Лорд и леди Шервуда. Том 1

Он не промахнулся. Она вскочила на ноги, обернулась, и он утонул в бесстрашных огромных светлых глазах.

Проводив ее до Фледстана и расставшись, но условившись о новой встрече, Робин поймал себя на том, что непрестанно думает о ней, вспоминает каждое ее слово, сказанное за время, что они пробыли вместе, и не просто вспоминает, а слышит ее нежный голос. Пять дней, ему нужно подождать только пять дней, и он снова увидит ее! А он очень хотел ее увидеть – так сильно, что пять дней казались ему вечностью.

Ночью и следующим днем он продолжал вспоминать ее, и в его сердце теплилась беспричинная радость. Ему хотелось вновь и вновь повторять ее имя: Мэри. Как чудесно оно срывается с губ, каким теплым выдохом вылетает из груди! Мэри…

Он никогда не встречал ее прежде – в этом Робин был уверен по той самой причине, которую ей и назвал. И все же каждая черточка ее нежного облика чудилась ему до боли знакомой. Изгиб складывавшихся в улыбке губ, легкие жесты изящных рук, серебристая глубина глаз… Странное ощущение знакомства до первой встречи укрепляло его в убеждении, что эта девушка изначально предназначена для него и только для него.

Очарованный ею, Робин при второй встрече хотел не просто привезти ее в Шервуд, а оставить возле себя. Никто из его подружек никогда не вызывал у него такого помысла. Как они ни просились в Шервуд, он только отшучивался, но не брал никого с собой, предпочитая навещать их сам, лишь бы не обременять себя ненужными обязательствами. А вот она… За одну недолгую встречу он был впервые настолько пленен и сердцем и разумом, что не раздумывая ответно стремился завладеть ею, а завладев, уже не отпускать от себя.

Он вспоминал ее признание, неумелость нежных губ, скованность юного тела и хотел скорее увидеть ее вновь и забрать с собой. Не только затем, чтобы любить ее и вызвать в ней ответные чувства, но прежде всего чтобы защитить ее. При такой красоте и такая доверчивость! При такой неискушенности и неопытности с таким пылом отвечать на поцелуй, не понимая, как это опасно! Вспоминая свежесть ее несмелых губ, он невольно улыбался, уверенный в том, что она впервые в жизни целовала мужчину. Ей, по-видимому, и в голову не пришло, что он с трудом заставил себя отпустить ее, вместо того чтобы уложить на траву и обратить сопротивление в покорность. Он отпустил, а если бы на его месте оказался другой? Нет. Он хотел быть у нее первым и остаться единственным – такую девушку он не желал делить ни с кем.

Поймав себя на мыслях о том, что, привезя ее в Шервуд, он прямо на празднике представит ее своей невестой и будущей леди Шервуда, Робин понял, что зашел так далеко, как не заходил никогда. Но осознание этого не остановило его. Чувства, которые пробудила в нем юная травница из Фледстана, не шли ни в какое сравнение с первой юношеской влюбленностью. Они увлекали его, как пронизанные солнцем волны, закручивающиеся в водоворот, и он поддался им, совершенно не желая сопротивляться. В конце весны ему минуло двадцать пять лет, в этом возрасте его друзья успели обзавестись не только женами, но и детьми. Почему бы и не жениться? В ее согласии выйти за него замуж он не усомнился ни на минуту.

День праздника приближался, и ему оставалось сделать одно: условиться с ней о встрече. В этом не было никаких затруднений. Достаточно было повидаться с Клэренс, которая знала во Фледстане каждого. Он так и сделал – встретился с Клэренс, описал ей Мэри, и всем его надеждам пришел конец, когда Клэренс, выслушав его, рассмеялась и объяснила, кого он повстречал в лесу.

Благородная леди Марианна, вот почему ты так волновалась и спешила вернуться в замок раньше хозяина Фледстана! Боялась, что тебе влетит от отца за одинокие прогулки в дремучем лесу без подобающей свиты, без охраны. Правильно боялась, и жаль, что опередила отца: определенно, ты в полной мере заслужила его упреки!

Он только порадовался тому, что ни с кем не успел поделиться своими мечтами, не сказал заранее, что пригласил на праздник ту, которую решил взять в жены. Правда, сама Марианна рассказала подруге о встрече в лесу, но, к счастью или из осторожности, умолчала о том, с кем она повстречалась.

