Хроники Нордланда. Грязные ангелы

– Я не человек. – Гарет наконец-то проморгался, снова сел, отняв у неё тряпку. И увидел перед собой высокую, худую зеленоглазую полукровку со светло-рыжими, как огонь, волосами.

– Я вижу. Я тоже. – Засмеялась она.

– Как я сюда попал?

– Мои друзья принесли.

– Благодарю.

– Не благодари. Мы разбойники… А ты богач.

Гарет, продолжая сам стирать кровь, усмехнулся исключительно паскудно:

– Берегись, разбойница. За помощь я отблагодарю… А вот за попытку вреда – убью. И шантаж я тоже не потерплю.

– Я не боюсь. – Так же нагло улыбнулась рыжая. – Те, кто больше говорит, чем делает, здесь больше не живут.

– Как тебя зовут? – Спросил Гарет. – Кто я такой, ты, похоже, и так знаешь.

– Я Манул. – Без тени страха или смущения ответила та.

– И где я нахожусь, Манул?

– В Гленнане, граф.

– Где?!! – Вскричал Гарет, приподнимаясь снова. Манул пожала плечами:

– А что ты так всполошился-то?..

– Мне надо поговорить с вашим главарём. – Сказал Гарет, бледный, потрясённый, но уверенный в этот миг, как никогда, что он что-то узнает о своём брате, узнает прямо теперь, и его пробрала дрожь. Всё было не случайно, нет, не случайно! Ястреб в небе, калека на дороге, разговор, засада… Если бы он, такой, как есть, добрался бы до этого Гленнана, то в лучшем случае ничего бы не нашёл, Кошки – так называлась северная банда полукровок, – ему бы не показались. Всё было взаимосвязано, и это была – судьба.

– Чего тебе надо? – Жёстко спросила Манул.

– Это я скажу вашему главарю. – Гарет относился к женщинам не то, чтобы плохо, он их просто не считал за полноценных людей, как многие в его время.

– Он поговорит с тобой, только если я ему это посоветую. – Откровенно разглядывая его, сказала Манул. Гарет усмехнулся:

– И чего же ты хочешь? Сколько тебе надо?

– Если мне понравится, – Манул беззастенчиво запустила руку ему в штаны, – то нисколько!

– Никогда не расплачивался сексом. – Гарет не шевельнулся.

– А я расплачивалась. В борделе в Китежбурге меня покупали, кто хотел и мог.

– И ты этим хвастаешь? – Хрипло спросил Гарет. Манул была красивой, хищной и сексуальной, пожалуй, не так уж будет и накладно купить у неё что-то ТАКИМ образом…

– Этим – нет. – Она скинула зеленое шерстяное платье, под которым ничего не было. – А вот тем, что я сбежала оттуда, прирезав клиента и хозяина, и забрав их золото – да.

– А если я… – Гарет сглотнул пересохшим горлом, – откажусь?

– Не откажешься. – Она самодовольно улыбнулась. – Только не ты!

Гарет не сдержался, и скрутил наглую Кошку, развернув к себе спиной. Он старался не заниматься этим ни с полукровками, ни даже с кватронками – потом долго не мог вновь привыкнуть к человеческим женщинам, к их запаху, волосам и прочим деталям, – но всегда этого хотел. Поэтому одним разом и одной позицией они не ограничились.

– Ну, что? – Спросил несколько хвастливо, надевая штаны. – Я расплатился?

– Ты хорош! – Согласилась Манул, надевая платье. – Не всякой женщине понравится, когда её имеют без предварительных ласк, но, чёрт возьми, ты и без этого хорош! Жди, главарь с тобой встретится. А пока поешь и выпей вина. Тебе принесут. – Она исчезла.

