одолевать сомнения: никто из тех, с кем он разговаривал на последней неделе, и слыхом не слыхивал о каких-либо Кьюкендаллах, а тратить время на дальнейшие поиски он уже не мог. Вообще-то, можно было взять маленьких дикарей с собой в Нью-Берн, но Йен понятия не имел, как они отнесутся к такому предложению.

Если на то пошло, Йен не имел ни малейшего представления, что у них на уме. Они были не застенчивыми, а скорее скрытными, все время перешептывались за его спиной, а когда он поворачивался, сразу замолкали, замыкались, как ракушки, и лишь молча смотрели на него с деланой кротостью, но Йен видел по их лицам, что они усиленно думают. Что же они замышляют?

Если пострелята надумают сбежать, решил Йен, он не станет догонять их слишком усердно. Но если они собираются украсть Кларенса и лошадь, пока он, Йен, спит, то это совсем другое дело.

Наверху они обнаружили хижину; из трубы вился дымок. У Германа был весьма удивленный вид, и Йен улыбнулся мальчугану.

– Я же говорил! – сказал Йен и окликнул хозяев.

Дверь со скрипом приоткрылась, и из щели высунулось дуло ружья. В глухомани нередко привечают незнакомцев подобным образом, и Йена это нисколько не смутило. Он повысил голос и объяснил, в чем дело, выдвинув перед собой Германа и Эрмана как доказательство своих добрых намерений.

Дуло не убрали, но подняли с вполне определенной целью. Повинуясь инстинкту, Йен бросился на землю, дернув мальчишек за собой, и в тот самый миг над их головами прогрохотал выстрел. Скрипучий женский голос что-то выкрикнул на иностранном языке. Слов Йен не разобрал, но смысл понял, и потому, подняв мальчишек на ноги, торопливо повел их вниз по тропе.

– Я с ней жить не буду, – сообщил Эрман, прищурившись и бросая через плечо неприязненные взгляды. – Точно тебе говорю…

– Конечно, не будешь, – согласился Йен. – Поехали дальше, ладно?

Но Эрман встал как вкопанный.

– Мне надо посрать.

– Что? Давай тогда побыстрее.

Йен отвернулся, он еще раньше заметил, что мальчишки всегда тщательно прячутся, когда справляют нужду.

Меж тем Герман ушел вперед: спутанная копна грязных белокурых волос уже едва виднелась ярдах в двадцати вниз по склону. Йен однажды предложил мальчишкам подстричься, раз уж они не расчесываются, или хотя бы умыться в знак уважения к родне, которой, возможно, придется забрать их к себе, но оба предложения были встречены яростным отказом. Йен подумал, что, к счастью, ему не нужно следить за тем, чтобы маленькие паршивцы мылись. Да и, честно говоря, умывание не помогло бы им избавиться от вони, учитывая состояние одежды, которую они, видимо, не снимали несколько месяцев. По ночам Йен укладывал сорванцов спать с другой стороны костра, надеясь, что вши, которые у них так и кишели, не доберутся до него и Ролло.

Он задался вопросом, почему младшему мальчишке родители дали такое странное имя. Неужели только из-за того, что оно рифмовалось с именем старшего?

Оглушительный рев Кларенса вырвал Йена из раздумий. Он зашагал быстрее, коря себя за то, что оставил ружье притороченным к седлу. Ему просто не хотелось идти к дому вооруженным, вот и…

Снизу раздался пронзительный вопль, и Йен нырнул в заросли у тропы. Крик внезапно оборвался, и Йен стал спускаться так быстро, как только мог, не поднимая при этом шума. Пантера? Медведь? Нет, Кларенс тогда бы ревел словно бешеный, а сейчас он храпит и взвизгивает, как будто видит…

Кого-то знакомого.

Йен замер, притаившись за куртиной тополей. У него похолодело сердце.

Арч Баг повернул голову на едва слышный шорох.

– Выходи, парень, – велел он. – Я тебя вижу.

Он не лгал: старческие глаза уставились прямо на Йена, и тот медленно вышел из-за деревьев.

Арч забрал ружье Йена – оно висело у него через плечо. Одной рукой он сжимал горло Германа; лицо мальчишки налилось кровью от удушья, а ноги дергались в нескольких дюймах от земли, как у издыхающего кролика.