Узнав, кто она, он понял и тайну своего наваждения: почему ее черты показались ему знакомыми, хотя он увидел ее впервые. Судьба, предназначение – все это блажь! Просто Марианна как две капли воды походила на мать за одним исключением: у леди Рианнон волосы были гладкими и черными как ночь, а у Марианны – светлыми и волнистыми.

Уверенность в том, что он наконец-то встретил свою любовь, оказалась беспощадно разрушенной, и на смену ей пришел гнев такой силы, что Марианна, знай о том, могла бы порадоваться, что скрыта от Робина надежными стенами Фледстана.

Кокетка! Лгунья и лицемерная кокетка! Это на нее-то ни один мужчина ни разу не смотрел так, как он? Да на нее все мужчины пялились, не в силах оторвать глаз! За краткое время со дня возвращения из монастыря она получила не меньше десятка предложений руки и сердца от знатных и родовитых мужчин Средних земель. Зная, кто он, и умолчав о себе, не забавлялась ли она, пополнив ряды своих поклонников еще и лордом вольного Шервуда? Что ж, ей удалось вызвать в нем и любовный трепет, и желание защищать, вот только сама она при этом не нуждалась ни в его защите, ни в его любви.

Несколько дней он был вне себя от ярости, пока Вилл Скарлет не спросил его напрямую:

– В чем дело, Робин? Что с тобой происходит? Ты не замечаешь, что все в Шервуде стараются не попадаться тебе на глаза?

Он немедленно взял себя в руки и приказал себе выбросить из головы любые мысли о Марианне – дурные, хорошие, все равно. В его жизни все пошло по-прежнему, как будто и не было той встречи на берегу реки. К нему опять вернулись уверенность и спокойствие, пока к собственному удивлению Робин не обнаружил себя на окраине леса, у холма, на котором возвышался Фледстан. Он спросил себя, зачем приехал сюда, да еще на то место, где расстался с Марианной. Сердце дало мгновенный и недвусмысленный ответ: в надежде увидеть ее еще раз, хотя бы издали.

Он стегнул коня так, словно тот был виноват в том, что Робин оказался возле Фледстана, и немедленно, не оглядываясь на замок, вернулся в лес. Но и мысли о Марианне тоже вернулись к нему. Как он ни сердился на себя, но ничего не мог с собой поделать: он продолжал думать о ней и вспоминать ее.

Когда гнев на Марианну немного улегся, Робин захотел узнать, что же она представляет собой, раз уж совсем выкинуть ее из головы не получалось. Не спрашивая о ней Клэренс, он внимательно слушал ее рассказы о Марианне. Та же могла говорить о подруге бесконечно. Если верить Клэренс, Марианна являла собой подлинное совершенство в девичьем обличии. Добра, умна, весела нравом, обучена множеству вещей, нужных и излишних для девицы ее звания. Робин не слишком доверял этому отзыву: Клэренс была очень юной, еще не умела хорошо разбираться в людях, а на Марианну смотрела пристрастными глазами.

В рассказах Клэренс его насторожило иное обстоятельство: Марианну не увлекала обычная жизнь знатного общества. Почему? Что заставляет ее скучать, вместо того чтобы получать удовольствие? Что ее томит и угнетает?

Он начал прислушиваться, как о Марианне отзываются в народе, и не услышал ничего, кроме похвал. Особенно ее хвалили люди, которые жили на землях, принадлежащих Невиллам. Но разве они могли говорить дурное о дочери лорда, от которого зависели?

Так и не сложив сколько-нибудь определенного мнения о Марианне, Робин неожиданно вновь повстречался с ней в конце сентября. Конечно, встречей это было назвать нельзя: он видел Марианну, а она его нет. Его путь пролегал по окраине того самого луга, выводившего к берегу реки, где он встретил Марианну в августе. Робин увидел вдали силуэт вороного коня и мгновенно узнал в нем Воина. Укрыв свою лошадь в чаще, Робин пошел вдоль берега, стараясь остаться незамеченным под прикрытием густых прибрежных зарослей, не сомневаясь в том, кого он увидит.

На этот раз она не пела, а сидела на склоне так тихо, что он едва не споткнулся об нее, заметив девушку, когда между ними оставалось всего несколько шагов. Неслышно опустившись на траву, Робин долго смотрел на Марианну сквозь ветви разделявшего их лозняка.

