Раб колдуньи

А тут – нет. Перед нами была простая женщина. Стерва, сволочь, глумливая садистка, но обычная баба, ошалевшая от вседозволенности и безнаказанности. Захотелось выпороть мужчину, есть такая возможность – почему бы нет? Решили всей стаей еще и выебать несчастного – опять же есть возможность поучаствовать. Еще и отличиться захотелось – выбрала себе самый толстый страпон. Вот, мол, я какая крутая страпонесса! А под конец совсем вразнос пошла – пусть эти скоты мне еще и ноги потные вылизывают!

Только она нами НЕ ВЛАДЕЕТ, вот в чем загвоздка! Чтобы ей подчиниться, нам надо себя переломить. Не просто гордостью своей пожертвовать (о ней мы давно забыли, если честно). А еще и отвращение в себе перебороть.

Но вот не вижу я сейчас нашу хозяйку леди Стефу, а всё равно чувствую её жгучий, как шаровая молния, взгляд. Даже не затылком чувствую, а вроде как позвоночником. И понимаю, что она в данный момент желает. И ясно мне, что не подчиниться этому её желанию ни я, ни братка, никак не сможем.

Так что придётся лизать. Мыть ноги охуевшей вконец тюремщице языком. Тщательно так обсасывать потные вонючие ступни жирной бабище, еще, небось, и умильно при этом улыбаться!

Вылизали, а что было делать?

До сих пор помню, как шевелила Вертухайка своими жирными пальцами у меня во рту. Жирными и солеными, как сардельки.

Я и не заметил, что вокруг нас весь дамский ку-клукс-клан в этот момент собрался. Все, оказывается, внимательно за нами наблюдали и оценивали – готовы ли мы вступить в этот матриархальный профсоюз. Так ли мы покорны и послушны, что можно теперь допускать нас с Колей на их еженедельные собрания. Экзамен это был очередной для нас.

И мы его с бесчестием выполнили.

***

Потом началась какая-то совсем уж запредельная чертовщина. Стол сдвинули к окнам, зажгли небольшое количество свечей по углам гостиной и на подоконниках, нам велели принести клетку с поросятами, которых привезла Евдоха, и Стефания стала проводить очень странный и нелепый колдовской обряд.

Все дамы встали в большой круг, а поросят выпустили из клетки в центре залы.

Огонь свечей неплохо освещал стены и окна на уровне человеческой груди, а вот пол был в полумраке. Поросята поначалу испугались непривычной обстановки, но потом осмелели и стали разбредаться по разным сторонам, принюхиваясь к дамам и тыкаясь им в ноги. Стефа объявила, что это игра, и задача всех участвующих в ней дам, загнать свинок в один из картонных домиков, стоящий в противоположных углах большой залы.

Всем было весело. Поросятки похрюкивали и брыкались, пытались обмануть не пускавших их женщин и вырваться за пределы круга. Дамы же, напротив, старались загнать их в один угол. Визг, кутерьма, хохот, топот женских ног и цоканье копытец маленьких свинят – всё это создавало непринуждённую атмосферу веселой, хотя и странной игры.

И, кажется лишь я обратил внимание, что чем дальше – тем меньше это всё напоминало просто игру, а становилось какой-то фантасмагорией.

Пламя свечей задрожало, а кое-где стало даже слегка отрываться и сверкать непонятными искрами. Воздух в зале ощутимо сгустился и приобрел аромат уличной свежести (я бы сказал даже сырости, если бы был уверен в этом). Потолок вообще утонул в полнейшей темноте, хотя свечи горели исправно, и ни одна не потухла.

Никто не заметил (опять же, кроме меня), что сама леди Стефания в игре не участвовала. Она стояла в дверях гостиной, накинув на голову черный капюшон, молитвенно сложив руки и что-то шепча в плотно сомкнутые ладони. Лица её я не видел – мешала густая тень, как будто свет от горящих рядом свечей вообще не достигал её. Как будто она была одновременно и здесь, и где-то ещё, возможно очень далеко отсюда.

Меня глубоко поразило то обстоятельство, что я все эти странности замечаю, а больше никто из собравшихся на них даже не обращает внимания! Что со мной не так?

Но вот всеобщий дамский хохот и рукоплескания возвестили нам, что задание выполнено – все три поросёнка загнаны в один картонный домик. И почти в тот же момент во дворе взвизгнули тормоза какого-то большого автомобиля. На миг свет его фар полоснул по окнам и погас.

