Кристалл времени

С тем, о чем говорил доктор, я уже был знаком – горошины ЭГП, назначения которых я сперва не понял, на самом деле представляли собой концентраты. Проще говоря, в горошинах была собрана небольшая доля энергии эфира, добавлены какие-то кодовые сведения, позволяющие различать назначение горошин – чтобы не спутать чашку кофе, например, с жареной курицей. Концентраты подразделялись на разные типы. В принципе, из них можно было приготовить что угодно. Каким образом это происходило, я долго не мог понять. Доктор Зотов пытался мне объяснить, но мы говорили с ним на разных языках. Мало того, что за двадцать лет изменился разговорный язык, так еще мой собеседник сыпал научными терминами, значения которых я совершенно не понимал. А он не знал, как свести их к простым аналогиям, которые стали бы понятны мне с моей умственной двадцатилетней отсталостью. Единственное, что я понял – любая вещь концентрировалась из эфира на молекулярном уровне. Сам же эфир представлял собой высшую ступень развития материи. При умелом обращении частички эфира могли преобразовываться в молекулы различных элементов. А дальше все было делом техники. Мощные компьютеры моделировали генетический или молекулярный ряд, сводили молекулы вместе, и в итоге из горошины эфира можно было хоть курицу-гриль получить, хоть дерево вырастить. Впрочем, над последним еще никто не экспериментировал, но доктор Зотов уверял, что уже несколько лет успешно идет строительство зданий из строительных материалов, имеющих сугубо эфирное происхождение. Я решил не портить ему настроение и не стал спрашивать, почему ученый мир сумел научиться превращать эфир в пищу и стройматериалы, но не смог изготовить из него ту же одежду, а использовал пусть и умные, но синтетические материалы. Не спросил еще и потому, что догадывался об истинных причинах.

Обо всем, что рассказывал доктор Зотов, я читал еще в бумагах Радзиевского. Следовательно, кто-то просто использовал его наброски и эскизы, не придумав ничего нового. А раз в ходу было только придуманное Радзиевким, значит, светоносный эфир оставался для ученой братии все той же темной лошадкой, что и раньше. Они просто собирали приборы по попавшим им в руки схемам, здорово, конечно, рисковали, зато зарабатывали большие деньги. Не случайно ведь производство и использование эфира было поставлено под строгий надзор государства. «ВЯЗиС» стал закрытым учреждением государственной важности, сохранив небольшую независимость.

– Никто и никогда не видел, как именно получаются эти, как вы их называете, горошины, – продолжал тем временем свой рассказ доктор Зотов. – Их изготавливают на специальных закрытых заводах, оснащенных новейшей системой безопасности. Технический персонал – люди, но непосредственно производство механизировано. Простым смертным невдомек, как из некоей невидимой глазу субстанции получаются такие вещи.

– Но почему люди безоговорочно согласились на подобные эксперименты с собой? – воскликнул я. – Разве существует гарантия того, что эфирная пища или эфирные стройматериалы безопасны?

Доктор Зотов ответил мне долгим, изучающим взглядом. Готов поклясться, что в ту минуту он мучительно размышлял над тем, что можно мне говорить, а что нельзя. В конце концов, пришел к какому-то выводу и ответил:

– По результатам исследований эфиро-модернизированная пища гораздо полезнее и вкуснее натуральной, что объясняется ее чистотой на молекулярном уровне. К тому же с помощью специальных чипов, передающих наши мысли и желания «умному» эфиру, мы получаем именно то, что хотим. Отныне сами законы физики, по которым так долго жило человечество, отпали, омертвев окончательно. К тому же, у нас нет выбора. Государство все взяло под свой контроль, жизнь наладилась. Теперь, по крайней мере, в нашей стране никто не умирает от голода. Конечно, у каждого свои «горошины», которые отличаются по цене и классу. Но людей это устраивает. Им не надо больше заботиться о пропитании. Главное работать. Не все, конечно, с этим согласны. Как у любой идеи, у эфира есть свои сторонники и свои противники. Не буду скрывать, в стране растет сопротивление внедрению эфира. Все понимают, что в условиях бурного прогресса эфир постепенно проникнет во все сферы жизни. Многие опасаются, как бы человек окончательно не обленился и не исчез, как живое, мыслящее существо. По сути, уже через пару десятков лет мы сможем позволить себе ничего не делать, просто повелевая «умным» эфиром одной только силой мысли, не сходя с дивана.

