Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я не визжала! – Отлепилась от него Алиса и принялась торопливо приводить в порядок волосы. – Вы… вы… вы… жестокий!!! – Выпалила гневно. – Сначала унизили меня, а теперь…

– Ни фига я тебя не унижал!

– Это было унизительно!!! – Топнула она ногой. – Значит, унижали!!!

– Разумно. – Признал Гор. – Прости меня, а?

– И вы пойдёте снова к своей Длинной? – Казалось, что больше яда в одно слово вложить было невозможно… И зря казалось.

– Нет. – Честно ответил Гор. – Я и на десять таких тебя не променяю. – Подумав, для усиления эффекта добавил:

– Даже на пятьдесят.

Алиса прыснула, утирая слёзы, и Гор вздохнул с облегчением, с нежностью глядя на неё. Заплаканная, взъерошенная, словно птичка, такая… трогательная! Огромный шенс сползал с её хрупких плеч, и она то и дело поправляла его жестом, от которого сердце Гора вновь превращалось в кусочек тёплого воска. Упав с плеча в очередной раз, коварный шенс открыл и прелестный терракотовый сосочек… Гор так взглянул на него, что Алиса, весь женский опыт которой не насчитывал и целых суток, мгновенно поняла и его чувство, и то, как можно его использовать, чтобы Гора примерно наказать. С капризным выражением лица прикрыла грудь, отстранилась от его протянутой руки:

– Я не могу после такого! – И добавила пушечный залп:

– Хотя вы и силой можете, я ведь с вами не справлюсь!

Гор застыл, лицо вновь превратилось в безжизненную маску. Алиса, увидев это, мгновенно раскаялась и взмолилась:

– Не смотрите так, пожалуйста! Я не хотела вас обидеть! Просто вы мне сделали очень больно, и я хотела тоже… Нет, я не хотела, не хотела! – На глазах её вновь заблестели слёзы, – Ну, почему я такая нелепая?! Я не могу вас наказать, не могу! Вы так меня обидели, а я не могу вас обидеть! Вы мне можете делать больно, а я вам – нет, почему, почему?!

– Солнышко… – Гор осторожно взял её за плечи, и она уже не сопротивлялась, поникла перед ним. – Я ведь это… не специально. Я это… болван какой-то просто, да. Я о тебе сегодня весь день думал, всё придумывал, что бы тебе такое хорошее сказать, чтобы ты улыбнулась, а пришёл, и того… до слёз довёл тебя. Ну, и кто из нас нелепый?

Алиса шмыгнула носом. Прыснула. Всхлипнула. Взглянула на него своими огромными, прекрасными глазами, трогательно улыбнулась сквозь слёзы:

– Простите меня… пожалуйста. Я так вас люблю. – И Гор, выражаясь фигурально, пал к её ногам, так что Алиса вполне могла бы поставить ногу на него и повесить его скальп над своим очагом – если бы не принадлежала ему сама вся, без остатка.

– И я тебя люблю, маленький мой рыжий человечек! – Выпалил Гор, словно бросился в ледяную воду – так страшно ему было произнести это! – Я твой, солнышко, я весь твой! Ты не думай… Хэ мне ногти с пальцев срывал, требовал, чтобы я сказал: «Я твой, господин!». Я не сказал… Он мне все ногти поотодрал, я так и не…– Алиса, издав вопль возмущения и сострадания, принялась целовать его пальцы, орошая их слезами. Гору, которого всю жизнь только били и истязали, была так приятна её жалость, что, боюсь, он порой нарочно упоминал что-нибудь эдакое, чтобы получить от Алисы новую порцию сострадания и ласки. Поцелуи после ссоры, с привкусом слёз и адреналина, получились какими-то особенно жаркими. Совсем юная, неопытная и неискушенная, Алиса оказалась огненно-страстной и талантливой в любви. Может, – если только это применимо к этой сфере – гениальной. Её полнейшее невежество в этом вопросе, с одной стороны, заставило её пережить страшнейший шок, когда она не понимала, что с нею делают и зачем, и готовилась к страшной смерти, с другой стороны – оно же избавляло её от предубеждений и ханжеского стыда, от ощущения греховности. Но и бесстыдством это не было. Алиса просто любила, любила искренне, радостно, творчески, отдаваясь Гору вся целиком и так же, всего целиком принимая его самого. Ей нравилось – хотя нравилось, наверное, слабое слово, – восхищение Гора ею самой, она упивалась им, гордилась, оно дарило ей такое наслаждение и так возбуждало! Другими словами, огонь в ней загорался от его огня, но какой огонь! Принесённая Гором еда сиротливо стояла в сторонке, а они любили и любили друг друга, настолько потерявшись во времени, что Гор вздрогнул, услышав колокол. Колокол руководил всеми действиями в Садах Мечты: будил их, вызывал Приют, – у каждого из парней в Приюте был свой сигнал, – и напоминал гостям о том, что время вышло. Один вечерний удар означал, что пришла пора прервать развлечение, идти мыться, приводить себя в порядок и одеваться; второй – что пора покидать будуары и Галерею, и третий – что пора стражникам убирать в Галерее и отводить живых к Доктору.

