Дара

Запоздалый ужас накрыл, и воин упал на колени, благодаря Милосердного за их спасенные жизни, давая обет благодарности и обещая уйти на обучение к одному из старцев. Он знал, что подарки Милосердного это всегда аванс. И подарки эти не делаются просто так. Закончив, он встал и отправился приводить сестру в нормальное состояние.

 В путь они отправились лишь на следующее утро.

Лохем хотел убедиться, что с Дарой все в порядке, еще раз смазал её синяки и шишки лечебной мазью, разбудив на рассвете с первыми лучами солнца. Нужно было еще успеть собрать ее шатер и кое-какой небольшой скарб.

– Ты, погляжу, научилась путешествовать налегке, – зубоскалил он, когда на его просьбу, взять лишь самое необходимое.

Дара обмотала шарф вокруг головы и подхватила книгу, с узнаваемой дырой посередине.

Воин нахмурился, показывая на дыру, – Это то, о чём я думаю?

– Да, – ответила просто женщина, – И отдай мне нож, пожалуйста. Он теперь мой.

Ни слова не говоря, мужчина протянул ей кинжал.

– Не порежься. Может возьмешь его, когда приедем домой? Я подарю тебе ножны.

Дара подумала, и убрала нож в книгу.

– Так надежнее.

Через час они тронулись в путь. Лохем после недолгих раздумий взял с собой также шкуры. Неизвестно еще, как сложится путь.

Двигались они медленно. Огромный черный конь легко нес поклажу.  Дара ехала верхом, воин шел рядом. К вечеру остановилось на ночлег.

– Милая, сможешь организовать нам воду? Маэр целый день не пил. Да и нам бы помыться.

Девушка грустно покачала головой,

– Нет, Лохем. Воды не будет.

Он неверяще всматривался ей в лицо,

– Так это была правда?

Дара достала кинжал из книги, стала вертеть его за рукоятку, воткнув острие в обложку.

– Все изменилось, правда?

– Да, – кивнул воин, – Вон отец Дарину посох отдать хочет.

Девушка подняла на него усталые глаза,

– Хочет, значит отдаст. Но не сейчас. Рано еще. Зависти много.

– Что это значит?

– Потом поймешь. Давай спать. Я устала, – и она свернулась на шкуре, зажав в руке рукоять кинжала.

– Дара, – шепнул ей воин, – Зачем тебе кинжал? Я рядом. Я буду защищать тебя!

– От этого не защитишь, – прошептала девушка, засыпая. А он еще долго сидел у костра, пытаясь понять, как получилось, что в его простой и ясной жизни вдруг все так запуталось.

В племя они вернулись к полудню следующего дня.

Хаварт встретил их у входа в стан, помог Даре слезть с лошади, пожал руку Лохему, и повел дочь к ней в шатер.

– Отдохни, девочка, – сказал он, распахивая убранное для нее жилище. Сегодня вечером устроим праздник в честь твоего возвращения.

Дара опустилась на циновку под навесом, не входя в шатер, посмотрела вдаль.

– Как ты? – отец стоял рядом, всматриваясь в ее родные, но такие забытые черты лица, – заострившиеся скулы, повзрослевший взгляд, и черное-белое облако Тьмы над головой, как будто сцепившееся своими противоположностями. Внутри этого облака мерцала темная аура ребенка.

– Как она это выдерживает? – подумал он.

 Дочь подняла глаза, улыбнулась вымученно,

– Не думаю, что это хорошая идея, отец!

– Какая именно?

– Праздник.

– Почему? Твои братья уже два дня на охоте. Должны были вернуться еще вчера вечером.

– Дарин с ними?

– Да, он очень хотел поймать к твоему возвращению дикую козу. Ты же любишь козлятину.

– Козлятину… – слезы побежали по ее щекам, – Коза, наверное, будет. Хорошо, что не та, которую я отпустила…Коза будет. А праздник вряд ли.

 Отец, наклонившись, провел пальцем по ее щеке, стирая влагу,

– Ну, что за глупости? Это твое состояние на тебя так действует. Твоя мама во время беременности тоже всегда была очень чувствительной, – голос его прервался.

Дара схватила его за руку, прижалась к ней щекой,

– Я так скучала, отец!