Что-то тревожно-знакомое шевельнулось во мне, когда он это сказал. Будто бы я слышал уже где-то нечто подобное, но не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах мог такое слышать. Именно насчет мысли и ничего не делать…

– Человечество решит проблемы голода и холода, научится повелевать климатом, поднимется высоко в воздух, покорит самые дальние уголки Вселенной. И это только начало. Наука движется семимильными шагами, но… – тут доктор на миг замолчал, с задумчивым видом прихлебнув кофе, потом закончил свою мысль. – Скажу вам откровенно, Дима. Я служащий Центра, сам работаю с эфиром, и мне нельзя говорить об этом, но… в последнее время меня не покидает ощущение, что эфир ведет себя как-то не так. Он словно играет с нами. Знаете, как добрый дядя катает на спине детей, но только до той поры, пока они не расшалятся и не станут лягать его пятками в бока. Вот тогда он может рассердиться и даже отшлепать проказников по мягкому месту. Вот этих детишек и напоминают мне нынешние ученые. Похоже, они не совсем понимают, с чем имеют дело. Иногда я опасаюсь, как бы в один прекрасный день все наше благополучие не обернулось катастрофой. Мы пользуемся благами эфирной энергии, но не умеем управлять ею. Но я вам этого не говорил.

Его умный, еще минуту назад пылающий взгляд неожиданно потух, принял привычное равнодушно-холодное выражение, и доктор вернулся к забытому кофе. Но своей репликой он только еще больше раздразнил мое любопытство.

– Доктор, а как вы оживили меня? С помощью эфира? Вы никогда об этом не рассказывали…

Он вздрогнул от моего вопроса, подумал, поиграл мыслями, но все-таки ответил.

– Официально да, вас вернули к жизни при помощи эфира. В специальном аппарате с помощью эфирной субстанции мощный компьютер, говоря простым языком, отремонтировал ваши клетки на молекулярном уровне. Но я не был уверен в удаче эксперимента. Вы были мертвы слишком долго. Все предыдущие эксперименты заканчивались неудачей. Мы могли восстановить клетки, могли даже запустить сердце, но восстановить функции мозга не могли. Не знаю, как нам удалось вернуть к жизни вас. Наверное, вы просто счастливчик. До вас эту же самую процедуру прошли девятнадцать человек, и не один не воскрес. За двадцать лет опытов сменился не один врач, много говорилось о бесполезности и нецелесообразности подобных экспериментов. И только один человек в мире настаивал на их продолжении. Он вкладывал в программу огромные деньги. И больше других заботился о вашем мертвом теле, Дима.

– Кто – он? – выдохнул я, с трудом справляясь с охватившим меня волнением.

– Этого я вам пока не могу сказать. Не настаивайте, – покривился он, упреждающе подняв вверх вытянутый указательный палец. – Признаюсь, что я до сих пор не понимаю, как вы вернулись в этот мир. Меня не покидает ощущение, что вы проделали это без нашей помощи. Просто мы в нужный т момент оказались рядом. Знаете, иногда мне хочется разглядеть нимб над вашей головой. Кажется, что он обязательно должен там быть. Кто вы, Дима? Святой?…

После того разговора я всю ночь не мог уснуть. Теперь мне многое стало ясно. Теория Радзиевского не умерла, она продолжала жить и развиваться после его смерти, и даже нашла претворение в жизнь. Наверняка, все нынешнее земное эфирное благополучие, о котором говорил доктор Зотов, зиждилось на основе тех записей Радзиевского, которые я передал Рите. Только этим мог я объяснить невероятный скачок в науке, который произошел за прошедшие двадцать лет. И если это было правдой, то опасения доктора Зотова не были лишены оснований. Ведь Рите я передал не все записи. Самые важные, в которых говорилось о том, как совладать с эфирной энергией, я ей так не отдал. Но я не отдал их и коротышке, который в меня стрелял на вокзале. У кого же они тогда? Лишь под утро память подбросила мне верный ответ: да ведь я отдал записи случайному оборванцу с вокзала! Как его звали? Ах да, Профессор…

Воспоминания потоком хлынули на меня. Впервые за все время, проведенное в стенах Центра, я почувствовал острую ностальгию, будто жил где-то вдали от Родины и теперь всеми силами стремился вернуться обратно. Я и в самом деле хотел выбраться из клиники. Меня снедало желание поскорее посмотреть на окружающий мир, на то, как он изменился, найти Риту… С самого момента воскрешения я чувствовал вину перед ней, представлял, как ждала она меня в машине, как бросилась искать и нашла, уже бездыханного… Я был уверен, что она тоже любила меня. Ее образ по-прежнему ярко жил в моем сердце и одно только упоминание ее имени неизменно вызывало сладкий восторг в моей груди. Я рвался на волю, о чем и сообщил на следующий день доктору Зотову.