От еды – пирога с олениной, довольно вкусного, и вина, тоже очень неплохого, Гарет не отказался. Секс всегда возбуждал в нём зверский аппетит. «Бедная Мина! – Думал он некстати. – С твоими волосатыми икрами и подмышками, нам больше не суждено быть вместе! Не надо мне было поддаваться этой Манул. Я, как запойный пьяница, стоит раз сорваться, и иду в разнос… Ух, как она пахнет, эта полукровочка! А грудки какие твёрдые, так и съел бы её! Ласки, Ха! Ласки для слабаков. Тот, кто не может как следует оттрахать, тот и ласкает изо всех сил… Мне это ни к чему!».

Греясь затем у очага в ожидании главаря, Гарет задремал. И снился ему всё тот же сон: словно он смотрит сквозь грязное стекло на бурное море, а где-то вдали, на границе моря и неба, горит огонь… Море было неспокойным, свинцово-серым, холодным. Его волны пенились и бурлили далеко внизу; по небу неслись грязные тучи. «Где ты?! – На границе сна и яви крикнул он в отчаянии. – Я весь Остров перерою, только намекни!.. Где же ты, мать твою?!!».

Ночь уже давным-давно вступила в свои права, но Гор и Алиса спать и не думали. Им было по-настоящему хорошо друг с другом, и каждый из них боялся потерять хоть минуту этого удивительного состояния, такого непривычного для них. Алиса обладала даром, которым обладают только женщины, и то не все: преобразовать пространство вокруг себя, создать уют практически из ничего. Она словно бы соткала вокруг них золотую паутинку, заключившую их в оболочку покоя и тепла, мягкого, почти физически ощутимого. В комнате было, вроде бы, очень чисто – Доктор, маньяк чистоты и опрятности, требовал от своих рабынь идеального порядка, – но всё равно здесь было убого, серо, до омерзения неуютно. Стёкла были мутными, грязными снаружи. За стёклами ветер гнал по небу рваные тёмные тучи, заставлял море бушевать и ходить бесконечными серыми волнами. Стёкла были так хорошо запаяны, что всё это буйство ветра и воды происходило словно бы в другом мире, внутрь не доносились ни звуки, ни даже малейший сквознячок. И как бы ни было вокруг и снаружи убого и неуютно, рядом с Алисой было удивительно тепло. Словно они сидели внутри золотого фонарика, тёплого и безопасного. Гор отдыхал, обнимая её, и телом, и душой. Больше того: именно сейчас он осознал, в какой комок сжались его душа и сердце, чтобы выжить здесь! Медленно, неуверенно, но он расслаблялся и открывался Алисе, которая первая за столько лет добралась до его сердца, взломав наросшую за эти годы защиту, как хрупкий росток дерева взламывает каменную плиту. Теперь Гор знал, что всегда хотел именно этого: нежности и ласки. Как всякий по-настоящему сильный человек, он благоговел перед хрупкостью и нежностью; инстинкт защитника и покровителя в нём был невероятно силён. Алиса была идеалом в этом смысле: нежная, прекрасная, хрупкая. Ей Гор мог простить и слабость, и даже робость, ведь она такая маленькая… Беспомощная. Ей не зазорно бояться, тем более, здесь, где частенько страшно даже ему! И ведь, не смотря на свою хрупкость, и страх, она выказала такое мужество, когда говорила ему, что не сделает ничего унизительного! Отвага в таком хрупком существе умиляла и восхищала. Впрочем – хоть Гор этого и не сознавал, – его восхитило бы что угодно, и если бы не было ничего реального, он бы это придумал, настолько сердце его было побеждено Алисой. Она не только подарила ему неслыханное наслаждение, не только приласкала. Гор полностью переродился, общаясь с ней. Всё, что бродило в нём и мучило после появления Марии, оформилось благодаря Алисе. Гор понял, кто он, что делает, и главное – что делать этого он больше не хочет, и не будет. Прежде Гор считал Хозяина подонком и сволочью, но ему и в голову не приходило взбунтоваться против него; юноша воспринимал своё подчинённое положение, как данность, неприятную, но неизбежную, а Хозяина – неким всесильным злом, с которым бессмысленно бороться, от которого можно только бежать. Алиса, назвав его ничтожеством, сначала показалась Гору едва ли не еретичкой, и если бы Доктор в своё время не внушил Гору уважение к ней, сказав, что она могла бы сидеть за одним столом с королевой, он решил бы, что она просто наивная дурочка, ничего не понимающая в жизни. Но в данной ситуации Гор считал, что Алиса в любом случае знает о настоящей жизни куда больше, чем он, и не мог ей не верить. И вдобавок, всё как-то очень легко и логично складывалось, поражая самого Гора: как он не видел и не понимал этого раньше?! Конечно, Хэ ничтожество и трус! Именно поэтому он никуда не ходит без телохранителей, которые нужны ему даже наедине со связанным и измученным мальчишкой. И бить девчонок, измываться над ними он заставляет их потому, что иначе им понравится! Ведь это такое блаженство, такой восторг: любить друг друга! Их девчонки, пусть и не такие, как Алиса, но тоже красивые, желанные, молоденькие!