По его щекам покатились безмолвные слезы; он застыл, прижимая к себе ее голову.

– Я так хотел, чтобы у тебя все было хорошо, моя Йошевет!

Она улыбнулась сквозь пелену,

– Это и было хорошо, отец. Но как ты можешь? Ты, признающий идеальность строения всего мира! Как ты можешь не принимать то, что уготовано мне?

 Вождь стоял не двигаясь, гладя её по волосам,

– Я всего лишь человек, Йошевет. Всего лишь человек.

Глава 22. Роды

 Я лежала в шатре, вновь и вновь прокручивая в голове события последних месяцев. Как много всего произошло! И как мне к этому относиться? Иногда я снимала браслет князя, проводя пальцем по меткам на руке. Черная полоса не потускнела, не закрылась белой. Казалось, они все больше и больше переплетались, образуя равномерный узор. И я знала, что это значит.

 Шкуры, выделанные Хаэлем, которые Лохем свалил на циновку под навесом, я занесла внутрь, и теперь валялась на них бездумно вертя в руках кинжал, что уже входило у меня в привычку, то доставая его из ножен, то снова пряча. Ножны эти, сделанные Краем, походили на небольшой изящный мешочек, изогнутый с одной стороны, точно по форме ножа, в который был вставлен осколок солнечного камня. Мне их принес Лохем, подвесив на небольшой кожаный пояс.  Внезапно, привлеченная шумом, я села. Что бы это могло быть? Встала, прицепила кинжал к поясу, отодвинула полог.

К шатру отца, где под навесом сидели мужчины, приближались Гарон с Рамом, в окружении ребятишек. Между мужчинами, привязанная к шесту за ноги, болталась туша козы.  В руках Рам нес тряпку.

Я опрометью выскочила из шатра, бросаясь им наперерез, нарушая все правила, крикнула раньше, чем отец успел открыть рот,

– Где Дарин?

– И тебе здравствуй, сестра, – мужчины остановились, уставившись на мой живот,

 -Ты беременна? – Гарон почесал нос

– Значит Дарин не обманул? – Рам выглядел растерянным.

– Где он?

Мужчины опустили свою ношу на землю, подошли к шатру вождя.

 Гарон нахмурился, – Не нужно было брать его с собой. Не охотник он. Мы оставили его сторожить припасы. А когда вернулись, – нашли лишь кусок его рубахи, – брат протянул отцу окровавленную тряпку.

– Возможно горный лев утащил его, – Рам стоял, опустив голову.

 Ноги мои подкосились, и я осела на землю рядом с тушей козы. Слезы хлынули из глаз.

Лохем подскочил ко мне, поднимая меня на ноги,

– Нет, нет! Ни в коем случае! Не волнуйся! Он найдется! Обязательно найдется! – и повел меня в шатер.

Я забилась в его руках, закричала дико, разворачиваясь к братьям, – Вы злодеи! Вы всегда ему завидовали! Как вы посмели поднять руку на брата?

Вождь поднялся на ноги, – Уведи ее отсюда Лохем, – она не в себе.

Я вывернулась, бросилась перед ним на колени,

– Открой глаза, Вождь! – и закричала, показывая на тушу козы,

–С проси их, когда убита эта коза, и почему у нее стреножены ноги?

Отец стал чернее тучи. Потом рявкнул, – Лохем! Я сказал, – убери ее отсюда!

Воин подхватил меня рыдающую на руки, понес к моему шатру,

– Успокойся, милая! Он найдется!

Я прижалась к нему, обхватив за шею, рыдая, уткнувшись лбом в его могучее плечо,

– Он не найдется! Не найдется!

И вдруг закричала, выгибаясь у него на руках, от безумной, рвущей меня пополам боли.

Лохем изменился в лице, развернулся к шатру отца,

– Зовите повитуху, быстро!

И опустил меня на циновку у входа,

– Йошевет! Смотри на меня! Успокойся! Ты сильная! Все будет хорошо!

 Я тяжело дышала, пытаясь успокоить истерику, чувствуя, как нарастает внутри меня очередной спазм. Внутри, в такой же истерике, билась малышка.