– Где золото? – напрямую спросил Арч.

Белые волосы старика были аккуратно завязаны, и, судя по всему, он вполне благополучно пережил зиму. Наверное, нашел, с кем перезимовать. Интересно, где? Может, в Браунсвилле? Чертовски плохо, если он рассказал Браунам о золоте, впрочем, старина Арч – стреляный воробей и не станет распускать язык с кем попало.

– Там, где ты его никогда не найдешь! – резко ответил Йен.

Он лихорадочно соображал, что делать: за поясом есть нож, но расстояние слишком велико, чтобы его метнуть, а если не долетит…

– Что тебе нужно от ребенка? – спросил Йен, пододвигаясь чуть ближе. – Он ничего тебе не сделал.

– Нет, зато, похоже, он кое-что значит для тебя.

Герман хрипло попискивал, ноги еще дергались, но уже медленнее.

– Да нет, он мне никто, – с деланой небрежностью произнес Йен. – Я лишь помогаю ему найти родню. Собираешься перерезать ему глотку, если я не скажу, где золото? Валяй, все равно ты от меня ничего не узнаешь.

Он не заметил, как Арч вытащил нож, но в правой руке старика появился клинок, который Арч держал неловко из-за недостающих пальцев, но, безусловно, сумел бы им воспользоваться.

– Ладно, – спокойно произнес Арч и приставил острие ножа к шее Германа.

Из-за спины Йена раздался пронзительный вопль, и Эрман наполовину пробежал, наполовину кубарем пролетел последние футы тропы. Арч озадаченно замер и поднял голову, Йен пригнулся, чтобы броситься на него, но Эрман его опередил.

Мальчишка налетел на Арча Бага и изо всех сил пнул его в голень, выкрикивая:

– Ах ты, старый мерзавец! Отпусти ее немедленно!

Старика, похоже, ошеломил не только увесистый пинок, но и смысл сказанного, однако он не выпустил Германа.

– Ее? – переспросил Арч, взглянув на свою жертву, а она – она? – улучив момент, повернула голову и яростно укусила старика за запястье.

Йен бросился вперед, но его снова опередил Эрман, который мертвой хваткой вцепился в ногу Арча и пытался ударить его кулачком по яйцам.

Свирепо зарычав, Арч встряхнул едва стоявшую на ногах девочку – если это действительно была девочка – и отшвырнул к Йену, а затем обрушил тяжелый кулак на голову Эрмана, оглушив его. Арч стряхнул мальчишку со своей ноги, пнул с такой силой, что тот отлетел в сторону, повернулся и побежал прочь.

– Труди, Труди! – Герман бросился – нет, бросилась! – к брату, который лежал на прелой листве, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег форель.

Йен разрывался: ему хотелось броситься в погоню за Арчем, но в то же время он боялся, что Эрман сильно пострадал. К тому же и Баг уже исчез, скрылся в лесу. Сжав зубы, Йен присел и наскоро ощупал Эрмана. Крови не было, и мальчишка уже пытался дышать, сглатывая и хрипя, как дырявые кузнечные мехи.

– Труди? – спросил Йен у «Германа», который крепко обнимал Эрмана за шею.

Не дожидаясь ответа, Йен задрал рваную рубаху Эрмана, оттянул пояс слишком больших штанов, заглянул внутрь и тут же отпустил ребенка.

«Герман», выпучив глаза и прижав руки к промежности, вскочила – да-да, вскочила! – на ноги.

– Нет! – завопила она. – Я не позволю тебе совать в меня свой мерзкий член!

– Тебе не нужно со мной расплачиваться, – успокоил ее Йен. – Если это Труди… – он кивнул на Эрмана, который (нет, которая!) стояла на четвереньках и блевала в траву, – то как, черт подери, зовут тебя?

– Гермиона, – хмуро буркнула девочка. – А ее – Эрминтруда.

Йен провел рукой по лицу, пытаясь переварить услышанное. Сейчас он видел… нет, они по-прежнему походили на двух грязнущих чертенят, а не на маленьких девочек; прищуренные глазенки сверкали из-под сальных, свалявшихся волос. Скорее всего, девчушек придется обрить наголо, подумал он и понадеялся, что во время процесса его не будет рядом.