Он задумчиво посмотрел на меня и велел пройти к нему в кабинет.

– Я совершенно здоров, – жарко доказывал я ему, а он, сохраняя молчание, мрачно посматривал на меня. – Физически чувствую себя превосходно.

– Да-да, конечно, – машинально кивал он, явно занятый иными мыслями. – За двадцать лет вы ни на день не состарились, так как физически ваши клетки не жили, а были заморожены. Энергия эфира помогла их оживить и восстановить на молекулярном уровне поврежденные органы. Так что в физическом отношении вы все тот же двадцатисемилетний парень, которым были в далеком 2006 году, только более здоровый. Но с другой стороны, готовы ли вы с чисто психологической точки зрения вступить в совершенно новый для вас мир?

– Я здесь уже больше двух недель, – парировал я. – За это время я достаточно адаптировался. Будьте уверены, даже вид парящих под облаками крокодилов не станет причиной моего сумасшествия. Просто мне хочется вернуться к жизни. Признайтесь, не для того вы меня возвращали с того света на этот, чтобы держать здесь до скончания веков.

Доктор слабо улыбнулся, оценив мой напор.

– Мне не хотелось вам этого говорить, Дима, но есть и другая, более веская причина.

– Какая же, если не секрет?

– Вы никогда не задумывались о том, почему именно вас, а не кого-нибудь другого воскресили из мертвых? Ведь вы не знаменитость, не миллионер, не кинозвезда и даже не великий мыслитель. Так почему вы, ведь ретурнизация – удел единиц, тайна за семью замками?

– Тайна?

– Еще какая, – подтвердил доктор Зотов. – Только представьте себе, что случилось бы с миром, узнай люди о вашем удачном воскрешении. Все бросились бы к нам с просьбой оживить своих давно умерших родственников. И никакие расходы, даже самые астрономические, их тогда бы не остановили. Люди готовы на все, чтобы помочь своим близким. Хотя, в принципе, думаю, что теперь мы готовы воскрешать людей с большой долей успеха.

– Хорошо, зачем же вы меня воскресили?

– Видите ли, наш Центр принадлежит корпорации «ВЯЗиС». Именно ее владелец пожелал, чтобы вас воскресили. Скажу больше: насколько мне известно, хотя я могу и ошибаться, именно он двадцать лет назад распорядился заморозить ваше тело и все это время заботился о вас, словно о родном сыне. Помните, я вчера вам рассказывал о человеке, который вкладывал в ваше воскрешение огромные деньги? Я имел в виду президента корпорации «ВЯЗиС». Кстати, он пристально следит за процессом вашей реабилитации и давно хочет с вами встретиться.

– Хм, мне тоже было бы любопытно взглянуть на этого человека.

– Тогда прошу сюда, – сказал доктор Зотов.

Он подошел к обычному на вид платяному шкафу, стоявшему в углу его кабинета, и распахнул створки. Я заглянул внутрь и убедился в том, что шкаф явно был не платяным. Более того, это вовсе и не шкаф был. Скорее, внутри он напоминал пост управления космическим кораблем. Во всю стену передо мной тянулась панель приборов, на которой мигали какие-то огоньки, горели небольшие экраны, в ряд выстроились тумблеры и переключатели.

– Входите и не бойтесь, – сказал доктор Зотов. – Когда за вами закроется дверь, просто расслабьтесь. Компьютер знает, куда вас перенести.

– Что это – телепортация? – спросил я.

– Примерно да, но не совсем то, что вы имеете в виду. Вы не будете разложены на молекулы и перенесены в другое место. Вы преодолеете несколько эфирных слоев, даже не заметив этого. Это совсем новая и самая секретная разработка нашей корпорации. О ней знают всего несколько человек в мире, в том числе и вы. А вот военные, к счастью, пока не подозревают о ней. Применение такой машины могло бы сделать армию любой страны непобедимой. Все, больше никаких вопросов. Просто стойте и ждите, пока дверь перед вами не откроется.

