Полная версия
Философия топологического объекта. Континуальность социальной жизни, закон ее пульсации и вакуум
С точки зрения философско-топологического подхода всякое сущее есть топологический объект (монада). Язык философии представляет собой топологический объект, целостность которого существует в двух модификациях – в естественной и в противоестественной модификациях. В естественной модификации язык философии существует как язык классической философии с присущими для него логофилией и логоцентризмом (в классическом смысле), язык, использующий собственно философские понятия. В противоестественной модификации язык философии существует как «свободный дискурс», преодолевающий антитезу логофилии и логофобии, использующий взаймы понятия из разных наук и искусств, играющих роль философских понятий. Тело без органов постмодерниста устает от классического языка, и оно выбирает «необузданное бурление дискурса»: почему бы в этом случае не философствовать с помощью метафор. Делёз и Гваттари, конечно, используют, например, метафору «мудрость растений» без всякого «необузданного бурления дискурса», а метаметафору «корневище» (ризома по-французски) они используют с «необузданным бурлением» в том смысле, что оно всерьез играет роль философского понятия.
Если «мудрость растения» это метафора с присущей ей условностью, метафора, которая не претедует на роль философского понятия, то метаметафора «корневище» (ризома) не только претендует на роль философского понятия, но и практически играет его роль. Не случайно российские переводчики предпочли не переводить французское слово «ризома» на русский язык. Противники постмодернизма, напротив, постоянно из французского слова «ризома» делают русское слово «корневище», тем самым пытаясь «разоблачить оппонента». В действительности постмодернизм часто пытается решать такого рода философские проблемы, для описания сути которых просто нет собственно философских понятий, поэтому они, игнорируя обычный долгий исторический процесс дозревания метафор до превращения их в философское понятие, авангардистским волевым усилием изобретают метаметафоры, используя для этого понятия различных наук и искусств в роли философских понятий. Таковы метаметафоры «корневище» (ризома, если перевести на французский), детерриториализация, интенсивности, «машина лицевости», «сборка» и т. д. и т. п., которые активно теснят в текстах Делёза и Гваттари традиционные классические понятия.
Использование метафор в необычном (метаметафорическом) варианте оказалось присуще поэзии, которая из лирического существования трансформировалась в поэзию философствующую. В России в семидесятые годы двадцатого века появилось в поэзии течение, которое возглавил поэт Константин Кедров и которому он дал название «метаметафорической поэзии». Название пришло к Константину Кедрову спонтанно, интуитивным путем, оно отражало философский характер новой поэзии. Однако К. Кедров не смог убедительно обосновать читателям и литературным критикам необходимость такого необычного названия для своей поэзии. В результате кедровское направление в поэзии получило (благодаря инициативе Мих. Эпштейна) ни к чему не обязывающее название «метареализм». Мих. Эпштейн, как мне представляется, не догадывался, что в философии есть два уровня: философствование понятиями как понятиями и философствование понятиями в статусе категорий. В первом случае лого-центризм (в классическом смысле слова) способен расплываться, во втором случае логоцентризм сосредоточивается. Следует признать, что предложенное К. Кедровым название «метаметафорическая поэзия» было адекватным ее сути (об этом пойдет речь в третьей главе). Метафора в роли философского понятия это уже сверхметафора или метаметафора (где «мета» означает сверх). Книга «Тысяча плато» Делёза и Гваттари – это в немалой степени метаметафорическая философская проза.
Центральное место в постмодернизме занимает метаметафора топологического происхождения – понятие «складка», появление которой связано с именем Лейбница. Делёз заинтересовался тем, как проблему непрерывности (континуальности) мира пытается решить Лейбниц. Лейбниц, по словам Делёза, предпочитает представлять «разделение непрерывности не как рассыпание песка, но как складывание листа бумаги, или туники, причем возможно образование бесконечного количества складок, из коих одни меньше других, – но тела никогда не распадаются на точки или минимумы». Далее Делёз говорит: «Итак, складка всегда внутри складки, как полость в полости. Складка – а не точка, которая всегда представляет собой не часть, а только оконечность линии – и является единицей материи, самым малым элементом лабиринта. Поэтому части материи суть массы и агрегаты, корреляты эластичной силы сжатия. И выходит, что разгибание не является противоположностью сгибания, но следует за складкой до следующей складки» (Делёз Ж. Лейбниц и барокко. М., 1998. С. 12. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). И Лейбниц, и вслед за ним Делёз и другие постмодернисты прибегают к помощи образной метафоры («складка – а не точка»). Лейбниц лишь намеревался использовать образность метафоры «складка» как указание на то, что непрерывность непрерывна складочным образом, а в постмодернизме метафора складки (субстанционально продолжая быть метафорой) функционально исполняет («играет») роль философского понятия и потому она является сверхметафорой или метаметафорой. Сами постмодернисты играют в эту игру и, стремясь понять ее суть, обращаются к Ницше.
Ницше писал: «Метафора является переносом на вещь имени, которое указывает на другую вещь…». Это определение Ницше, по мнению Деррида, «несомненно наиболее развернутое, наиболее точное и в любом случае наиболее общее… Это определенный философский тезис о метафоре. Это также философский дискурс…» (Деррида Ж. Белая мифология. Метафора в философском тексте //Жак Деррида. Поля философии. Пер. с фр. Д. Ю. Кралечкина. М.: Академический Проект, 2012. С. 42–43). Ницше говорил: «При конструировании понятий, как мы видели, изначально работает язык, а несколько позже наука» (Там же. С. 301). В случае естественно-исторического процесса конструирования философских понятий действительно изначально работал язык, а «несколько позже» философия (но скорее всего, язык и философия работали совместно, будучи связаны на вакуумном уровне). В рамках постмодернизма часто практикуется обратная последовательность, когда классическое понятие спонтанным (вакуумным, бессознательным) ходом мышления деконструируется до соответствующей ей метафоры. Так возможно и случилось с гегелевским понятием «рефлексия», которое спонтанным вакуумным образом присутствовало своим отсутствием в постмодернистских текстах Делёза, Деррида и других авторов, оно спонтанным вакуумным образом проникало в поле философских дискуссий в виде метаметафоры «складка» как своего образного эквивалента. Гегелевское понятие «рефлексия» означает оборачивание назад и постмодернистская метаметафора «складка» означает «оборачивание назад», в том и другом случае диалектика не дотягивает до диалектики ленточного кольца Мёбиуса, выворачивающегося в себе наизнанку.
Понятия (категории) и метаметафоры можно пытаться сопоставлять. Классическое гегелевское философское понятие «рефлексия (оборачивание назад)» и постмодернистская метаметафора «складка» – суть рефлексии, каждое из них есть единство себя и своего иного, каждое из них есть целое. Перед нами два целых. Гегелевское «каждое из них есть целое» означает в данном случае, что каждое из них есть модификация некоего Целого (Монады), которое остается неименуемым. Философская мысль – это некое смысловое целое (монада). Это Смысловое Целое есть топологический объект, способный трансформироваться (выворачиваться наизнанку) из естественной модификации в противоестественную модификацию с последующим возвращением в исходную естественную (лицевую) модификацию. Именуются непосредственным образом лишь модификации смыслового целого потому, что само смысловое целое способно существовать не само по себе, а лишь в естественной или в противоестественной модификации. В рамках постмодернизма существует конфликт естественного и противоестественного выражений философской мысли. По моим наблюдениям, пытаясь дать словарное определение «складки» российские философы часто вынуждены были делать паузу, задумываться над тем, является ли понятие «складка» собственно философским понятием, является ли оно философской категорией. Терминологическое обозначение в данном случае осложнено тем, что метаметафора играет роль понятия, не являясь в действительности понятием. Играть роль понятия и быть понятием это не одно и то же.
А. А. Грицанов определил метаметафору «складка» как философское понятие. Он пишет: «В европейской философии рубежа 20–21 вв. понятие «складки»:
1) Преодолевает традиционную схему классической философской традиции, полагавшей различие:
а) результатом осуществления его идентичным субъектом;
б) не влияющим на этого субъекта;
в) не приводящим к изменению этого субъекта.
1-а) Раскрывает как «целое» процедуру становления субъекта, тему субъективации через семантические фигуры «удвоения», «двойника» и т. п.
2) Конституирует новую трактовку субъективности (в отличие от классической пред-данности трансцендентального Я), репрезентирует через исторические практики субъективации и снимающую традиционные бинарные оппозиции «Я-Другой», «Иное-Тождественное», «Свой-Чужой»; последние системно замещаются универсальной схемой, акцентирующей в качестве предельной оппозиции – оппозицию Внешнего (безразличного к индивидуальной жизни и смерти) и Внутреннего как складки Внешнего, его «загиба», удвоения…
…Внешнее не есть фиксированный предел, но движущаяся материя, оживленная перистальтическими движениями, складками и извилинами, которые вместе образуют Внутреннее; они – внешнее, но внутреннее Внешнего; мысль приходит из Внешнего, остается к нему привязанной, но не затапливает Внутреннее… Немыслимое есть внутреннее мысли… Конечность складывает Внешнее, создавая глубину и плотность, возвращенную к себе самой… Как отмечает Делёз… «Двойником в процессе дублирования никогда не является другой, это моя самость, которая покидает меня как удвоение другого: я не сталкиваюсь с собою во внешнем, я нахожу другого во мне…» (А. А. Грицанов. Складка. Новейший философский словарь. Постмодернизм. Минск. Современный литератор. 2007. Подчеркнуто мной – Ю. Г.).
Выше в тексте, когда я говорил о мире как о бесконечном внутреннем, я отмечал, что в мире бинарных оппозиций ведущую роль играет бинарная оппозиция «Внутреннее-Внешнее» с асимметрией в пользу внутреннего, эта же бинарная оппозиция отмечается А. А. Грицановым в качестве «универсальной схемы» для интерпретации других бинарных оппозиций постмодернистами.
Внутреннее как складка Внешнего и Внешнее как складка внутреннего, «я не сталкиваюсь с собою во внешнем, я нахожу другого во мне» – все эти «складки» предполагают переход к лентомёбиусному мышлению, которому предназначено превзойти гегелевскую «рефлексию», которую Гегель считал «опосредованием вообще». «Увидеть – значит понять» лишь частично применимо к метаметафорическому философскому понятию постмодернизма «складка». «Увидеть – значит понять» полностью применимо к одностороннему ленточному кольцу Мёбиуса, вывернутому наизнанку как к модели конструкции бинарных оппозиций. Понятие «складка» – это образная метафора в роли философского понятия, образ ориентирует на понимание того, что, например, «Конечность складывает Внешнее, создавая глубину и плотность, возвращенную к себе самой». В метафоре осознается условность отождествления. В метаметафоре признается безусловность отождествления: «другой, это моя самость, которая покидает меня как удвоение другого» (Делёз). Складка «другого и моей самости» реально есть складка, что изображено понятием и имеет некоторую эстетическую модальность. СКЛАДКА (франц. le pli) – понятие топологического класса, использующееся в основном как наглядная модель для описания сложных типов взаимодействия между гетерогенными элементами феноменологического опыта (в эстетике, онтологии и теории познания, семиотических исследованиях культуры). Постмодернизм, ориентируясь на топологическое понятие «складка», делает шаг в сторону философско-топологического мышления, последнее реализуется в философии лишь с использованием в качестве топологической модели ленточного кольца Мёбиуса, вывернутого в себе наизнанку.