Сейчас он и сам не мог понять, как не распознал в ней благородную девушку, приняв за простую травницу. Но и она была не так безыскусно одета, как в прошлый раз. На ней было платье из дорогой ткани, не поражавшее роскошью, но очень изысканное. Таким же был и плащ, ниспадавший с ее плеч: невычурного покроя, спокойного цвета, но отороченный по краям узкой полосой дорогого меха. Светлые густые волосы, которые она в августе на его глазах сплетала в простую косу, были уложены более прихотливо: ото лба до затылка заплетены, прихвачены заколками, а от затылка рассыпались водопадом локонов, завивавшихся на концах в крупные кольца. Заколки были сработаны из светлого золота и украшены мелкой россыпью драгоценных камней. Такими же были и браслеты на ее тонких запястьях, и ожерелье, обвивавшее шею.

Она сидела, обхватив руками колени, смотрела на волны, набегающие на берег, и Робин вдруг понял, что и этот наряд, и неброские, но дорогие украшения, и изысканная прическа, не скрывающая красоты ее волос, – все это ради него, чтобы порадовать его взгляд и понравиться ему вновь.

Значит, не только он не забыл той встречи. В душе Робина на миг вспыхнуло чувство, очень близкое к злорадству, но тут же оставило его. Он продолжал сидеть неподвижно, не выдавая себя ни единым шорохом, и неотрывно смотрел на грустное и красивое лицо Марианны, обращенное к нему в профиль. Все недобрые мысли о ней потихоньку покидали его. Нет, она не кокетка, и лицемерие ей не присуще. Ее слова были правдой: другие мужчины смотрели на нее совсем иначе, чем он. Те, кто был простого звания, любовались издали. Равные ей видели не только ее, но и большое приданое, которое дал бы за ней отец. Только он смотрел на нее так, как если бы его ничто не привлекало в ней, кроме ее самой, но притом ему не надо было держаться от нее на почтительном отдалении. Ведь именно так он и смотрел, так оно и было в тот вечер…

Он знал, что она до сих пор никому не ответила согласием на предложение о замужестве. Почему? Ведь по возрасту ей пора выйти замуж. Глядя на Марианну, Робин угадал ответ: она влюбилась в него. Так сильно влюбилась, что не смогла забыть, опять приехала в Шервуд одна, без охраны, в надежде встретить его и совершенно не думала, что у ее чувства не может быть счастливого исхода. Вот она запрокинула голову, посмотрела в хмурое, затянутое тучами небо, и Робин заметил, как в уголках ее глаз заблестели слезы.

Он даже на миг прикрыл глаза – такой неожиданной острой болью отозвались в его сердце слезы Марианны. В нем вдруг вспыхнула с небывалой силой потребность любить ее, защищать, быть с ней рядом. Он едва удержал порыв подойти к ней, обнять и, утерев ее слезы, шепнуть, что она никогда больше не будет плакать из-за него. Нельзя. Если бы он так и сделал, они бы отправились вдвоем по дороге, которая увела бы ее в мир, привычный для него, но чуждый ей, мир, где опасность подстерегает на каждом шагу.

Она вдруг сняла с рук браслеты, сказала несколько слов на валлийском языке и, размахнувшись, бросила украшения в реку.

– Дух воды, прими мой дар и выполни мою просьбу, – услышал Робин.

На склоне берега прямо над Марианной вырос Воин, бродивший неподалеку. Ласково фыркая, он потянулся к Марианне, напоминая о себе, и вдруг замер. Втянув в себя воздух, жеребец посмотрел на кусты лозняка и коротко призывно заржал.

Почуял прежнего хозяина, понял Робин, с тревогой глядя на Воина. Еще мгновение, и вороной рванется к нему, выдаст его присутствие Марианне. Но, к облегчению Робина, Марианна в тот же момент поднялась на ноги и крепко обняла Воина за шею, заставив вороного отвлечься.

– Пора возвращаться домой, Воин, – услышал Робин негромкий и очень печальный голос Марианны. – Все впустую. Он опять не пришел, не встретился по дороге. Твой хозяин сердится на меня, сердится до сих пор!

Слушая то, что она говорила вороному, Робин слегка изогнул бровь. Значит, она поняла, как он отнесся к ее обману. Поняла, но все равно надеялась увидеть его!

Марианна легким движением села в седло и, собрав поводья, окинула прощальным взглядом реку, луг, желтеющую кайму леса. Воин сорвался с места в галоп и понес всадницу к дороге во Фледстан. Робин наконец-то смог подняться на ноги, не опасаясь, что Марианна его заметит.

