Хроники Нордланда. Грязные ангелы

Хозяин показался ей противным. Вообще-то, он был всё ещё красив, хоть и несколько обрюзг, когда ему перевалило за сорок; черноволосый, сероглазый, прежде худощавый и стройный, и теперь ещё довольно привлекательный, он напоминал художника или артиста, в том числе и благодаря очень красивому, хорошо поставленному голосу. Но Алисе он показался противным – у неё было обострённое чутьё на людей. Она почувствовала, что брезгует им, и это расстроило её, заставив считать себя неблагодарной и стыдиться себя.

– Как тебя зовут? – Спросил Хозяин, рассматривая Алису.

– Алиса. – Ответила она, вновь чуть поклонившись. Его красивые губы чуть скривились:

– Я смотрю, ты хорошо воспитана, красиво двигаешься, красиво говоришь. Возможно, это тебе пригодится… позже. А сейчас меня интересует только одно: ты здорова? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, господин мой.

– Ты помылась?

– Что?! – Поразилась Алиса. Гор сказал:

– Конечно, её помыли. Ты что, Клизму не знаешь? – Он мучительно переживал за Алису, ему было плохо. Но он знал и то, что помочь ей не в силах, а попытка за неё заступиться приведёт только к тому, что с ними обоими поступят ещё страшнее. Больше всего на свете он хотел бы, чтобы Хозяин отослал его отсюда. В темноте он видел неизменных телохранителей, и полагал, что совершенно здесь не нужен. Но заикнуться об этом Хозяину было еще хуже, чем просто ослушаться. В том числе и для Алисы. Особенно – для Алисы.

Хозяин засмеялся. Смех у него был красивый, бархатистый, негромкий, чарующий.

– И верно! Ну, тогда снимай с себя тунику, Алиса, ложись на алтарь и раздвигай ноги.

– Что?.. – Вновь прошептала Алиса. У неё всё похолодело внутри, она даже подумала, что ослышалась. Возможно, если бы она знала, что такое мужчина и женщина, и каковы отношения между ними, она не ужаснулась бы так; если бы хоть кто-нибудь её предупредил, подготовил… Но она знала только, что нельзя представать перед другими, и особенно перед мужчинами, в неподобающем виде, что это страшный позор и грех. Алиса попыталась прикрыться, но Гор легко сорвал с неё тунику и заломил ей назад руки, чтобы Хозяин мог полностью увидеть её тело.

Тот скривился:

– Сисястая. Ненавижу сисястых. Но считается, что для моей цели такая лучше всего. – Встал, и Алиса тихо пискнула, увидев внизу его живота в чёрной густой поросли какой-то орган, ноги её подкосились, но Гор удержал её без малейшего усилия.

– Что… что происходит? – Прошептала Алиса. – Что вы делаете? Кто вы?

– Я твой хозяин, дура. – Бросил человек. – За мой счёт тебя учили, кормили и одевали всю твою никчёмную жизнь. И сейчас я собираюсь воспользоваться твоим телом по его прямому назначению. Гор, разложи мне её.

Гор легко, словно куклу, швырнул Алису на алтарь и прижал её живот рукой, так, что она не могла шевельнуться. Хозяин подошёл и раздвинул её ноги, встав между ними. Алиса, потрясённая какой-то абсолютной постыдностью этого положения, вышла из ступора, в который её вогнали ужас и неожиданность, рванулась, пытаясь сомкнуть и поджать бёдра, забилась, пытаясь оттолкнуть руку Гора, заскулила, потом закричала. Она рвалась, звала на помощь, умоляла, корчилась, в ужасе, не понимая, что с нею делают, зачем, за что…

