Сатира. Юмор (сборник)

Я бы посоветовал членам правления подумать, не стоит ли в нашем колхозе утвердить должность штатного музыканта, который бы играл на полуаккордеоне во время трудовых процессов и способствовал бы повышению производительности труда. Если девчонка, у которой все тягло состояло из черного вола, смогла нанять играть на скрипке казака, то неужели такой огромный и зажиточный наш колхоз не в состоянии содержать штатную единицу с полуаккордеоном?

Ой, пуговица!

Я не первый год на скорой помощи фельдшером работаю, до пенсии считанные дни остались. На своем веку всего насмотрелся. Кое-кто о нас анекдоты распускает, сатирики порой нас в виде черепахи рисуют. Оно, конечно, и мы не без греха. Скрывать нечего, бывает, и мы виноваты, что нас долгохонько приходится ждать.

Но вы послушайте старого фельдшера, который всю жизнь отдал скорой. Иной раз летим, сирена ревет, машина, кажется, вот-вот от асфальта оторвется, у самих сердце от волнения колотится… Спешим спасать человека. Первый ли, сорок первый ли год работаешь – переживаешь. Человек всегда человек. Приезжаешь и застаешь такую картину.

Молодая мать рыдает, извините, взахлеб, молодой отец добивает телефон, бабуся мужественно рвет волосы, дед валидолом насыщается.

Что стряслось? Мальчонка на ногах не держится. Проснулся утром веселый, румяный. Даже успел дедову челюсть в мусоропровод спровадить, а начали перед прогулкой одевать – на ногах не стоит. Стоять-то стоит, но шага ступить не может. Падает. Мы туда, мы сюда.

– Как же он будет стоять, – говорит врач, – если вы штанишки не так надели, обе ноги – в одну штанинку.

Анекдот? Допустим. Но должен вам сказать, анекдоты не делаются из ничего.

Было такое с нашей бригадой.

А это уже не анекдот. На прошлой неделе летим по вызову. Все как положено: мотор захлебывается, сирена ревет, лица у нас белые. С ребенком несчастный случай. И все точнехонько, как в анекдоте.

Молодая мамаша рыдает, молодой папаша сидит на телефоне (нас подгоняет), бабуся валидол уничтожает, дед последнюю растительность с головы убирает, а малыш сидит на диване и хохочет.

Молодой папаша и говорит:

– Вы не смотрите, доктор, что он смеется. Он пуговицу от бабусиного капота проглотил. Его ждет смерть! Спасите!

Глянул я на бабушкин капот – одной пуговицы не хватает. Видно, недавно оторвана, нитки висят. Но и пуговичка, скажу вам, чуть меньше блюдца! Бегемот такой пуговицей подавится.

Врач наш, Андрей Петрович, спрашивает кроху:

– Как тебя зовут?

– Саса.

– Саша, ты пуговицу глотал?

Сияет Саша, ничего не говорит, а его мать, отец, бабка, дед на нас наседают:

– Вы сюда приехали лясы точить или дело делать? Ребенка спасайте. Мы жаловаться будем!

Я осматриваю комнату. Что-то зеленое блестит под креслом. Поднимаю – пуговица.

– Эта?

– Эта, – и вся четверка рдеет со стыда. Хотелось им предложить: «Ну-ка, попробуйте по очереди, можно ли эту пуговицу проглотить?». Сдержался. Еще жалобу настрочат.

Однако жалобу на нас в тот день все-таки написали другие. Пока мы пуговицу искали, на соседней улице в самом деле скорая нужна была.

Как-то вызывают бригаду.

Мчимся. В подъезде на нас набрасывается довольно несимпатичная старуха:

– Вы из самашедшего дома? Я вызывала. К соседу…

– Ни из какого мы дома. Мы скорая помощь.

– Тогда вы мне не подходите. Я думала, из самашедшего дома санитары приедут, соседа попугают. Удочки в передней разбросал. Я ему – замечание, а он на меня зверем глядит, глаза кровью налились. «Самашедший, я сейчас тебе из самашедшего дома санитаров позову!» Да к телефону. А это вы приехали… Скажите, а вы б не могли его в самашедший дом забрать? Не насовсем, а так, попугать? Чтоб больше не смотрел на меня зверем?

Сказал я старушенции пару теплых, виноват и остался. Жалобу на меня подала. Вышло, что я старый грубиян. Пояснительную записку писал.