Это было так больно: сознавать, насколько он виноват перед ними всеми, сколько зла он совершил, что Гор, лёжа рядом с Алисой, которая рисовала тоненьким пальчиком какие-то арабески на его груди, прильнув к нему, и рассказывала, как жила в Ашфилде, как училась, какие книги читала, зажмуривался порой и стискивал зубы от стыда, гнева и отчаяния. И что же ему теперь с этим делать?! Как жить, как исправить хоть что-то?!

Но жить было нужно. И не потому, что он боялся смерти! А потому, что теперь у него есть Алиса, и он должен жить ради того, чтобы спасти её. Глупые горячечные идеи: убить Марию, умереть самому – сгинули без следа. Он любил, и любовь требовала: живи! Живи ради нее, ради общего счастья, ради общей свободы. Спасти отсюда себя и ее – вот, что теперь было для него главным.

Впрочем, это-то как раз казалось Гору самым простым. Уже очень скоро, чуть больше месяца осталось, – он станет стражником, выйдет отсюда, и тогда украдёт у Хэ Алису, и они сбегут. И если для этого нужно будет драться – он будет драться; нужно будет кого-то бить – он будет бить! Теперь у него хватит сил на что угодно, потому, что кроме него Алисе надеяться не на кого. Чувство ответственности у Гора было достаточно сильно развито, чтобы он осознал смысл, которого прежде в своей жизни и даже в своей свободе не видел.

– А хотите, я вам спою? – Мурлыкнула Алиса.

– А это чего? – Насторожился Гор. Алиса хихикнула:

– Это не больно!

– А-а, делай, что хочешь, я твой. – Великодушно позволил Гор. – Только не щекоти! – И Алиса тут же, зловредно хихикая, пощекотала его подмышкой закинутой за голову руки.

– А-а-а-а, я же просил! – Притворно зарычал Гор, и девушка залилась звонким, как колокольчик, смехом, отбиваясь от него. Несколько секунд счастливой возни – и они притихли, охваченные новым приступом взаимного желания. За окнами по-прежнему бушевала буря, а здесь, в тишине, слышались только дыхание, звуки поцелуев и сладкие стоны. Алиса была такой маленькой, что Гор, чтобы видеть её перед собой, сел в постели, а девушка оседлала его, очутившись с ним лицом к лицу. Этой позы Гор никогда не видел здесь; она родилась из его нежности к этой девушке, из его нежелания уподоблять её несчастным девочкам из Девичника. Любовь наделила его обострённой чувствительностью к каждому её стону, каждому вздоху и малейшему трепету её тела, позволяющей угадывать, и угадывая – делать всё, чтобы ей было ещё лучше. Алиса поступала точно так же, и, отдавая, они получали столько же взамен – и были счастливы. Испытав свой первый оргазм, Алиса вскрикнула, а потом расплакалась, не в силах объяснить, что с нею. Когда встревоженный Гор всё-таки добился от неё, что произошло, и понял, то сам был потрясён: он думал, что оргазм испытывают только мужчины! Как уж сумел, объяснил это Алисе.