И в тот же миг в зале повисла напряженная тишина. Было настолько тихо, что казалось я слышу дыхание и сердцебиение каждой из присутствующих дам, и даже как шевелят пятачками спрятавшиеся в своём домике свинята.

И тут я чуть не обделался от страха. Моё запястье стиснула ледяная рука госпожи Стефании – как она оказалась рядом со мной – уму непостижимо. Ведь только что я видел её колдующей в дверях залы. И что еще боле невероятно – рядом с ней, только с другой стороны стоял и Колян – его леди также как и меня крепко держала за руку.

– Глаза закрой – выколю! – зло шепнула мне леди Стефа. Я послушно выполнил её приказ и провалился в темноту и пустоту…

…Очнулись мы оба в… бане! Вернее в том самом сарае, который сегодня днем мы так долго и тщательно пидарасили и в котором потом сами же купались в холодной воде. Мы стояли в полнейшей темноте, голые, держась за руки, как два маленьких пионера-героя перед казнью.

И в таком же ахуе.

А за дверями сарая, судя по звукам, доносившимся оттуда, разворачивалось эпичное действие. Какой-то мужик, видимо большой и властный начальник, чертыхаясь и ревя, никак не мог выбраться из машины. Он костерил последними словами всех на свете – и эти хуевы, блять, двери тачки, и саму япона-мать тачку, и палёную, ебать её в рот водку, которую ему подсунули в ресторане, и эту темень и тех, кто разбил здесь все фонари…

В общем всех!

Дядя был мертвецки пьян, его шофер тоже весьма смутно понимал, куда они приехали и почему их никто не встречает. Но шоферу-то было хуже – он, по долгу службы, был трезв, и пелена тумана, заполнившая его черепную коробку, никак и ничем не могла быть объяснима.

Они вдвоём долго стучали и шарили по стенам и дверям сарая-бани, никак не могли найти ручку, и понять в какую сторону открывается дверь. Наконец вошли. Еще бесконечно долго шуршали ладонями по стенам в поисках выключателя. Которого здесь, естественно, не было. Но кое-как, собравшись с мыслями, достали каждый по зажигалке и попытались осветить себе путь во мраке с помощью неверного бензинового огонька.

Мы с братом видели лишь две пьяные морды, пытающиеся разглядеть хоть что-то впереди себя. С грохотом и возобновившимися матюгами, эта парочка обнаружила перед собой скамейки, тазики, деревянные бадьи, стянутые железными ржавыми обручами, и печку. Удостоверившись, что они таки попали в баню, большой начальник уселся на полку и стал разуваться, а его шофер попытался растопить печку.

В которой, разумеется, не было никаких дров. Шофер долго чиркал зажигалкой, тупо пялился в черный проём топки, шумно пыхтел, разгоняя дыханием золу и отчаянно тряс головой, пытаясь отогнать наваждение.

– Да хуй с ней, с этой печкой! – заорал на него вконец озверевший начальник. – Давай их сюда!

– Кого? – переспросил шофер, вытягивая губы в трубочку и стараясь раздуть несуществующие угли.

– Хуя маво! – еще громче заорал начальник, видимо окончательно теряя терпение. – Мальчиков этих, блять, давай сюда!

– Мальчиков?! – словно издеваясь над ним, тупил шофер.

– Да, ебать мой хуй! Мальчиков! Мальчиков, в рот мне ноги! – полоскал сам себя его шеф. – Тащи их сюда!

– А где они? – стараясь разглядеть мифических мальчиков почему-то в глубине печки, задумчиво проговорил его подчиненный.

– Да вот же они! – взревел начальник, указывая прямо на нас с Колей, в голом виде стоящих у противоположной стены. – Вот они, пп…пидарасы! – веди их ко мне!

Но шофер даже не посмотрел в нашу сторону, продолжая изучать тьму в печном проёме.

Тогда разбушевавшийся от сексуальной неудовлетворённости местный царёк привстал и, едва держась на ногах, прошествовал к нам. Схватив нас с Колей за голые пенисы, он потащил нас к лавке, вожделённо мацая руками наше скукожившееся от такого конфуза достоинство.

– Мм… мальчики! – зарычал он, теряя над собой последние остатки контроля и теребя наши совсем уж пропавшие письки.

Он явно приноравливался взять в рот сразу обе, и чем бы всё это кончилось одному черту известно, если бы в импровизированной бане внезапно не вспыхнул бы яркий белый свет.