Я внял его просьбе, вошел в шкаф и приготовился к долгому путешествию.

Не успел я и глазом моргнуть, как дверь передо мной бесшумно отворилась. Выглянув из шкафа, я осторожно высунул голову и осмотрелся. Взору моему предстал самый обычный на вид рабочий кабинет, огромный, как футбольное поле, но все же кабинет, в котором невероятно длинно тянулся дорогущий с виду, полированный стол с рядом стульев по обе стороны от него. Вдоль одной стены стояли шкафы с папками и книгами, с противоположной стороны тянулось одно сплошное гигантское окно, судя по виду из которого, кабинет располагался на одном из верхних этажей какого-то небоскреба. Где-то далеко, во главе стола в кресле с высокой спинкой сидел человек, которого я из-за дальности расстояния не мог как следует разглядеть. За его спиной всю стену заполнял гигантский телеэкран, после современных головизоров показавшийся мне антикварным изделием.

– Подойдите ближе, – прогремел, видимо, из встроенных в мой «шкаф» динамиков мужской, незнакомый голос.

Я вздрогнул. Эффект был потрясающий. Голос пробирал до дрожи.

Выйдя из «шкафа», я обогнул край стола, и, неслышно скользя по начищенному паркетному полу, приблизился к человеку в кресле. Теперь я мог разглядеть его во всех подробностях. Передо мной словно на троне возвышался, несомненно, пожилой человек, но крепость и упругость его кожи поражала. На вид ему можно было дать не больше сорока пяти, и только взгляд выдавал, что возраст этого человека должен был быть весьма почтенный. Я с интересом изучал его сухое, вытянутое лицо, силясь вспомнить, где и когда мог его видеть. Меня не покидало ощущение, что мы знакомы. Но я никак не мог откопать в недрах памяти имени этого человека.

В свою очередь, он тоже очень внимательно меня изучал. Его стальной, холодный взгляд пробегал по мне снизу доверху, точно ощупывал миллиметр за миллиметром все мое тело. И хоть я уже догадался, что передо мной был тот самый грозный глава корпорации «ВЯЗиС», который, по словам доктора Зотова, беспокоился обо мне больше всех остальных людей на свете, меня все же одолевали огромные сомнения. Он смотрел на меня, как удав на кролика, будто хотел заворожить перед смертельным броском. И тот лед, что ломался при этом в его взгляде, вовсе не радовал, а наоборот, тревожил меня.

– Присаживайтесь, – наконец, смилостивился он, и я тут же устало рухнул на ближайший стул. – Вы Дмитрий Ремезов, журналист, близкий друг Викентия Радзиевского.

Я так и не понял, говорил ли он утвердительно или вопросительно, но на всякий случай согласно кивнул. В конце концов, глупо было отпираться. Уж за двадцать лет он мог узнать обо мне все, что хотел.

– Я ждал вас, – сказал моложавый старик. – Ждал еще двадцать лет назад. К сожалению, тогда нам так и не удалось встретиться. Обстоятельства – они всему виной. Кое-кто объявил на меня тогда охоту. Да и на вас тоже, если не ошибаюсь.

– Кто вы? – холодея, прошептал я.

– Академик Вяземский к вашим услугам, – произнес он и рассмеялся, словно железом заскрежетал. – Я надеялся, что вы меня узнаете. Я бы вас точно узнал.

– Вяземский? Но… вы же мертвы! Я сам видел, как ваш труп увозили на «скорой».

Академик продолжал смеяться. Потом внезапно стих, посерьезнел лицом и уставился на меня презрительным взглядом.

– А вы разве не были мертвы еще две недели назад? Эх, молодой человек, как все же плохо вы разбираетесь в людях, – притворно вздохнул он. – Разве мог я умереть, не закончив дела всей моей жизни? Я не Радзиевский, и не мог так поступить. О, предвижу вашу реакцию! Знаю, как дорог вам был этот человек, и поэтому не буду спорить. Действительно, Радзиевский немного опережал меня в исследованиях. Признаюсь и в том, что это, в какой-то мере, задевало мое самолюбие. Все-таки я – академик, ученый с мировым именем. А кто он? Выскочка, самоучка, бывший инженеришка, директор завода – никто в научном мире.

