Дара

– Ты плакала? Я не слышал. И как ты умудрилась так перемазаться за несколько минут?

Я остолбенела, – За несколько минут? За сколько за несколько? – брат хмыкнул, – Ну не знаю, – за пять?

Слезы подступили к моим глазам, – Какие пять, Рам? Это длилось целую вечность!

Брат приобнял меня, слегка щелкнув по носу, – А неприятные вещи всегда длятся долго, не замечала? Научись делать из них приятные, и будет куда как проще.

Круги перед глазами перестали мелькать. Я сидела, погруженная в воспоминания, успокаиваясь, расслабляясь, и вдруг, на самом краю сознания раздался Голос:

– Справедливости! Я требую Справедливости! – он волной поднимался внутри, сметая всё.

– Именем убитой любимой! – ужас от осознания неотвратимости охватил меня,

– Именем опозоренной сестры! – я бросилась к выходу из шатра, спеша выбраться за пределы стана, пока Лохем не закончил призыв.

Глава 12. Резня

Я бежала по направлению к Городу, ведомая медальоном Князя. Медальоном, который взяла не зная зачем. Подумала тогда, – Свадебный подарок? Что ж открыто не вручает?

И зажала в кулаке, уходя вслед за отцом.

Сейчас же неслась, сбивая ноги в кровь, задыхаясь, запоздало поняв, что выскочила, не покрыв голову от солнца, в легких сандалиях, не взяв с собой даже воду. Впрочем, это меня как раз мало тревожило. Поиск воды никогда не занимал более получаса. В крайнем случае, притяну воду с неба, – подумала я.

Пустыня была мне родной. Я знала, почему не поет утром свою предрассветную песню птица, или не вылезает из норы дикобраз; где отложила яйца пустынная гадюка и под каким камнем прячется от жары скорпион. Это был мир, в котором я выросла, а благодаря объяснениям Рама, который мог общаться с каждым на его языке, я довольно сносно знала повадки обитателей, живущих за границей стана. Внутри никаких опасных животных отродясь не было.

Город, по сравнению с этим моим родным миром был чем-то чуждым, непонятным. Камень давил на меня. А Тьма, которой он был напитан, – душила.

Я почувствовала его раньше, чем увидела. По запаху гари. Подойдя еще ближе, увидела всполохи пламени, поднимающегося за городской стеной.

Силы были на исходе. Я жалела, что не взяла лошадь. Хотя кто бы мне её дал?

Путь оказался гораздо длиннее, чем я ожидала. Вчера дорога домой показалась совсем короткой. Сидя на лошади вместе с Дарином, я не обратила внимания на то, сколько мы ехали. Прятала лицо на его груди, хотела спрятаться от мыслей. Да разве от них спрячешься?

Губы Князя, – нежные, настойчивые, что сводили меня с ума ночью, – на утро они были сжаты в полоску. Жесткую, упрямую. Как вкусно они целовали ночью, какие слова шептали, – утром эти губы не произнесли ни слова.

Я была в замешательстве. Не понимала своих чувств. Ночь, которая перевернула весь мой мир, казалась сейчас ненастоящей, выдуманной. Хотя разве такое выдумаешь?

Почему он выбрал меня? Украл, не побоявшись гнева детей пустыни? Прошел Ритуал, не боясь смерти. Он… любит меня? Разве возможно полюбить кого-то не зная? В чём подвох? Чего я не знаю? Да и в общем-то, что я знаю? Мало. Очень мало. По законам Тьмы он теперь мой муж?

У темных свой закон, – закон Справедливости: “Твоё-твоё, моё-моё”. Ворам рубили руки; клятвопреступникам, – языки. Тот, у кого не было дома в Городе, не мог там остаться на ночь. Тот, у кого не было заработка, очень быстро оставался и без дома, а потом изгонялся стражниками за городскую стену.

Почему же я сейчас бегу, туда, где люди живут по всем этим диким законам и где находится человек, связанный со мной лишь тонкой полоской тьмы? Почему не дожидаюсь обряда единения в своем шатре? Ведь отец обещал. Он поклялся!

В первое мгновение, когда отец приносил клятву, я вспыхнула, – почему меня никто не спрашивает? Потом подумала, – наверное отец решил избавить меня от лишних терзаний, приняв решение за меня.

А сейчас вдруг остановилась, осознав то, что не давало мне покоя все эти сутки, зудело назойливой мухой на краю сознания. Отец поклялся пятерыми ПРИСУТСТВОВАВШИМИ братьями. Лохема с ними не было.