– Понятно, – сказал он, не придумав ничего лучше.

– У тебя есть золото? – спросила Эрминтруда, уняв рвоту. Девочка села, вытерла ладошкой рот и умело сплюнула. – Где?

– Если я не сказал ему, то с какой стати расскажу тебе? И вообще, лучше забудь об этом прямо сейчас, – строго сказал Йен, заметив, как взгляд девочки метнулся к ножу на его поясе.

Проклятье. И что теперь делать? Он отогнал от себя мысли о появлении Арча Бага – об этом можно подумать и позже – и медленно взъерошил волосы пятерней, размышляя. То, что они девчонки, ничего не меняет, но вот то, что они узнали о золоте… Йен подумал, что теперь побоится оставить их с кем бы то ни было, потому что, если он это сделает…

– Если ты нас бросишь, мы расскажем о золоте! – объявила Гермиона. – Мы не хотим жить в вонючей хижине. Мы хотим поехать в Лондон.

– Что? – Йен изумленно уставился на девочку. – Во имя всего святого, что ты знаешь о Лондоне?

– Наша мама оттуда родом.

Герман, нет, Гермиона закусила губу, дрогнувшую при упоминании о матери. Йен с интересом отметил, что раньше девочка никогда не говорила о матери, а уж тем более не проявляла открыто свою уязвимость.

– Она нам рассказывала, – продолжила Гермиона.

Йен фыркнул.

– А почему бы мне не прикончить вас собственными руками? – сердито спросил он.

К его удивлению, девочка улыбнулась, и он впервые увидел на ее лице хоть слегка приятную гримаску.

– Пес тебя любит, – ответила Гермиона. – Он бы тебя не любил, если бы ты убивал людей.

– Ты ошибаешься, – буркнул Йен и встал.

Ролло, который отлучался по своим делам, выбрался из кустов, деловито принюхиваясь.

– И где тебя носило, когда ты был мне нужен? – требовательно осведомился Йен.

Ролло тщательно обнюхал место, где стоял Арч Баг, задрал лапу и помочился на куст.

– Думаешь, этот старый мерзавец убил бы Герми? – внезапно спросила младшая из девочек, когда Йен усаживал ее на мула позади сестры.

– Нет, – уверенно ответил Йен.

Однако, вскочив в седло, он задумался. У него возникло весьма неприятное чувство, что Арч Баг слишком хорошо понимает природу вины. Достаточно ли убить невинное дитя, чтобы он, Йен, почувствовал себя виноватым в его смерти? А Йен бы почувствовал, и Арч Баг это прекрасно знал.

– Нет, – твердо повторил Йен.

У Арча Бага хватало и мстительности, и злопамятности – и он имел на то полное право, напомнил себе Йен, однако монстром, как ни крути, старик не был.

И все же Йен заставил девчушек ехать впереди себя до тех пор, пока они не остановились на ночь.

* * *

Арч Баг исчез бесследно, но, пока они устраивались на ночлег, у Йена то и дело возникало ощущение, что за ним следят. Неужели старик все это время его преследовал? Похоже, так оно и было, не случайно же он на них натолкнулся.

Значит, Арч Баг вернулся к развалинам Большого дома, намереваясь забрать золото после отъезда дяди Джейми, только вот сокровище исчезло. На миг Йен задался вопросом, удалось ли Арчу прикончить белую свинью, но сразу же отмел это предположение: дядя говорил, что та тварь – исчадие ада, ее просто так не уничтожишь, и Йен охотно ему верил.

Он бросил взгляд на Ролло, который мирно дремал у его ног и ничем не показывал, что рядом кто-то чужой. Уши пса были настороженно приподняты. Йен немного расслабился, хотя и не расставался с ножом даже во время сна.

Конечно, не только из-за Арча Бага, ведь еще существовали и мародеры, и дикие звери. Йен взглянул на Труди и Гермиону, которые лежали рядышком по другую сторону костра, закутавшись в его одеяло. Вот только девчушек там не оказалось. Одеяло взбили, чтобы создать видимость, будто под ним кто-то лежит, но внезапный порыв ветра откинул угол, и Йен убедился, что там никого нет.