– Как вы можете так говорить?! Вы же вместе работали над теорией эфира! – напомнил я. – А Радзиевский вообще считал вас близким другом.

– Вот именно, что вместе, – хмуро обронил Вяземский. – Но друзьями мы никогда не были. Слишком разные у нас были уровни социального положения и развития. Но мне приходилось терпеть его общество, ради науки. Я изучал эфир всю свою жизнь, но так и не сумел добиться чего-то важного. А ему потребовалось всего несколько лет, чтобы превзойти не только мои достижения, но и своими несвоевременными открытиями поставить всю науку под сомнение. Я не мог этого допустить. А он только бы все погубил.

Только тут до меня начал доходить скрытый смысл его слов.

– Так вы на самом деле хотели ему помешать, а не помочь? – озарило меня. – А я думал, что вы заодно. Радзиевский верил вам, как родному брату.

– Никто со времен Каина не может до конца верить брату, – проскрежетал в ответ Вяземский. – Ты не совсем правильно понял меня, Дима. Наоборот, я всеми силами стремился помочь Радзиевскому. В моем распоряжении были современные лаборатории, государственное финансирование, связи. Я много раз предлагал ему перебраться ко мне и вместе продолжить исследования, но он категорически отказывался. В итоге это не привело ни к чему хорошему. Эфир – очень опасная штука. Он практически не контролируем, если не знаешь природы его происхождения. Радзиевский признавался мне, что близок к разгадке. А раз так, значит, в руки ученых могло попасть настоящее чудо. Представляешь, что означало бы умение управлять неограниченными источниками энергии! Для военных это, прежде всего, практически идеальное оружие! Тот, кто первым подчинил бы себе эфир, завоевал бы весь мир. Вот почему мы скрывали от всех результаты своей работы. Увы, но до конца информацию скрыть не удалось. Спецслужбы каким-то образом пронюхали о наших исследованиях, и убили несчастного Радзиевского. Следующим на очереди был я. Спецслужбы разгромили мою загородную лабораторию, пытались убить моих сыновей. Но мне удалось опередить их и скрыться, инсценировав свою гибель. Потом я помог скрыться и своим детям. А когда спецслужбы поняли, что ни до меня, ни до документов им не добраться, то сделали все для того, чтобы стереть с лица земли все следы моего существования, а также уничтожить всех, кто был замешан в этом деле. В том числе и тебя.

– Постойте, я не совсем вас понимаю! – воскликнул я, испытывая большое волнение. – Сначала я тоже думал, что Радзиевского убрали спецслужбы. Но дальнейшие события заставили меня в этом сильно усомниться.

– Что же тебя смутило?

– Многое, – подумав, ответил я. – Во-первых, мне показалось, что спецслужбы, хоть каким-то образом и были замешаны в этой истории, все же держались в стороне, будто чего-то ждали. Во-вторых, в том деле явно присутствовала еще одна сила. Мне подсказывало это журналистское чутье. Только что это была за сила, какие у нее были цели, я так и не успел узнать. Меня до сих пор мучают загадки. Кто, например, подослал лже-академика? Кто упорно пытался сбить меня с вашего следа? Кто, наконец, был тот человек, который среди ночи ворвался в мой гостиничный номер и которого потом я обнаружил мертвым в своей кровати? И почему меня никто не обвинил в его убийстве и не объявил в розыск?… Кто в меня стрелял? Знаю точно только то, что те два типа, которые пристрелили меня, были в доме Радзиевского. Значит, несчастного старика тоже убили они?

Академик задумчиво потер подбородок.