Меня перенесли в шатер повитухи. Бабушка суетилась вокруг меня, не переставая приговаривать и нашептывать. приготовила какой-то отвар, заставила меня его выпить. Посидела немного рядом, ощупывая и поглаживая мой живот,

–Т ы сильная девочка, Йошевет! И гораздо сильнее той боли, которую нужно перенести. Рожать тебе еще рано. Но чему суждено быть, – от того не отвертеться.

Повитуха поставила на огонь большой чан, крикнула помощниц, чтобы натаскали ей воды, потом начала готовить чистые тряпки, какие-то инструменты, вернулась вновь ко мне, услышав, как я вскрикнула от очередной схватки.

– Послушай, моя хорошая! – бабушка опустилась рядом, взяла меня за руку, – Роды начались слишком рано и идут слишком быстро. Постарайся успокоиться. Твоей малышке нужна помощь. А ты пугаешь ее.

– Хорошо, – я облизала пересохшие губы, – я постараюсь.

Бабушка улыбнулась, – Вот и ладненько! – и протянула мне кружку, – Попей, милая, мы постараемся все сделать быстро.

Быстро не получилось. Схватки продолжались всю ночь и почти весь следующий день, увеличиваясь по продолжительности и силе, сводя меня с ума, но больше ничего н происходило. Боль сводила меня с ума. Воды так и не отошли.

Повитуха начала поить меня обезболивающим настоем, пытаясь периодически развернуть ребенка,

– Она не сможет выйти, Йошевет, если мы ей не поможем.

Бабушка в очередной раз ощупывала мой живот, – Девочка лежит неправильно, ее время еще не пришло. Ты понимаешь, милая? Без тебя у меня ничего не получится, – она внимательно смотрела мне в глаза.

Давай ее еще слегка повернем, – повитуха в очередной раз заставила меня встать, замереть, опираясь ей на плечи,

– Дыши, милая! Расслабься и просто дыши, – и начала, слегка встряхивая мои бедра, как бы подкручивая их, разговаривать с малышкой. Голос ее, мерный и тихий, обволакивал меня, одуревшую от боли, вселяя уверенность, которую я давно уже не чувствовала.

Умница! – повитуха обрадовано улыбнулась, когда я, давно осипшая от собственных криков, уставшая от раздирающих меня схваток, вдруг завыла каким-то низким, утробным воем, чувствуя, что ребенок внутри меня вдруг развернулся головой вниз и рванулся наружу, разрывая меня изнутри. По ногам моим хлынула вода.

Дальнейшее я помнила плохо, подчиняясь лишь гипнотическому голосу повитухи, живя на этом волоске своими остатками сознания, пытаясь не уйти в забытье.

Раздался детский крик. И хотя он был слабым и больше напоминал мяуканье котенка, я поняла, что все закончилось.

– Ах какая чудная девочка пришла к нам на закате! – повитуха подняла над головой что-то мокрое, красное, сморщенное, измазанное чем-то бело-зеленым. От ребенка ко мне тянулась, пуповина, похожая на толстую веревку.

– Я поздравляю тебя с дочерью, Йошевет! Дай ей молока!  – повитуха обтерла девочку, завернула её в ткань и положила к моей груди.

 Я выплыла из тумана, глядя на черноволосую малышку, лежащую рядом со мной,

– У меня же нет молока, – прошелестела сухими губами,

– И не будет, если ребенок не начнет сосать грудь, – повитуха приподняла ребенку подбородок, помогая найти сосок.

Девочка была совсем крохотная, багрово-синяя, сморщенная, и смотрела на меня очень осмысленно, огромными голубыми глазами.

– Какая ты красавица! – прошептала я, заливаясь слезами счастья и облегчения, – Ты самая-самая красивая на свете! – шептала я, целуя ее в лоб и не подозревая, что когда-то такими же словами встречали в этом мире меня. Малышка нащупала губами сосок и сладко причмокнув несколько раз, – заснула.

Повинуясь внезапному порыву, я сняла дрожащими пальцами с шеи медальон с черным камнем и надела на малышку.

– Тебя будут звать Данали! – прошептала я,

– Ты соединишь в себе Свет и Тьму, научишь этот мир терпимости, и будешь самая красивая на свете! – я молилась той первобытной женской молитвой, которую говорят все роженицы, когда Милосердный дает спуститься в мир душе, – молитвой благодарности за эту крохотную жизнь и готовности перенести любые мучения за счастье держать на руках собственного ребенка.