Я стояла перед городской стеной, борясь с накатывающей дурнотой. Все пространство перед входом было усеяно телами. Мужчины, женщины, дети – все безоружные. В длинных белых рубахах. Когда-то белых.  Живых среди них не было.

Почему столько крови? Ведь Лохем говорил, что если приходится убивать, то делать это нужно быстро, одним ударом, не заставляя человека мучиться больше, чем ему приходится, принимая смерть?

Зарыв рот руками, пытаясь сдержать, подступающую к горлу тошноту, я бросилась вперед, к воротам, стараясь смотреть лишь прямо перед собой.

Подойдя к арке ворот, – застыла, не решаясь войти. Город всегда был закрыт для чужаков. Зловеще заскрежетала решетка над головой.

– Именем Милосердия! – я сделала шаг в арку, и решетка поехала вниз, ускоряясь. Где-то скрежетала разматывающаяся цепь.

– Принимая имя Княгини Этого Города! … – зубья застыли над головой, рывком, останавливаясь, –  и я шагнула в Город.

На дрожащих ногах, медленно, делая маленькие шаги и чувствуя, как течет сила, поднимаясь от ступней вверх. Черная тяжелая сила. Сила, бросившаяся в виски ненавистью. Понимая, что стою босая, на мостовой из черного камня, я замерла. Камень питал меня?

Легкие сандалии не выдержали этой дороги, и я вынуждена была выбросить их, проделав большую часть пути босиком. За все это часы я сделала лишь одну остановку в пути, и та была вынужденной. В последний момент, услышав стук приближающихся копыт, я едва успела спрятаться за камнем от проносящегося мимо всадника. Гарон гнал лошадь галопом, оставляя облако пыли за собой. А я замерла, глядя ему вслед в недоумении. Он был в Городе? Зачем?

 Улицы были залиты кровью. Кровью, по которой я скользила босыми ногами. Кровью, которая текла, впитываясь в черный камень. Повсюду валялись трупы.

Я бежала наверх, к площади, спотыкаясь о тела и молясь, чтобы мой брат был жив. Мне не было никакого дела ни до этого странного города, ни до его порядков. Лишь мысль, глупая, и неуместная, билась в висок – «Почему? За что?» –  и тьма, обжигающая запястье, показывала мне путь.

Князь лежал рядом с жертвенником. В груди его торчал кинжал.

И я опустилась на колени, понимая, что опоздала. Подол моей юбки был испачкан кровью, ноги разбиты, но все это было не важно. Я опоздала. В груди билась боль.

Избавления не было. Лишь безысходность, которая как воронка, разрасталась в груди. Моё детство, закончившееся лишь два дня назад, увело за собой и несостоявшуюся юность. Все, о чем я мечтала, – ухаживания, ожидание счастья, первый поцелуй, влюбленность, обряд единения, связывающий меня с мужем, – все что должно было со мной случиться, – не случилось!  А то, что случилось, – уместилось в три дня.

Я наклонилась к своему несостоявшемуся мужу, вглядываясь в лицо. Может быть он еще дышит? На левой руке – наручень, скрывающий метку. Потянула за него. Метка была. Слегка выцветшая, она доказывала, что мы все еще связаны. И я заплакала, прижимая браслет к груди; внутри поднималась злость.

За спиной раздался стук копыт. Я обернулась, вскакивая. На площадь вошел мой брат, ведя коня под уздцы.

– Ты убил моего мужа? – я смотрела на Лохема в упор, сверху вниз. Он остановился, не приближаясь,

– Он не муж тебе!

Я усмехнулась, – Ты, видимо, много пропустил вчера!

Лохем смотрел в упор, – Он не принял твой Свет!

Я вскинулась, – Зато я приняла его Тьму, – не отводя взгляда, я всматривалась в такое знакомое, родное лицо, – За что ты убил его, Лохем?

Он казалось, удивился, – Я? С чего ты взяла? Я охочусь за Колдуном. У меня есть жетон лишь на одно убийство.

Я не понимала, – А кто сотворил все это? Почему по улицам этого Города текут реки крови?

Брат смотрел на меня твердо, – Здесь Тьма пытается вернуть себе власть, Дара! –  и повторил,

– У меня есть жетон лишь на одно Убийство.

А я, глядя в глаза человеку, которого знала с первого дня своей жизни, выдохнула, – Не верю!

А потом, надев браслет Князя на руку, опустилась на колени, потянувшись к рукояти кинжала, рывком вытаскивая его из раны.