– Я тоже часто думаю о той истории, – сказал он. – Радзиевского, конечно, жаль, но не было иного выхода. Я успел предупредить его о грозящей опасности по телефону, но, как оказалось, было уже поздно. Ко мне домой тоже явился агент спецслужб. Он угрожал мне ножом. Я всегда поддерживал неплохую физическую форму, и мог постоять за себя. Между нами завязалась борьба, и мне удалось вытолкнуть убийцу в окно. Его-то и приняли за меня. Точнее, выдали спецслужбы, которым не хотелось огласки. А мне удалось бежать. Так получилось, что меня и моих сыновей приютили очень обеспеченные люди, с помощью которых мне и удалось скрыться. Они согласились финансировать мой проект, создали фирму «ВЯЗиС». Но в собственной стране нас не поняли. Впрочем, ты наверняка уже об этом наслышан, поэтому не буду перегружать тебя информацией. Так или иначе, но мы начали работать с эфиром. Больше десяти лет шли к тому, чтобы нас признали. С тех пор пытаемся немного облегчить жизнь человечеству. Например, научились с помощью эфира извлекать из окружающего пространства энергию, кормить людей и даже омолаживать их. Видишь, как хорошо я выгляжу? А ведь мне уже восемьдесят пять лет. Мы еще далеки от вечной жизни, но теоретически продлить ее до двух-трех сотен лет уже можем. А ты вообще уникум. Тебя удалось воскресить. Но это дело случая. Эфир очень капризен. В обращении с ним мы идем на ощупь, мелкими шагами. Только учимся работать с ним. И тут, конечно, знания Радзиевского нам бы очень пригодились.

– Так вот почему вы так беспокоитесь обо мне, – догадался я. – Вы хотите, чтобы я передал вам знания, которым меня научил Радзиевский.

– Не стану обманывать, – склонил набок голову академик. – Во многом ты прав. Знания Радзиевского нам очень нужны. Вернее, не все знания. Он открыл некое начало, Кристалл Вселенной. В одном этом понятии зиждется смысл самого возникновения и существования материи. Понять его значит, научиться управлять эфиром. А это откроет перед человечеством новые горизонты, совершенно иные, нежели вкусная пища или теплое жилье. Даже чудеса современной науки не пойдут ни в какое сравнение с тем, чего можно достигнуть. Ты меня понимаешь?

– Да, думаю, что понимаю, – ответил я. – Но боюсь, что не смогу вам ничем помочь. Что-то подсказывает мне, что вы были со мной не совсем откровенны, и что наши с вами воспоминания об одних и тех же событиях на самом деле абсолютно разные. Признайтесь, ведь не было никаких спецслужб? А может, вы хотите признаться еще в чем-то, о чем никто, кроме вас, не знает?

Лицо академика потемнело. Из милого старика он неожиданно превратился в грозного старца с орлиным взглядом.

– Не забывайтесь, молодой человек! Если бы не я, вы бы так и остались мертвым. Каково быть там? Наверное, не очень приятно. И мне ничего не стоит отправить вас обратно. Наверное, вы не знаете, что сейчас я один из самых могущественных людей в этой стране.

– Получив Кристалл Вселенной, вы станете еще могущественнее? – спросил я. – И завоюете весь мир, а может, и всю Вселенную? И не сделали этого лишь потому, что до сих пор не знаете, что такое эфир и как с ним работать? Давайте начистоту. Все, что я встретил в современном мире, я уже видел в бумагах Радзиевского. Все это слышал от него. Любой инженер, в руки которому попали бы чертежи Радзиевского, сумел бы выстроить и энергетические подстанции, и модифицировать продукты. Тут важен принцип. Наверняка, любой ученый мог бы немного усовершенствовать изобретения Радзиевского, хотя, быть может, до конца никто так и не понял всей глубины его исследований. Именно поэтому вы до сих пор сидите здесь, в этом кабинете, а не правите миром. Не сомневаюсь, что вы очень богатый и могущественный человек. Но вы топчетесь на месте. Потому что понятия не имеете, в какую сторону идти дальше. Наука застыла, но больше всего вас угнетает то, что вы, держа в руках самое мощное оружие из всех, когда-либо существовавших, не можете им воспользоваться. Почему? Очень просто. Вам нужен Кристалл Вселенной. Вот почему вы воскресили меня. Держу пари, что сделали вы это в пирамиде. Радзиевский утверждал, что в египетских и южно-американских индейских пирамидах заключен куда больший смысл, чем думает человечество. И вы знаете о том, что это – не просто усыпальницы фараонов. Пирамиды – это мощный проектор эфирной энергии. Правда, кем-то нарочно испорченный. Помню, что Радзиевский предлагал восстановить естественный известняковый наружный слой и проецировать через них энергию светоносного эфира. Удивлены, что я об этом знаю? Вы правильно догадались, об этом было написано в его исследованиях. В тех самых исследованиях, которые я передал одной милой девушке по имени Рита. Вам это имя ничего не говорит?