– И вы всегда это чувствуете?! – Вскликнула Алиса недоверчиво.

– Всегда. – Подтвердил Гор, не подозревая, на какую опасную почву ступает. У Алисы замерцали в глазах золотые искры:

– И вы делаете это с другими девушками?..

Всё ещё не подозревая об опасности, Гор брякнул:

– Да каждый день!

– И много их?! – Голос Алисы сорвался, она задышала чаще. Гор насторожился. Считать он умел, правда, только до двадцати. Пока юноша мысленно пересчитывал девушек в Девичнике, Алиса успела закипеть. Оттолкнула его:

– Значит, много?!

– Да ни фига не много! – «Успокоил» её Гор. – Тринадцать всего… – Он хотел сказать, что все они никто по сравнению с Алисой, уверенный в своей простоте, что ей это польстит, но не успел: девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Гор растерялся и испугался, не понимая, что с нею. Слёзы Алисы причиняли ему боль. С женскими истериками он привык справляться с помощью пары хороших затрещин, но это было в прошлой жизни… Да и нельзя было ударить Алису! Она рыдала и отталкивала его, требовала, чтобы он ушёл, твердила, что хочет умереть… Гор терял терпение и самообладание. Ревности, как таковой, он до сих пор не знал; девочки принадлежали им всем одновременно, и при взгляде на чужой секс он чувствовал не ревность, а возбуждение. До сих пор.

В конце концов Алиса озвучила своё горе:

– Зачем вы… мне… – Она чуть задыхалась, словно плачущий ребёнок, – ска… за… ли о… дру…гих?! – И снова заревела, а Гор сдвинул брови, всё ещё не понимая.

– Вы их тоже… солнышком зо… вёте?!

И тут до Гора дошло. Сцены ревности порой закатывал Аресу Янус, единственный содомит в Приюте. Он был влюблён в Ареса, а тот отвечал на его страсть только потому, что любил ласки и поцелуи, а девочек ни целовать, ни ласкать было нельзя. Янус часто ревновал Ареса по поводу и без, к какой-нибудь девочке, гостю и даже к Эроту или Ашуру – без какого-либо повода с их стороны. Сначала Гор развеселился, с некоторой долей тщеславия, но тут, совершенно некстати, ему подумалось о том, что было бы, если бы Алиса занялась любовью с кем-то другим. И замер, впервые ощутив эту нестерпимую боль. Это невозможно было ни представить без боли и ярости, ни пережить. Смех исчез без следа. Гор опустился перед нею на колени, погладил по голове:

– Солнышко… маленький мой человечек, прости меня, а? Я это… ну… дубина конченая. Но ты не думай! Я ведь никогда, клянусь, никогда и это… никого, вообще ни разу так не называл, это только для тебя это, ну, слово.

– Правда? – С надеждой взглянула на него Алиса. Её губы чуть опухли и были мокрыми от слёз, но в отличие от большинства рыдающих девочек, она ничуть не подурнела. Только радужка глаз как-то почернела и расплылась двумя жутковатыми кляксами, делая её взгляд совершенно нечеловеческими и даже… жутковатыми. Гор даже поёжился, впервые подумав: а кто она такая?.. Повторил:

– Клянусь. Я это… с тех пор, как увидел тебя, и не хочу других девчонок, зуб даю!

– Зачем мне… ваш зуб? – Судорожно всхлипнув, вредным голосом спросила Алиса, и Гор засмеялся тихо, чувствуя, что гроза миновала:

– Это пацаны так говорят, когда клянутся.

– Это очень глупо. – Ворчливо огрызнулась обиженная Алиса. – Не ожидала от вас такого!

Гор замолчал, глядя на неё задумчиво и чуть отстраненно. Лицо его стало неподвижным, как маска, и безумно красивым, а глаза, странного тёмно-серого, бархатного, как карандашный грифель, цвета, стали холодными и пустыми, как серые камни. Алиса порывисто обхватила его лицо руками:

– Я не хотела вас обидеть, не хотела!