– За что… – Тоненько твердила она, вздрагивая, – почему… Не надо, хватит… Хватит… Мне больно! – Но на её мольбы и жалобы никто не обращал никакого внимания. Хозяин оставил её только целую вечность спустя, отпустив бедра и отстранившись, поднял обрывок её туники и вытер свой орган, брезгливо скривившись. Дрожащая Алиса увидела кровь и едва не лишилась чувств, поняв, что это её кровь. Нога её сама собою тряслась в истерическом тике, она испуганно переводила взгляд с Хозяина на Гора и обратно, уже не веря в нормальность этих людей и в адекватность происходящего. Это были, наверное, какие-то преступники, какие-то монстры, вроде тех еретиков, про которых рассказывала Мадмуазель, которые клали тело девственницы на алтарь, творили с нею «всякие гнусности», а потом выпускали из неё кровь… Алисе было страшно, как никогда в жизни, она не хотела умирать! Она так старалась, она так ждала, так готовилась… К чему?! Сильнее, чем боль и кровь, её шокировали и ужасали безразличие, безжалостность и пренебрежение к ней; грубые руки, пригвоздившие её к алтарю, сотворили с её душой такое же зло, какое тело Хозяина сотворило с её телом – а может, и худшее.

– Унеси это к Доктору. – Хозяин чуть повёл бровью в сторону дрожащей и всхлипывающей Алисы. – И поосторожнее, в ней, все-таки, мое семя.

Гор подхватил Алису подмышки и под трясущиеся колени и понёс вниз, в темноту.

В целом его подготовило к этому появление Длинной и все те чувства и мысли, которые она разбудила в нём – он уже не был прежним. От природы в нём был очень силён инстинкт защитника, покровителя, была потребность защищать и опекать кого-то; и как все по-настоящему сильные люди, он благоговел перед хрупкостью и нежностью. Алиса просто взорвала его сердце: она была как раз такой, чтобы он не устоял перед нею. Девушки Ол Донна и полукровки были красивыми, сексуальными, какими угодно, но только не хрупкими, а Алиса была сама нежность, такая… беззащитная! Гор давно, сильно, даже истово ненавидел Хозяина, даже теперь, даже заставив себя забыть, что тот сделал с ним, но никогда его ненависть не была такой, как в моменты насилия над Алисой. Он очень сильно ощущал её невинность, так сильно, что сам устыдился своего вожделения, чего прежде с ним никогда не происходило. Насилие над Алисой шокировало его самого, хоть он пока этого и не осознавал; он сам был потрясён. Гор даже растерялся и не понимал сам себя, не понимал своих чувств, желаний, даже некоторых действий. Он мог думать теперь только о Гефесте и его поступке, восхищаться им и ненавидеть себя самого: у него опять был шанс, который он вновь просрал, как последнее дерьмо.

В каждом коридоре Садов Мечты был тупик, в конце которого находился колодец, назначения которого, помимо того, что в такие колодцы сбрасывались мёртвые тела, Гор не знал, но возле которых, в темноте, частенько сидел один, когда всё доставало, отдыхая. Ноги сами занесли его туда, и он сел на край колодца, бережно придерживая дрожащую и стонущую Алису. Ему хотелось как-то успокоить, утешить её, но он никогда этого не делал и не знал, как и что сказать. Вдобавок, утешение нужно было ему самому, о чём он не думал. Он просто сидел, не шевелясь, и держал её.

Алиса была в полуобмороке, но остро ощущала всё происходящее – из-за страха смерти. Она больше не верила этим существам и не понимала их, не понимала происходящего, ей казалось, что это какое-то безумие, что она сама сходит с ума. Если бы ей дали хоть минимум информации, она поняла бы, что её только изнасиловали. Это тоже был бы шок, были бы стыд и ужас, но не такой страшный, какой переживала она сейчас, ожидая, что её будут убивать, может, рвать на части, или ещё что-то жуткое… Её трясло всё сильнее – этот огромный человек сидел в кромешной темноте, молчал, сердце его угрожающе колотилось о её кожу, дыхание было неровным, жутким. Их презрение к её боли и мольбам ужаснуло её; Алиса поняла, что молить бесполезно, что она никто для них, что с нею сделают, что угодно, и она не сможет помешать им абсолютно никак…

– Что ты так трясёшься? – Вдруг спросил он хриплым шёпотом, и она болезненно содрогнулась при звуке его голоса, едва не закричав. – Всё кончилось, расслабься.

