Однажды в Челябинске. Книга первая

Две родственные души, Цыган и Глеб, не замечая никого, отправились обсуждать план.

– А разве твои друзья не присоединятся к нам? – невзначай спросил Цыган.

– Не друзья они мне.

– Дело ведь непростое. Одному тут не…

– Я все понимаю, дед, – прервал сторожа Глеб. – Все авто угоняют – только «Оку» уносят. По таким делам я работаю с другой командой.

– Профи, – оценил рвение Глеба Цыган – теперь от парня просто так не отделаешься.

– Все деловые люди – профессионалы, не так ли? – при других обстоятельствах такие фразы из уст человека его наружности выглядели бы неуместно. – Обсудим денежный вопрос.

«А паренек – не промах», – подумал Цыган.

– Может, сначала выработаем стратегию?

– Тут все предельно ясно. Всегда нужно начинать с денег, дед. Только от них зависит, покоряем ли мы Луну на ракете или на ржавом «Москвиче». Я доходчиво объясняю?

– Метко излагаешь, – поджав губы, выдал Цыган.

Кажется, после такого диалога цели собеседников немного видоизменились: один возжелал научить молодежь не задирать нос слишком высоко; другой – указать старику на почетное место в зрительном зале среди прочих ни на что не способных динозавров.

– Не дай бог, дед, ты нас нагреешь.

– Чего ты так сразу? – обидчиво молвил Цыган. – Мы же деловые люди.

– Вот именно, дед, вот именно.

Не привык Цыган к такому молодецкому напору. Обычно всякие тонкости бомжам, алкашам и торчкам до фени, а Цыган только таких и нанимал себе в помощники. Здесь же все иначе. Но и молодняк нужно учить жизни, потому пасовать Цыган не собирался. В голову даже залетали мысли подставить несовершеннолетних преступников: поймать их на месте преступления, заслужить похвалу начальства и оправдать занимаемое здесь место. Глеб тоже размышлял, как бы эффектней нагреть сторожа. Однако на словах они друг с другом доброжелательны и дело называют плевым. Выручку договорились поделить поровну (на последнем пункте каждый скрестил пальцы за спиной). Цыган обещал оказать партнеру всяческое содействие и предупредить о возможных опасностях. О множестве трудностей, которые могут возникнуть на пути у Глеба, сторож предпочел умолчать, дабы не провоцировать пересмотр процентов от прибыли. Глебу же не терпелось поскорее осуществить задуманное – руки чесались, а карман горел так, что возникало желание сдать на металлолом челябинскую телебашню. Цыган же выгодно продал информацию, особо не пачкая рук, что у него и получалось лучше всего.

Но Цыган действительно лучший на свете несколько в иной стезе, ибо в ночь с пятницы на субботу он спал без задних ног. Глеб просто не предупредил его.

История тринадцатая. «Отвертка»

Общага мирно погружалась в сон.

Уцелевшие после начального этапа распития горячительных напитков хоккеисты собирались улепетывать. Однако для начала заговорщики, не подавая вида, покорно легли в кровати, в чем я, собственно, и убедился, когда совершал обход перед отбоем. Законопослушность обычно строптивых хоккеистов я опять-таки объяснил тяжелым днем и обидным поражением – все это стоило поскорее оставить позади и забыться сном. Меня даже не смутило наличие в одном номере с Митяевым Паши Брадобреева.

В темноте комнаты лишь телефон Кошкарского освещал лицо владельца – форвард изучал список челябинских увеселительных заведений.

– Я бы в бордель поехал, – мечтательно вещал Митяев.

– Не-е-е, – запротестовал Брадобреев, – посмотрел я на сегодняшние успехи Зеленцова, и мне как-то расхотелось.

– Ты, небось, там и не был ни разу, – подколол друга Арс.

– Бывал! Еще как бывал, – ответил Пашка, имитируя половой акт с подушкой на протяжении пары секунд.

– Вот, тебя на две секунды и хватило, – не унимался Сеня.

– К тому же ты больше на озабоченного ребенка похож, чем на альфа-самца, – поддержал Арсения Кошкарский. – А как вам вот такой вариант: сауна «Семейная»? Совсем недалеко отсюда.

– Название вообще противоречит здравому смыслу, – рассуждал Брадобреев. – Кто из нормальных мужиков с семьей будет по саунам расхаживать? Они должны в таких местах совершенно другим заниматься.

– Абдуллин, а ты что думаешь?