– Да чего там. – Безразлично произнёс Гор. – Ты права. Ты учёная, а я кто? Что я тут видел, что узнал?.. Книгу эту позорную? И в той только картинки смотрю… Ты живая такая, ну… такая… – Он не знал слова «непосредственность», а замены ему подобрать не сумел, и только сильнее почувствовал свою ущербность.

– Нет! – Воскликнула Алиса так пылко и живо, что это пролило настоящий бальзам на душевную рану Гора, мгновенно заставив простить себе и истерику, и вредность. – Вы хороший, Гор! Вы храбрый, добрый, смелый! Вы такой замечательный! Я ещё тогда, когда… – Она покраснела, – когда вы сняли маску, и я вас увидела, я вам простила всё-всё, потому, что вы такой прекрасный, и не такой, как они! И каждый день думала о вас, мечтала, чтобы вы пришли, и говорила с вами… Вы мне снились! И вы пришли, Гор, и это так чудесно было, я такое счастье испытала, когда вы вошли, такое счастье… Я никогда в жизни не была так счастлива, как в это мгновение, когда повернула голову и увидела вас в дверях! Никогда, никогда не говорите о себе такого, слышите?..

– Ты других-то мужиков не знала. – Пробормотал страшно смущённый, но ужасно счастливый Гор. – Может, я хуже всех…

– Я знаю двух! – Воскликнула Алиса. – И они омерзительные!!!

– Сравнила. – Хмыкнул Гор. – Хэ и Доктор! Особенно Клизма – уж он-то точно самая поганая погань из всех, кто небо коптит.

– Почему так случается? – Алиса погладила его лицо, пальчиками поправила прядь тяжёлых гладких волос за ухо. – Такие чудовища имеют власть над таким, как вы?.. Это так несправедливо, Гор!

– Я мальчишкой был, когда сюда попал. – Гор вновь закрыл глаза, устраиваясь подле Алисы. Она села, поджав ноги, привлекла его голову к себе на колени и принялась нежно перебирать и укладывать его волосы. Это было приятно… расслабляло… уносило куда-то в иной мир, где было тепло, хорошо и безопасно, внутрь золотого фонарика, где они были только вдвоём. – Никто меня не спрашивал, чего я хочу.

– Вам было очень плохо? – Прошептала Алиса. – У вас такие глаза… вы так устали быть здесь, правда?.. И вы здесь совсем один были прежде?

– Да. – Шёпотом ответил Гор, горло перехватил спазм, он зажмурился, испытывая такие сильные, такие яркие чувства, которым даже названия не знал!

– Теперь у вас есть я. – Промурлыкала Алиса нежно. – Вы не один, Гор. Да, я маленькая, и слабая, но я люблю вас. Я никогда-никогда не предам вас и не оставлю! Я пойду с вами на край света, и даже если вы будете бедный и никому не нужный, вы будете нужны мне, всегда, до моего последнего вздоха. Здесь, со мной, вам не нужно притворяться и скрывать что-то, потому, что какой бы вы ни были, что бы ни сделали, я вас буду любить. Если вы кого-то ограбите или убьёте, я спрячу вас и скажу, что это не вы; если вы заболеете, я буду сидеть возле вас и исполнять каждый ваш каприз.

Гор судорожно втянул в себя воздух, но заговорить побоялся: горло перехватило, он боялся, что не совладает со своим волнением и… заплачет?.. Эта девушка держала в руках кусочек теплого воска – его сердце, – и делала с ним всё, что хотела, но делала это так нежно и бережно, что ему было хорошо. Никогда, никогда ни до, ни после, не испытывал он такой благодарности, такого благоговения, такой любви и нежности! В эти мгновения Алиса была для него всем, небом, солнцем, звёздами, жизнью, слезами и любовью. Её тепло, её слова, такие прекрасные, такие… нужные!.. Ведь он не слышал ничего подобного ни разу в жизни, ни от кого! Если бы он умел сказать об этом словами, если бы он знал такие слова, то сказал бы, что сейчас он на небе, в раю, и ничегошеньки ему в жизни больше не нужно, кроме этой девушки и её любви!