– Мне очень страшно… – Жалко призналась она. – Вы убьёте меня?

Он помолчал, и его молчание показалось ей очень красноречивым.

– Нет. – Сказал он наконец. – Тебя не тронут больше. Даже заботиться будут. Если ты понесла, то и вовсе… Женой Хозяина будешь.

– Если я… что? – Не поняла Алиса. Он опять промолчал. Почему такие вещи происходят? Может, потому, что её звали Алиса? Может, потому, что с самого отрочества Гор любил именно таких: маленьких, нежных и глазастых? Может, потому, что его инстинкт защитника не мог не сработать, когда кто-то так нуждался в нём, как Алиса? Может, на него произвели впечатление слова Доктора о том, что она не такая, как все, что образована и воспитана, как принцесса? Может, потому, что ему не суждено было обладать ею в любом случае? В конце концов, может, потому, что от неё так волшебно пахло? Может, все причины, может, ни одна?

– Почему вы молчите? – Спросила Алиса. – Не хотите пугать меня? Мне и так очень страшно.

– Я же говорю: не бойся. – Очнулся Гор. Рука его, поддерживающая её плечи, сама собой погладила и бережно приподняла их повыше. Это прикосновение, этот жест, такой добрый, Алиса ощутила так же очень остро, вдруг вся затрепетав от смутной надежды. Подалась к нему, прижалась, спрятав лицо на груди, зашептала горячо, вложив в эту мольбу всю себя, всё, что могла:

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не убивайте меня! Я буду послушной, я не глупая, не бесполезная, клянусь! Я столько могу для вас сделать – не убивайте меня, умоляю!

– Я не собираюсь тебя убивать. Никто тебя не убьёт, даже не тронет, если сама не нарвёшься. – Резко сказал Гор, вставая. – А ты запомни одно: молчи. Не проси, не жалуйся, не плачь, не говори вообще. Чухи здесь должны молчать. Если не молчат, их бьют, и очень страшно бьют, пока не заткнутся. Поняла?

– Да! – задрожала Алиса. – А что это за место? Что здесь делают?

– По-моему, ты меня не поняла. – Усмехнулся Гор. – Сейчас мы придём к Доктору, там закрой рот. Я не говорил с тобой, ясно?

– Я… Да. – Шепнула Алиса. Ей не всё было понятно, но ужас слегка отступил. Инстинкт самосохранения подсказал ей, что Гор может её защитить. Что он единственный, кто её хоть как-то пожалел – Алиса чувствовала его жалость, не смотря на его грубость и резкий тон. И что удивительного, что её потянуло к нему? Она прильнула к его груди, сжавшись, и робко погладила её там, где билось сердце. Прошептала:

– Я сделаю всё, что скажете.

– Тогда, – с трудом сглотнув, сказал Гор, – молчи, не смотри на меня, не проси ни о чём. Я сейчас уйду, и мы больше не увидимся. Так что не проси зря, я ничего не могу для тебя сделать.

– Всё равно спасибо.

– Что?! – Он вновь запнулся, застыл. – За что?!

– Вы немножко утешили меня. Мне же было так страшно… А теперь уже не так. Вы… хороший. – Слёзы вновь побежали по её щекам, она зажмурилась. Гор молча пошёл дальше, всё ускоряя шаг. Ему было больно.

– Что наш Хэ, кончил? – Спросил Доктор. Он почему-то никогда не присутствовал ни на вскрытиях, ни на оргиях, хотя любил такие вещи. Возможно, был слишком узнаваем, и маска не помогла бы ему? Ему часто приходилось уезжать из Садов Мечты, и его могли узнать за их пределами? Гор не думал о таких вещах. Кивнул:

– Точно. – Положил Алису на стол для осмотров, отступил. Это был опасный момент: Алиса могла, не смотря на его предупреждение, вновь попытаться заговорить с ним, и выдать его. Доктор тут же сдал бы его Хозяину, иллюзий на этот счёт Гор не питал… Но Алиса молчала. Увидев очередного мужчину меж своих ног, она сжалась, заскулила, и Доктор грубо рванул её бёдра:

– Ну-ка, Чуха, заткни е»»о! О, как вскрыл он её, а? Визжала, поди? Шовчик надо наложить, держи, чтобы не дёргалась… Жаль, я не видел! – Гор зафиксировал бёдра Алисы своими железными руками так, что она не могла трепыхнуться, и Доктор, неприятно сопя, наложил пару швов в промежности Алисы, повреждённой насилием. Она тряслась и стонала, ухватившись за запястья Гора, и обмякла, когда они отпустили её, по-прежнему не понимая ничего, кроме того, что над нею зачем-то нелепо и страшно надругались, до крови ранив её, и кошмар не кончился, что бы Гор ни говорил.

– Ну, вот, будет, как новенькая! – Заявил Доктор, моя руки в серебряном тазу. – Если понесла – а они почти все на вскрытии и залетают, – то через пару месяцев у Хэ будет свадьба. Пошли, отнесёшь её, куда покажу, не хочу в крови мараться. Брезгую я кровью из ихней пипки.– Он захихикал, оскалив крупные жёлтые зубы. Гор поднялся вслед за ним почти на самую крышу, в светлую угловую комнату. Там было всё готово для «невесты» барона: на деревянную кровать положили чистый тюфяк, набитый соломой, и бросили шерстяное одеяло, рядом поставили маленький деревянный стол, на котором уже стояли кувшин с каким-то питьём, и тарелка с краюхой хлеба и творогом, а в углу – котёл для естественных надобностей. Паскуда, ожидавшая их здесь, надела на Алису полотняный шенс, сшитый на гораздо более крупную даму, помогла лечь на лежанку. Сунула под бёдра сложенное в несколько раз чистое полотно. Когда её одели, Алиса почувствовала себя немножко лучше, нагота сильно мучила её, ей было стыдно и страшно. В этот момент Гор стянул надоевшую маску, и Алиса, взглянув на него, приоткрыла рот, забыв на миг все свои страхи, таким прекрасным показалось ей его лицо. Первой из всех, кто до сих пор смотрел на него и восхищался его красотой, она увидела не холодную его суровость и высокомерие, а бесконечную, безграничную и обречённую усталость, затопившую его эльфийские глаза. Вся затрепетав от нелепой в её положении нежности, Алиса мгновенно простила ему участие в надругательстве над собой, и так же мгновенно полюбила: навечно. Она откуда-то знала, что собственная жестокость причиняет ему боль; что Гор не такой, как Хозяин и омерзительный Доктор, что он им чужой. Ей захотелось сказать ему, что он не одинок больше, что она видит и понимает, какой он на самом деле, и теперь есть та, кто готов прижать к груди его голову и дать ему отдохнуть… Но его взгляд напомнил ей: молчи! – и Алиса отвела глаза. Только вот с этого мгновения Гор вошёл в её душу и кровь и растворился в ней весь. Алиса наполнилась им и почувствовала в себе силы пережить случившийся ужас, который стал вдруг уже и не таким страшным в свете чуда, произошедшего в миг, когда Гор стянул с лица чёрную маску.

Гор тоже был переполнен этой девушкой так, что всё его существо томилось, металось и то ликовало непонятно, от чего, то ужасалось неведомо, чему, и всё это одновременно. Руки его до сих пор пахли Алисой, и он прижимал их к лицу; и ему хотелось смеяться, плакать, кричать, бежать, орать… Прежде, чем вернуться в Приют, он долго сидел на краю колодца, где сидел с Алисой, и дышал её запахом, и пережидал смятение, которое не мог показать Приюту.

И там Гору было больше не комфортно. Локи и Ашур, его постоянный напарник, такой же садист, издевались над их Чухой, и она стонала и кричала, переходя на визг. Гор почувствовал такое бешенство, какого давно уже не знал, подскочил к ним, пинком отшвырнул Ашура, плетью ожёг Локи, хлестнул девушку:

– Заткнись, тварь! – Заорал вне себя. Повернулся к Локи:

– Хватит уже, достали!