Свет ударил тугой горячей волной сразу как бы со всех сторон, но больше всего от двери. В проёме которой стояли наши дамы – почти все. А первой среди них стояла, видимо, жена этого большого начальника – Евдокия Павловна.

Так вот какого кабанчика мы сегодня ловили. Вот каких поросят загоняли в один большой картонный домик.

Шофер, звеня упавшей кочергой, повалился набок, шарахнувшись головой об угол скамейки. Начальник в изумлении попытался привстать, но ноги его подкосились и он, потянув нас за пиписьки, которые так и не выпустил из рук, тоже всей массой грохнулся на скамью, а с неё уже сполз к ногам супруги.

– Евдок…кия Павловна? – только и смог проикать мужчина.

– Что же это вы, Цезарь Карлович, по мальчикам решила вдарить? – ледяным официальным тоном спросила у него жена, брезгливо осматривая перекошенное от ужаса лицо благоверного. – Это же педерастия и что еще хуже – педофилия в одном флаконе! Как вы будете потом этими руками Путина любить?

Понимая, свидетелями какого трэша и угара мы невольно становимся, мы с братаном мечтали лишь о одном – провалиться бы сквозь землю или выскочить через трубу этой полуразвалившейся печки, лишь бы не попадаться на глаза всем присутствующим здесь тузам и дамам.

Нас-то в этой печке сожгут не задумываясь!

Вмиг протрезвевший Цезарь Карлович, если мне не изменяет память вице-мэр чего-то тут, оценил ситуацию правильно – скандал замять не удастся, – слишком много свидетелей. Да и пойман, практически, на живца (точнее, сразу на двух). С двумя пиписьками в руках – тут уж не отвертишься стандартным «дорогая, это не то, что ты подумала». Придется не просто идти на уступки, тут надо капитулировать и сдаваться на милость победительницы. Подписывать полную капитуляцию и платить репарации, размер которых, опять же судя по количеству, присутствующих дам, будет определять не одна его супруга.

Для вице-мэра чего-то там, наступали явно тяжёлые времена. И он это прекрасно осознавал.

Однако главной его ошибкой было то, что мыслил вице-мэр как, безусловно, деловой человек. Он понимал, что у всего есть своя цена, и за всё надо платить. Но он недооценивал ту тёмную силу, с которой столкнулся. И просто не знал, что откупиться в данном случае никак невозможно. Как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. И у птички этой просто не хватит денег, чтобы выкупить обратно хотя бы этот свой коготок…

***

Шофера, кстати, оставили в покое. Он мирно уснул за рулём своей крутой тачки и я был уверен, что он проспит так до самого утра, а, проснувшись утром не ощутит даже обычного похмельного синдрома, и ничего из событий этой ночи в его памяти не сохранится. Однако я ошибался, но об этом позже.

А вот Цезаря Карловича ожидали суровые испытания. Весь дамский коллектив, возмущенный таким неслыханным падением нравов столь высокого представителя власти, порешил судить его немедленно и без гнева и пристрастия.

И как всегда в подобных случаях, эмоции тут же возобладали над здравым смыслом.

Мужчина был препровожден в зал для торжественных заседаний в том самом непотребном виде, в котором был пойман. И подвергнут самому жестокому остракизму. Его живо раздели догола, причем экзекуцией с мстительным наслаждением руководила его собственная супруга.

Я видел его жалкий взгляд с затухающей надеждой на хоть какое-то снисхождение. Он попытался остаться хотя бы в трусах, но воля женского феминистского сообщества была непреклонна: раздевайся, сука, догола.

Цезарь Карлович стоял сгорбившийся, жалкий, прикрывая практически исчезнувший от стыда и позора пенис руками, когда из его брюк, валявшихся тут же, на полу, извлекли ремень, и его Евдокия Павловна, которую он всё еще пытался умолять о прощении, нанесла первый хлёсткий удар.

Она не стала церемониться с разогревом, посчитав, видимо, что супруг должен страдать максимально жестоко, и потому разогревать и еще как-то подготавливать его жопу не нужно. И потому хлестнула сразу пряжкой. Чтобы больнее было.

Вице-мэр, явно не ожидавший такого вероломства, взвыл и инстинктивно схватился за обожженное ударом место – левую ягодицу. Но Евдоха, судя по стилю порки, мастерица коварных и неожиданных ударов с самых разных сторон в самые запрещенные места, тут же протянула его сверху вниз между лопаток. Цезарь Карлович заверещал как заяц и попытался прикрыть руками и спину. И тут я отвернулся, потому как понял, что сейчас будет – Евдокия, взмахнув ремнем у себя над головой кругообразным движением, третий удар впечатала ему по низу живота, практически в пах.

Дальше это было просто избиение младенца.

Цезарь Карлович, час назад ещё могущественный начальник, гонявший всех отборными матюками, извивался и ползал по полу как червь, всё время стараясь припасть к ногам своей супруги и плакал! Плакал, как ребенок. Захлёбываясь в рыданиях, икая и трясясь от горловых спазмов. Никогда я не видел, чтобы взрослый грузный мужик ТАК боялся физической боли.

Его что, ни разу в жизни не пороли? Даже в детстве? Настолько изнеженная и жалкая тварь…

Через десять минут на нём буквально не осталось живого места. Там, куда впивалась ременная пряжка, направляемая сильной и властной женской рукой, моментально выступала кровь – кожа этого извращенца была изнеженной и рыхлой. Тут же набухала очередная гематома. Да и сам ремень оставлял темные полосы крест-накрест по всей спине, бокам, ягодицам, плечам и бёдрам опозоренного чиновника.

Евдоха лупила его до тех пор, пока сама не устала. Запыхавшись, она передала ремень первой попавшейся ей на глаза даме, а это как назло оказалась вертевшаяся тут же с горящими глазками Вертухайка, и потеха пошла по новой…

Цезарь Карлович избрал безошибочную, как ему казалось, тактику – теперь он просто выл белухой, не переставая. Он отлично понимал, что дамам придётся как-то заткнуть его, чтобы его вой не переполошил соседей. А для этого надо будет хоть на минутку прекратить порку.

Но и дамы отлично поняли его «хитрость». Они не прекращали экзекуцию. Устав махать ремнем, Ветухайка просто передала его Серафиме и та, разгоряченная жестоким зрелищем, продолжила стегать с оттягом дряблую мужскую плоть.

Когда же и она утомилась, палаческую эстафету приняла одна из её дочерей…

А вот голос вице-мэра довольно быстро сорвался от непрерывного крика. Он захрипел, повалился на колени и, выпучив глаза, пополз к леди Стефании, инстинктивно поняв, кто тут самая главная садюга.

Это его и спасло.

Обнимая её ноги, высокопоставленный чиновник затрясся всем телом, и моментально сделал лужу под собой. Ему кинули какую-то тряпку, и он, клацая зубами, как голодный волк, принялся подтирать за собой, что-то неразборчиво бормоча под нос…

– Дамы! Предлагаю отметить удачное окончание охоты бокалом шампанского! – заявила удовлетворенная зрелищем леди Стефа и все вернулись к столу. Выпили, закусили, шумно стали обсуждать операцию по поимке и разоблачению сановного негодяя, и тут (опять, похоже, один я) заметил, что собравшиеся леди стали проявлять какое-то непонятное беспокойство. Они всё чаще оборачивались на дверь, привставали, словно хотели выйти, и некоторые даже стали перешёптываться.

Хозяйка дома оценила ситуацию верно. Она сказала:

Милые леди! Не стесняйтесь! Я же вижу, что вы жалеете сурово наказанного вами мужлана. Так проявите чисто женское милосердие! Не дайте бедняге умереть от жажды и нестерпимой боли! Подлечите его вашей живительной влагой! И пусть его страдающая плоть поскорее восстановится под действием вашего божественного золотого эликсира счастья!

И дамы помилосердствовали.

Каждая приседала над поверженным вице-мэром и орошала его шумным водопадом своих нереализованных фантазий. Несчастный скулил, но не посмел проявить ни малейшего неудовольствия. Монашки, кстати, заставили мужчину поднять голову, и помочились ему прямо в лицо. Причем мать-настоятельница делала это, стараясь попасть струей прямо в глаза мужчине. Ей это удалось, и несчастный шипел от боли и жмурился.

Потом его закутали простыней, и куда-то увели. А дамы потихоньку стали перемещаться в дальние покои дома, где за гостиной располагались комнаты отдыха. Постепенно шумное застолье сошло на нет, и мы с братом смогли приступить к уборке большой залы. Предстояло много работы: за остаток ночи нам надо было заново накрыть стол, убрать за свинками и сиятельными дамами, заменить огарки сгоревших свечей в подсвечниках и вообще приготовить всё для завтрашнего продолжения этой адской оргии.

А то, что продолжение воспоследует, никто не сомневался.

И всё бы ничего, если бы не мешали некоторые не в меру возбудившиеся гостьи. Им не спалось. Им хотелось чего-нибудь экзотического. Евдокия Павловна, например, пожелала отомстить мужу ещё разок, и почему-то обязательно с моим братом Колей. Мстили они весьма шумно, так что разбудили фантазию еще и матери-настоятельницы, которая, естественно, позвала уже меня «на исповедь».

Пришлось каяться, стоя на коленях, пока эта святая женщина хлестала меня по щекам и заставляла вылизывать её вспотевшие подмышки. После чего отпустила мне грехи, сжав мою голову своими довольно худосочными бедрами с такой силой, что чуть не отправила на тот свет просветленным и практически безгрешным.

Что она еще со мной делала в ту ночь, я обещал никому никогда не рассказывать.

***

Второй день торжественных мероприятий в колдовском доме начался далеко за полдень. Дамы просыпались и прихорашивались не спеша, отпивались чаем после вчерашнего, и гоняли нас с братом почем зря, срывая на нас своё похмельное раздражение. Но было видно, что все ждут продолжения истории с разоблаченным чиновником. Жестоко выпороть и искупать его в золотом нектаре, было отличной идеей, но всем хотелось нечто большего.

Когда градус нетерпения достиг нужной точки, появилась леди Стефа, которая вела на поводке Цезаря Карловича. Он был по прежнему голый. Но теперь закутался, в выданную ему накануне, простыню. И выглядел, как римский патриций на минималках. Хотя и смотрел на всех затравленным взглядом.

Но что самое удивительное – чувствовал он себя явно получше – синяки, ссадины и рубцы от ремня и пряжки зажили самым волшебным образом. И непонятно что именно этому поспособствовало – сверхъестественные способности Стефании, или всё же обильный золотой нектар от милостивых дам.

Бить его больше не стали, решили для начала поиздеваться морально, а дальше как будет настроение. Тон задала хозяйка дома:

– Вот скажи Цезарь, как ты теперь будешь нам всем в глаза смотреть после такого скандала? – спросила она, изображая из себя оскорбленную добродетель. – Завтра ведь весь город будет говорить, что вице-мэр мальчиков за пиписьки горазд хватать, а дороги заканчиваются там, где начинается Торжок.

Вчерашние злобные фурии, с садистским упоением хлеставшие несчастного мужчину ремнем и мочившиеся на него прилюдно, теперь лицемерно зашелестели и негодующе закивали головами: мол, и в самом деле, как же так! Вице-мэр! Пиписьки! Мальчики! А дорог как не было, так и нет!

– А куда губернатор смотрит? – желчно поинтересовалась Арья, до того сидевшая в обнимку со своей подругой Сансой и беспрерывно с ней целовавшаяся. А тут вдруг решившая подлить масла в огонь.

– А что губер? – неожиданно хриплым голосом отозвался Цезарь Карлович. – Губер сам… Эх, знали бы вы, кто на самом деле этот ваш губер и чем он там занимается…

В его тоне было столько неподдельной горечи и слез, что дамы с интересом навострили ушки.

– А что губер? – тоном холодной инквизиторши поддержала их интерес леди Стефания.

Мне лично было ясно, что всем спектаклем теперь руководит только она. А остальные, опять ничего не замечали?!

– Да-да, интересно было бы узнать, что там с нашим губернатором, – поддакнули, молчавшие до сей поры дочки Серафимы Сафо и Мари. – А то в телевизоре он много говорит о нравственности и духовности, а что на самом деле?

– Я, конечно, свечку не держал, – попытался включить заднюю Цезарь Карлович, осознав, что наболтал лишнего. – Но люди говорят всякое. Хотя за такие рассказы кое-кому язык отрезали так что, извините дамы…

– А то что мы тебе может отрезать и вовсе не язык – это ты в расчет не берёшь? – вдруг вступила в разговор молчавшая до этого супруга Цезаря Евдокия Павловна. – Тебе-то этот оросительный отросток уже явно не понадобится, в отличие, скажем, от языка!

Присутствующие женщины одобрительно посмеялись шутке, кое-кто даже похлопал в ладоши.

– А что, может и правда лишить его отростка-то! – раздались смелые предложения. – Может, языком ему сподручнее будет удовлетворять общественный запрос на нравственность и справедливость!

Сам Цезарь никак не реагировал на эти язвительные замечания и лишь исподлобья сверкал глазами.

– Его отросток теперь исключительная собственность его супруги – Евдокии Павловны, – улыбнулась леди Стефа. – Ей и решать, что с ним делать. Впрочем, если она изъявит желание подарить Цезаря в наш клуб в качестве… ну в любом качестве, от почетного председателя, до полового включительно, мы с удовольствием рассмотрим все предложения по его возможной модификации. Можем даже в девушку превратить, как думаете, дамы?!

Дамы одобрительно загудели. Были высказаны совсем уж непристойные идеи подобной трансформации.

Цезарь Карлович густо покраснел. Перспектива быть отданным в рабство сразу ВСЕМ женщинам, с которыми он так близко познакомился этой ночью, его серьёзно напугала. Он видел нас с Коляном, оценил, в каком виде мы теперь здесь прислуживаем, и оказаться на нашем месте было его самым большим кошмаром.

Но, увы, солидный вчерашний начальник еще не знал, что самые большие кошмары имеют приоритетное право стать реальностью, особенно если за их реализацию берутся такие тёмные сущности, как наша хозяйка.

И еще он вдруг отчетливо осознал, что весь этот утренник – это вполне серьёзно. Что тут с шутками и прибаутками решают именно его дальнейшую судьбу. Ему почему-то стало страшно. И он с мольбой опустился на колени, чем вызвал одобрительный гул в зале.

– Помилуйте, дамы! Всё, что угодно! Всё, что от меня зависит! Сделаю, что прикажете! Заплачу, сколько скажете! Только пощадите! Не ломайте судьбу! Я к этой должности шёл двадцать лет… – голос его даже слегка дрогнул, и мне показалось, что он готов и расплакаться, лишь бы пробудить женское сострадание.

Но не на тех напал. Здесь собрались не женщины, здесь были мегеры и фурии. И жалкие мольбы и стоны жертвы их только сильнее заводили.

– Не заговаривай нам зубы, негодяй! – оборвала его Вертухайка. – Тебя конкретно спросили про губернатора. Отвечай: он тоже состоит в вашей банде педофилов? Это твой единственный шанс избежать огласки. Сдашь подельников – получишь скащуху.

Чуткое ухо Цезаря Карловича быстро уловило характерный контент её слов, и чиновник внимательно вгляделся в её лицо, стараясь понять – не ментовка ли это, не работница ли прокуратуры? Их он боялся особо. Но простую тюремщицу не узнал.

– Губер… он нет, не педофил. Про него говорят другое…

Тут Цезарь опять запнулся и замолчал. Видимо переступить последнюю черту никак не решался.

– Ну, похоже, его пытать придётся, – деловито уточнила Серафима ни к кому конкретно не обращаясь, но доставая откуда-то из сумочки вполне настоящие наручники, кожаную маску, и набор огромных цыганских игл, размеров с авторучку.

Последние произвели на вице-мэра абсолютно магическое впечатление. Он изменился в лице, жутко и внезапно побледнел, вжал голову в плечи и, продолжая стоять на коленях, попятился назад.

Заметив это, злобная Серафимушка тут же подошла к нему, и стала играть на нервах сломленного мужчины, с самым невинным видом ковыряясь кончиком иглы у себя под ногтями. Цезарь Карлович от ужаса сморщился, ноздри его раздулись, губы задрожали, казалось, он вот-вот заревёт как вчера ночью.

– Пожалуй…ста, – как всегда в минуты душевного смятения он стал заикаться. – Пожж…жалуйста, не надо игл… Я всё скажу про губера.

– Мы вас очень внимательно слушаем! – присоединилась к ним Вертухайка, поставив свою толстую ногу на плечо пленника.

Он прогнулся под её тяжестью еще сильнее и, наконец, решившись, выпалил:

– Губер ходит к проституткам!

Да шо вы говорите! – передразнивая украинский акцент, расхохоталась Серафима. – Все ходят! Мужика хлебом не корми, дай на стороне перепихнуться! И этим ты нас морочить собрался? А может тебе иголочку в ухо воткнуть, мил человек?

И она легонько ткнула его остриём в мочку, но и этого оказалось достаточно, чтобы Цезарь дернулся всем телом, словно его током шарахнули.

– Да нет же, вы не поняли! Он не просто так к ним ходит! Он даже их не трахает! – затараторил вице-мэр.