Новизна постмодернизма заключается в том, что он, по сути, непроизвольно меняет гегелевскую категориальную «рефлексию» на постмодернистский философско-топологический «загиб», на «складку». В данном случае наблюдается переход от классического категориального мышления к постклассическому художественному метаметафорическому мышлению. Этот процесс перехода в философии к метаметафорическому мышлению не случайно происходит параллельно с переходом искусства к метаметафорическому предметностному философствованию. От мышления с использованием гегелевской «рефлексии» и с использованием постмодернистской «складки» (или «загиба») все равно в будущем придется перейти к мышлению в рамках философско-топологической парадигмы, в которой представления о «рефлексии», «складке (загибе)» снимаются и заменяются на представление о ленточном кольце Мёбиуса (выворачивающимся в себе наизнанку) в качестве топологической модели устройства мира. Лентомёбиусная рефлексия это уже не просто рефлексия или «обращение назад», это уже не «складка» (или «загиб»), а неслиянная нераздельность лицевой и изнаночной сторон одностороннего ленточного кольца, локально вывернутого в себе наизнанку и способного тотально выворачиваться наизнанку. Иначе говоря, гегелевская рефлексия и постмодернистская «складка» снимаются при переходе к философско-топологическому лентомёбиусному мышлению.
В постмодернизме существует не только тенденция к замене логической категориальной интерпретации бинарных оппозиций их метаметафорической интерпретацией, но и более радикальная авангардистская тенденция, предполагавшая снятие напряжения в бинарных оппозициях: если искоренить метафизические оппозиции невозможно, то следует ослабить их внутреннюю противоречивость, авангардистски деконструировав оппозиционность оппозиций. Деррида посвятил специальное выступление перед философской аудиторией, посвященное пропаганде изобретенного им неографизма диффе'рАнс (см.: Различае
Вводимому Деррида неографизму диффе'рАнс предназначалась роль наиболее адекватного образного обозначения особого типа различения, которое, по замыслу Деррида, различая стороны бинарных оппозиций, тормозит само различение, тормозит (нивелирует, обнуляет и т. п.), и в этом смысле стирает противопоставленность (противоположность) сторон бинарных оппозиций. Н. С. Автономова пишет: «В русскоязычном понятии разли’чАния удается удержать два главных значения: во-первых, значение одного от другого (разница между одним и другим) и, во-вторых, процессуальность, динамику этой операции. Во франкоязычном понятии diffe'rAnce четко представлены, во-первых, значения различия и различения, а во-вторых, значение отсрочивания и промедления (о наличии второго смыслового обертона, в русском языке отсутствующего, мы и должны предупредить читателя)… Различение, переходящее в неографизм разли’чАние, относится уже к разряду неклассической философской лексики» (Автономова Н. С. Философский язык Жака Деррида. М.: Российская политическая энциклопедия. 2011. С. 151). Деррида использует значение отсрочивания и промедления во франкоязычном понятии diffe’rAnce.
Пол Стретерн делится своими впечатлениями о творчестве Деррида. Он пишет: «Деррида объявил, что вся западноевропейская мысль и особенно философия базируется на принципе бинарности, имплицитно заложенном в законе об исключении третьего. Наша концепция определения целиком строится на оппозициях. Высказывание может быть либо истинным, либо ложным. Что-либо может быть либо живым, либо неживым. Находиться оно может либо снаружи, либо внутри, сверху или снизу, высоко или низко, слева или справа. И так мы все делим на оппозиции и классифицируем полученный опыт, чтобы придать ему смысл: позитивное/негативное, общее/частное, тело/разум, женское/мужское. Очевидным недостатком данного метода является то, что значение каждого термина здесь напрямую зависит от значения другого. Другими словами, процесс определения превращается в замкнутый круг, он соотносится скорее с самим собой, нежели с реальностью, которую призван описывать. Деррида видел в этом общую погрешность законов логики и всей системы мышления» (Пол Стретерн. Деррида за 90 минут. М.: АСТ-Астрель, 2005. С. 34. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). Пол Стретерн отмечает: «Деррида сам себе противоречит. Если из-за внутреннего противоречия наша логика дискредитирует сама себя, то и доказательства Деррида, выстроенные по образцу этой логики, также являются автоматически дискредитированными» (Там же. С. 36–37).