– Чёрт! – Гор оторвался от Алисы, которую увлечённо целовал, готовясь к новому подвигу, – чёрт, чёрт, чёрт!!!

– Что случилось? – Встревожилась Алиса.

– Я… пора мне… – Гор не попадал в штанину и от того бесился, – да »»баная ты сука! – Кое-как натянув штаны под нервный смешок Алисы, он схватил рубашку и кубарем скатился с лестницы.

Успел – он успел даже рубашку надеть. Закрыл стойла девочек, встретил стражника, который принёс «урсулинку», чуть живую, всю в крови, держа её, словно куклу, поперёк живота.

– Куда мясо? – Спросил небрежно.

– Чего с ней? – Нахмурился Гор.

– Да хрен знает. Озверели прям. – Стражник, молодой полукровка, хорошо помнивший Гора по Конюшне и с симпатией, как и многие из них, относившийся к нему, пожал плечами, поудобнее перехватывая девушку. – На меня ещё наехали, прикинь? Еле удержался, чтоб не вломить.

– И правильно, что удержался. – Гор показал стражнику на стол. – Таких люлей бы отхватил потом!

– да знаю… – Стражник довольно осторожно положил девушку на стол. Постоял, глядя на неё, завороженный видом, потом вдруг сказал:

– Лучше б померла.

– Чего?! – Поразился Гор. Тот с вызовом глянул на него:

– А что? Не лучше для неё, что ль?.. Да ладно тебе, Гор. Я как стал наружу, в город выходить, о»» ел просто. Дайкинские Чухи по улицам шастают, болтают, сколько хотят, с мужиками лаются, цацками увешаны, одеваются во всякое такое. А наши-то, Гор, наши в сто раз красивее и лучше! Значит, дайкинам позорным можно, а наших надо вот так?..

У Гора похолодело всё внутри. Этого парня звали Клык, он помнил его – в стражу Клык попал только осенью, после Конюшни. Нормальный был парень, весёлый, смышлёный… Он сейчас искренне, или проверяет его?.. Ведь и такое в Садах Мечты бывало, Гор знал. Сказал холодно:

– Ты хороший парень, Клык. Только поэтому: ты этого не говорил, я не слышал.

– А, да ладно! – Клык махнул рукой, глянул последний раз на девушку и ушёл. Гор долго вздохнул и позвал Паскуду.

У несчастной «урсулинки» были сломаны рука и рёбра, вывихнуты обе щиколотки, разбито лицо, губы, выбиты зубы… Паскуда знала, что она выживет; но знала и то, что лишившись привлекательности, выздоровевшая девочка отправится прямиком в Галерею. Осторожно касаясь её, она, тайком от Гора, налила смертельную дозу в широкую плошку и дала ей выпить. Отошла. Всё ещё находясь под действием наркотика, девушка вряд ли вообще понимала, что происходит, вряд ли по-настоящему страдала… «Прощай, бедняжка Мэри. – Паскуда знала имена всех девочек в Девичнике. Она одна, кроме Доктора, их и знала. – Прощай, моя хорошая. Тебе теперь никогда уже не будет больно…».

