Очень короткие рассказы о главном

Как всегда, хозяин утром выйдет во двор в пропахшем пóтом и табаком свитере, держа в руках миску с едой. Он глянет на меня, а я спокойно, с полуприкрытыми глазами буду лежать в конуре, возможно, даже отвернувшись, чтобы он ничего не заметил.

В тот момент, когда он наклонится и поставит миску возле меня, его вздрагивающее горло окажется прямо напротив моих клыков – я брошусь неожиданно и стремительно, чтобы сделать всего лишь одно движение и услышать, как он захрипит. Я брошусь молча, чтобы не дать ему времени понять опасность и закрыться рукой, и пока не почувствую хруста хрящей на его кадыке под моими зубами, не глотну его крови – не перестану его рвать.

…Когда я закрываю глаза, мне всё это снится. Когда я их открываю, начинаю измерять расстояние, необходимое для прыжка и короткого, резкого движения к горлу напротив. Днём я почти не двигаюсь или, нарочно хромая, ковыляю вокруг своей конуры, понуро опустив голову и прикидываясь слабосильным. Ночью я мечусь по двору, насколько позволяет цепь, и дёргаю, дёргаю её, расшатывая слабое звено. Я не устаю от ожидания, потому что уверен в финале, и не обращаю внимания даже на те поганые запахи, которыми полны конура и весь этот двор, не говоря уже о хозяйском доме.

Скоро всё это кончится и лес снова примет меня. Может быть, кто-то из стаи выжил после побоища – тогда мы снова начнём охотиться вместе. Если нет, я стану делать это один.

Я лежу на подстилке, брошенной в будку, и наблюдаю за тем, как хозяин ходит по двору. Возможно, он снова собирается на охоту, а значит – всё, что давно уже решено, нужно сделать завтрашним утром.

Он ходит по двору, а я смотрю ему в спину не мигая, и у ненависти моей – жёлтые глаза.

Эпизод из провинциальной жизни

Отца у мальчишки не было, а мать спивалась. Сам он подворовывал, где-то доставал деньги, приносил домой хлеб, картошку и молоко. Ему было двенадцать лет, о школе он давно забыл и в основном подвизался во дворе – выполняя, что поручат старшие пацаны. Другая жизнь в этом городке на окраине страны для паренька исключалась.

Провинцию пропитала тупая жестокость безработицы и отчаяния. Лет двадцать назад здесь ещё дымили трубы комбинатов, впускавших за свои ворота по утрам и выпускавших по вечерам сотни тысяч человек, а теперь каждый существовал как мог. Городишко жил по блатным понятиям, что означало: кто сильнее, тот и прав.

Сейчас стояли осенние сумерки, снег выпал и тут же превратился в слякоть. Мальчишка должен был отнести пацанам пакет размером в два кулака, который ему передали на другом конце города, и шёл, прижимая его под курткой обеими руками к животу. Он проделывал это не в первый раз, маршрут был проверенный, но сейчас становилось холодно, и он решил срезать, чтобы добраться побыстрей.

В переулке, куда он свернул, за ним побежали. Кто это был – полиция или парни из чужого квартала, – он разбираться не стал и, не раздумывая, прыгнул через забор в соседний проезд. За ним тоже прыгнули, топот приблизился, и теперь паренёк бежал, задыхаясь, по кривым узким улочкам, понимая, что если догонят – могут отнять пакет. Тогда ему конец, пацаны не простят: предупреждали заранее.

Он знал один проходной двор неподалёку, проскочив который можно было затаиться между гаражами: по тёмному времени его там не найдут. Из последних сил, разбрасывая руки и ноги, мальчишка ещё раз свернул в подворотню и, почти уже падая, выскочил в тылы старого автопарка. Нырнув в узкую щель, отделявшую забор от ближайшей постройки, он ввинтился в проход и, задыхаясь так, что лёгкие готовы были разорваться, прижался к стене. Спустя минуту, слегка отдышавшись, он заполз в какую-то полуразрушенную мастерскую, нырнул под здоровенный щит, прислонённый к стене, и затаился там лёжа, вслушиваясь в собственное дыхание и звуки снаружи.

Его недолго поискали, потом ушли. На всякий случай, выждав время, мальчишка вылез, отряхнул руки и, передвигаясь с оглядкой, пошёл дальше – к своим.