– Не смей этого делать! – крикнул Лохем.

– Хорошо, что он внизу, – подумалось мне.

Быстро, чтобы не передумать, я резанула себя по левой ладони, прикладывая её к ране своего мужа, а правой, с зажатым в ней кинжалом, указывая на брата,

– Стой, где стоишь! – и подняла кинжал к небу,

– О Милосердный, соедини две наши жизни! – налетел порыв ветра,

– Смешай две наши силы! – небо стало стремительно чернеть, закрывая солнце.

– Пусть воды небесные смешают нашу кровь и смоют преступления этого Города! – над головой сверкнула молния.

– Дай спастись спасенным! И пусть земля примет наше единение! – с неба упали первые тяжелые капли дождя.

– Это прошу я, Йошевет! – над головой загрохотало.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Рэдгара в губы, и вновь встала во весь рост подставляя лицо дождю,

– Я принимаю своего мужа Светом, так же как он принял меня Тьмой! – казалось небо раскололось. Ко мне по лестнице несся Лохем.

– Ненормальная, –  орал он, – что ты делаешь?  Он же мертвый! – на нас обрушился ливень.  Молния ударила в жертвенник. А я ослепла и оглохла. Казалось наступил конец света.

И теряя сознание, почувствовала, как Лохем подхватывает меня, заворачивая в плащ.

– Откуда у него плащ? – подумала я, проваливаясь в черноту. И уже не видела, как брат бежал, поскальзываясь вниз, по ступеням, резким свистом подзывая лошадь, чтобы запрыгнуть в седло. Площадка с жертвенником превратилась в эпицентр грозы. Молнии били в черный камень, казалось желая расколоть его. Ливень расползался во все стороны. Туча набухала, разрастаясь, собирая в себя, казалось бы, всю черноту камня под ней.

Лишь раз Лохем оглянулся, когда уже запрыгнул в седло. Оглянулся и опешил на миг.

В ослепительной вспышке молнии он увидел совершенно пустую площадку с расколотым на части жертвенником. Князя у жертвенника не было. Ослепленному, на миг ему показалось, что Колдун шагнул из ниоткуда, поднимая что-то с пола.

Но в данный момент все это было уже не важно.

Лохем пустил коня в галоп. Боясь, что не успеет вырваться из Города; боясь, что не успеет спасти сестру… Потому что воды Милосердия страшнее меча Справедливости и будучи призванными кровью, они сметают все на своем пути.

Глава 13. Потоп

– Это моя вина, – твердил я себе, –  Что мародеры, вернувшиеся из пустыни, перебили горожан, ослабленных Ритуалом.

Это я невольно открыл им вход несколько часов назад, войдя с Жетоном в Город. Совершенно обезумевшие от желания любой ценой уничтожить ересь и вернуть в Город Справедливость, науськанные Жрецом, они начали резню, начиная с тех, кто не успел вернуться в город, волной растекаясь от крайних домов к центру.

Колдун тоже был в Городе. И я чувствовал это всем своим нутром воина, но ведомый жетоном, безрезультатно мечась из дома в дом, никого не нашел.

 Иногда мне казалось, что я вижу боковым зрением край черного плаща, или слышу звук удаляющихся шагов, но может это был морок? Наваждение? Черный камень прятал своего Колдуна.

Я шел за амулетом, впитавшим кровь Лейлы, зная, что убийца совсем рядом. Кровь, требующая отмщения, – не ошибается. Да и Дарин подтвердил.

Дарин, который вечно ноет о милосердии и шарахается от вида крови, сказал мне утром,

– Лейлу убил Колдун. Он давно задумал соблазнить ее.

Я не хотел знать подробностей. Внутри раненой птицей билось сердце. Дышать я мог через силу. Поэтому и сорвался. Поэтому и не дождался отца.

Много городов я видел, и много разных народов.

Наше племя, кочуя по огромной равнине, предлагало мир всем, кто согласен был жить в мире.

Вождь спокойно относился к любым обычаям, верованиям и традициям. Лишь садился на входе в гостевой шатер у входа в стан и рассказывал новым соседям, пришедшим за бесплатным угощением, -об устройстве мира, о Свете, без которого непонятно, что такое Тьма, о том, что картина мира у каждого своя, нарисованная внутри, в соответствии со свойствами души. И каждый видит мир по-своему, как в зеркале, выплескивая наружу то, что живет у него внутри.