– Я не сержусь на тебя, – тихо произнес он, когда Марианна уже скрылась из глаз, а он все равно продолжал смотреть ей вслед. – Но ради своего блага и моего спокойствия перестань ждать меня и не ищи со мной встреч!

Затем он вошел в воду и отыскал браслеты, поднесенные Марианной реке. В чем заключалась ее просьба, Робин понял, и не желал, чтобы она оказалась исполненной. Так он и сказал, принеся реке извинения за то, что отнимает дар Марианны. Два браслета лежали на его ладони, и он долго смотрел на них, размышляя, как их вернуть Марианне, но ничего не придумал и положил браслеты в колчан. Придумает позже.

А потом случилась беда: в селении Руффорд начался мор. Смерть беспощадно выкашивала жителей, не делая исключений ни для мужчин, ни для женщин, какого бы возраста они ни были. И страшный путь болезни и смерти преградила собой Марианна.

События в Руффорде сильно повлияли на представления Робина о Марианне. Он утвердился в мысли, что она – его женщина. Но судьба, которая изначально предназначила их друг другу, сыграла с ними недобрую шутку, разведя по жизни так, что они не могут быть вместе. Он понимал, что те ее свойства, которые его восхищали, никогда не найдут такой же высокой оценки в знатном окружении Марианны. Напротив, они не будут ни поняты, ни одобрены. Марианна слишком сильно отличалась от общества, в котором вынуждена жить, и это отличие грозило ей опасностью. Он твердо решил, что если не в его власти подарить Марианне любовь, то дать ей защиту он может и должен. Тем более что возле Марианны стал все чаще и чаще появляться Гай Гисборн, а к чему приводят настойчивое внимание и приязнь Гая, Робин доподлинно знал.

Глава третья

– Отвага и доблесть, благородные рыцари! Победитель получит награду из рук прекраснейшей из прекрасных дам!

Герольд вскинул руку, и турнирное поле огласилось пронзительными звуками труб. Раздались приветственные возгласы с галереи, на которой собрались знатные гости. В ознаменование начала турнира благородные девицы и дамы бросали на поле и в ряды простых зрителей горсти мелких монет. На ветру трепетали полотнища с английским львом и флаги поменьше с гербом хозяина турнира – шерифа Ноттингемшира. За толстыми канатами, ограждавшими ристалище, толпился простой люд: горожане, йомены и фригольдеры, приехавшие из окрестных селений. Теплые плащи укрывали не отличавшиеся яркостью одежды простолюдинов, зато галерея для знати пестрела многоцветьем нарядов.

Помост, с которого шериф наблюдал за турниром, разделял галерею на две равные части. С перил, ограждавших помост, свешивались яркие полотнища с гербами королевства, графства и знатных гостей. Ступени, которые вели от края ристалища наверх до кресел, были застелены тяжелым ковром. От внезапного снега гостей сэра Рейнолда должен был защитить балдахин, натянутый над помостом в виде огромного и уютного шатра. Здесь разместились гости, которых сэр Рейнолд лично пригласил занять места подле него. Среди них был епископ Гесберт, доводившийся Роджеру Лончему двоюродным братом. Наряднее всех были украшены кресла для дочери шерифа леди Клод и племянника епископа сэра Брайана де Бэллона. Их помолвке и были посвящены сегодняшний турнир, назначенный на вечер ужин с танцами, песнями менестрелей, выступлениями жонглеров и прочими развлечениями, завтрашняя охота, и много иных веселых занятий. Кроме шерифа, епископа и нареченных среди особо избранных гостей были также младшая сестра Брайана де Бэллона леди Беатрис, аббат из Ярроу, сэр Гилберт Невилл с дочерью, десяток знатных юношей и девиц – друзей жениха и подруг невесты. Два кресла оставались пустыми – Роджер Лончем и Гай Гисборн собирались принять участие в турнире.

Снова раздалось пение труб, возвестив выезд рыцарей на первый поединок. Турнир начался.

Марианна с увлечением следила за ходом состязаний. Ее глаза ярко блестели, голову кружили ржание боевых коней, треск столкнувшихся в ударе копий, звонкие голоса герольдов, оглашавших имена участников и результаты каждого поединка. Невилл, занятый беседой с сэром Рейнолдом, с улыбкой поглядывал на дочь, завидуя ее юной увлеченности турнирной забавой.