Куртка и джинсы оказались чем-то перепачканы, лицо тоже. Паренёк попытался привести себя в порядок, но потом решил, что сделает это позже, дома. Сейчас нужно было отдать пакет в нужные руки, получить за это деньги и только после этого что-то делать дальше.

Он прекрасно понимал, что именно находится в том небольшом мешочке, который он нёс с собой, и не хотел об этом думать. Сам он не притрагивался ни к водке, ни к этому белому порошку, потому что видел, во что они превращают людей за самое короткое время. Мать свою он жалел и молча сносил её тихое пьянство, потому что она была единственным человеком на земле, который его любил. Остальные в лучшем случае не трогали. Когда случалось, что мать была трезвой, она обнимала его, и кроме её ладоней, на свете другого тепла не оставалось.

На улице совсем стемнело. Паренёк добрался до своего двора, где его уже ждали человек десять подростков – личности насквозь известные. Старшим среди них был узколицый, высокий и жилистый Рыба. Все контакты со взрослым криминалом лежали на нём, пацаны слушались Рыбу беспрекословно. Ему было уже за двадцать, и глаза у него были какими-то пустыми. Даже те парни, что показывали во дворе свой гонор, отчего-то боялись Рыбу, а тот обычно отдавал команды, не предполагая, будто его приказ можно не выполнить.

– Давай товар, – сказал Рыба, когда паренёк появился во дворе. – Чего такой грязный?

– Гнались, – односложно ответил парень и сунул руку под куртку, за пакетом.

Пакета не было.

Компания, стоя возле скамейки посреди двора, смотрела, как в свете зажигающихся окон паренёк снял с себя куртку, оставшись в одной рубашке, и проверил, не завалился ли куда-нибудь пакет. Стало ясно, что он выронил его по дороге, когда убегал, но Рыба уже ударил его, резко сбив с ног, а остальные по команде бросились топтать ногами. Первый удар ботинком пришёлся в лицо, разбив губы и, кажется, выбив часть зубов, другой, в живот, заставил скрючиться. Били остервенело, всё больше входя в раж, и в это время во дворе появилась женщина.

Она выглядела настолько нездешней, что спутать её с местными было невозможно. В короткой шубке из светлого меха, в такой же шапочке, с сумочкой в тон сапожкам на шпильках, она казалась только что сошедшей с экрана. На самом деле столичная гостья приехала сюда, чтобы продать свою квартиру, доставшуюся от дальних родственников по наследству, и снова улететь в Москву.

К сожалению, требовалось хотя бы один раз лично появиться в этом городишке, чтобы засвидетельствовать нотариусу своё физическое существование, то есть убедить его в том, что это не очередная риэлторская афера. Квартира стоила не слишком дорого, но весь жилой дом шёл под расселение, так что требовалось решить вопрос быстро. Она сама уговорила мужа отпустить её в поездку без сопровождения: дескать, день туда, день назад, и незачем беспокоиться по пустякам. Теперь, оставив в гостинице вещи, она взяла такси и поехала по адресу – посмотреть жильё.

В Москве у женщины было всё, о чём пишут в гламурных журналах: богатый супруг, хорошее авто, загородный дом. Не было только детей. Лет десять назад случились неудачные роды, но врач тогда сказал, что кое-какие шансы ещё остаются. В свои тридцать два женщина успела создать вместе с мужем хороший бизнес, нечто вроде интернет-рынка подержанных вещей. Они построили виртуальную торговую сеть на полстраны и с каждой купли-продажи получали свой процент.

Такси, на котором приехала женщина, остановилось за углом. Она входила во двор, где в полутьме избивали мальчишку, когда он, получив очередной удар ногой, вдруг в голос, по-детски тонко закричал:

– Мама-а-а!..

Через секунду женщина была рядом. Она подбежала и не раздумывая бросилась прямо в толпу, расталкивая парней руками. Кому-то она заехала своей сумочкой по голове, так что оторвался хлястик, кого-то сходу пихнула в бок, с каждым шагом стараясь пробиться к лежащему в снегу и грязи пацану с окровавленным лицом. Она что-то выкрикивала как сумасшедшая и, когда ей удалось добраться до мальчишки, присела над ним, закрывая собой от ударов. Рыба взмахнул рукой с кастетом, попав точно ей в затылок, и женщина распласталась лицом вперёд, почти поперёк лежащего под ней паренька. Она не шевелилась, и все смотрели, как она лежит в своей светлой шубке. Никто не понимал, что делать дальше.