Но бывало, что после первого же знакомства с местными обычаями, отец вызывал воинов и отдавал приказ сравнять поселение с землей.

Были случаи, когда запрещалось брать даже пленных. Вождь, стоя на холме, поднимал руку с именем Неназываемого, призывая его Гнев, а посохом направляя небесный огонь.

И тогда мы уничтожали все и всех, оставляя за собой лишь руины.

Все в моей жизни было просто и ясно. Те, у кого был шанс жить в соответствии с Законом Света, получали его. Те, чьи души погрузились во мрак Тьмы, не способные к изменениям, питающиеся от самых грязных, самых темных сущностей – уничтожались.

Отец говорил, – Не нужно давать гнили разрастаться. Её нужно просто уничтожить.

Так ушли в небытие поселения, где жители приносили в жертву детей, бросая их в пламя жертвенника, и считая, что так они продлевают себе годы жизни, – принося в жертву жизнь чужую. И те, кто ели от живого, считая, что принимают жизненную силу жертвы, молящей о смерти, мучающейся в агонии жертвы, сходящей с ума от боли.

Отец говорил, – Ничто не создано зря. Но если направление изначально неверное, то суть нужная превращается в суть разрушительную. А если это возводится в культ, то зло отдельное становится злом повсеместным.

 Мы могли быть беспощадными, если это было необходимо. Беспощадными, но не жестокими. Бесстрашными и справедливыми. Именно эти три составляющие и определяют суть Воина. Убей врага, спаси друга и не бойся смерти.

Здесь же все было странно. Очень странно.

Я слышал звуки борьбы, крики детей, но, когда заворачивал за угол, наталкивался лишь на чей-нибудь труп.

Пробираясь к центру города, сужая круг поиска, я мучился вопросом, – было ли происходящее с жителями той самой мерой Справедливости, которую они заслужили?

 Почти полдня я рыскал по городу в бесплодных поисках.

Внутри нарастало неприятное ощущение опасности. А ощущениям своим я привык верить с детства. Это не раз спасало мне жизнь и научило доверять интуиции так же, как и глазам.

Сейчас, идя за невидимой нитью вверх по петляющим улицам, я боялся. Чего? не знаю. Казалось, Город обступает меня, смотрит в спину, следит сквозь закрытые ставни домов. Но когда я распахивал какую-то из дверей, то находил лишь пустое жилище. Каменный мешок, окна которого зачастую находились под потолком.

Дома были устроены странно. Желоба, идущие с внешней стороны стен, на уровне крыш, похоже, в сезон дождей, приводили воду по специальной трубе в подвальное помещение. Выше этажом располагалось жилище, несколько спален, общий зал. За отдельной загородкой – отхожее место. Куда они девают испражнения и отходы? Кажется, выливают прямо на улицу. Рядом с каждым выходом из дома на задний двор зияло отверстие трубы, утопленной в камне. Оттуда доносился неприятный запах

 Очень хотелось пить, Солнце клонилось к закату. Обыскав все дома вокруг, успокаивая коня, которого вёл в узде, дрожащего все сильнее, прядающего ушами и желающего вырваться, я наконец вышел на центральную площадь.

Вышел, чтобы в очередной раз не успеть.

Дара склонилась над лежащим рядом с жертвенником Князем. С такого расстояния не было понятно, жив ли мужчина. Но рукоятка ножа, торчащего из груди, – это всегда плохо.  Остановив меня силой Ритуала, призвала Меру Милосердия, объединив свою жизнь с жизнью Князя, – сумасшедшая! Зачем она это сделала? Ведь какой был прекрасный повод оставить всю эту историю здесь навсегда.

Если бы я знал тогда, что, проходя через арку входа, она еще и объединила себя с Черным Городом!

Хорошо, что не знал.

Ругая себя на все лады за промедление, выдергивая плащ из седельной сумки, я успел лишь взбежать по ступеням подхватить потерявшую сознание сестру. Ударила ли в неё молния? Или обморок был следствием обряда?

Никогда еще мертвого не связывали с живым.

Судя по тому, что я видел в городе, жители прошли Ритуал. Оставалась маленькая надежда, что Князь, приняв Свет, положил свою судьбу на чашу весов Милосердного. И Дара, притянув Благодать, смогла спасти его.

Но сейчас это уже не узнать. Нужно было спасаться. Место, в котором сходятся две меры суда Неназываемого, – обычно гибнет, не выдерживая силы огня Справедливости, заливаемого водами Милосердия.

У меня было лишь несколько минут, пока туча, все разрастаясь и набухая, обрушивалась ливнем на все новые и новые улицы, гася пожары, смывая кровь с улиц. Еще немного и здесь будет потоп.

Сделав последний рывок сквозь полуоткрытый створ ворот, слыша, как решетка с лязгом опускается за моей спиной, как падают ворота, запечатывая город, я проехал еще немного и остановился за городской стеной

Очень хотелось верить, что дождь не выйдет за пределы города. Нужно было время, чтобы осмотреть сестру, перевязать ей рану, и привести в чувство.

Напрасно. Туча, разбухая на глазах, ливнем обрушилась на пустыню. Я изо всех сил пришпорил коня, и повернул его к убежищу, радуясь, что отец не передумал и не забрал у меня путеводный медальон. Путь предстоял не близкий.

К убежищу мы добрались лишь под утро. Туча шла за нами попятам, расширяясь, обрушивая всю свою ярость на пустыню. Нас задевало лишь краем. Иногда, оглядываясь, я видел сквозь черноту всполохи молний и стену дождя Конь шарахался от каждого раската грома. Счастье еще, что молнии били сзади. Мы бы никогда не выбрались.

 Дара металась у меня руках, не приходя в себя, и страшно было даже на секунду ослабить хватку, чтоб она не выскользнула из его рук. Вымокшие насквозь, промерзшие, мы тем не менее не имели ни малейшей возможности ни остановиться, ни спешиться. Положим, слезть еще можно. Но я не представлял, как залезать на лошадь с бесчувственным телом сестры на руках.  Так и ехал сквозь стену дождя, в кромешной тьме, двигаясь медленно, ведомый лишь путеводной нитью и опытом коня.

И уже тысячу раз пожалел, что не поехал в стан, непрерывно твердя себе, что желание отца спрятать Дару было первоначальным, а значит верным.

Девушка пришла в себя лишь раз, незадолго до рассвета, и, заглядывая ей в глаза, едва различимые под низко опущенным капюшоном, радуясь, что она жива и молясь, чтобы все поскорее закончилось, я спросил,

– Дара, ты можешь остановить дождь? Похоже, эта туча, что ползет вместе с нами, – тянет из тебя силы.

Девушка посмотрела на меня мутным, полным боли взглядом,

– У меня нет больше власти над водой.

И я решил оставить её в покое, думая, что сестра бредит.

Глава 14. Убежище.

Убежище было крохотным.

Одноэтажная каменная крепость прислонилась к подножию горы. Внутри небольшая комната с печкой, спальня. Колодец во дворе и акация, кроной своей защищающая от солнца небольшой огород. За оградой, подернутые пеленой дождя, вверх по склону горы тянулись вырубленные в камне ступени.

– Силен, – подумал я, в очередной раз невольно проникаясь уважением, к этому обманчиво немощному старику.

Когда-то, будучи воином, он привез девушку из похода.

 Не все и не всегда в нашем племени выбирали себе пару из своих. Девушку захватили вместе с другими рабами, привезя её из уничтоженного города. Девушка была изнасилована.

По закону нашего народа, ей обрили голову, нанесли на лицо татуировку и поселили на женской половине в шатре воина.

Через девять месяцев она родила сына и убила его в первую же ночь, когда принесла младенца от повитухи. Вернувшись с дежурства на рассвете в шатер, воин зарубил свою несостоявшуюся жену и ушел в пустыню.

Долгое время его считали погибшим, пока однажды отец, не послал нас с Рамом на поиски.

Я тогда всерьез хотел найти себе жену в одном из походов и привезти в стан. Как только отец об этом узнал?

Он столкнулся со мной, как казалось мне тогда, случайно, – возвращаясь с Ритуала, и заглянув в глаза, сказал,

– Есть небольшое поручение. Нужно найти отшельника и помочь организовать ему убежище.

Я тогда не понял, – Если он Отшельник, значит у него уже есть убежище. Разве нет?

– У него есть нора, – ответил отец,

– А нужно организовать убежище, где он сможет учиться.

И вручил этот самый медальон, выдохом своим наполнив силой пути.

 Во время поисков отшельника, мы обнаружили небольшой дом, сложенный из валунов и крохотный двор, защищенный каменной стеной. Ворот тогда еще не было. Отшельник попросил привезти ему инструменты, семена, и исчезнуть из его жизни.

– В пустыне достаточно мяса, – сказал он Раму, – А у меня много времени.

Когда в следующий раз мы привезли целую телегу скарба из его бывшего шатра, и кроме требуемого, еще и ворота, – он разъярился,

– Я оставил свою жизнь не для того, чтобы вы привезли ее мне сюда!

– Вождь прислал тебе книгу, – я задумчиво почесал затылок, – И велел передать на словах, что нужно не забывать свои страхи, а побеждать их!

– Вождь также сказал, – он напрягся, припоминая, – Множество путей ведут к Свету. И путь в тысячу ступеней не длиннее прочих!

– А ворота должны запечатать убежище, – пояснил Рам. – Ты же не хочешь, чтобы к тебе наведывались гости?

Сейчас, глядя на поднимающиеся за оградой ступени, похожие на лестницу, уходящую в небо, – я не сомневался, что их там тысяча.

Отшельник, открыв ворота, вопросительно поднял бровь, глядя на девушку, которую я сжимал в руках. Глаза её были закрыты, голова безжизненно запрокинута.

– Быстро вы, – и подставил руки, принимая соскользнувшее с коня удивительно легкое тело.

Я огляделся по сторонам. Шатра нигде видно не было. А ведь я специально привез его и убедительно настаивал именно на этом пункте. Дара не сможет жить в каменных стенах. Для нас камень не защита, а преграда.

Старец открыл плечом дверь,

– Я не стал ставить шатер для твоей сестры, хоть она и привыкла, – и добавил, глядя на девушку,

– Ей нужно научиться жить в городе, –  и прошел внутрь,

– Ты тоже останешься, Лохем? – он опустил мою сестру на широкую лавку у стены.

– Нет, – мотнул я головой, – Лишь обсохну и пережду дождь.

Старец, белый как лунь, возложил руки ей на голову,

– Этот дождь нельзя переждать, – он поднял на меня глаза,

– Дождь кончится, лишь когда выпьет девушку досуха.  То, что мы призываем, проходит через нас.

 Я поперхнулся водой, которую пил прямо из кувшина, – Что это значит?

– Что милосердие, которое она призвала, вначале должно исправить её.

Я хмыкнул, – Что там исправлять? Она почти ребенок! С другой стороны, старик, путь исправлений длинный, порою длинною в целую жизнь.

Отшельник нахмурился,

– Наоборот. Это длина Жизни равна длине пути исправлений, если конечно не совершать вот такие ритуалы, –   и подумав спросил,

– Чем она клялась?

Я начал вспоминать, перебирая в памяти призыв Дары,

– Ничем, – потер подбородок, – Она только назвала своё Имя.

Отшельник крякнул, посмотрел на меня внимательно,

– Расскажи точно, что ты видел и слышал. И повтори слова Призыва. Только без вступления, пожалуйста. Мы же не собираемся здесь воспроизводить ритуал.

И никогда ранее не жаловавшийся на память, я сейчас понял, что не могу произнести те несколько предложений, которые Дара бросала в Небо. Это казалось странным, и именно так я и сказал отшельнику.

– Ты понимаешь, что Призыв запечатан? – отшельник больше не казался ни старым, ни немощным, он кажется, стал выше ростом, выпрямляясь. В голосе его послышались громовые раскаты,

– Она привязала Тьму к своей женской сути. И теперь находится в эпицентре силы. Я не могу это разрушить, не убив её – старец внимательно посмотрел поверх моей головы, и неожиданно разозлился еще больше, – Вы там сдурели, что -ли?

– А со мной что не так? – я не понимал.

– Убирайся, Лохем! Ты здесь не остаешься!

– С каких пор убежище закрыто для нуждающихся? – я тоже разозлился.

– С этого мгновения и дальше! Я не вытяну вас двоих. Через тебя идет мера Суда, через неё, – Милосердия. Здесь камня на камне не останется.

Я стоял не двигаясь, – Но что будет с Дарой?

Старец твердо взглянул мне в глаза, – пока я жив, – с ней все будет хорошо.

Хотелось бы верить, что он проживет долго, но кто из нас знает свой Путь?

– Отдай медальон, Лохем, и иди! – отшельник внимательно смотрел мне в глаза, протягивая руку.

 А я совершенно не собирался этого делать, желая оставить себе шанс навещать Дару. Отшельник шевельнул пальцами,

– Скажи отцу, что сюда путь заказан. Я пришлю вестника, если понадобится.

Естественно, я был категорически с этим не согласен и собирался сказать, что ни разу в жизни не причинил сестре вреда и скорее умру, чем это сделаю. Что я Защитник. И буду охранять её сколько потребуется. Даже от самой себя.