Ответа от вратаря не последовало.

– Земля вызывает Абдуллу!

– Шухер, – шикнул Тема, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Все постояльцы мигом – как в детском саду – рухнули на койки, укрывшись по шею одеялами, отвернувшись к стенкам и зажмурив глаза.

– В кой-то веке, – шепнул себе под нос я, оглядывая их номер. – Не забудьте щеколду задвинуть.

Только я отдалился на приличное расстояние, как от Митяева последовала ключевая фраза:

– Полундра, guys!

Он, Тема, Степа и Пашка одновременно соскочили с постелей, обнажив тот факт, что уже нарядно оделись. Осталось лишь обуться, накинуть куртки и как можно тише слинять – при этом для наглядности накидать на постели формы из баулов и прикрыть их одеялами, имитируя человеческие силуэты.

Все шло по плану. За дверями их поджидал еще один заговорщик – Чибриков.

– Стоп.

– Чего ты?

– А как же остальные?

– Надо же. У Чибрикова совесть проснулась? – восклицал Абдуллин.

– Вы можете тише базарить?

– Мы их оставим? – не унимался Богдан.

– Чик-чирик, ты же практичный поц. Все мы ни в какой транспорт не влезем.

– Кроме трамвая, – хохотнул Брадобреев.

– К тому же все в хламину, сечешь? – объяснял Арсен. – Хотя… я позову одного.

Очутившись в нужной комнате, Арсений Митяев увидел, что все вокруг дрыхнут и лишь один Леха Бречкин, не смыкая глаз, сверлит Митяева злобно-подозрительным взглядом.

– Мы тут с пацанами…

– Ха, – зловеще оскалился Бречкин (кажется, имел место и беззвучный мат).

– Ты с нами? – внезапно предложил Арсен.

Такой неожиданный поворот поставил Бречкина в тупик: верзила совершенно не привык к тому, что после многочисленного зла, которое он сотворил, все не обходят его стороной, а дружно зовут бухать. Леша затаил бы злобу на всю жизнь, а Митяев оказался выше этого (даже несмотря на смачный плевок в лицо).

– Ты прикалываешься сейчас?

– Вспоминаю твои слова, – ответил Митяев. – Мы столько всего прошли бок-о-бок. Мы не бабы, чтобы обижаться.

– Гребаный ниггер. Это то, что я и хотел услышать, – улыбнулся Бречкин – теперь уже по-компанейски. – Вот и прежний Арс вернулся.

– Одевайся. Пора сваливать, – похлопал кореша по плечу Арсений.

Здесь Митяев впервые за много лет заметил, что у друга на шее висит не какая-нибудь банальная золотая цепочка, как он раньше думал, а целый кулон с образком.

– Леха, – тихо заговорил Сеня, стараясь не разбудить окружающих, – давно хотел спросить.

– Почему я такой урод?

– Нет, это я знаю. Про медальон.

Леша машинально прикоснулся к вещице. «Рассказать ему? – думал он. – А что мешает?» Выяснилось, что Бречкин носит на своей массивной груди семейную реликвию. Образок передается из поколения в поколение по мужской линии – ценнейшая ручная работа чуть ли не начала прошлого века. По семейной легенде медальон символизирует продолжателя рода, оберегает его, дабы династия не прерывалась.

– …Немного погодя я должен буду передать его своему сыну, – поведал Леха.

Митяев присвистнул:

– Не мешает тебе такая вещь бесчинства творить?

– Жизнь одна. И я хочу попробовать ее на вкус – всю без исключения. А сейчас я бы хотел оттянуться по полной. С местом определились?

Но я был бы не я, если б мгновенно отправился на боковую. Я опустился на диванчик в фойе неподалеку от входных дверей и решил немного покараулить нежелательное движение. Вскоре, устало кивнув мне, укутанная в плед комендант прошаркала к дверям и щелкнула замком, вернулась к себе и вновь улеглась на свою кушетку, оставив гореть настольную лампу. Диван подо мной столь мягок, что подниматься с него не хочется, даже несмотря на зевоту: «Я должен твердо знать, что никаких шалостей не замышляется».

– Какого хуя он тут дежурит? – вереница беглецов скопилась в коридоре и не могла пройти дальше. – Пидор Пэн вонючий.

– Приучили мы его к фокусам нашим, – сказал Арсений, – вот и не уходит.

– Сука, все пропало, – взялся за голову Абдуллин.

– Предлагаю вернуться к варианту вырубить его, – предложил Чибриков.

– Нашли, кого бояться, – сложил руки на груди Бречкин.

– А чего тогда с нами стоишь? – задал закономерный вопрос Брадобреев.

– Да без вопросов, – Бречкин хотел выйти и набить мне морду, но Митяев остановил его. – Я просто хотел побазарить с ним, – обманывал Леша.

Степа Кошкарский припомнил предложение Смурина:

– Если только… взять его с собой, – все посмотрели на Степу как на полоумного. – Иначе Озеров там закоченеет совсем, – напомнил о времени он.

Шушуканья продолжились.

– Пахан, какие ты там ключи скоммуниздил?

Не успел Брадобреев достать из кармана добычу, как в фойе наметилось движение: я все же встал с дивана, решив закончить бесполезное бдение, потянулся и неторопливо побрел в комнату, ощупывая повязку под футболкой.

– Путь свободен.

– Ждем, – не торопился Митяев, – нужно убедиться…

Конечно же, долго хоккеюги не вытерпели и на цыпочках подобрались-таки к входной двери, тихонечко отворили ее и так же защелкнули снаружи.

Опасность миновала (вроде как).

– Воображаю, что будет, если он узнает.

– Глаза нам на задницу натянет – к гадалке не ходи. Плюс огромная истерика с вздутыми венами и брызгами слюны гарантируется, – предполагал Богдан.

– Нет, – твердо произнес Арсений, – он ничего не заметит. Мы вернемся раньше, чем он глазницы продерет.

– Да будет так, – тихо прошептал Степан, словно это молитва, и устремился вниз по лестнице за остальными.

***

«Хорошо бы и ночью им визит нанести, – размышлял я. – Пусть только попробуют что-нибудь выкинуть – четвертую!»

На соответствующие мысли я настраивал себя не просто так – хотел иметь воинственный вид, продемонстрировать тренеру свой решительный настрой. С суровой миной отворив дверь, я узрел картину маслом: Степанчук, укрывшись двумя одеялами, уже вовсю дрых, отвернувшись к стенке и похрапывая. Свет в комнате нисколько ему не мешал.

Вроде бы хотелось поскорее заснуть, но мало того, что раздеваться до трусов было прохладненько, так еще и умудриться заснуть на спине для меня задачка сложная (еще и лежать при этом аккуратно, без резких движений). В грудак еще отдавало, периодически пульсировало и горело с правой стороны, но терпимо.

Для стимуляции падения в царство Морфея я решил вновь открыть дневник на случайной страничке – глядишь, убаюкает. На открывшихся моему взору листочках – помимо написанного синей пастой основного текста – поля пестрили намалеванными красной ручкой фразами: «Поспешишь – людей насмешишь!» С другого края тоже начертано: «Не спеши наверх карабкаться, забывая, откуда пришел, и мосты сжигая. Чем выше заберешься, тем больнее будет падать. А упадешь ты туда, откуда пришел. И больно тебе будет не только от падения, но и оттого, что когда-то недооценил то место, откуда начал карабкаться…»

Я понял, на каком эпизоде открыл дневник:

«…Схватив Кошкарского, словно лев добычу, я потащил его в раздевалку чуть ли не за уши – он подчинялся с весьма и весьма удрученным видом. Но ослаблять хватку я не собирался: «Ага, еще чего?! – думал я, глядя на это убожество в хоккейной форме. – А несколько минут назад он считал себя самым лучшим, стоял на вершине мира, и никто ему в подметки не годился! Но ведь масочник… масочник же! Сейчас-то он наверняка понимает, что ему грозит, и осознает свою неправоту».

В раздевалке молодежной команды «Стальные лисы» было так много вещей, что мне на секунду показалось, что я в комиссионном магазине.

– За что?! Что я сделал?! – бурчал Степа как наказанный ребенок.

– Ты еще и спрашиваешь?! – возмущался я. – А я тебе объясню, что ты сделал. Как только стало известно, что тебя хотят пригласить на просмотр в «Лисы», тебе снесло башку, на место которой водрузилась большая такая корона. Хотя это всего лишь сраный просмотр. Дальше ты принялся хвалиться этим налево и направо, разбрасываться фразочками, что хоккейная школа – это помойка, а твои одноклубники – криворукие лузеры. Причем сам-то ты далеко не внебрачный сын Малкина и Овечкина. Не нашего Малкина – другого Малкина. Так ты еще и умудрился поссориться на этой почве со всеми и прогулять несколько тренировок. И ради чего?! Чтобы с молодежкой на льду постоять… в сторонке. Вот увидишь: за тобой пойдут другие… и они будут ничуть не хуже. Не думал ли ты своей пустой башкой, чего ж тебя до сих пор КХЛ-то с руками и ногами не оторвала, раз ты так талантлив?! – агрессировал я, разгуливая по раздевалке. – Как бы там ни было, я пришел сюда в первую очередь из-за тебя, потому что мне больно смотреть, как ты нагло и несправедливо вознес себя до небес. Тьфу! – я частично винил и себя, потому что недооценил первые симптомы звездной болезни. – Где твои вещи?!

– Вон там, – безынициативно указал мне на сумку Кошкарский.

– Переодевайся. Мы уходим.

– Дай мне хотя бы душ принять.

– Нет! Примешь душ в родной хоккейной школе, где «зажигаются звезды»! Понял намек?! Одевайся – минута тебе! Я в коридоре подожду. И не испытывай мое терпение – поторопись! Можешь, конечно, и на помощь позвать, но сто раз подумай, – я сунул руки в карманы и вышел.

Минута пролетела незаметно. Я отвлекся от разглядывания символики «Металлурга» (магнитогорской команды мастеров) и снова заглянул в раздевалку. Кошкарский не сдвинулся с места: сидел на скамейке, смотрел на свой шлем и… плакал. Я ни разу такого не видел, чтобы из глаз сильного, стойкого и мужественного хоккеиста ручьем бежали слезы.

– Какого лешего ты плачешь?!

– Знаешь, Петь, в последнее время я заметил кое-что… Я долго-долго чего-то жду, тщательно этого желаю, готовлюсь к тому, что оно вот-вот наступит, из кожи вон лезу… Но все, чего я жду, когда приходит время, разваливается, перестает быть, – шмыгая носом, говорил Степа. – А вдвойне обидно, когда… когда это случается с заветной мечтой всей жизни… Ты представить себе не можешь, чего я лишился, чтобы пробиться… чтобы играть здесь… чтобы меня заметили… Да откуда тебе знать! Я с детства грезил хоккеем. В моем городе профессиональной хоккейной школы нет. Но горы свернешь, когда чего-то очень сильно хочешь. Так я и оказался в Магнитогорске – за тысячу километров от родины, от дома, семьи, друзей. Я должен был находиться здесь один и выживать, учиться, тренироваться – все ради мечты! Нужно было не ударить в грязь лицом в хоккейной школе – меня приняли вроде бы без проблем, но я тренировался до седьмого пота и потери пульса, чтобы держать планку. Нужно было учиться в этой сраной школе – зубрить алгебру, физику… лишь бы не выперли, а это еще тот ебаный ад! Нужно было одному жить в общаге на копейки, где ты предоставлен самому себе, где никто за тобой не приглядывает и не страхует – нужно жрать, убирать, стирать, гладить, развлекаться как-то, а если чего сломается или испортится, то дыра в бюджете. Каково же мне было смотреть, как тут обхаживают некоторых: на машинах привозят и увозят, экипировку покупают дорогущую… А я все в охапку и пешочком. Порой стены моей комнатушки будто надвигаются и сдавливают меня – мне не хватает отцовского совета, маминой заботы, безграничного оптимизма маленькой сестренки. По телефону с ними не наговоришься – не то это. Но я не отчаивался, терпел – ради них, ради себя… И вот я в двух шагах от настоящей профессиональной команды – моему счастью нет предела… Снесло мне башню знатно, дел наворотил – сам разберусь. Но… я хочу идти дальше, в Молодежку, в Вышку, в Континенталку. Приехать домой героем, ибо я достиг всего, чего хотел, выполнил обещание, которое дал отцу… Хочу обнять маму и сестру, проснуться в родном доме, быть знаменитым, пробиться… не за счет денег, которые я не заработал, а за счет веры и старания, понимаешь? А ты просто приходишь и…

Я молча сел рядом с ним.

– Хм, самое сложное – это долго ждать и в самом конце узнать, что все напрасно. Жизнь диктует множество жестких рамок и препятствий, иначе она не была бы жизнью. Но в ней не бывает непосильных задач – в любой ситуации, что бы ни поставлено на карту, помни, что ты можешь все. К слову, о препятствиях, которые, как ты говоришь, возникают на твоем пути… Да не существует их, как не существует абсолютной тьмы и абсолютной истины. Да, препятствия – это пугающие вещи, которые ты видишь, когда отрываешь взгляд от цели. Жизнь такая штука – привыкай, Кошкарский, не ждать, а идти к своей цели и добиваться ее, несмотря ни на что! – будто цитировал какого-то мудреца я. – Ты этого хотел от меня услышать?! Но опустись уже с небес на землю и послушай. Все мы чем-то жертвуем. Но ты ведь нормальный человек – сам прикинь. Не спорю, что приглашение на тренировку «Лисов» – это признание твоего таланта и перспективности. И наблюдают за многими, не только за тобой. В конечном счете в молодежку из «Металлурга-95» и «Магнитки-95» попадет костяк сильных и достойных игроков. А недальновидное и глупое поведение может сыграть с тобой злую шутку, ибо трудиться и преодолевать проблемы тебе придется вместе с хоккеистами, которых ты оскорбил. И еще не факт, что тебе повезет больше остальных. С ними тебе придется доиграть и здесь. Ты лучше меня знаком с этой системой. Нельзя же кидаться на первое попавшееся. Почему ты так уверен, что ты пригодишься именно здесь? Почему ты так уверен, что магнитогорская молодежка – это предел твоих мечтаний? Всех ведь в одночасье может разнести по разным клубам. Почему же после такого тернистого пути, о котором ты здесь распинаешься, ты так не уверен в собственной способности побороться за что-то лучшее? Тренировки – это ведь еще не контракт. Как поматросят, так и бросят. Но пока что твоя команда не здесь, а через одну остановку на север. Сейчас ты нужнее там. Все вы рано или поздно найдете себе место во взрослом хоккее: кто-то станет звездой, кто-то бросит, кто-то будет тихонечко играть и особо не отсвечивать. Но то место, где вы все начинали, вы не забудете никогда. Это те самые медные трубы, Степка, – я поднялся с лавки. – И вообще: мальчика делают мужчиной не только гормоны – взрослый хоккей требует не только одаренности, но и зрелости. Слишком ранний шанс многих сокрушил. Мы сделаем следующим образом… Я верну тебя в хоккейную школу, назад в команду, и ты будешь играть, как играл раньше… до конца соревнований. А вот потом можешь спокойно убежать хоть в МХЛ, хоть в КХЛ, ВХЛ, АХЛ… НХЛ, прости Господи!

– Легко тебе говорить. Я так позорно ушел, а сейчас ты велишь мне возвращаться. Я там со всеми пересрался. Чего они подумают, когда меня увидят – что я трус и слабак, – не без оснований предполагал он. – Я не пойду.

– Главное не в том, что подумают остальные: они ничего не решают. Главное – это то, какого ты мнения о самом себе. А ты играй лучше, чем остальные – все и заткнутся. Вы же команда, как ни крути – разберетесь! Но в дальнейшем ты лучше от нее не отрывайся – это чревато… Ты, конечно, нос задрал преждевременно – вскружили тебе голову эти «Лисы». На твоем месте мог оказаться, кто угодно, но первого выбрали тебя. Спорю, что на следующей неделе могут забрать пробовать Митяева или еще кого-нибудь, но первопроходцем будешь ты. А назад вернутся все. Вам еще полгода играть. Обязательства перед школой прежде всего – даже когда она кончится и вы пойдете дальше. Надо ценить то, что у тебя есть. Это твоя синица в руках, Степа… Рано или поздно все придет.

– Вернуться самому и вернуть все, как было, очень трудно. Особенно после той каши, которую я заварил. Проще говоря, невозможно.

– Да хорош уже себя грузить! Да, сложно. Но вернуться придется. И это куда сложнее, чем пробежать марафон, – говорил я. – Делай что хочешь, решай – ответ я приму в таком виде: либо на хоккее у тебя крест, и ты не решаешься возвратиться в этот коллектив, – сурово отрезал я, – и, следовательно, ты нигде не нужен и никуда не попадаешь – лишние телодвижения по переводу сейчас нецелесообразны в принципе. Либо завтра ты как штык в четыре часа на тренировке и решаешь все свои неурядицы. И еще, Кошкарский: на этот раз будь объективен и благоразумен, ибо второго шанса все исправить не будет. Я лично добьюсь, чтобы его не было. Ночь тебе на подумать. И давай уже переодевайся!

Степан принялся за дело. Он поражен, что его таким вот позорным и жестким образом утащили с тренировки – такого он не ожидал даже от меня. Испытание еще серьезнее предстоит завтра на другой тренировке с командой, которую он поспешил оставить, забыв, что с молодежкой может и не выгореть. Парень надел носки на разные ноги, шиворот-навыворот напялил футболку и с незастегнутой курткой вышел в коридор. Я молча рассмотрел его и устремился к выходу. Он пошел следом.

Как и ожидалось, за стенами Арены «Металлург» уже давно опустились сумерки, зажглись огни, затрещал ноябрьский морозец. Но кромешная темнота еще не наступила; ближайшие окрестности постепенно тонули в белом снегу и темно-синем небе. Я шел впереди, провинившийся Степан брел за мной. Мы шли в Детский ледовый. Я тяжело дышал, вдыхая холодный воздух вечера. Кошкарскому было зябко и некомфортно, он шагал по тротуару и ничего не говорил, задумчиво понурив голову…»

Я благополучно заснул.

***

После отбоя все ранее употребленное подействовало на Никиту Зеленцова крайне специфическим образом. Пока все вокруг спали без задних ног, он, если и закрывал глаза, то попадал в подсвеченную красным светом проявочную комнату, в которой перед его взором на веревочках висели живые фото всех неоднозначных поступков, совершенных им за последнее время. Если же он открывал глаза, то возвращался в антураж места, которое только и делает, что напоминает об инциденте со Светой и ее хахалем. Никита не знал, куда ему деться от этих мыслей: противоречия раздирали на части. В каких-то моментах он вел себя смело и нагло на радость собственным низменным потребностям, но тут же обзывал себя гнидой за подобные поступки. Такого он больше допускать не желает – кривая дорожка должна смениться прямым и ровным шоссе к определенной цели без всяких необязательных ответвлений, свойственных слабакам. Хоккеист горел желанием покончить с прошлым и зажить новой жизнью, поступать по совести, ибо все плохое словно оседало в нем и отравляло нутро, превращая приветливого и добродушного паренька в отъявленного мерзавца. И все решения Зеленцова говорили об этом открытым текстом. Совесть все же мучила, и он решился.

На тумбочке завибрировал мобильник: «Арина», – высветилось на дисплее. У Зеленцова из головы мигом стерлась способность говорить, в горле застрял ком, во рту пересохло, а язык будто окаменел. Никитос протянул руку к телефону и долго глядел на экран, остерегаясь касаться зеленой клавиши. Его удивляло, что он, такой дерзкий и решительный, сейчас больше всего боится услышать голос собственной девушки.

Взяв волю в кулак, он прикоснулся к нужной кнопке и поднес трубку к уху.

– Приветик, кудряш!

– Привет, – отрывисто ответил Никита, слово заточил ящик хурмы.

– Чего ты так тихо?

– Спим.

– Не рано? А-а, поняла, там этот ваш Песель Елизаров зверствует опять.

– Вроде того.

– Что-то ты долго не звонил.

– Были причины.

– Ясно все, деловой ты мой. А чего такой грустный?

Никита вдруг осознал, что эти расспросы жутко вымораживают, как и его нелепая кличка, да и тон девушки раздражает вместе с недостаточным количеством извилин при избытке макияжа. Собственно, зачем он с ней дружит? Из-за секса, наверное, и еще там несколько незначительных причин. Однако, переосмысливая прошедший день, Зеленцов понял, что ему претило притворство, особенно с его стороны, когда он терпел вычурно извилистый голос пассии и навязчивые вопросики ради неограниченного количества зажиманий ее груди и безудержных оральных ласк. Во всех его отношениях, оказывается, большой, чистой и искренней любовью и не пахло.

– Проиграли.

– М-м-м, – протянула Ариночка, раздумывая, чего же дельного сказать в поддержку. Она не нашла ничего лучше, чем спросить, а как дела в прочих (неспортивных) сферах.

– Бывало и лучше, – удрученно ответил Зеленцов.

До Арины, кажется, стало доходить:

– Никит, ты какой-то невеселый, – ему противно от каждого ее слова – понятно, что она не виновата в этом, хотя в полной мере пользуется всеми выгодами отношений с хоккеистом. – Что с тобой случилось?

– Ничего.

– Ты не заболел?

– Говорю же, нет.

– Дорогой, я же чувствую.

– Да что ты можешь чувствовать! – в сердцах выкрикнул он так, что спящий неподалеку Малкин аж подпрыгнул во сне.

– Что, прости? – будто не расслышала Арина. – С тобой все в порядке?