Гай и Роджер Лончем – оба без особых усилий – вышли победителями из своих поединков. Гай подъехал к оруженосцу заменить копье, а Лончем сначала направился к помосту и, подняв лошадь на дыбы, приветственно потряс копьем перед Марианной.

– Прояви вежливость, Марианна, – тихо шепнул дочери Невилл.

С выражением ледяного равнодушия Марианна неохотно подняла руку в знак ответного приветствия.

– Бросьте на копье вуаль или шарф, леди Марианна! – воскликнула леди Клод. – Кажется, сэр Роджер желает быть вашим рыцарем!

– Полагаю, это приветствие – всего лишь любезность, которой сэр Роджер отвечает не столько мне, сколько моему отцу, оказавшему гостеприимство ему и сэру Гаю по дороге в Ноттингем, – возразила Марианна. – Я не хочу навлечь на себя упреки в тщеславии, к тому же не имеющем никаких оснований.

Но знаки внимания Лончема повторялись вновь и вновь после каждого поединка, из которого Лончем еще ни разу не вышел побежденным. Марианна, втайне недовольная этим навязчивым вниманием, заметила, что епископ Гесберт тоже нахмурился, когда Лончем в очередной раз преклонил копье перед Марианной.

– Вы пришлись по душе моему кузену, – сказал епископ так, чтобы его слова могла расслышать только Марианна.

– Как будто вам это не слишком по нраву, милорд, – так же тихо ответила Марианна.

– Совсем не по нраву! – сурово отрезал епископ. – Пусть других обманывает ваша внешность, но я-то знаю, что за ней кроется. О вашем увлечении медициной и травами я наслышан еще от матери-настоятельницы монастыря, в котором вы воспитывались. Она тоже считает, что от вашей искушенности во врачевании попахивает магией. Вы не простолюдинка, чтобы славиться лекарским искусством на все графство. Готовьте притирания для ухода за вашим нежным личиком, но не смущайте умы простонародья, удаляясь в затворничество в охваченное мором селение!

– Вы упрекаете меня в практичности? – с деланым удивлением спросила Марианна. – Ведь Руффорд – наше владение. Если бы все жители Руффорда умерли, мой отец понес бы большие убытки.

– Не считайте меня глупцом, леди Марианна! – с негодованием воскликнул епископ. – Вам не удастся меня обмануть. Если бы вы руководствовались исключительно практичностью, то послали бы вместо себя других лекарей. А теперь чернь превозносит вас до небес и называет Светлой Девой! Своим поведением вы толкаете простолюдинов на кощунства. Что это за языческое прозвище?

– Может быть, дело не во мне, а в вас, святой отец? – кротким голосом предположила Марианна. – Опекай вы усерднее свою паству, люди не вспоминали бы языческих богов, хотя бы и в обиходе.

Епископ от возмущения не нашелся, что возразить Марианне, и лишь бросил на нее откровенно недобрый взгляд, на который она ответила самой безмятежной улыбкой.

– Милая леди Марианна, – к ее плечу склонилась леди Беатрис, – ведь вы хорошо знаете доблестных рыцарей Ноттингемшира? Как вы полагаете, кому будет присуждена победа?

– Все зависит от того, кто возглавит рыцарей, когда они будут сражаться двумя отрядами, – начала Марианна, но ее прервал восторженный возглас Брайана де Бэллона:

– У меня нет никаких сомнений, что победителем станет благородный Гай Гисборн!

Брайан де Бэллон был представлен Гаю будущим тестем незадолго до начала турнира, и всем было очевидно, что очарование Гая в немалой степени подействовало как на самого юношу, так и на его сестру. Они оба, не сговариваясь, радостными криками приветствовали каждую его победу. Сам Брайан де Бэллон накануне, готовясь выступить на турнире, повредил на ратной тренировке руку и теперь к своему глубокому огорчению мог оставаться только зрителем.

– А я, – вмешался сэр Рейнолд, – сделал бы ставку на сэра Роджера, хотя и отдаю должное доблести своего воспитанника.

– Суета сует! – вздохнул епископ, пряча озябшие руки в широкие и подбитые мехом рукава.

– В любом случае, милая Беа, не может быть сомнений в том, кто из дам получит сегодня венец королевы любви и красоты. С копья Роджера Лончема или с копья Гая Гисборна – все равно это будет одна и та же леди, – сладким голосом, в котором еле слышался яд, промурлыкала леди Клод.