– Уходим, – сказал Рыба. – Слышь, – он наклонился к пареньку, – если скажешь чего, убью, понял?

Он снял с руки кастет, вытер его о куртку и первым двинулся вглубь двора. Там, если отогнуть металлическую сетку, открывался проход на соседнюю улицу, и пацаны один за другим пролезли в образовавшуюся дыру. Когда последний покинул двор, раздался отдалённый сигнал полицейской сирены – наверное, кто-то из жителей успел позвонить в отделение, и там, как ни странно, отреагировали вполне оперативно.

…Ее муж, высокого роста, с окаменевшим лицом, прилетел через два дня, привёз столичных оперов и трёх человек из собственной службы безопасности. Хоронить женщину должны были в Москве, а пока нужно было разобраться с деталями – здесь, на месте.

В больничной палате на пятерых он нашёл избитого парнишку. Лицо у того опухло, всё было в фиолетовых подтёках, дёсны кровоточили. Сломанные зубы торчали острыми углами во рту, когда он пытался говорить, и мальчишка то и дело трогал их языком.

Муж убитой, в накинутом поверх костюма белом халате, сел на стул рядом с койкой, спиной к другим пациентам.

– Мамке моей поесть отнесите, – слабым голосом попросил мальчишка. – Одна она там, пропадёт без меня.

Он не знал, кто перед ним, да ему всё было безразлично. Полиция уже побывала здесь пару раз, парень ничего путного им не рассказал: ну, кто-то набросился на него в темноте, а тётечка шла мимо, вмешалась, больше ничего не помню – вот и все показания. Из тех, кто его избивал, паренёк ни одного имени не назвал.

– Я её муж, – сказал тот, кто пришёл в палату. – Её убили, когда она тебя закрыть пыталась. Мы их всё равно найдём, а тебе здесь жить не дадут: ты – свидетель. К тому же ты товар потерял… пакет уже нашли, там твои отпечатки.

– И чё? – спросил парень.

– Поехали со мной в Москву, – устало, без каких-то интонаций предложил мужчина. – Определю тебя в интернат, профессию получишь. О мамке твоей позабочусь, вылечим.

Мальчишка взглянул из-под опухших век, фиолетовых после побоев.

– Чего надо-то от меня? – спросил он, заранее понимая, какая сейчас последует просьба.

– Главного назови и где его разыскать, – тяжело и спокойно глядя на него, сказал мужчина. – Он мне раньше нужен, чем до него опера доберутся.

– Если я его сдам, меня самого убьют, – ответил парень, шепелявя.

– Да тебя здесь и так убьют, – равнодушно констатировал мужчина. – А этого, который мне нужен, посадят, но срок дадут небольшой, потому что он начнёт отпираться, будто в толпе и в драке неясно было, кто её ударил, а кастет он давно уже выкинул. Известная история, у меня на неё времени нет. Если сдашь его, в Москву поедешь с мамкой. Если нет – делай что хочешь.

Паренёк лежал и молча смотрел в потолок.

– Наплевать мне на вашу Москву, – шепеляво сказал он. – Никуда я не поеду, врёте вы все. Если мамке сегодня пожрать отнесёте, то и хорошо… Только денег ей не давайте – пропьёт.

У мальчишки очень болела голова, он потрогал лоб рукой. Вошла медсестра, принесла капельницу:

– Заканчивайте свидание!

– Сейчас, – попросил мужчина. – Через три минуты ухожу.

Та отошла к другим пациентам.

– Знаете, – сказал наконец парнишка, – что ваша тётечка этим кричала? «Сына моего, – кричала, – не троньте, сволочи вы поганые…» То есть меня, значит, сыном называла.

Мужчина кивнул и закончил за парня:

– …А они её – кастетом по голове. Выходит, они мамку твою убивали. – Он говорил по-прежнему, вроде бы без эмоций, но паренёк после этих слов вдруг приподнялся на койке и повернулся к нему, несколько секунд он о чём-то раздумывал.

– Рыбой его здесь кличут, – сказал он внятно. – Фамилия Григорьев, зовут Александр, адрес такой: Гаражный проезд, десять. Привет ему от меня передайте, скажите: я лично попросил.

Мальчишка снова откинулся на подушку – сил у него ни на что не оставалось.

– Обязательно передам. – Мужчина поднялся, поправил халат и, прежде чем выйти, сказал на прощание: – Ты, малый, поправляйся, всё ещё впереди.