А то приедешь… Лежит. Наклонишься – от него прет, как от самогонного аппарата. На работе не был, прогулял. За бюллетенем в поликлинику ноги не несут. Дружки вызвали скорую. Мол, не разберутся, для оправдания на работе справочку и дадут.

А вот еще история… Подъезжаем по адресу. У подъезда уже стоит машина нашей скорой. Эге, шуточки плохи. И бегом по лестнице. Навстречу другая бригада спускается.

– Вы куда?

– В семьдесят шестую.

– Давай, ребята, назад. Мы оттуда. Поцапались две соседки, до истерики друг дружку довели. Одна за сердце да к телефону. Кричит: «Вызову скорую, они мне справку дадут, что ты меня до инфаркта довела!» Накапали ей валерьянки, проживет еще сто лет. С таким сердцем никакие инфаркты не страшны. Поворачивайте.

И мы вернулись. Откуда же нам знать, что вторая тоже вызвала скорую по телефону-автомату.

Вот так и получается, нехорошо получается. Ждут нас в другом месте не дождутся, а мы по пустякам мотаемся. Вы теперь сами видите, что черепахи-то мы не всегда по своей вине.

Бегу! Нашу бригаду вызывают. Может, кто пуговицу проглотил, а может, что и серьезное. Всякое бывает…

Иван Сочивец

Флюс

На этот раз Архип Митрофанович Трясогузка решил выступить принципиально.

Прежде, когда не было известно, как сложится ситуация на собрании, он считал целесообразным прослушать хоть половину выступлений, взвесить, куда оно клонится, отметить, чем все это может кончиться, а уж тогда смело поднимал руку.

– Выступающие товарищи уже говорили, – уверенно начинал Трясогузка, – а потому я, возможно, ничего нового и не скажу. Это закономерно, ведь наши мнения сходятся. А раз они сходятся, то какие же расхождения могут быть?

Возможно, и на этом собрании Архип Митрофанович занял бы именно такую позицию, но некоторые обстоятельства вверх дном перевернули его нутро, толкнули на отчаянный шаг.

Уже тот факт, что несколько суровый, но всегда приветливый директор пришел на собрание с перевязанной щекой, навел Трясогузку на мысль, что тут не все в порядке.

«У директора – и вдруг подвязана щека! – рассуждал Архип Митрофанович.

Еще больше забеспокоился он, когда увидел, что на собрание явился представитель из высшей инстанции и сел в президиуме не рядом с директором.

Когда слово для доклада предоставили главному инженеру, Архип Митрофанович заерзал на стуле. Его подтачивало: любопытство, чем все это кончится?

В эту минуту слева от Архипа Митрофановича зашелестел листок. Трясогузка слегка повернул голову и увидел, как теплотехник передавал записочку заместителю секретаря парторганизации. Тот положил ее на колени, прикрыл рукой и начал читать.

Внешне равнодушный Трясогузка покосил взгляд и нацелился на записку. „Директор… летит в трубу… больше смелой критики…“ – промелькнули перед Архипом Митрофановичем слова записки, которую в тот же миг скомкал заместитель парторга.

„Так вот оно что! – забилось сердце у Трясогузки. – В трубу, значит, голубчик, летишь!“

Именно в этот момент и осенило Архипа Митрофановича. Здесь можно не только директора пропесочить, напомнить ему кое-какие обиды, но и показать себя принципиальным человеком, волевым, непримиримым к недостаткам. „Ишь, как присмирел, – поглядывая на директора, думал Трясогузка. – Сразу и флюс, и щеку разнесло, как услышал, что жареным запахло. Теперь ты, брат, в моих руках! Никто еще и не догадывается, что, возможно, у представителя и приказ в кармане об увольнении нашего директора. Не зря же столько дней длилась проверка. Никто еще и не поверит, что вот этот Архип Митрофанович Трясогузка, которого в коллективе даже флюгером прозвали за то, что всегда свой нос, как говорят, держит по ветру, что этот Трясогузка отваживается выступить первым, тон в критике задать“.

Архип Митрофанович уже видел себя на трибуне, слышал свой резкий уверенный голос, замечал, как после каждого его слова все ниже опускал голову директор.

Увлеченный воображаемой критикой, Архип Митрофанович не слышал, о чем докладывал главный инженер. Он только видел, что директор все чаще прикладывает руку к пухлой щеке и морщится.