Все расплывалось перед глазами.

Звон в ушах нарастал, мне казалось, что мир наполняется светом, и я поднимаюсь к нему все выше и выше, глядя сверху вниз на саму себя, лежащую на низкой широкой лежанке, на малышку, прижатую ко мне, на повитуху, вдруг заголосившую что-то в полный голос, хватающую тряпки и начинающую их подсовывать под мои бедра, на вбежавших в шатер помощниц, начавших суетиться вокруг лежанки,

– Странно, почему так много крови? – подумала я, растворяясь в этом ярком, теплом все заполняющим собой свете.

Глава 23. Решение

Где то на границе сознания мухой жужжала мысль, – настойчиво, неотвязно. Веки казались тяжелыми, будто слипшимися. Губы пересохли. Я с трудом разлепила глаза. На входе в шатер, спиной ко мне, на коленях стояла повитуха, молясь Неназываемому. Полог шатра был откинут. Всходило солнце.

–Бабушка? – голос казался шелестом.

Женщина вскочила на ноги, бросаясь ко мне,– Девочка моя! Ну, слава Милосердному! – из глаз ее брызнули слезы.

– Что случилось?

– Все хорошо! Теперь все будет хорошо! – она схватила кружку, поднося к моим губам,– Попей, Дара! Все закончилось.

Я начала пить, вдруг поняв, что мне мешает, – Что закончилось, бабушка? Где моя дочь?

Она вливала в меня напиток, – Я все расскажу тебе, моя хорошая. Все расскажу, когда проснешься.

В следующий раз меня разбудил напевный голос повитухи и запах еды. Она стояла вокруг меня, окуривая каким-то дымом. Рядом на столе дымилась похлебка.

– Я чувствую себя хорошо! – я слабо улыбнулась, – Кончай колдовать! Лучше помоги мне сесть и принеси малышку.

Повитуха закончила обряд, принесла мне мокрую холстину, чтобы обтереться.

Глаза её были уставшими, движения суетливыми. Я впервые задалась вопросом, – сколько ей лет.

– Бабушка, ты плохо выглядишь! Ты сидела рядом со мной всю ночь?

Повитуха приподняла меня, напихав под спину подушек, подала миску,

– Три ночи.

Я поперхнулась похлебкой, закашлявшись, – Три ночи?

– Не страшно, моя хорошая,– у женщины тряслись руки.

– Главное, что мы тебя вытащили. Считай у Милосердного из рук.

– Меня? А где Данали?

Бабушка грустно улыбнулась,

– Ты покушай сначала.

–Нет! Принеси мне ее! Я уже устала спать и кушать. Я хочу видеть свою дочь!

– Тебе нужно сначала поговорить с Вождем, Дара.

– Где..Моя.. Дочь? – моим голосом можно было резать металл.

– Дара, – повитуха сжала губы, опустила глаза, – давай я позову отца!

– Или принеси мне ребенка или говори! – страх придал мне сил. Я смотрела на нее, понимая, что ничего хорошего не услышу, но как маленький ребенок, требуя получить желаемое немедленно.

Повитуха подняла на меня измученные глаза,

– Малышка родилась раньше срока.

– Где она?

– Она была очень крохотной и слабой.

– Я хочу ее видеть!

– В ней была огромная сила Тьмы.

– Я не верю!

– У нас нет темных, которые могли бы питать ее.

– Что вы с ней сделали?

– Вождь не мог провести Ритуал без твоего согласия.

Я хотела, чтобы она произнесла уже эти слова. Все ее двусмысленности не проникали в мое сознание. Хаварты никогда не лгали. Я хотела услышать правду,

– Что с ней произошло? Ты скажешь или нет?

– Ее больше нет с нами, Дара! – повитуха кусала губы. В почерневших глазах стояли непролитые слезы.

У меня перехватило дыхание.

– Бабушка, что ты такое говоришь? Когда у тебя в последний раз умер младенец?

Повитуха застыла столбом, – губы, как единая скорбная линия, руки сжаты в замок; она казалось, боялась произнести еще хоть слово.

Медленно, помогая себе руками, я слезла с топчана, встала, и как сомнамбула побрела к выходу.

Старуха, словно отмерев, бросилась мне наперерез,

– Давай я позову Вождя!

Я отодвинула ее, вышла наружу и побрела по направлению к своему шатру. Бабушка суетилась рядом. – Тебе нельзя ходить! Ты потеряла слишком много крови! Мы едва остановили кровотечение!

Слезы застилали глаза. Спрятаться. Мне нужно спрятаться от всех.

У входа в шатер сидел Вождь. Увидев меня, он встал, делая шаг навстречу, но я развернулась и пошла к себе. Как он мог допустить это? Или он сделал это специально?

В сердце прорастала острой чернотой ненависть, но как ни странно, я не чувствовала потерю. Почему? Я слишком мало знала свою малышку? Я плохая мать? В висках набатом бился пульс, а в груди застыл лёд.

Задернув полог, -опустилась на шкуры. Теперь никто не мог войти ко мне, но я никого и не хотела впускать.

Я слышала, как они приходили и топтались на циновке у входа, то вместе, то по одному, пытались что-то сказать. Лжецы.

Я чувствовала этот яд, но не понимала, в чем он. На циновке мне оставляли еду, воду, и, хотя аппетита не было, нужно было набираться сил.

На третий день, бездумно глядя в темнеющее небо в прорехе над очагом,– я сняла браслет с руки, посмотрела на сплетенные змейкой две мерцающие силой противоположности. Посмотрела и поняла, что ничем не отличаюсь от всех остальных. Отец не виноват. Это я не принимала свое предназначение.

“Дом жены в доме ее мужа”, – казалось, что Хаэль стоит за спиной.

Оставалось лишь придумать, как это сделать.

Глава 24. Княгиня

Через неделю я почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы выйти на улицу, хотя мне по-прежнему не хотелось никого видеть.

 Целыми днями я читала, или тренировалась в метании ножа. Он как будто прилипал к ладони, ложась в нее так точно, как будто был изготовлен под мою кисть. И рукоять его и лезвие были черными, впитывающим в себя свет.

Вылетал он из руки стремительно, подчиняясь как будто не силе броска, а направлению мысли. Все это завораживало меня, как и то, что он казалось нашептывал мне, когда я достаточно долго держала его в руках.

Пока у меня не было сил, находиться в шатре было просто, но чем дальше, тем навязчивее становилась картина, всплывающая в моей голове, стоило мне закрыть глаза. И я уже готова была заниматься чем угодно, лишь бы не видеть крохотную новорожденную черноволосую девочку с огромными голубыми глазами.

 Почему бабушка сказала, «Ее больше нет с нами, Дара!»

 Что кроется за тем, что она обратилась ко мне внешним именем? Смерть дочери не затрагивает мою сущность? Почему я не чувствую боль утраты? Внутри лишь тоска, рвущая сердце. Может быть я просто схожу с ума, выдумывая себе то, чего нет?

Стоило же мне заснуть, как я начинала слышать голоса, стоны, эхо каменных мостовых.  Я прикладывала руку к камню и слышала дыхание Черного города.

Приходил отец. Постоял, обнимая меня,

– У тебя будут еще другие дети, Дара!

Я вырвалась и ушла в шатер.

Бабушка продолжала поить меня отварами и лечить заговорами. Я никому не верила. Даже если бы мне показали могилу, – не поверила бы все равно. Разговаривать я ни с кем не хотела, общаясь лишь с Лохемом, который ходил за мной попятам.

Обмануть его никогда не получалось. Стоило мне выйти из шатра, как он тут же пристраивался следом.

Я в кузницу к Краю, – и он в кузницу. Я к источнику, – и он тут же.

– А тебе, что здесь нужно, Лохем, или ты боишься, что я утоплюсь в колодце?

– Просто решил составить тебе компанию, сестренка! Я единственный, кого ты не гонишь, – это было правдой. Лишь его голубые глаза казались мне честными. Глаза убийцы. Я видела, как он перерезал горло Колдуну. Но он хотя бы не прячется за всеми этими лживыми словами.

Наступил день, когда пребывание мое в племени стало настолько тягостным, что я решила сбежать. Нужно было лишь подгадать, когда Лохем вновь отправится на поиски Дарина. Он уезжал практически ежедневно, если только не был в карауле- то один, то со своим отрядом, и прочесывал окрестности без отдыха, хотя и безрезультатно. Лойд вместе со своей женой и их малышкой тоже куда-то исчезли. Но это было к лучшему. Не знаю, как я бы выдержала сейчас детский смех.