Гор оцепенел, заметив, как странно шевелится девушка, и поняв мгновенно, что она умирает. Дёрнулся было, чтобы приказать Паскуде сделать что-нибудь – и не стал. Как и Клык, и сама Паскуда, он понимал, что так – лучше.

Но бросить её в колодец, как мусор, Гор тоже не мог. Пусть он не знал, как зовут эту девушку, кто она такая, что чувствовала, о чём думала и на что надеялась. Но она была… его. Именно в этот миг Гор понял, что все они – его. Он встречал их здесь, он ломал их, превращал в то, во что превращал, он был их кошмаром и мучителем. Но они были – его. Он в ответе за них, бедняжек, он – и никто другой!

– Помой её. – Приказал он Паскуде. – И одень… это… красиво.

Она изумлённо взглянула на него, обожгла чёрными огнями огромных глаз, один из которых слегка косил, и потому придавал её взгляду какую-то роковую особенность. Но возразить не посмела, омыла ещё тёплое тело, с помощью Гора одела в белую, с золотым шитьём, тунику, дешёвую, но красивую. Гор поднял её на руки и ушёл, оставив Паскуду недоумевающей… Нор в последнее время всерьез ее озадачивал. Делился едой. Не трогал девчонок. Когда он сидел на краю бассейна в Девичнике и смотрел прямо перед собой, Паскуда исподтишка наблюдала за ним, изучала, пытаясь понять, что с ним такое. Гора словно подменили. В глубине сердца девушки даже шевельнулась какая-то жалость к нему. Не смотря ни на что.

Гор поднялся в Красный зал, взял с каменной скамьи роскошную рысью шкуру, завернул в неё хрупкое тело, и пошёл выше, на самый верх, на плоскую крышу, откуда и сбросил тело в бушующее далеко внизу море.

Было очень холодно, дул пронизывающий ледяной ветер, даже здесь, на огромной высоте, нёсший мельчайшие водные брызги и мгновенно вымочивший лёгкую рубашку Гора. Но он не торопился уходить, дрожа и жадно глядя в небо, хмурое, серое, но такое огромное! Выходить сюда было нельзя, да и не знал никто из рабов Садов Мечты – кроме него, – путь к этой неприметной низкой двери… Но Гор столько табу уже нарушил! Он и в самом деле был свободен теперь. Он не принадлежал больше ни Садам Мечты, ни Хозяину, ни Приюту, был пленником, но не рабом. Странное у него было ощущение: что поступил правильно, и что никогда себя не простит. Он спас Марию и разозлил гостей так, что они оторвались на этой несчастной девочке. По сути, он её убил… Или освободил?.. Какая разница?..

– Как мне им помочь? – Прошептал Гор, глядя в небо. И заорал, перекрикивая шум ветра и моря:

– Как мне им помочь, мать вашу, как?!

София была так очарована Гаретом Хлорингом, что в эти дни парила в облаках, смущая и тревожа этим приёмную мать. Герцогу тоже нравился Гарет, и он не понимал тревоги своей жены, смеялся над нею.

– Эффи, ты прям клуша! Да это ж прекрасно, что девочке он нравится! И она ему нравится, это я тебе, как мужик, говорю! Ишь, как у него глаз-то горит, когда он на неё смотрит! И правильно! Софи наша девушка видная, красивая, огненная!

– Но если что не так, ей будет больно! – Сморщилась герцогиня. – Я так боюсь её боли… Она такая искренняя, такая… прямолинейная, ей будет тяжело перенести, если что не так…

– А что не так-то? – Удивился герцог. – Ну, ты, Эффи, даёшь! – При всей своей огромности и видимой неуклюжести, герцог Анвалонский был умён, соображал быстро и остро, был безжалостным и решительным человеком. – Да я уверен, что сейчас он поехал всё обдумать и решимости набраться. Шаг-то серьёзный. Мы от него не скрывали, что поощряем его, София и подавно. Мы ему нужны, Эффи, очень нужны. А как он, подлец, Хеллехавнен пляшет, а?! А?!! – Он тряхнул свою жену, и та заулыбалась:

– Да, это у них хорошо получилось…

– И конь у него – огонь! Я хочу, чтобы он нашу Звезду покрыл, как ты думаешь?..

– Как думаешь, Анжела, куда он поехал? – София всё посматривала в окно, выходившее во двор. Оттепель к вечеру сменилась пронизывающим северным ветром и мелким снежком, сыпавшимся на камни двора.

– Даже представить себе не могу. – Призналась Анжела Андерсон, бессменная подружка и компаньонка Софии. – Я же говорила тебе, его итальянец, и тот переживает.

– А если с ним что-то случилось?.. Полукровок не любят!

– Ай, Софи, не накручивай себя! Может, просто заблудился, он ведь здесь впервые.

– Он слишком отважный. – Вздохнула София, вновь устремляя взгляд за окно. Она сидела с ногами в высоком окне второго этажа, и любимый кот Маффин уютно устроился под боком, успокаивающе мурлыча. Северные коты были здоровенные, лохматые, с длинными умными мордами и кисточками на ушах, и характером – больше собаки, чем кошки. Маффин всюду следовал за Софией, как щенок, гонялся за мячиком и приносил его девушке в зубах, и признавал только её одну. Чувствуя, что хозяйка в смятении, он, как мог, пытался её утешить: бодал её большой лобастой головой, басовито урчал и изображал любимые её позы, которые Софию неизменно умиляли – но сегодня тщетно.

– Смотри, смотри! – Встрепенулась она, вставая на колени и почти прижимаясь лицом к окну. – Итальянец, и сам дядя, они поехали искать!!! – София спрыгнула с подоконника и помчалась к герцогине.

– Мама! – Воскликнула, влетая в комнату. – Мама, они поехали искать Гарета?! Что-то случилось?!

– Во-первых, твои волосы. – Попыталась быть строгой герцогиня. – Во-вторых…

– МАМА!!! – Закричала София, и герцогиня почувствовала, что всё внутри неё оборвалось. Вот и случилось то, чего она боялась: девочка без ума от этого красавчика! Вся бледная, глаза испуганные…

– Ничего ещё страшного не случилось. Возможно, он просто заблудился. Успокойся немедленно! Что это такое?! Ты хоть понимаешь, что подаёшь повод…

– Какая разница, мама! – София заломила руки. – Я должна была поехать тоже…

– Ничего и никому ты не должна. Гарет Агловаль взрослый мужчина и сам знает, что ему нужно и как ему поступать. Он в опеке не нуждается. Тем более – в опеке молоденькой девочки.

– Здесь так ненавидят полукровок! – София вся сжалась, и герцогине стало её жаль так, что сердце заболело. Ну, вот что с нею делать?! Как её защитить, как ей помочь?! Страдает, дурочка, и как ещё страдает! Герцог считал, что Гарет увлечён Софией, но герцогиня особого увлечения-то не видела. Да, ему с девочкой весело и интересно, но это не то! Огня, который загорелся в Софи, в нём не было и в помине. Девочка его одного слышала, его одного видела, а он вспоминал о ней время от времени – и это не то! Вот сейчас, уехал – ничего не сказал, и ладно, что не сказал им – но не сказал и ей!

– Софи… – Герцогиня подошла и поцеловала её в лоб. – Милое ты моё дитя…

– Мама, я не дитя. – Вздохнула София. Да. Не дитя больше… Когда она была маленькой, все её проблемы герцогиня с лёгкостью руками разводила. Поцелуи, подарки, игрушки, новые платья.…Теперь – всё. Девочка вот-вот останется один на один со всей сложностью мира, и ничем ей не помочь, только что состраданием и поддержкой… Но выйдет замуж, уедет на юг – и поддержать-то будет сложно. Сыновья – они другое. И за них душа болит, но их не так жаль, не так за них страшно. Когда она мечтала о девочке, не так ей всё виделось!

– Посиди со мной. – Вздохнула герцогиня. – Посидим вместе, подождём… Мы женщины, это наше дело: ждать. Выйдешь замуж, так и будешь: он то на охоте, то по делам герцогства на какую-нибудь задрипанную ферму ускачет… То в столицу, то в гости к таким же шебутным соседям. А ты сиди себе и пряди, вышивай, служанок гоняй, чтобы не ленились и не воровали, да заставляй себя не думать о том, что с ним может произойти.

– Я буду на охоту с ним ездить. – Всхлипнула София, по-детски прижимаясь к герцогине.

– Ох, я и забыла, ты же сорванец у нас! – Они обе нервно рассмеялись. Кот, прибежавший за Софией, прыгнул на колени девушки и тоже пытался её утешить, как уж умел. За высоким окном сгущалась темнота, и мело мелким, мокрым снегом, налипая на рамы и наличники.

Герцог вернулся уже под утро, но женщины, не сомкнувшие глаз, бросились ему навстречу, едва услышали стук копыт и голоса во дворе. Уже в холле София увидела, что ни итальянца, ни Гарета с герцогом нет, и побелела, как смерть, споткнулась, схватилась за герцогиню. Та жадно смотрела на мужа: тот выглядел разгневанным, но ничего страшного, вроде, не случилось…

– Жив ваш… – глянув на своих женщин, сказал, как выплюнул, герцог. – Жив, здоров и плывёт в Таурин!

– Куда?.. – Переспросила поражённая до глубины души герцогиня.

– В Таурин, мать его! – Рявкнул герцог. – Верно говорят, хоть в жопу эльфа целуй, а добра от него не дождёшься! Холодные и паскудные твари они, все до одного!

– А что случилось? – Спросила герцогиня, – Аскольд?! Вы поссорились?..

– Поссорились?! С кем?! – Герцог сбросил на руки слуге посыпанный снежком плащ, принял из рук другого слуги бокал с вином. – С гадёнышем этим?! Я, как проклятый, носился по дорогам и по тропинкам в поисках следов его, нашёл, рванул в ущелье… трупы там нашёл!

– Трупы?! – Ахнула герцогиня, сильнее сжимая руку Софии, которая стояла ни жива, ни мертва.

– Трупы. – Нехотя признал герцог, до дна осушив кубок одним махом, и рукой утирая рот. – Рубится этот гадёныш знатно, от пятерых отбился один… Дорога там одна, в Гленнан, где по слухам Кошки отираются. Ну, думаю, забрали его в плен, ради выкупа. А он, гляди-ка, едет нам навстречу! Живой, невредимый, наглый, как твоя мать! Я, говорит, должен немедленно ехать в Таурин, вещи можете прислать позже, или оставить себе, и всем привет! Чтобы я ещё хоть когда-нибудь произнёс имя этого…

– Как это?! – Поразилась герцогиня.

– А мне?! – Воскликнула София. – Что он передал мне?..

Герцог посмотрел на неё, и на лице его София прочла всё.

– Привет передал. И извинения. – Буркнул герцог.

Но София знала, что он лжёт.

Странно, но Гор так и не спалился ни стражникам, ни Гестену, пропадая у Алисы все дни напролёт и ночуя с ней же. Домашний Приют он посещал раз в день, принося им еду и быстро расспрашивая Ареса обо всём происходящем. С Алисой они не только и не столько занимались любовью; они говорили долго-долго, и обо всём на свете. Алиса тоже была наивна и несведуща, но она была всё-таки образованной. Она много читала, изучала риторику, латынь и географию, и могла рассказать Гору, жадно слушающему её, гораздо больше, чем он мог узнать до сих пор. Он принёс ей свою книгу, в которой прежде мог только смотреть картинки, и Алиса сказала ему, что та называется «Охота на единорога». Прочитала вслух несколько страниц, и призналась:

– Я ничего не понимаю… Это так странно. Я не понимаю, о чём она. – И Гор засмеялся презрительно:

– Да всё о том же. Это как игры их поганые, когда они прямо не хотят сказать, что думают и чего хотят, а всякими там словами прямые вещи называют. Ну, там, член – копьём, траханье – пахотой, всё такое. И думают, что это как-то их оправдывает. Эта охота на единорога – это про траханье, от первого и до последнего слова. Вон, и картинки про то же!