Алиса какое-то время, затаив дыхание, ждала, что скажет Гор в ответ на ее признание, но он молчал, и девушка заволновалась. А может, она поторопилась?.. Может, она вовсе ему и не нужна так, как она надеется?.. У него здесь какая-то своя жизнь, и может, Алисе в этой жизни совершенно нет места?

– Простите, что так распинаюсь перед вами. – Теребя кончик своей косы, сказала Алиса. – И что навязываюсь вам. Я не хотела быть обузой, не хотела, правда-правда! И меня хорошо воспитывали, я знаю, что нельзя так вести себя, как я веду. Но я…

– Ты не обуза. – Гор решился, присел, опершись на локоть. – Ты моё солнышко, ну, такое… тёпленькое, и это… моё чудо маленькое. – Его словно прорвало, и даже слова как-то ловчее стали складываться в голове и выходить наружу. – Я знаю, что значит: быть одному, никому не нужным, я всю жизнь таким был. Всё тянулся к друзьям, как дурачок какой, в грязь для них расшибался, а они либо продавали меня за мелочь какую-нибудь, либо… А, хрен с ними! Один парень был ниче такой, я им даже восхищался: Гефест, вожак наш бывший. Но его убили из-за Чу… из-за девушки. Я тогда не понял его, злился, девок вообще возненавидел. А теперь вот думаю: дурачок я, да. Всё думал неправильно, столько сделал глупого и дурного. Может, единственное, что я хорошего сделал – это пришёл к тебе сейчас. Потому, что ты – самое волшебное и хорошее, что со мной случилось за столько лет. Мне хорошо с тобой, солнышко моё, так, как никогда в жизни не было. – Он отдавал себе отчёт в том, что вручает себя в руки этой девушке, и отныне она вольна казнить его и миловать, как только ей захочется. Но это было не важно… Потому, что Гор был теперь уверен: если Алисы у него не станет по какой бы то ни было причине, он просто сядет и умрёт.

Алиса в ответ на эти слова обвила его шею руками и расплакалась у него на груди – от радости и облегчения. Когда она признавалась Гору в любви, ей было очень страшно, страшно от того, что она могла говорить в пустоту, что Гор вовсе не так сильно нуждается в ней, как она в нём. Алиса была искренней, пылкой, вспыльчивой, немножко вздорной, но ласковой девушкой, умненькой и отважной, не смотря на хрупкость и нежность. В таких крошках часто гнездится большое и храброе сердце; и Алиса была как раз из таких. Но, в отличие от Гора, не знавшего ничего и с девственной восприимчивостью впитывающего всё происходящее, Алиса много читала. И хоть её чтение проходило строгую цензуру, ей были знакомы, пусть только по книгам, и коварство, и лицемерие, и прочие вещи. К тому же сердечко её было больно ранено предательством женщин, воспитавших её, Матушки и Мадмуазель. Они никогда её не любили и не скрывали этого, но всё-таки Алиса не ждала от них такого жестокого предательства! Отправляя её с Госпожой и Доктором, Матушка сказала: «Лютня тебе не понадобится, и книги тоже». Алисе не дали с собой ни одной из её любимых вещей! А значит, – поняла теперь Алиса, – они знали, куда её везут и зачем. И вот так вот отправили, спокойно, безразлично… Ведь они жили с нею бок о бок столько лет, она привязалась к ним, она так старалась заслужить их одобрение и любовь! И – ничего?.. Все эти дни, пока Гор не пришёл к ней, Алиса переживала внутри себя эту страшную катастрофу, и плакала, плакала, плакала… Снова и снова говорила, упрекала, и вновь плакала… И если бы Гор, только-только обретённый ею, сейчас оставил её, Алиса была бы совсем убита, но не удивлена. Девушка всё время боялась, что он так и поступит, хоть это не мешало ей любить его. И вот он сказал ей, как сильно её… любит?.. Этого слова он не произнёс, хоть Алиса ждала его с замиранием сердца. Но он и так сказал такое, что наполнило Алису счастьем и подобием покоя. Солнышко… маленькое чудо… лучшее, что с ним случилось! Свернувшись, как котёнок, у него на груди, Алиса задремала, наконец-то спокойная, чувствуя себя в безопасности. У Гора было такое хорошее тело! Такое горячее, такое сильное, надёжное, большое; и так вкусно пахло! Так успокаивающе стучало сердце в его груди! Пальчики Алисы, гладя его, чувствовали шрамы и рубцы, и нежно ласкали их, напоминая ей, как он страдал. Женское сострадание мешалось с любовью; Алисе хотелось бы дать ему всю себя, всю свою любовь, всю нежность, чтобы он забыл о своих страданиях и…