Все было взвешено, решено. Надо лишь набраться духу, смелости.

Уже докладчик заканчивал свое выступление, как вдруг увидел на полу смятый листок, который только что читал заместитель секретаря. Незаметно для соседей Архип Митрофанович протянул ногу и подогнал листок к себе. Нагнулся, поднял.

– Приступаем к дебатам! – объявил председательствующий.

„Есть представитель из совнархоза, – читал в это время вспотевший Трясогузка подобранную записку. – Директор просит в выступлениях рассказать, что из-за неисправности котельной много государственных средств лепит в трубу. Больше смелой критики!“

– Слово предоставляется нашему лаборанту товарищу Трясогузке, – как выстрел прогремело в зале и звонко отразилось в дрожащем сердце Архипа Митрофановича.

Еле-еле переставляя потяжелевшие ноги, Трясогузка поплелся к трибуне.

– Выступавшие товарищи уже говорили, – выпалил он свои слова.

– Еще никто не выступал! – послышалась реплика.

– Возможно, я ничего нового не скажу, – растерянно продолжал Трясогузка, – но это закономерно. Ведь наши мнения сходятся. А раз они сходятся, то и расхождений никаких не может быть. – Архип Митрофанович резко повернулся к президиуму и, пристально глядя на пухлую щеку директора, вдохновенно закруглился:

– Поэтому я целиком и полностью присоединяюсь к тому, что будет сказано товарищами после меня и проголосую за него обеими руками.

Продолжение рода

Дети – цветы…

Хорошо сказано! И вправду, как же жизнь без детей прожить? Оно, когда не имеешь потомства, то так, вроде пустоцветом оказался: ни радостей, ни тревог.

Спрашиваете, на себе ли это испытал?

Ого-го! Не даст соврать и Ольга, моя благоверная. Кто-кто, а мы научены. Охотно, как говорят, опытом можем поделиться.

Как мы любились да как поженились, рассказывать не стану. Это дело и без чужой науки известное. Начну с того момента, когда у нас сынишка нашелся.

Ну, конечно, мальчик, мужчина в семье – это же продолжение рода, фамилии! Разве не радость?

Тут же и заботы начались.

Как назвать?

– А что нам думать? Саливоном! – предложила женина мать. – Как его покойного деда звали.

– Может, Онуфрием! – скривилась моя Ольга.

Спорили, советовались и, наконец, угомонились на имени Евген. Женька, значит.

Лежит наш Женька, было, в люльке, посапывает себе. А мы – на седьмом небе! Смеемся, веселимся, пока не испортится у жены настроение.

Только папироску достанешь, только выпустишь затяжку дыма, тут Ольга сразу: «Я что, не говорила?»

А жена моя, чтоб вы знали, как только разволнуется или рассердится, всегда начинает с этих слов:

– Я что, не говорила? Он таки задушит дитя смрадом. И когда эти мужики наглотаются дыма!?

Вижу, шутки плохи, за шапку и к двери.

– Вернись! – забегает наперед жена. – Я что, не говорила? Он таки простудит дитя скрипом.

Больше всего разговоров и перебранок было при купании.

– Я головку буду мыть, а ты, – велит супруга, – плещи водичку на животик. Да не выше пупочка!

Плескаю воду и ненароком переступлю границу.

– Я что, не говорила? – крикнет тут Ольга. – Медведь какой-то, а не отец. Или ты спишь стоя, или руки тебе выкрутило? Говорила же – до пупочка!

Когда все были в праздничном настроении, тогда потешались с Женькою и гадали компанией, кем он будет.

– Агрономом! – пророчила одна бабка.

– Инженером! – не соглашалась вторая.

– Вырастет, сам выберет себе дорогу, – рассуждали мы с женою.

А он, нечего сказать, рос да рос…

И не заметили, как сынок из колыбели на велосипед перескочил. Очень скоро и трусики на костюм сменил. Не торопился только Женька из класса в класс перепрыгивать. Чересчур сильно усидчивым был.

– Учись, сынок. Ты же продолжение роду нашего!

– Это я знаю, – отвечает. – Дайте финансов на танцы.

Приходилось давать. Куда денешься?

Кое-как школу окончил.

– Работать или учиться дальше пойдешь?