Ночью стан покинуть было нельзя. Утром, на виду у всех, – тем более. Глаза отводить, как Рам,– я не умела. Пришлось ждать времени смены караулов на рассвете.

Просыпались мы рано. После утренней молитвы все разом приходило в движение. Пришлось собраться заранее.

В последний предрассветный час я выскользнула из шатра и спряталась за камнем недалеко от выхода. Над станом плыла молитва благодарности Вождя за то, что племя благополучно пережило ночь, никто не умер и не пострадал. Все. Можно идти. Защита убрана. Я шагнула за пределы стана. Хорошо, что сегодня туман. Оказывается, ночью в пустыне шел дождь. Внутри мы этого не чувствовали, накрытые Благодатью.

 Предрассветная мгла рассеивалась. Вот и дорога. И тут же, из тумана раздались фырканье коня и голос Лохема.

– Дара, это ты?

Я бросилась обратно. Как он мог узнать, что я выйду сюда? Сердце

заколотилось в груди.

– Дара, остановись. Я не враг тебе.

Пришлось остановиться.

Лохем подъехал ближе,

– Ты собралась туда, куда я думаю?

Я подняла голову, глядя на него в упор,

– Пусти меня, брат. Ты не сможешь меня удержать.

– Я не враг тебе, – повторил мужчина, – Я твой защитник. Но зачем сбегать вот так, в темноте, как будто ты совершаешь что-то постыдное? Почему не попрощаться со всеми, как положено?

– Я должна уйти, Лохем. И мне не с кем прощаться.

– Жаль, что ты уходишь в таком настроении, Дара. Но если твой настрой действительно такой категоричный, то я сам отвезу тебя. Только пообещай, что когда у тебя ничего не выйдет, то мы вернемся.

– Что не выйдет? – спросила я все еще не веря, что брат обо всем догадался.

– Не смотри на меня так! Я там был сто раз. Города нет.

– Что значит, – нет?

–З алезай, сама все увидишь, – и брат подхватил меня, наклоняясь, и усаживая впереди себя.

– Держись крепче, сестренка, – и он пришпорил коня.

Я стояла посреди пустыни перед двумя валунами. Сзади на коне гарцевал воин.

– Ты уверен, что вход в Город находился здесь, Лохем?

– Да, эти два камня лежали по обе стороны от ворот.

Я обошла их вокруг, постучала по одному камню, попинала другой. За спиной хмыкнул брат.

– Хочешь, я слезу с коня, и мы вместе его попинаем?

– Нет. Хочу, чтобы ты отъехал подальше.

– Боишься, что я помешаю тебе?

– Боюсь, что вообще не разрешишь.

– Дара, мне нечего разрешать. Города нет!

Я обернулась, – Сто шагов. И не оборачивайся!

– Ладно, но потом возвращаемся в стан. Договорились? – и поехал, не дожидаясь ответа.

Я достала нож, посмотрела за спину на первый луч солнца.

– Именем княгини! По праву жены! – и резанула ножом ладонь так, как уже не раз видела во сне, окропляя его кровью, и дальше, единым взмахом разрезая пространство между валунами.

 А потом шагнула вперед.

Лохем, как и обещал, отъехав на сто шагов, развернул коня и оторопел. Вставало солнце. Ветер налетал холодными порывами, перехватывая дыхание. Перед ним была пустыня. Пустыня, единственным существом в которой, насколько хватало глаз, – был он сам.

Он подскакал к валунам, спешился, начал осматривать их еще и еще раз. Достал осколок солнечного камня, второй частью которого были инкрустированы ножны Дары. Камень ощущался холодным. Сестры не было поблизости. Возможно ли, что ее затянуло в песчаную воронку, или она провалилась в разлом, который был невидим ранее? Лохем перебирал вариант за вариантом, запрещая себе принять лишь один. Дара вошла в Город.

Город, из которого нет выхода.

Лохем сел на землю, обхватил голову руками и завыл без слез, как воют собаки, ощущая самую большую утрату в своей, теперь ставшей бессмысленной, жизни.