– Конечно, нет сомнений! – отозвалась Марианна, сделав вид, что не заметила иронии. – Только невежа посмеет вручить этот венец кому-то, кроме вас, учитывая, что турнир затеян в честь вашей помолвки.

– Ах нет! – рассмеялась леди Клод. – Значит, вы отвлеклись и не слышали герольдов, когда они, оглашая правила турнира, объявили, что венец может быть вручен любой, только не мне! Коль скоро мой дорогой Брайан сегодня не может принести мне этот венец на своем копье, – и она ласково погладила жениха по богато расшитой перевязи, которая поддерживала пострадавшую руку Брайана де Бэллона, – то он и вовсе мне не нужен. Да я оскорбила бы своего будущего супруга, приняв этот венец из других рук!

Брайан де Бэллон поблагодарил невесту учтивым поцелуем, и она весело продолжала болтать, обернувшись к леди Беатрис:

– Судите сами, Беа, кому еще может достаться титул королевы любви и красоты, если мы пришли к согласию, что победителем будет либо ваш дядя, либо сэр Гай! Кому сегодня с таким постоянством оказывает внимание сэр Роджер, уже заметили все. Но вы, наверное, не знаете то, о чем знает в наших краях каждый: сэр Гай – самый преданный рыцарь леди Марианны. Он давно избрал ее своей Прекрасной Дамой и верно служит ей, как паладин Пречистой Деве!

С хорошенького личика леди Беатрис исчезла улыбка, и теперь она поглядывала на Марианну с плохо скрываемой завистью и даже враждебностью. Марианна же помрачнела и задумалась, поглядывая на ристалище уже без всякого интереса.

Когда трубы возвестили окончание одиночных поединков и рыцари удалились в свои шатры, чтобы отдохнуть и приготовиться к сражению двумя отрядами, Марианна сделала знак Клэренс следовать за ней. Девушки незаметно покинули оживленных гостей и, спустившись с помоста по лестнице для слуг, оказались позади галереи. Марианна отдала Клэренс свой издали приметный плащ из белого сукна, подбитый по краям и подолу темными куньими спинками, и завернулась в длинную накидку Клэренс из серой шерсти.

– Жди меня здесь! – шепнула она подруге и затерялась в толпе, окружавшей турнирное поле.

Оставшись никем не узнанной, она без приключений добралась до шатра, над которым развевался флажок с гербом Гая Гисборна. Ратник у входа в шатер загородил ей дорогу, и Марианна сбросил с головы капюшон. Обнаруживая себя, она ничем не рисковала: все знали, что ратники Гая никогда и ни с кем не откровенничают ни о своем лорде, ни о его делах. Пытаться их подкупить значило бы встретить свою погибель. Узнав Марианну, ратник склонил голову в почтительном поклоне и откинул полог шатра.

Гай, раздетый до пояса, низко наклонился над лоханью, а оруженосец поливал водой из кувшина его шею, плечи и спину. При виде Марианны Гай немедленно выпрямился и взял полотенце с плеча оруженосца. Если он и был удивлен ее внезапным появлением в своем шатре, то не подал вида.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, растирая полотенцем шею и грудь, на которой выступали мускулы, не расслабившиеся после долгого напряжения.

Было заметно, что он устал после многочисленных поединков, которые ему пришлось сегодня выдержать, победив во всех до единого.

– Зачем ты пришла? – повторил Гай, небрежно отбросив полотенце, и знаком приказал оруженосцу подать свежую рубашку. Угадав причину молчания Марианны, он ободряюще кивнул ей. – Можешь говорить так, если бы мы были одни.

– Ты говорил, что ты друг мне, и я всегда могу обратиться к тебе за помощью! – сказала Марианна, садясь на маленькое складное кресло, которое ей услужливо придвинул оруженосец.

Гай, зашнуровывая ворот рубашки, бросил на Марианну долгий внимательный взгляд.

– И моя помощь понадобилась тебе так внезапно и незамедлительно, что ты не стала ждать окончания турнира? Что же мне требуется сделать, чтобы помочь тебе?

– Стать победителем турнира, – без малейшего промедления ответила Марианна.

– Всего-то? – и Гай рассмеялся. – Ты хочешь, чтобы я посрамил сэра Роджера, который рвется к победе, стремясь принести тебе на своем копье венец королевы турнира?

– Если и ты так говоришь, значит, он и впрямь хочет осчастливить меня этим золотым безвкусием, утыканным сердечками!