И улыбнулся – хотя бы раз. За всё время с нею Гор не улыбнулся ни разу. Смеялся, усмехался, да – но его улыбки она не видела… Она еще не знала, что он не улыбнулся ни разу с тех пор, как вообще попал сюда, то есть, десять без малого лет.

Алиса спала у него на груди, а Гор, обнимая её и наслаждаясь её теплом и запахом, спать не хотел. Ему хотелось продлить это волшебное ощущение, насладиться им целиком, до последней капли. Он обнимал Алису и смотрел вдаль, туда, где на границе моря и неба, меж двух высоких узких скал, горел далёкий-далёкий огонь. Каждый раз, когда Гор смотрел туда, на этот огонь, ему казалось, что там – его дом. Что если он вырвется когда-нибудь отсюда, то он пойдёт именно туда, и там, наконец, будет спокоен и счастлив… А ещё ему казалось иногда, что кто-то зовёт его оттуда, и зов этот порой был таким сильным, что Гор почти слышал его наяву. Порой ему снилось странное место: мох, вода, дерево с длинными ветвями-косами, какие-то огоньки, голубые, розовые и золотые, какие-то искры, какое-то существо, которое он никак не мог увидеть, но которое было здесь и от его присутствия было хорошо и спокойно. Видел он и другие сны – в этих снах он был словно бы не собой, а кем-то ещё, и у этого кого-то был меч, был конь, он умел сражаться – и сражался, и порой получал раны, а самое странное было то, что если его ранили в таком сне, то потом у Гора наяву болело это место, эта рука, нога или бок. Он часто видел во сне изображение лилии, меча и грифона, хоть и не знал, что это грифон. Так часто, и так подробно, что мог бы нарисовать этот знак по памяти во всех деталях.

Луна, ненадолго заглянув сквозь разрывы в тучах в краешек окна справа, ушла, но её серебряное сияние заливало бушующее море, и в комнате было светло. Мечта о свободе вновь вгрызалась в сердце Гора, словно голодный волк, так, что он едва ли не стонал вслух. С мучительным недоумением смотрел на бушующее внизу море, кипящее белой пеной меж обломков камней у подножия башни. Вот же оно, вечно неспокойное, вечно в клочьях пены, – так близко, и так недостижимо! Оно есть – и его всё равно, что нет!

Боже, как же ему захотелось на волю! Немедленно, сейчас! Как же всё происходящее и находящееся вокруг ему постыло, и было омерзительно!!! И омерзительнее всего – тот самодовольный придурок, который давно-давно, в прошлой жизни – хоть по времени вроде и недавно, – лежал в будуаре для гостей, лакал ворованное вино и хвастался своими «успехами» замученной, голодной беременной девчонке! Как он не видел этого прежде, почему?!

Он не будет жить здесь. – Понял Гор. – Он любой ценой вырвется отсюда и заберёт Алису. И они уйдут в горы, как мечтал мальчик Гэбриэл, вместе, вдвоём. Он не отдаст её Хэ, не позволит ему…