Деррида говорит об открытии им «некоей системы, которая уже не система присутствия, а система разли’чая – система, которая более не терпит противопоставления активности и пассивности, как и противопоставлений причины и следствия, неопределенности и определения и т. д…» (Жак Деррида. Разли’чае / Диффе'рАнсе. – Жак Деррида. Поля философии / Пер. с фр. Д. Ю. Кралечкина. М. Академический проект. 2012. С. 40. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). Деррида интуитивно верно почувствовал, что в рамках бинарных оппозиций должна быть особая инстанция, которая «более не терпит противопоставления» сторон бинарных оппозиций. Метафизика говорит о единстве сторон бинарных оппозиций, однако понятие «единство» носит бессодержательный, номинальный характер.
Деррида не устраивает ПРОТИВОПОСТАВЛЕННОСТЬ сторон бинарных оппозиций, Деррида не устраивает ЕДИНСТВО сторон бинарных оппозиций, он предлагает фиксировать разли’чАе сторон бинарных оппозиций. Свое предложение он сопровождает весьма значимой оговоркой: «Все дело в том, что для этого не существует имени… не существует даже имени «разли’чАе», которое не есть имя, не есть чистое номинальное единство, которое беспрестанно расшатывается в цепочке своих различающих / откладывающих замен» (Там же. С. 50). Деррида вынужден дать изобретенное им имя «разли’чАе» тому, что имени не имеет и не может иметь: «Такое «разли’чАе», более «древнее», чем само бытие, не имеет никакого имени в нашем языке. Но мы «уже знаем», что неименуемым оно является не временно, не потому, что наш язык еще не нашел или не получил такого имени, и не потому, что следовало бы отправиться за ним в иной язык, за пределы конечной системы нашего языка. Все дело в том, что для этого не существует имени, даже сущностного или бытийного имени… «Для этого не существует имени», – надо прочесть это предложение в его банальности. Это неименуемое не является неким невыразимым бытием, к которому не могло бы приблизиться никакое имя, – например, Богом. Это неименуемое является игрой» (Жак Деррида. Разли’чае / Диффе'рАнсе. – Жак Деррида Поля философии / Пер. с фр. Д.Ю. Кралечкина. М. Академический проект. 2012. С. 50). «Не будет имени, пусть даже имени бытия. И это надо продумать без ностальгии… Напротив, следует утвердить это – в том смысле, в котором Ницше вводит утверждение в игру, в некий смех и в некий шаг танца. Из этого смеха и этого танца, из этого утверждения, чуждого всякой диалектике…» (Там же. С. 50–51).
Деррида предлагает свое решение проблемы появления новизны в ходе «вечного возвращения», о существовании которого говорил Ницше, он утверждает, что сама по себе повторяемость это процесс постоянного различения того, что было, и того, что начинается. «Именно исходя из развертывания этого того же самого как разли’чая, заявляется тожество различия и повторения в вечном возвращении» (Ж. Деррида. Различае (DifférAnce) // Жак Деррида. Поля философии. С. 41). Различие постоянно воспроизводит себя и тем самым сама собой появляется новизна – так считает Деррида. Гегель задолго до Ницше писал о «вечном возвращении», связывая его с рефлексией. Гегель писал, что рефлексия есть «такое движение, которое, будучи возвращенным, впервые лишь в этом возвращении есть то, что начинается, или то, что возвращается» (Гегель Г. В. Ф. Собрание сочинений. Т. 5. С. 469). Деррида мог бы сослаться на Гегеля, объяснив при этом, почему сам Деррида предпочел поменять гегелевское понятие «рефлексия» на изобретенное им «разли’чАе», которое, по его словам, «чуждо всякой диалектике» и, прежде всего, чуждо диалектике «снятия» и «противоречия». Возможно, в этом виновато то, что постмодернист Деррида сделал ставку на различие, заявляя при этом, что классическая (метафизическая) философия делала ставку на тождество. Кроме идеологической составляющей следует отметить историческую составляющую: история философии подвела философию к необходимости преодоления устаревшей модели диалектики «тезис – антитезис – синтез – противоречие – снятие синтеза…» и т. д. и т. п.
Деррида посчитал необходимым сказать: «Такое «разли’чАе», более «древнее», чем само бытие, не имеет никакого имени в нашем языке… Это неименуемое не является неким невыразимым бытием, к которому не могло бы приблизиться никакое имя, – например, Богом. Это неименуемое является игрой». История философии как будто нарочно долго скрывала от философов (включая Деррида) существование философской категории неслиянной нераздельности, с помощью которой в философско-религиозной древности фиксировали сосуществование в Иисусе двух природ – божественной и человеческой. Можно сказать так: Иисус и человек представляют собой бинарную оппозицию, стороны которой противоположны как противоположностно, так и неслиянно-нераздельностно. С учетом этого тезиса можно сказать, что бинарные оппозиции активности и пассивности, причины и следствия, неопределенности и определенности (о которых говорит Деррида) противоположны противоположностно и противоположны неслиянно-нераздельностно. Противоположность (или, как говорит Деррида, «противопоставление») сторон этих бинарных оппозиций не стирается, не исчезает, оно сохраняется, при этом оно имеет лентомёбиусную структуру. О существовании феномена неслиянной нераздельности и о демонстрации этого феномена топологическим ленточным кольцом Мёбиуса в своем выворачивании наизнанку Деррида не знал.
О необходимости разгадки тайны неслиянной нераздельности, как мне представляется, говорил Иисус в евангелии от Фомы. Иисус (в евангелии от Фомы) говорил: «Когда вы сделаете женское как мужское, внутреннюю сторону как внешнюю и внешнюю сторону как внутреннюю и верхнюю сторону как нижнюю, многое как одно и одно как многое, тогда вы войдете в Царствие». В завете Иисуса названы бинарные оппозиции, которые, во-первых, асимметричны, и во-вторых, стороны которых противоположны не только противоположностно в соответствии с законом исключения третьего, они (как я полагаю) противоположны еще и неслиянно-нераздельностно в соответствии с законом включенного третьего. Оба закона противоположны друг другу противоположностно и неслиянно-нераздельностно. Любая бинарная оппозиция структурирована как односторонняя лента Мёбиуса. Лента Мёбиуса вся одностороння и вся она является лицевой. Лицевая сторона локально вывернута наизнанку, что порождает бинарную оппозицию лицевой лицевой и лицевой изнаночной сторон. Эта бинарная оппозиция асимметрична в пользу лицевой лицевой стороны. Лицевая лицевая (сокращенно: лицевая) и лицевая изнаночная (сокращенно: изнаночная) стороны противоположны друг другу как противоположностно, так и неслиянно-нераздельностно.
Иисус говорит: «сделайте внутреннюю сторону как внешнюю». Эта бинарная оппозиция асимметрична в пользу внутреннего. Бинарная оппозиция «внутреннее-внешнее» структурирована как односторонняя лента Мёбиуса, и вся она является внутренней. Внутренняя сторона локально вывернута наизнанку, что порождает бинарную оппозицию внутренней внутренней и внутренней внешней сторон. Внутренняя внутренняя сторона и внутренняя внешняя сторона противоположны друг другу как противоположностно, так и неслиянно-нераздельностно.
Иисус говорит: «сделайте внешнюю сторону как внутреннюю». Бинарная оппозиция «внешнее-внутреннее» структурирована как односторонняя лента Мёбиуса, и вся она является внешней. Внешняя сторона локально вывернута наизнанку, что порождает бинарную оппозицию внешней внешней и внешней внутренней сторон. Внешняя внешняя сторона и внешняя внутренняя сторона противоположны друг другу как противоположностно, так и неслиянно-нераздельностно.