Начальник службы безопасности ждал его в холле, и вместе с мужчиной они пошли по коридору, обмениваясь краткими репликами. Вроде бы жизнь в городке текла по-прежнему, но теперь в ней явно что-то должно было поменяться. Хотя бы в некоторых деталях.

И, возможно, к лучшему.

В «десятку»

Чемпионат военного округа по стрельбе проводили в просторном помещении бывшего ангара, оборудованного под тир. Прямо на земле установили деревянные скамейки для участников, а секретариату и судьям на помосте, сбитом из досок, поставили два стола и стулья. Столы для солидности накрыли красными скатертями, положили на них по микрофону, поставили бутылки с водой. Организаторы бегали с бланками участников, вывешивали на стенде результаты жеребьёвки с обозначенной очередностью подходов: шла обычная суета, предшествующая соревнованиям.

Площадка для стрельбы была посыпана гравием, её отделяла от участников и судей красная лента, растянутая на стойках поперёк ангара. Дальше виднелись мишени: специальный механизм на четыре секунды разворачивал их к стрелкам фронтально, так что становились видны зелёные силуэты, по которым нужно было вести огонь. Потом мишени вновь поворачивались плоским ребром к участникам и становились невидимыми: кто не успел – тот опоздал.

Сегодня проходила закрытая часть соревнований. Съехались по три представителя от разных силовых ведомств, начиная с управления тюрем и заканчивая федеральной службой безопасности. Всего собралось человек сорок, в основном в униформе. Каждый приходил сюда со своим оружием, и неторопливо передвигавшиеся вдоль помоста мужчины были между собой чем-то неуловимо похожи. Отличалась, пожалуй, только охрана губернатора, гуртовавшаяся в углу, – ребята там подобрались какие-то разбитные, больше похожие на гражданских. Один из них, детина в чёрной кожаной куртке, выделялся из прочей массы ростом и телосложением, напоминая издали быка. Говорил он громче всех и часто смеялся.

Все ждали, когда объявят первое упражнение – стрельбу из двух пистолетов, по десять патронов в обойме. Массивный детина из губернаторской команды громко доказывал, что целиться нужно из каждого пистолета по очереди:

– Прикинь, глаза не могут одинаково резко видеть две мушки и две прорези!

С ним пытались спорить, подошли даже ребята из соседней команды от десантников, каждый доказывал своё.

Рядом, на дощатом помосте для судей, худощавый парень в свитере, джинсах и кроссовках пытался выровнять ножку судейского столика. Он подкладывал под неё свёрнутую вчетверо газету, но стол всё равно продолжал качаться. Наконец всё получилось, парень разогнулся, отряхивая ладони, и оказался как раз напротив детины в чёрной куртке. Вокруг того собралась уже небольшая толпа.

– Вот ты, спец, – обратился к нему детина, – как у вас тут советуют: глядеть при стрельбе в оба глаза или по очереди? Я говорю: по очереди. Верно?

Детина явно хотел доминировать, ему было всё равно над кем. Молодой человек спокойно посмотрел на него и негромко ответил:

– Нет, стрелять надо, глядя одновременно сквозь два прицела.

Он не стал тратить время на разговор, отвернулся и принялся, наклонившись к столу, заполнять какую-то ведомость. Скорее всего, он работал здесь служащим, которого вызвали для проведения соревнований.

– Два глаза целей не увидят, – прорычал детина ему в спину. – Это и ёжику ясно!

Под потолком зажглись яркие лампы, служащие прикрепили к держателям все десять мишеней и объявили через микрофоны упражнение: стрельба из двух стволов. Первый участник встал на линию у красной ленты.

Просторное помещение ангара гасило грохот от выстрелов – звук по перепонкам не бил. Отстрелялись внутренние войска, потом десант. Результаты оказались так себе: кому-то не хватило четырёх секунд, чтобы выпустить весь заряд, пока мишени стояли фронтально; кто-то стрелял из двух стволов по очереди и мазал даже по силуэту. Вызвали охрану губернатора, и тот детина еле вытянул норматив, сопровождая матом свою неудачную стрельбу.

Молодой человек в свитере молча наблюдал за происходящим. Он помогал менять мишени и заполнять протоколы. Ещё несколько команд отстрелялись и ушли с рубежа, и наступила относительная тишина. Пора было переходить к следующему упражнению, судьи подсчитывали очки для каждого из участников, определяли команду-победителя.