Алису поражало не столько то, как мало он знает, сколько то, как он умён. Он не только книгу эту понял с первых же страниц. Когда она объясняла ему что-то, Гор понимал быстро, схватывал самую суть, сразу выделяя её зерно из всех плевел. Алиса смотрела на него с ужасом и состраданием, и искренним возмущением в адрес тех, кто так преступно пренебрегал этой душой, этим умом… Как можно было превращать его в простую игрушку, запирать его здесь?! И что сделать для него, как ему помочь, как спасти его из этого места?! О себе она не так беспокоилась. Гор изо всех сил оберегал её наивность и покой, следил за каждым своим словом, чтобы не рассказать ей больше, чем она может вынести, не поселить страх и отчаяние в её душе. Её игривость, её живость так ему нравились, так его умиляли! Когда она пела ему, приплясывая, детские французские песенки, когда, прищёлкивая пальцами, хвалила себя: «Кто молодец?! Алиса – молодец!», он смотрел на неё с нежностью и чувствовал, насколько же ему легче и светлее рядом с ней! Юноша стремился не только её защитить; он чувствовал в себе настоятельную потребность помочь ей, побаловать её, приносил ей орехи и сладости и ощущал себя счастливым, глядя, как она их ест. Постепенно Гор подготовил Алису к тому, что с возвращением Доктора они не смогут быть вместе днём и им останется только ночь; девушка смирилась с этим, хоть и нехотя. Гор обещал ей, что скоро – уже совсем скоро, – он станет стражником, получит возможность выходить на волю, и тогда похитит её у Хэ и увезёт подальше, в лес, где они и начнут свою одинокую, вольную и счастливую жизнь. Алиса обожала мечтать с ним вслух о том, как это будет, и Гор так поверил в эту мечту, так сжился с нею, что воочию видел и домик свой, и ручей, и даже мостик через него, невесть, когда виденный им когда-то в детстве, а может, и целиком плод его мечтаний, кто знает?.. десять дней пролетели, как сон, счастливый, тревожный, сказочный. Все это время Гор и Алиса пребывали где-то в ином месте, только формально оставаясь в Садах Мечты, и самозабвенно любили друг друга каждую свободную минуту. Они были Адамом и Евой этого ада, и то, что в раю считалось грехом, здесь, в аду, вело к спасению.

Гарет стоял на корме корабля и смотрел на удаляющиеся огни Блэкбурга. Он только здесь вспомнил, что ничего не передал Софии, и его мучили сожаления – девушка, наверняка, будет оскорблена. И конечно же, подобного пренебрежения не заслужила. Марчелло, отчаянно мёрзнувший, кутался в меховой плащ и старался встать так, чтобы хоть что-то защищало его от пронизывающего ледяного ветра.

– Патрон, вы сами говорили мне, что будете дураком, если…

– Считай меня дураком. – Перебил его Гарет. – Герцог, по крайней мере, именно так обо мне и думает. Для него я дурак и скотина.

– Но что случилось?

– Ты будешь смеяться, – горько усмехнулся Гарет, – но ничего такого, что оправдывало бы мою дурость. Совсем наоборот. В конце концов, я просто плыву искать брата.

– И что бы он с ним стал делать, если бы нашёл? – Презрительно усмехнулся граф Кенка.

– Вряд ли он сам это понимает. – С таким же презрением ответил барон Драйвер.

– Но он направляется в Таурин. Драйвер, ты не лжёшь, щенок давно мёртв?

– Само собой. В Таурине, а равно и где угодно ещё, он ничего не найдёт, как и его отец. Ничего нет! Щенок мёртв, и его кости истлели в недрах башни. Даже эльфийская магия крови ему ничем не поможет.

– Тогда почему, чёрт возьми, – внезапно побагровел Кенка, – он тащится в этот долбанный Таурин?! Ему там нечего делать! У него ни эльфийской родни там нет, ни друзей, а он прётся туда всё равно! Побывал в вонючем Гленнане, у ублюдочных Кошек, и сразу потащился в Таурин! Какого чёрта?! Это совпадение, а?!