– Она жрать попросила, имею право! – Огрызнулся Локи.

– Ты здесь не один! – Вызверился Гор. – Визжит и визжит, у меня башка взрывается! Она жрала сегодня, Арес?

– А «уй её знает. – Пожал тот плечами. – Кажись, нет.

– Помой и покорми. – Гор пошёл в бассейн, с мощным плеском бросился в воду. Через пару минут к нему присоединился Эрот. Высокий, почти как сам Гор, изящный, синеглазый, он пользовался бешеной популярностью у гостей Садов, и стоил, конечно, не столько, сколько Гор, но дороже всех остальных – сто пятьдесят золотых дукатов. На ферму он попал не младенцем, как все остальные, а восьмилетним ребёнком – его продала туда тётка после смерти его деда, любившего и опекавшего внука. Эрот многое помнил о большом мире, многое мог рассказать, и Гор ценил его за это. Алиса, сама того не подозревая, задела самую чувствительную струнку в его душе: Гор очень страдал от информационного голода. Он был живым, любознательным, наблюдательным, думающим, с огромной потребностью не просто знать, но, главное, – понять. Барельефы, разговоры гостей и Хозяина, наблюдения над ними, даже книга с её картинками давали ему так мало! К мечте о теле Алисы присоединилась и мечта поговорить с нею, ведь она была не такая, как они все и их несчастные забитые девчонки. У Гора крепко засели в голове слова Доктора: «Она читать, писать умеет, воспитана, как принцесса!». Вот бы поговорить с нею, расспросить, раскрасить свою убогую реальность виртуальными красками… Он думал о ней весь день; Алиса приснилась ему во сне. В этом сне он ответил на её мольбу о помощи, подхватил её на руки и побежал, пытаясь спасти, но спасения не было – их настигали, рвали её из его объятий, насиловали прямо в его руках… Гору почему-то казалось страшно важным не отпустить её, не смотря ни на что, и он держал её из последних сил, гладил по голове, пока она стонала и кричала, твердил: «Не бойся! Не бойся, я не отпущу тебя! Я с тобой, не бойся!» – И проснулся от того, что Эрот трясёт его за плечи:

– Эй, Гор, очнись! Ты чего?!

Алиса снилась ему и на следующую ночь, и в последующие. Она перевернула всю его душу, все его существо. Гор больше не думал о Марии, не думал о свободе, о себе, о своих проблемах – Алиса заполнила собою всю Вселенную. Он думал о ней беспрерывно, неотступно, боясь спросить, даже самым небрежным образом, а Доктор не упоминал о ней. Что с нею? Понесла ли она? Когда её свадьба с Хэ? Гор шёл в Девичник с тайной мечтой хоть услышать об Алисе, но это было безнадёжно. И всё-таки ему хотелось быть хоть немного поближе к той, о которой теперь были все его помыслы. Он жадно прислушивался к разговорам Доктора со стражниками, ожидая, не промелькнёт ли хоть слово о девушке наверху; заходя в Девичник, с острой и непонятной ему самому нежностью смотрел на лестницу, ведущую туда. Еду для Садов Мечты получал он, в огороженной решёткой кухне, где орудовал злобный усатый повар с неестественно-жёлтым цветом кожи и синяками под глазами; какое-то время назад Гор стал получать помимо обычных больших корзин ещё одну маленькую корзинку, и догадался, что это для Алисы. Заглянув в неё украдкой, он увидел там творог, сушёные фрукты, тёртую морковь, тёмную бутылку с каким-то напитком… И не удержался: погладил эту бутылку и прижал к щеке. Тоска его была такой сильной, а потребность думать об этой девушке, хоть что-то знать о ней, творила такие вещи с его душой, что с этим что-то срочно нужно было делать. Гор боялся, что не сдержится и совершит какую-то глупость, как-то выдаст себя. Доктор уже заметил, что Гор охладел к сексу, и уже поинтересовался, всё ли в порядке у Гора с потенцией. А Гору снились то Алиса, то – как он любит её, и эти сны отнимали последние крохи желания секса наяву с забитыми и покорными рабынями.

Глава четвертая: Гленнан

Дни шли. Гор не видел Алису и ничего не слышал о ней, но чувство к ней не угасало. Она снилась ему во сне, мерещилась наяву. Однажды, придя в Девичник, он явственно ощутил её аромат и понял, что Доктор зачем-то приводил её сюда – и как же Гор страдал от того, что не пришёл чуть раньше и не увидел её!.. В корзинку еды для неё он тайком подкладывал украденные из будуаров для гостей печенье и орехи, и хоть так получал небольшое утешение в своих терзаниях. По ночам он тайком пробирался к двери, за которой была она, и, страшась заглянуть, сидел подолгу, прислонясь к двери и наслаждаясь подобием близости. Однажды ему показалось, что она плачет, и Гор, с бешено бьющимся сердцем, испытывая неведомый прежде ужас, осторожно отодвинул засов, стараясь не издать ни звука, и заглянул в щёлку. В комнате с двумя окнами после мрака коридоров ему показалось светло, как днём. Алиса спала, свернувшись в клубочек, откинув в сторону одеяло, натянув свой огромный шенс на поджатые в груди коленки. Лицо её, осунувшееся, бледное, было лицом настрадавшегося и наплакавшегося ребёнка, но и теперь прекрасное. У Гора сжалось сердце от болезненной нежности. Не в состоянии противиться силе, влекущей его к этой девушке, он подошёл, бесшумно ступая и почти не дыша, и опустился на колени, пожирая глазами её лицо. Мельком Гор увидел на столике нетронутый ужин, и заметил и то, что съела Алиса только орехи, которые положил ей он… Это наполнило его счастьем, как ничто ещё до сих пор. Что-то такое было в красоте Алисы, что сворачивало его душу в узел, заставляя её томиться, ликовать, болеть и сладко сжиматься. Пока Гор смотрел на неё, вздрагивая от священного ужаса, когда ему казалось, что она вот-вот проснётся, его переполняли нежность и наслаждение, сердце билось сильно и часто, и хотелось смотреть и смотреть на неё, долго, всегда… Дикая мысль пришла в голову: он не смел прикоснуться к ней! Гор её безумно хотел, хотел так, что все прочие девушки, даже самые красивые, потеряли свою привлекательность, не доставляя больше прежнего наслаждения, но он не смел её тронуть! Она была… как драгоценность, как что-то священное, неприкосновенное в своей чистоте и прелести. Потому так больно он до сих пор переживал внутри себя насилие над нею, шок и гнев ещё владели им, тревожа его сны, полные насилия, боли, ненависти и всегда теперь посвящённые Алисе.

Гор так и не решился ни разбудить её, ни прикоснуться к ней. Только осторожно вдохнул аромат от её рассыпавшихся по подушке волос и, осенённый внезапной мыслью, осторожно отрезал небольшую прядку самодельной заточкой, без которой ночью из Приюта не выходил. К богатствам его тайника в куче соломы прибавилась тёмно-рыжая прядь, которую он мог целовать, прижимать к щеке, гладить…Чувства им владели сложные и слишком тонкие, чтобы он сам мог их понять. Гор даже толком не понимал, чего хочет от Алисы и чего ждёт, потому, что поступать с нею, как с другими девочками, было немыслимо. Собственное вожделение к её телу Гор считал каким-то… постыдным, и ненавидел себя за него. Каким-то немыслимым чудом, отгородившись раз и навсегда от всего, что происходило вокруг, Гор ухитрился не пустить в себя ужасающую грязь, среди которой жил столько лет, и сохранил сердце и душу чистыми. И это сердце теперь любило, даже не осознавая пока своей любви, любило так, как можно полюбить только впервые, только в юности. Гор любил без всякой надежды, без всякой корысти, но в душе его исподволь происходила напряжённая работа – и в один прекрасный день его осенила мысль: он ведь всё равно выйдет отсюда, так почему… не с Алисой?! Ведь Хэ намерен убить её, едва она родит, а он, Гор, её спасёт!

И как только он подумал об этом, в сердце его, впервые за все эти годы, вспыхнула спокойная, непоколебимая уверенность: вот теперь он точно выйдет отсюда.

Корабль Хлорингов, «Единорог», ещё не вошёл в гавань в фиорде Чёрного Короля, а всё женское и большая часть мужского населения замка Урт стояли на ушах, и было от чего! Молодой наследник Хефлинуэлла оказался неслыханно красив. Высокий, синеглазый, черноволосый – с ума сойти! София ходила гордая, притворяясь равнодушной, но и её не могли не впечатлить соблазны, которыми природа наделила молодого графа просто непозволительно щедро. Увидев его в самый первый раз, девушка не поверила своим глазам: неужели он настоящий, и неужели это великолепное существо может принадлежать ей?! София не была дурнушкой, но Гор, например, сказал бы, что её привлекательность заключается не в красоте черт или фигуры, а в живости и яркости её взгляда, улыбки и манер. Девушка была высокой, от чего слегка сутулилась, стесняясь своего роста, и в первые минуты знакомства с новым человеком слегка комплексовала, но вскоре природные живость, остроумие и смышлёность брали своё, она забывала о том, что чего-то стесняется, и тогда её собеседник попадал под власть её очарования целиком и полностью. В ней сочетались вещи несочетаемые: София Эльдебринк была очень умной и не по годам проницательной девушкой, но при том – очень доброй и очень любила людей. Каждого нового человека она принимала, как дорогого друга, авансом даря ему интерес, доброту и уважение, и только какие-то дурные поступки этого человека, его неблагодарность или излишняя фамильярность, которую София не переносила, заставляли девушку отказать этому человеку в уважении – но это было уже навсегда. На вкус Гарета, София была слишком худа и молода, груди у неё, как он с сожалением отметил в первые же секунды, как таковой, не было, а то, что было, можно было назвать так лишь формально, но ему понравились и сияющий взгляд светло-карих глаз, и длинные ресницы, и густые волосы, двумя волнами, небрежно перевитыми золотыми шнурами, спущенные на грудь. Одевались в Анвалоне, все, даже герцогиня, довольно старомодно. «Провинциально» – вспомнилось Гарету модное в Европе словечко. Он привёз подарки, которые, он был уверен, окажутся кстати. Герцог Анвалонский ему понравился; понравилось, как он осведомился о состоянии его высочества и как добавил, что всегда считал себя другом Гарольда Хлоринга, и даже бился с ним бок о бок – в той памятной битве в Старом Торхвилле, когда будущий герцог Анвалонский, граф Фьёсангервена Лайнел Еннер и русский князь Фёдор Изнорский вместе с его высочеством, тогда ещё двадцатитрехлетним юношей, горячим и отважным, бились с чародеем и извращенцем Райдегурдом, которого до сей поры с ужасом вспоминают на Севере, пугая им детей и девиц. Гарет, обожавший отца, в последнее время с особой жадностью слушал о подвигах того в молодости. Это очень страшно: видеть, как тот, кого ты с детства привык видеть сильным и почти совершенным, кого боготворил и безмерно уважал, превращается совсем в другое существо, слабое, теряющее волю, память и даже, как казалось порой – разум. Для Гарета это было – как носить в душе открытую рану, как ожог, который не даёт забыть о себе ни на миг. Он потому, наверное, и сбежал – чтобы привыкнуть к этой реальности и как-то примирить себя с нею. Отец порой вдруг словно бы забывал нужное слово, глаза становились какими-то тусклыми, и в глубине их появлялся страх, видеть который было и больно, и жутко. Рассказ герцога Анвалонского о той памятной битве Гарет воспринимал как поток целебного бальзама на свою душевную рану. За столом герцог предался воспоминаниям, и его слушали все, даже София, которой он никогда не рассказывал всё так подробно о тех страшных днях.