Детина, стоя рядом со столиком судей, продолжал громко и матерно комментировать происходящее. Старший судья два раза на него обернулся.

– Пожалуйста, тише, – попросил молодой человек.

– Это ты мне? – уставился на него детина. В своей чёрной куртке он был на голову выше.

Вместо ответа молодой человек что-то тихо спросил у главного судьи, и тот кивнул, разрешая. Паренёк нагнулся к стоящему у стола небольшому чемодану, открыл его и достал два длинноствольных пистолета, внешне похожих на «Беретту», но чуть иных, своеобразной конструкции. Не говоря ни слова, он по очереди передёрнул у них казённики, взял по пистолету в каждую руку и сделал шаг по направлению к детине, стоявшему у края площадки. Потом повернулся к мишеням и встал перед натянутой красной лентой, отделявшей огневой рубеж.

Теперь на молодого человека смотрели все. Разговоры как-то разом смолкли. Судья снова кивнул, и парень неуловимым движением нырнул под ленту ограждения, а потом быстро побежал наискосок, пересекая посыпанную гравием площадку справа налево. В это время механизм со щелчком развернул мишени лицом к публике – на те четыре короткие секунды, которые отведены для стрельбы. Парень открыл огонь сразу из обоих стволов, и скорострельность была такой, что казалось, будто от пистолетов к мишеням протянулись свинцовые нити, перечёркивая каждый силуэт точно на уровне груди. Выстрелы буквально слились в очередь, и тогда парень сделал длинный кувырок через голову, легко вскочил и произвёл, словно для контроля, ещё два выстрела. После долгой, как всем показалось, паузы механизм вновь развернул мишени боком, превратив их профили в тонкие линии. Парень, не останавливаясь, подошёл к стойкам мишеней, снял пробитые пулями бумажные контуры с креплений и принёс их к судьям.

– Все попадания – в «десятку», – объявил через микрофон судья. Наблюдавшие за происходящим разом зааплодировали.

– Молодец, Володечка, – сказал старший судья, – другого мы и не ждали.

Детина, отойдя от своих, стоял сбоку от столика с раскрытым ртом.

– Как-нибудь вот так, – взглянув на него, пояснил молодой человек, проверив казённики своих пистолетов и вновь укладывая оружие в чемоданчик.

– Где это ты… поднатыркался? – спросил у него детина, не зная, как теперь себя вести.

– В разных местах, – ответил молодой человек. Они отошли чуть в сторону, где их не могли слышать. Вблизи заметно было, какие у парня пугающе холодные глаза, да и лицо не отражало никаких эмоций. – Ты, Дима, крикуном в школе был – крикуном и остался. А всё без толку, как и раньше.

Детина взглянул с удивлением:

– Мы, что ли, учились вместе?

– Ну да, – спокойно ответил парень. Он смотрел будто сквозь прицел. – Ты года на четыре был постарше, однажды избил меня в туалете. Не помнишь, наверное? Да и не надо. Я ведь потому в спецуру и подался, что очень уж до тебя когда-нибудь добраться хотелось. Такая у меня мечта пацанская была.

Он говорил тихо и очень внятно.

– Детские дела, – растерянно отреагировал детина. Он не решался смотреть парню в глаза.

– Это как примерить, – не меняя интонации, ответил парень. – Иногда от таких дел вся жизнь туда или сюда наклоняется.

С детины окончательно слетел привычный гонор:

– А вообще-то, ты… где? – спросил он.

– Говорят тебе: в разных местах, – всё так же, не повышая голоса и словно глядя поверх ствола, ответил молодой человек. – Тебе туда нельзя, маленький ещё.

Он повернулся и пошёл обратно к судейскому столику. На стендах уже закрепили новые мишени, и стрелки, определившись по жребию, ждали, когда их вызовут на линию огня.

Детина вернулся к своим и молча сел на место.

– Вы что, знакомы? – спросил его приятель. – Это же Володя Озеров, Герой России… Легенда спецназа, про него даже книгу написали.

Детина даже не кивнул – сидел и смотрел себе под ноги. Стрелять следующее упражнение он не стал – снялся с соревнований, и всё.

Гремели выстрелы, подсчитывались очки, объявлялись победители, и каждый значил в этом мире ровно столько, сколько заслуживал.

Без анестезии

Эта зубная клиника считалась одной из самых дорогих, здесь работали лучшие дантисты. В рекламе сообщалось, что известные эстрадные певцы вставляли себе керамику именно в этих кабинетах. У входа, в гардеробе, посетителям выдавались бахилы, холл застелен был толстым ковром, там стояли удобные мягкие кресла, а плоская панель телевизора занимала чуть ли не полстены.