– Там ничего нет. – Повторил Драйвер. Он боялся Кенки, как почти все на юге и западе Нордланда. Герцог Далвеганский, старший брат графа, был единственным, кто не трепетал под ледяным взглядом глаз графа, светло-серых, таких светлых, что казались бесцветными, но с тёмным ободком, что придавало его взгляду какую-то нечеловеческую выразительность. Драйвер боялся его, даже не смотря на то, что Кенка был гостем его Садов Мечты, и Драйвер знал, кем на самом деле является ревностный католик, безупречный муж и суровый отец, рыцарь без страха и упрёка, и так далее. О его брате ходил слух, что тот извращенец и держит у себя в замке маленьких девочек, не старше семи лет; говорить об этом вслух не решались, но этого слуха было довольно, чтобы равные герцогу рыцари и дворяне объявили ему молчаливый бойкот; его не приглашали в гости, его приглашения отклоняли при малейшей возможности, и он до сих пор был холостяком. Ни один дворянин из тех, кто был равен ему происхождением, не отдал бы за него свою дочь, а безродные девицы, которых родня готова была продать с потрохами хоть извращенцу, хоть чёрту, за деньги и привилегии для себя, герцогу были не нужны. Кенка прекрасно понимал, что даже самые безобидные из его забав – а он был постоянным гостем Галереи Сладкого Насилия, – покончат с его авторитетом раз и навсегда, и во власти Драйвера было сделать это, так как только он один знал, кто скрывается за маской Агамемнона. Гости Садов Мечты всегда были в масках, и считалось, что они не знают друг друга… И всё же Драйвер боялся его, а не наоборот. Он тщательно скрывал это, но Кенка это знал, потому и обращался с Драйвером нагло и презрительно, и тот терпел, бесился, но терпел.

– С ним следует покончить. – Сказал Кенка. – Как и с его братцем, и их эльфийской мамашей. Но действовать надо осторожно. В тот раз мы не знали, что эльфы могут с помощью своей магии крови, по сути, нам просто дико повезло. Сейчас так повезти нам не может. Вдобавок, гадёныш на короткой ноге с королями и принцами половины Европы. Это должно быть обставлено так, чтобы к нам не вело никаких нитей, вообще никаких. Говорят, этот выродок эльфийский любит замужних баб?.. Хорошо бы сделать так, чтобы его убил ревнивый муж.

– Говорят, он хороший боец.

– На каждого хорошего бойца найдется боец ещё лучше. Я займусь этим. А ты задействуй всех своих шпионов и выясни, какого чёрта элодисец тащится в Таурин! Слышал?.. Любой ценой выясни! Не хватало ещё, чтобы эти поганые эльфы откопали-таки какие-то следы! – Кенка с подозрением взглянул на Драйвера. – Ты, случайно, ничего не скрываешь от меня, а? Например, мальчишка вдруг, да совершенно случайно уцелел! Нет?.. Если так, то берегись, Драйвер! Ты меня знаешь!

Драйвер знал, знал очень хорошо, а его страх додумывал остальное. Любой садист по своей сути трус, поскольку именно страхом и порождается жестокость. Трусами были и Драйвер, и Кенка, просто Кенка был сильнее и умело прятал свой страх, а порою даже превозмогал его благодаря лютой гордости; потому и брал верх над Драйвером, с его душевной хрупкостью, комплексами, чрезмерно развитым воображением и артистизмом. В этот век брутальных мужчин, которые начинали убивать раньше, чем бриться, поэты были не в чести. Артисты и художники принадлежали к самым презренным членам общества, что-то среднее между проституткой и трубочистом. Рыцарь мог позволить себе написать стих между боями, или играть на лютне – это даже возвышало его над другими, но боже его упаси сделать это своей профессией, зарабатывать этим себе на жизнь! Или, хуже того, пренебречь войной ради искусства! А у Драйвера была душа артиста, причём, худшей их разновидности: середнячка, но при том обладающего отменным вкусом и в глубине души сознающего, чего он стоит. Барельефы Садов Мечты были его произведением, и с технической стороны они были даже не дурны, но истинному знатоку Драйвер не показал бы их никогда.