– Я? – удивился сынок. – Я думаю замуж… жениться…

Вы слышите? Ни специальности, ни куска хлеба в руках и – жениться. Тут я впервые не сдержался и взял в руки увесистую палку. Да опоздал немного.

– Отец, не шутите, – показал на палку Евген. – Оставьте орудие насилия. Это вам не старые времена.

Грамотный. Ишь, как подсек меня! А тут еще жена:

– Я что, не говорила? Гляньте, он не желает счастья родному сыну!

Через две недели сыграли свадьбу. Были сваты, были гости.

Поздравляли, гуляли. А я гляжу на Евгена и его Светлану, такую же желторотую, как и он сам, да думаю: «Как-то вы жить будете?»

Пожили молодые, порадовались. Вскорости мы с Ольгою внука дождались, стали дедом и бабкою. А отпрыск наш затосковал, ссоры в доме завел. Такая кутерьма поднялась, что хоть в лес беги.

– Мы разводимся, – брякнул раз Женька. – Подкинь деньжат!

– Ты что! Недавно на свадьбу просил, а теперь еще на развод? Нет, – говорю, – хватит. Имей свои.

– Я что, не говорила? – расплакалась моя жена. – Он не понимает, что мальчику надо помочь.

Разошлись наши молодые. Мы все переругались. А вскоре Женька уехал, завербовался на какую-то стройку. Не прошло и полгода, присылает письмо.

«Так и так, – пишет. – Решил тут жениться. Подошлите денег: своих у меня маловато».

А в конце приписка:

«Мне суд алименты присудил на ребенка, то вы уж, отец, платите Светлане, пока я не разжился. Да и семью новую завожу. За алименты не упрекайте. Витя же вашего роду, не чужой…»

Деньги на свадьбу послали, Светлане алименты платили. А через год любовались фотографией внучки. А еще через несколько месяцев читали новое письмо от сына: высылайте, отец, деньги на развод и платите алименты на Татьянку. Она ж, видите, тоже нашего роду.

– Не пошлю! – зарекся я. – Копейки не дам шалопаю!

– Разве он не наше дитя? – захныкала жена. – Не везет ему. Я что, не говорила?

Пришлось смириться. Вите и Татьянке, нашим внукам, аккуратно платим. Только побаиваемся, не будет ли сызнова продолжение роду. От такого потомства можно всего ожидать.

Улыбки Днепра

Андрей Крыжановский

Негативный тип

Настроение – солнечное. В кармане – месячная премия.

– Такси!

Подъехали к ателье. Рассчитался.

– В другой раз предупреждайте, что вы художник, – буркнул водитель. – Подвезу бесплатно.

– Я не художник, а сантехник! Я дал вам на десять копеек больше. Целый рубль на новые деньги!

– Новые деньги не старые деньги, – аполитично буркнул шофер.

– Пресса пишет, что один таксист отказался брать на чай!

– Значит, берет на водку.

– Пресса пишет, что мы обижаем вас подачками!

– А вы обижайте, обижайте, не стесняйтесь!

Пришлось обидеть еще на тридцать копеек.

Этот пустяк не испортил мне настроения.

Я бодро вошел в ателье. Тут меня потешили. Костюм вышел на славу.

– Европа-А – воскликнул мастер.

Я поинтересовался, где его там носило.

– Не был вовсе, – торопливо заверил мастер. – Это народная мудрость, которая означает шик-модерн.

Кстати, в Европе-А традиционно благодарят червонцем в конверте.

– У меня нет конверта, – растерялся я.

– Давайте так, – успокоил мастер.

Пришлось держаться на уровне Европы-А.

Я весело направился в парикмахерскую, выбил чек на фасонную стрижку.

– Вас обработать согласно с тарифом или индивидуальными приемами красоты? – поинтересовался парикмахер.

– Красиво и в согласии с тарифом.

– До вас был один шутник, – индифферентно сообщил парикмахер. – Согласно тарифу пошел стриженым под полубокс. Тут же в милицию забрали – спутали с известным рецидивистом.

Я автоматически опустил в карман отечественного Фигаро юбилейный рубль.

Этот пустяк не испортил мне настроения.

В элегантном костюме с ив-монтановской прической радостно направился в корчму высшего разряда.

Официантка в момент принесла хлеб и к хлебу.

– На сколько обсчитаете? – дипломатично спросил я, когда «к хлебу» соблазнительно булькнуло.