Мальчик лет десяти-одиннадцати, в строгом костюмчике, белой рубашке и галстуке, аккуратно и стильно постриженный, пришёл сюда с мамой, длинные розовые ногти которой оказались разукрашены ещё и миниатюрными цветочками. Мама носила одежду, явно купленную в дорогом бутике, была длинноногой, в короткой юбке и с модной сумочкой в руках. Причёску мама скопировала из глянцевого журнала, поэтому казалась ходячей картинкой, демонстрирующей гламур.

Медсестра вышла в холл и пригласила обоих.

Они зашли в кабинет к дантисту, мальчик уселся в кресло, откинувшись и приготовившись к неизбежному. Он не улыбался и не гримасничал, как многие дети, – сидел и внимательно смотрел на доктора тёмно-серыми глазами. Мать расположилась на стуле в углу.

Дантист накинул на грудь мальчику салфетку, включил свет и изучил полость рта. Медсестра стояла за креслом, готовила инструменты.

– Три зуба, – сказал врач и назвал цену. – Пломбы поставим из лучшего материала. Держаться будут столько, сколько сам зуб.

Мать кивнула.

– Сколько стоит анестезия? – спросил у дантиста мальчик.

– По восемьдесят за каждый зуб, – слегка удивившись взрослому тону, ответил врач.

– Я буду терпеть без наркоза, – сообщил мальчик и повернулся к матери. – Двести сорок мои, согласна?

Мать откликнулась:

– Если доктор не против…

Тот пожал плечами:

– Мне всё равно, лишь бы пациент не дёргался. Будешь сидеть смирно?

Мальчик кивнул, зажмурился и открыл рот. Врач склонился над ним, послышался свист бормашины, высверливающей дупло, и мальчик замычал от боли.

– Может, всё-таки укол? – спросил врач, отстраняясь и держа бормашину в поднятой руке. На лице у него была марлевая повязка, так что виднелись одни глаза.

– Нет, – ответил мальчик.

– Тогда поехали, – сказал врач.

Он вскрыл зуб и стал обрабатывать края отверстия, периодически давая команды медсестре. Та специальной трубочкой отводила слюну из-под языка у мальчика и меняла вату у него за щекой. Положили пломбу, и настала очередь соседнего зуба.

Машина визжала, эмаль летела крошками. Мальчик сидел, по-прежнему зажмурившись, а доктор выполнял свою работу у него во рту. Из-под закрытых век у паренька текли слёзы, он иногда пытался сглатывать, и тогда доктор на мгновение прекращал работу. Медсестра вычищала мальчику рот, давая короткую передышку, и всё начиналось заново.

Когда работа со вторым зубом почти подошла к концу, мальчик схватился за подлокотники кресла и изо всей силы сжал их руками. Ему было очень больно. Медсестра умоляюще взглянула на доктора, тот снова вынул бормашину и хотел о чём-то спросить, но не успел.

– Нет, – то ли сказал, то ли прошептал мальчик, едва шевеля губами, за которыми были проложены валики с ватой. – Делайте.

Третий зуб оказался самым трудным, и мальчик уже откровенно плакал от боли.

– Я так не могу, – сказала медсестра.

– Осталось немного, – не отрываясь от работы, сообщил врач, – терпишь?

– Да, – промычал мальчик.

– Держи рот открытым, – попросил врач, – зафиксируем материал, и всё.

Медсестра вынула у мальчика ватные тампоны и дала ему стакан жидкости с ментолом, чтобы прополоскать рот. Тот прополоскал и сплюнул в раковину возле кресла. У него распухли губы, а в самых уголках рта, похоже, появились трещинки – там, где инструмент приходилось заводить сбоку. Не слезая с кресла, он достал из кармана носовой платок, вытер слёзы и высморкался, после чего аккуратно сложил платок и убрал в карман.

– Всё? – спросил он.

– Всё, – ответил доктор, снимая резиновые перчатки и стягивая повязку. – Привет, герой!

Мальчик пожал протянутую ему руку, выбрался из кресла и одёрнул пиджачок. Потом осторожно потрогал пальцем губы. Следом за матерью он прошёл от кабинета через холл до самой кассы. Когда она достала из сумочки кошелёк, он поглядел на неё в упор и сказал: