Наука, любовь и наши Отечества

В меру пижонистый белокурый красавец Саша Холманов.

Потом выступал Венедиктов Алексей Моисеевич, специалист по фосфатам. Этот, казалось, вовсе без мысли и чувств, весь как налитая сарделька. От полноты щек даже глазки сузились. Докладывал ужасно скучно. Зато Анатолий Девяткин (ему уже за сорок, а он, словно мальчишка озорной, рожи строит, язык показывает) подперчивал свой доклад шуточками-прибауточками. Слушать было нескучно, хотя работа самая обычная – откорм бычков на свекловичном жоме. Потом выступали свиноводы: старший Махаев, одетый для такого события в отглаженный темный костюм, строгий, скромный, даже чем-то весьма симпатичный. Младшие научные сотрудницы, две Веры, словно мышка, тихая, зябко кутающаяся в шаль серую Печкурова и высокая, с крупным красивым лицом, с косицами вокруг головы Крохина. Виктор Рядчиков из всех выделялся эрудицией, энергией, душевной общительностью. Доложил о результатах опыта, а потом всё убеждал конференцию (которая в лице старушки Шаныгиной, специалиста по бумажной хроматографии, отчаянно сопротивлялась) приобрести японский аминокислотный анализатор. Убедил. Я последней выступила. Привесам поросят моих, не веря, ухмылялись. «Я вот проверю ваш опыт, я вам покажу!» – грозился Махаев Рядчикову после конференции. Его Махаев считал своим соперником, ну а я – из кадров Рядчикова…

Назавтра конференция продолжится. Будут витаминщики отчитываться, во главе с пожилой и несимпатичной Нестеровой. Даже когда она улыбается, видно, что недобрая. Видимо, жизнь у нее не задалась, она, говорят, одинока. Жалкая и злая.

У нее три человека работают младшими, в том числе Надежда Крускина, та, что в Тимирязевке меня воспитывала, и еще аспиранты. Надю Крускину уже седьмой год не пускает к защите. А еще есть в отделе старик, лет под шестьдесят, Демченко Петр Васильевич. Шустрый, поджарый, не боясь «воюет» с Томмэ, называя его табличным профессором и консерватором, который вцепился «в эту свою овсяную единицу». А он, Демченко, новую разработал, энергетическую. Однако всюду ему, Демченко, преграды строят. Докторскую вот уж третий год ВАК не утверждает.

Новый Год встретили всей семьей. Чуточку натянуто было меж нами с Ивой. Лене елочку маленькую принесли, нарядили. Подружки пришли к доче, Марина Дымковец и Наташа Терехова. Обе дробненькие и тихие, как мышки. А сегодня еще утром снова уехал. Я было загрустила, а потом вспомнила, что не поздравила еще Йирковых с Новым годом. Понеслась в Подольск звонить. Карел понял, кажется, что невесело мне. «Приезжайте к нам! Люба приглашает». Сразу же стало хорошо. Однако поехать отказалась. Вернулась домой, а там уже Иво. Смотрит на меня: я веселая. Уж не думаю об этой его заразе и думать больше не стану. Только Люба! Только Карел! Мои милые, родные друзья! Дыхание перехватывает – как люблю я их, как радостно мне. А Иво удивленный: «Где была?» Ага, думаю, заело. «В Подольск ездила, звонить. Карел и Люба нас поздравляют, приглашают в гости». – «А—а—а, – и засуетился с ужином. – Что хочешь, котлеты или рыбу? А может быть, „птачки“ (чудное блюдо чешское – фаршированное мясо) сделать, сегодня же праздник?» Ишь ты, думаю, о празднике вспомнил, и милостиво разрешила делать «птачки»…

А на другой день снова Клёново и на третий – тоже. Встаю по будильнику рано утром. На улице темень и мороз. А в автобусе тепло и радио включено. Всегда в это время песни. Из общежития ездим: я, Тарасов Коля – свиновод-разведенец и Тоня Югина, аспирантка Нестеровой. Иногда едут с нами Коля Стрекозов, тоже аспирант из нашего коридора, и Гена Шмаков – аспирант Девяткина. Коля Тарасов – высокий красавец и балагур, что ни слово, то шутка, а второй Коля – молчаливый, скромный, и чувствуется, очень хороший человек. Возят нас на стареньком двадцатиместном автобусике ВИЖевские шоферы Толя или Женя. Оба старше нас, прошли войну. Женя, говорят, был контужен, поэтому его лучше не раздражать. Он любит, когда все приходят вовремя, любит, если перед автобусом ноги тщательно вытирают, и ужасно нервничает, когда возражают ему. Тогда, кажется, автобус аж трясется. А Толя – душа-человек. В отличие от Жени, совершенно спокойно поджидает бегущего с фермы опаздывающего, с «попутчиков» берет лишь то, что дают, а коль нет денег, то и задаром отвезет. Однако есть у него слабость – сам признается: «Не могу пустым приходить в свой гараж-сарай, что-нибудь, хоть палку, обязательно принесу, а нет – больным себя чувствую».

Все мы поздравили друг друга с Новым годом. А на ферме я Марусю поздравила.

Вместе с нею кормлю своих поросят. Растут как на дрожжах.

Обменный (физиологический) опыт на свиньях и политзанятия

Начинаю «обменный». Из Клёнова привезла восемнадцать поросят в ВИЖ, на физиологический двор. Это бывшая голицынская конюшня, где, словно детские кроватки в яслях, стоят клетки для животных, сделанные так, чтобы моча вся стекала в подставленные бутыли. Ну а кал собирают дежурные в эксикаторы – стеклянные посудины с притертыми крышками. Дежурные на опыте круглосуточно работают, по два человека в три смены. Зарплата им – по три рубля за смену. Идут охотно, в основном лаборанты своего же отдела, потому что зарплата у них у всех маленькая: сорок – шестьдесят рублей в месяц.

Дежурные ворчат: обычно возят по девять – двенадцать голов. А у меня восемнадцать. Поросята с непривычки скачут в клетках, пытаются вырваться. Одному это удалось. Словили его, но, гад, успел эксикатор один опрокинуть, и разбилась крышка. За это ожидается большой нагоняй от хозлаборанта: вся эта посуда из Германии привезена – трофеи. Здесь таких не купишь. Пока что закрыла эксикатор обыкновенным стеклом.

Встаю теперь еще раньше. В шесть утра уже я на обменном опыте: взвешиваю от каждого поросенка собранные мочу и кал, беру средние пробы. Все это взвешиваю, отмериваю, записываю в журнал. Стараюсь все быстро делать, а все равно управляюсь лишь к десяти утра. И надо идти делать анализы, идти на английский, на политзанятия. Их сам Махаев ведет. А я однажды уснула на политзанятии. Пробудил меня ор Махаева: «Американцы бомбят дружественный Вьетнам, а она спит. Раньше сразу бы выгнали за аполитичность…» Я было начала оправдываться, но это лишь его распалило. Все молчали. Девяткин сидел напротив меня и то ухмылялся, то строил рожи умненького мальчика. Потом, уже в своем кабинете, стал изображать Махаева. Похоже! Смеялись от души. Кто-то в двери торкнулся, и Девяткин принял самый серьезный вид. Всё это в доли секунды. Настоящий артист!

Впрочем, есть в этом плане и одареннее Девяткина. Недавно видела я, какие уморительные рожи Эрнст Лев Константинович строит. У нас в аспирантском его просто Левой зовут, он свой здесь. Пожалуй, из всех мне знакомых ВИЖевцев этот Лев – самый-самый умный и обаятельный…

А дома отношения наши с Ивой всё еще натянуты, хотя, кажется, он уже и не думает о разводе. Зато я каждый день и каждый час думаю о Кареле. Прямо наваждение какое-то. А вернее, песня души, которая помогает мне всё преодолеть.

Биохимические исследования подтверждают результаты опыта

Атакую Барбаша, чтобы разрешил убой, по две головы с группы. Он требует, чтобы ВИЖ оплатил потери. Это на четыре тысячи с хвостиком. А мне только тысячу выделят, и то с огромным трудом пробиваю. Махаев против убоя: зачем нам эта биохимия, надо Букину – пусть и платит. Томмэ всегда в плане денег слушает Махаева, а тут решил по-своему: подписал бумажку на две тысячи. Лапидус – главбух институтский – с ядовитой улыбочкой сообщил, что для отдела кормления все лимиты давно исчерпаны. Выручила зам главбуха Люба Вениаминова, жена Саши, с которым Иво когда-то жил в одной комнате в Тимирязевке. «Своим друзьям всегда помогаю. Махаеву не дам, что он мне, а тебе дам. Тысячу. Больше нету».

Я и этому рада. Теперь уломать бы Андрея Алексеевича.

«Ох, и нудная же ты женщина», – говорит он в сердцах при управляющем фермы, Алексее Егоровиче. А тот мне подмигивает, дескать, не отступай. Наконец согласился на двенадцать голов. А потом, когда Егорыч на ферму поспешил, Барбашов, глядя на меня своими круглыми котиными глазами, произнес: «Я б тебе и всех восемнадцать разрешил, и все б вообще тебе дал, и на своей бы машине возил, если б ты… ну, сама понимаешь… А у тебя ж, говорят, муж есть». Благодарю его «за комплимент», а главное, за разрешение на контрольный убой, который решено было провести прямо в хозяйстве…

Сложила все пробы только что вынутой, теплой еще печенки в огромный термос с жидким азотом, которым снабдили меня в лаборатории Букина, и в Москву понеслась. А в Клёново, где продолжали разделывать туши, остался Иво. Он мне с организацией убоя очень помог. Передала ему спирт, который дал мне сам Букин, чтобы расплатиться с убойщиками.

В лаборатории Букина ждали с уже приготовленными реактивами. Лидия Яковлевна и Евдокия Петровна сразу же взяли привезённые печенки в оборот. Бархатно заработали моторы: гомогенизатор, центрифуга… Всё японское. Мне полагалось на первый раз только смотреть и записывать. Руки обоих женщин, натруженные, с четко обозначенными венами, летали, манипулируя пробирками, колбами, стаканчиками, которые они заполняли, приливая пипетками реактивы из разных колб, ставили в центрифугу, снова переливали и, наконец, ставили в термостат. Там, в термостате, и должна была проявиться активность ферментов, ответственных за синтез в печени метионина. Как повлияет на эту активность наша добавка поросятам кормового В12? А вдруг нет? Надо ждать. Пили чай, пока пробирки в термостате.

Арешкина Лидия Яковлевна и Скоробогатова Евдокия Петровна прошли всю войну, в медсанбатах работали. Меж собой они Лида – Дуся. Обе статные, видные. Арешкина, обрусевшая грузинка с большими, проникновенно-умными южными очами под черными дугами бровей и сейчас красива. Евдокия Петровна – тоже, но светловолосая, с выгоревшими бровями, с маленькими, как у белой медведицы, глазками, излучающими несказанный душевный уют. В лабораторию пришли сразу после войны. Работать привыкли не по восемь часов, а сколько надо, чтобы что-то получилось. Лаборатория их стала славной на весь Союз, и даже в мире знают о них. Постоянно приезжают стажеры. Из Японии, Англии, Германии. В лаборатории впервые получили «дешевый» витамин В12. Потом, уже совместно с заводскими лабораториями, усовершенствовали метод. И сейчас, то есть в шестидесятые годы двадцатого века, наша страна поставляет витамин В12 даже в Швейцарию (очищенный до кристаллов). А кормовой – на все комбикормовые заводы идет (только мало их у нас!). Сейчас вместе с Латвийским биологическим институтом отрабатывают метод получения лизина. Из Латвии к ним в лабораторию постоянно приезжают, в том числе Вальдман Андрей Робертович, он там, в их республике, академик уже, хотя не так давно защитил диссертацию (Букин руководил). Он многих вывел в доктора, а Вальдмана вообще спас, из самого ГУЛАГа вытащил.

К Евдокии Петровне, пока мы чай пили, постоянно сотрудники подходили, по каким-то спискам платили трояки, рубли, куда-то записывались и просто за советом шли. Один – невысокого роста, с круглым лицом, со щеками, словно яблоки наливные, несколько раз подкатывал, что-то всё согласовывал, договаривался. «Любимчик Василь Николаича, Володя Быховский. Энергичный. Молодой, а уже докторская готова. Тоже по витамину В12 работает», – сказано было с теплотой, как о сыне своем. Но своего-то у Евдокии Петровны и не было. Семья для нее – лаборатория. Все родные. Даже я, «не своя», почувствовала её материнскую душу. Мне было здесь очень уютно. Не заметила, что вечер давно. Результаты получили уже к ночи, в десятом часу. Пришел Букин с полным портфелем свежих бутербродов. Сказал, что специально принес для меня. Снова чай…

Сам он стал увлеченно знакомиться с результатами только что проведенных анализов. «Замечательно! Великолепно! Вы, Эля, отлично вели опыт!» – восклицал Василий Николаевич и подкладывал мне на блюдечко бутерброды с окороком. Я вместе с женщинами пила чай и радостно заедала принесенной Букиным вкуснотой похвалы в свой адрес.

В группах с добавкой витамина В12 активность ферментов, которые участвуют в синтезе метионина печени, была в два и более раза выше, чем без витамина. Витамин В12 значительно повышал способность печени синтезировать метионин, даже когда этой аминокислоты было вполне достаточно в рационе. «Это что-то новое! Жареным пахнет», – довольный, улыбающийся, сказал Букин. Мы все чуть ли не хрюкали от радости. Решили, что по этой же схеме я еще и на крысах проведу опыт. Это здесь же, в виварии Института биохимии. Только в одиннадцатом часу ночи вспомнили, что ведь надо по домам. Женщины – обе – предложили мне переночевать, они живут отсюда недалеко, на Вернадского. Но я позвонила дяде Боре, он еще ближе. Сказал, чтобы, конечно же, приезжала.

Утром, еще находясь у дяди Бори, товарищу Йирке похвасталась результатами. Карел искренне обрадовался, пригласил приезжать. Узнав, что некогда, сказал, что на днях сам приедет, посмотрит мой опыт в Клёново-Чегодаево. В совхозе с Барбашовым у него, мол, какие-то дела.

Радуюсь: Карел Йирка приедет в Клёново!

Утром небо звездами сияет, мороз. Еду в Клёново, чтобы марафет навести в станках (Йирка сегодня в Клёново приедет!). Поросята чистые, аж лоснятся. Теперь они сидят по пять голов в станке. Спят в одном углу. Там всегда сухо, чисто. А гадят возле дверцы: оттуда свинарке легко выгребать из станков. Свинарка их и приучила так себя вести. Удивительно понятливые и чистоплотные эти свиньи. Жалко, что всем им один конец. Жестоко со стороны человека. Один был поросенок – серый, с чуть прогнутой спиной, так всегда смотрел на меня, что делаю, будто понимал что-то. Не верещал, как другие. А теперь он всё мне помнится (он в контрольный убой вошел). Из-за него не могу есть мясо свиное, которое осталось от проб. Вдруг это кусочки того серенького…

Пробыла на свинарнике почти до обеда. Убрали, опилками всё посыпали, а гостей нет. Чуть на автобус ВИЖевский не опоздала.

А после обеда, когда пришла в институт, передали мне, чтобы зашла к профессору Грудеву. Он известный свиновод, зав. отделом. Интересно, зачем я ему потребовалась?

Небольшого росточка, весь овальный, как Томмэ, только гладко выбрит и глаза без томмовской мягкой озорнинки, ясные глаза, голубые, как небо северное, и прицеписто-строго смотрят на меня. «С какой целью приезжал к вам, да еще на свинарник, чехословацкий посол?» – «Чего-о?» – «А вы даже не знаете? А он знает вас. Хотел видеть. Мы, конечно, задержали разговорами…» Ах, так вот, оказывается, в чем дело! «Это ж никакой не посол! Это Карел Йирка». – «А откуда вы его узнали, где познакомились?» – «Так я же в Чехословакии три года работала. Зоотехником. А он работал директором совхоза». Это была правда. Карел, действительно, директорствовал, только совсем в другом крае. Профессора Грудева такой мой ответ «успокоил». Подал мне руку, даже чаю предложил. «В следующий раз предупреждайте, – сказал он, как можно приветливее улыбаясь мне, – и… никому об этом разговоре, слышите? Ни-ко-му!»

И наука, и любовь, и Космос, и счастье жить

Никогда не думала, что так захватывающе интересно делать анализы, которые прежде (в Тимирязевке) казались скучнейшими. Занимаюсь ими сейчас почти каждый день, после того как съезжу на опыт в Клёново. А раз в неделю езжу в библиотеку ВАСХНИЛ. Еще только подъезжаю к Москве, а уж всё, кажется, сияет, и сердце от радости вылететь готово. Сдерживаю себя, чтобы не пуститься вприпрыжку, раскинув руки крыльями. Во сне часто теперь вижу себя несущейся по воздуху. Так хочется позвонить Карелу. Ему, потом Любе, потом снова ему… Наверное, он угадывает мое состояние. «Позвоните, когда закончите в библиотеке. У меня сюрприз для вас, книжка». Этих книжек у меня уже… Хорошо, что не все сразу, а то бы не было повода ездить. Ловлю себя на том, что стал для меня Карел самым дорогим в жизни. Он и его семья. Люба для меня – божество…

А дома встречает Иво приготовленными котлетами, сделанными из трески, смешанной с творогом. Это раза в четыре дешевле, чем мясо, и полезнее. А нам свой бюджет надо рассчитывать до копеечки: живем всё еще на одну мою стипендию. А уже весна. И утром 8 Марта Иво принес целый букет вербной лозы с пушистенькими «барашками».

«Поздравил – теперь в Москву езжай, к этой своей. Вскорости и развод можно будет оформить. Карел сказал, что стипендию тебе сделают на днях», – говорю спокойно, потому что чувствую: мой он теперь, весь, как прежде.

Стал прощения просить, клясться в любви и верности. Теперь аж до гроба. Да он, мол, и не переставал меня любить. Если б не это письмо «поганое» из Хабаров, я б и не узнала ничего, спокойно жила. А то, что было, это ненастоящее, игра. Надо же как-то себя утверждать… Тронуло только одно: «Семья для меня – святое», – сказал. Как не простить…

А наши снова в космосе. Алексей Леонов и Павел Беляев. На втором витке Леонов вышел из корабля «Восток-2» в космическое пространство. Летал в пяти метрах от корабля, привязанный за трос. И это впервые в мире! Снова мы первые! И через несколько дней – праздник в Москве: встречают космонавтов. Они приземлились еще пять дней тому назад в районе Перми. Теперь оба космонавта рассказывают, каким видится всё из космоса. Земля не кажется шаром вроде Луны. Наверное, потому что слишком близко. На ней всё замечательно видно: Черное и Азовское моря, Средиземное тоже. Реки видны, леса. И никаких границ. И вся она, Земля-красавица, словно бы нежится в голубом тумане. А всё вокруг черное-черное. Звезды яркие, но не струятся, не мерцают. Они цвета червонного золота, как бы небрежной рукой по черному бархату раскиданы. И Солнце, огромное, без ореола, как бы впаянное в черный бархат.

Словом, красота космическая. Вселенная с её мириадами звезд, Солнцем, разрывающим тьму. Смотрели в иллюминатор и вдруг увидели предмет, купающийся в солнечных лучах. Это был искусственный спутник Земли (в километре от корабля). В будущем такие встречи возможны. Даже будут и переходы из корабля в корабль.

«Встает вопрос о строительстве межпланетных космических станций. А это прямая дорога к полетам на другие планеты», – говорят первые космонавты, полковники Гагарин и Титов.

А у нас дома к этой радости космической прибавилась еще чисто житейская: Иво получил стипендию. Дали и за два прошедших месяца этого года. Накупили колбасы любительской и докторской, пельменей, пирожных и устроили пир. Лена прыгала и «по-индейски» верещала от радости. Мы, вся семья, были счастливы.

Наша семья в Дубровицах, 1966 г.

Теперь уже сам Лысенко – «элемент»

Нас, всех аспирантов ВИЖа, собрали в зале Ученого Совета для «важных сообщений». Полон зал. Молодые, энергичные. Приехали из всех ВИЖевских филиалов. И среди них знакомое с юности лицо – Шурочка Фесюн, жена Гриши Фесюна. Она москвичка, а Гриша в общежитии с нами через стенку жил. Захватил чуточку войны. Пришел хромой, кудрявый и веселый. С Шурочкой они еще тогда хорошо дружили, песни пели. Теперь Гриша зав. отделом химизации в Министерстве родном, а Шура аспирантуру заканчивает. Уже и диссертацию доложила, защиту назначили, но что сейчас делать-то: опыт у нее в Горках Ленинских прошел, у Лысенко. И всё написанное – с Лысенковских, т. е. наших, советских позиций… А оно всё у нас, как та избушка, что на курьих ножках, задом наперед перевернулось.

Теперь уже сам Лысенко – «элемент». Впрочем, Шурочка жалеет его, он ведь, по ее словам, свято верил в то, чему людей учил. Доверял. А ему потрафляли, писали в отчетах так, чтобы Денисычу угодить.

Общение наше прервал директор Всяких. Обращаясь ко всем нам, сказал, что совсем недавно прошел Пленум ЦК, который о «Неотложных мерах». В стране сильно замедлились темпы роста. Во многих хозяйствах животноводство убыточно. Государство доплачивает на животноводство. В магазинах мясо по два рубля за килограмм (только попробуй купи, очередины!), а себестоимость его (в живом весе) около пяти рублей и больше за кило. Это потому, что у нас государство социалистическое, можно так цены держать. Выход из этого – повышать производительность труда и прежде всего науку сельскохозяйственную поднять, которая сейчас тоже, оказывается, «лежит», от всего мира отстала. А все из-за этого Лысенко.

Аспиранты-разведенцы взвыли: им диссертации переписывать… Мендель, которого всегда полагалось обозвать таким-сяким, оказался на самом деле великим ученым. Об этом весь мир давным-давно знал, кроме нас. Теперь и мы.

«В августе будем со всем миром отмечать столетие со дня открытия законов великого Менделя, – торжественно произнес директор Всяких и добавил: гениального сына Чехословакии!»

После директора заместитель его Солдатов говорил, тоже профессор, длинный, жилистый, с лицом, похожим на сжатый кулак. Впрочем, он симпатичный человек, это чувствуется. Будет нам лекции читать по статистике, учить, как математически обрабатывать результаты собственных исследований, чтобы знать, достоверны они или случайны.

А потом комсомольские и партийные вожаки долго и нудно говорили о необходимости повышения идейного уровня всех нас.

Под конец аспирантам дали слово. Главные претензии к вахтершам: аспиранты не монахи, почему не пропускают женщин в общежитие, даже родных жен-сестер?! Беднягам приходится в окна лазить…

«Мои вам цветы!»

Вчера еще было ветрено и с тяжелого неба сыпало дождем, а сегодня с утра солнце, природа ликует, и я еду в Москву к дорогим Любе и Карелу. Завтра Первое Мая и народищу везде будет, а сегодня улицы пустынны и всё, будто умытое, сияет. Листья на обихоженных уличных деревцах еще зажаты в нежные кулачки уже лопнувших почек, и солнце просвечивает деревца эти до самой земли. И вся Москва в это утро, будто невеста перед венчанием, красуется под чистейшим голубым небом. Тоже и я ликую: несу дорогим моим чехам подарок праздничный – красивый и увесистый, завернутый в белую холщевую салфетку кусок мяса одного из моих подопытных поросят.

Опыт еще позавчера закончила. Всех взвесила. На весы шли сами, послушные, спокойные. А потом – мясокомбинат Подольский.

Если б не Иво, я бы, наверное, не сделала ничего. При виде, как бьют животных, льется кровь, шкуры сдирают, выворачивают и кидают внутренности, ничего толком сообразить не могла. Двое аспирантов взвешивали печенки, селезенки, внутренний жир, отрезали пробы мяса для анализа и не только… Иво всем руководил, диктовал… Я только записывала. В колбасном цехе, где умелые обвальщики, орудуя своими ножиками, быстро и ловко срезают шпик, отделяют мясо от костей, тоже всё – шпик, мясо, кости – взвешиваем и пробы берем… Под конец прошу обвальщика отрезать мне самый хороший кусочек «для профессора». Ломоть килограмма на два, подарочный! К празднику, думаю, Йирковых обрадую…

Звоню. Ждут меня. Примчалась на Фучикову улицу, взлетела на третий этаж. Сияю. Подаю Карелу: «Конец опыта! С праздником!» Однако не понял меня Карел. Замахал руками: «Ни-ни! Мы ничего не берем». – «Это… Это мои вам цветы!» – говорила я, кажется, не очень внятно, сквозь ком горечи в горле. Не убедила его. Всё померкло разом. И наверное, я бы расплакалась. Но тут меня Люба обняла. Поцеловала. Взяла бережно кусок мяса и обещала приготовить всей семье на праздник что-нибудь вкусное. «Только я не буду есть!» – взбрыкнул товарищ Йирка. «Ты много знаешь русских и о русских, а так и не постиг главного», – сказала Люба. Потом напоила меня соком апельсиновым с морковью и пригласила пойти с ними вниз, в подвальное помещение, где они будут гладить машиной постиранное белье. «Стирал я, и глажу я, а жена командует!» – ворковал Карел. Я наконец успокоилась, тепло с Любой попрощалась. Я люблю ее. А Карела… Какая-то будто искорка угасла в отношениях меж нами.

Фосген для опыта

Иве нельзя в Клёнове опыт проводить, потому что он иностранец. И вообще ему почти никуда нельзя: везде у нас «зоны» и «ящики». Поэтому работа аспирантская будет идти в лаборатории. Он определит in vitro усвояемость, лизина в кормах, а потом полученные результаты проверит в опытах на лабораторных крысах в виварии Института питания. Рядчиков уже с этим институтом договорился. И вообще все готово у Ивы к началу исследований, но… нет основного реактива, хлорпикрина (он же карбонил хлорид или дихлорангидрид угольной кислоты). Ни Иво, ни даже Рядчиков не смогли его найти в Москве. Сказали, однако, что есть он, и в больших количествах, на одном из номерных заводов химкобината города Дзержинска Горьковской области. Однако туда – только по спецпропускам. Да и кто ж туда поедет?

Я поехала. С собой было письмо за подписью директора ВИЖа и командировочное удостоверение.

На заводе смотрели на меня как на кого-то из зоопарка. «Кто ж так просто, без согласований, приезжает сюда, да еще за таким реактивом?! Тут разрешение от самого высшего начальства нужно! Тот реактив, что нужен вам, взорваться может, это фосген, его в специальных контейнерах везут!» – объяснял мне поджарый, с озабоченно-добрым взглядом маленьких серых глаз на бледноватом лице зам. главного инженера. – «Согласование? Это же целая куча бумаг! Кабинеты! Подписи! А у него – срок аспирантский. И как закончится срок, надо будет к себе, в Чехию, возвращаться…» – «Чех, говоришь? А ты ему кто, что так печешься? Тоже чешка?» – «Я – русская, жена его».