– Зачем обсчитывать такого симпатягу? – улыбнулась официантка. – Сами что-нибудь подкинете. Вы ж не какой-нибудь там доцент.

Я покраснел и рассчитался с щедростью стипендиата ЮНЕСКО.

По дороге домой выяснил, что от месячной премии не осталось даже меди на сигареты «Солнце». Этот пустяк не испортил мне настроения. Я стрельнул папиросу у прохожего и с усмешкой поведал ему свои филантропические приключения.

– Так закатываются идеалы, – пошутил я.

– А вы их не закатывайте! – отрезал прохожий.

– А я при чем?

– Не давайте взятки. Ну и типы у нас встречаются! Пристают с пустяком и портят людям настроение.

В порядке дискуссии

Некогда известный боксер защищал диссертацию на тему «Удар – решающий фактор дифференцированного анализа разложения соперника в боксе».

«Литературная Россия», 24.10. 1969.

Выступил оппонент:

– Основное в боксе – маневр, – заявил он.

– Удар, – опровергал оппонента диссертант.

– Маневр, – опровергал опровержение диссертанта оппонент.

– Удар, – упорно защищался претендент на соискание.

– Маневр, – перечеркивал оппонент соискание претендента.

– Удар!!

– Маневр!!!

Диссертант ударил.

Оппонент не успел сманеврировать.

Члены аттестационной комиссии единогласно проголосовали за присвоение диссертанту звания кандидата.

Институт объявил конкурс на замещение вакансии оппонента.

Инфрмационный взрыв

Сгорел на работе

Навсегда ушел от нас ответственный за противопожарное состояние склада № 21 тов. Водяной. Пожар вспыхнул от окурка, который покойный бросил в бочку с песком и не попал…

Успех романиста

Плодовитый писатель Х. Тось успешно закончил очередной роман. Ему удалось увернуться от алиментов.

Форум молодых талантов

В театре юного зрителя состоялся вечер начинающих поэтов. Форум молодых талантов прошел под девизом «Поэтом можешь ты не быть».

В мире прекрасного

Художественную роспись «Вова + Мирандолина = любовь» создал на стене центрального телеграфа Владимир Ц. Не уступил ему в мастерстве другой любитель Цезарь Ч., который вырезал на столетнем каштане античную композицию на тему «Амур посылает стрелу в сердце Мирославы У.».

Контексты

☺ Скольких Колумбов погубили сорокаградусные широты!

☺ У каждого Дантеса есть свой поэт.

☺ Оставил след в истории? Наследил!

☺ Инфузории размножаются делением: это тебе – это мне, это твое – это мое…

☺ Гимн канцелярии: концерт для скрепки с реестром.

☺ А из него все-таки вышел человек. И не вернулся.

☺ Что там зубы мудрости против острых локтей!

☺ Ветеран очереди в детский сад.

☺ Так боялся ответственности, что подделывал собственную подпись.

☺ Эпитафия «Погиб в борьбе с алкоголем».

☺ Разве Пегасы виноваты, что порой на них галопируют всадники без головы?

☺ Поэтесса пустила слезу десятитысячным тиражом.

☺ Совесть заговорила в нем нахальным голосом.

☺ Хотел донести идею, а донес на идею.

☺ Каин: «Все люди – братья?»

☺ Не можешь молчать – пиши!

☺ Мысли иногда приходили в его голову и в ужасе разбегались.

☺ Мечта стала «Явою».

Олекса Вусык

Как меня украли

Есть у меня невеста. Точнее, была. Что за девушка! Ни один парень, глядя на нее, не зевнул. Зато сколько вздыхало! Тьма-тьмущая. Больше. Про мою невесту все знакомые говорили только с междометием «ах» и после каждого возгласа слышался не один, а сразу три восклицательных знака.

И вот теперь я в отчаянии… Начались мои треволнения в тот памятный вечер, когда мы вдвоем смотрели «Кавказскую пленницу». Пока смотрели, все было в ажуре. Вышли из кино, моя суженая и предъяви ультиматум:

– Я выйду за тебя при условии – ты меня украдешь.

Слышали? Я, добропорядочный малый, первый ударник на заводе, должен украсть из общежития свою же невесту! Как, когда и, главное, зачем? Мы уже подали заявление в загс, нам назначили месячный испытательный срок (или, как говорит мой приятель, дали обоим по пятнадцать суток на размышление) и вдруг на – укради! Три года молчала, – теперь здрасьте.

Я, конечно, категорически восстал. Она ни в какую.

– Укради. Так романтично… Представляешь, ночь. Темная-темная. Нет, лучше звездная-звездная… Все общежитие спит. Только не спим я и ты. Я стою за окном, ты – под окном. Минута – я в твоих объятиях. Ты несешь меня в такси, и мы едем встречать восход солнца. Утром в общежитии переполох. Пропала невеста! А мы заезжаем в загс, расписываемся…

Она говорила, будто песню пела. Я понял: отбрыкивайся не отбрыкивайся, а ультиматум принять придется. И я сказал:

– Быть по-твоему. Жди меня за три дня и три ночи до свадьбы. Жди в своем тридевятом общежитии, в тридесятом окне на первом этаже. Так уж и быть. Украду.

Но до этого не дошло. Напрасно всю ночь ждала меня невеста. Ждала, волновалась, проклинала, плакала. Я не украл ее. Меня самого украли.

В тот вечер, когда я готовился к ночной операции Ы, прибежал запыхавшийся начальник цеха:

– Собирайся, Коля, едем!

– Куда?

– На завод. Горим, голуба, по всем статьям горим. Ничего не поделаешь!.. Конец квартала. Горит план, горит премия.

Мне не дали пикнуть. Начальник цеха почти вынес меня под руки на улицу и втолкнул в директорскую машину.

Три дня и три ночи вместе со всеми я спасал план. Трое суток горело мое заявление в загсе.

Когда я вернулся домой, невеста предъявила новый ультиматум: чтоб моей ноги не были в ее общежитии.

Как ей докажешь, что на нашем заводе четырежды в году объявляют аврал? Как убедить, что даже кавказскую пленницу не смогли б украсть в конце квартала?

У каждого, к сожалению, есть зубы

Неделю тому назад, когда я возвращался с работы, двое хулиганов встретили меня в глухом переулке.

Требовали денег на водку и выбили два зуба. Моих, конечно…

Хулиганов задержали, записали в милиции их адреса и, взяв подписки о невыезде, отпустили ночевать домой.

На второй день, возвращаясь от зубного врача, я нашел на столе записку: мою жалобу о выбитых зубах будет рассматривать товарищеский суд по месту жительства нарушителей общественного порядка.

Я показал каждому члену суда огромную щербину, которая чернела у меня на месте передних зубов, и в нескольких словах рассказал, как было дело.

– Да-а, это Васькина работа… – заглянув мне в рот, глубокомысленно проговорил старейший член товарищеского суда. – Признайся, твоя?

– Моя, – нехотя буркнул Васька.

– Ай-я-яй! Как же у тебя рука поднялась на чужие зубы?! – сказал мой сосед справа и почему-то покраснел.

– Я больше не буду, – шмыгнул носом Васька. – Правда ж, мы больше не будем, Витька?

– Железно! Кровь из носа, не будем!

– У меня вопрос к потерпевшему, – поднялся из-за стола мой сосед слева. – Те ваши два зуба… Ну, что выбили Васька с Витькою… Они как у вас? Были совершенно здоровые? Никогда не болели?

– Позвольте, а какое это имеет значение?

– Гм… Большое! Здоровый зуб – это все-таки здоровый зуб. Правильно я говорю, товарищи?

– Ну конечно же. Один из выбитых зубов у меня запломбирован…

– Вот видите!

– Что же, по-вашему, его имеет право выбить всякий хулиган?

– Я этого не сказал. У меня у самого две коронки на зубах. И все же думаю, что из-за испорченного зуба не стоит портить себе нервы.

– Но у меня, кроме больного, здоровый зуб выбили!

– Правильно! Это если разделить на Ваську и Витьку – по ползуба на брата. Принимая во внимание положение, я предлагаю отпустить ребят с миром. Они еще молоды, это их, так сказать, первые в жизни выбитые зубы… Критику они, по-моему, поняли правильно, зарубили себе на носу и намотали на ус…

– Зарубили, – сказал Васька.

– Железно! – подтвердил Витька.

– Вот видите! Кто за то, чтобы помиловать ребят на первый раз? Раз, два, три, четыре… Единогласно…

Когда я, вконец разочарованный, возвращался с товарищеского суда домой, меня догнал один из активнейших его членов.