Наука, любовь и наши Отечества

Запели, но ужасно нестройно. Чехословаки старались подтянуть, ловили ртами воздух, но всё безуспешно. Песню, наконец, запили с очередным тостом: «Еще разок за дружбу, ну, крепкую-крепкую, чтоб аж на все века». Наконец, когда уже совсем развезло, выпили за здоровье нас всех, потом еще за здоровье семей наших, и еще за личное счастье… Я и товарищ Мало шли к автобусу на своих ногах. Голова, однако, тоже весело кружилась. Всю остальную делегацию вели, поддерживая с обеих сторон, чтобы не упали. Трнка всё же свалился, хлопнулся прямо на пол, но уже в Краснодаре, в гостинице. Там отнеслись к этому с пониманием, даже ласково. Знали, что это чехословаки. Радио громко вещало о празднике в братской Чехословакии, о том, с какой любовью в этой стране ухаживают за могилами советских воинов… В номерах для чехословаков (и для меня тоже) стояли свежие розы! А назавтра нам улетать в Москву.

Вылет – в час дня. Но с утра еще был Кубанский научно-исследовательский институт по сельскому хозяйству. Там особо не мучили нас показами и рассказами, а провели мимо стендов с новыми сортами пшеницы и кукурузы прямо к накрытому столу. После вчерашнего, однако, не хотелось ни есть, ни даже говорить. Всё же после принятых рюмки-второй «Столичной» пошли и закусочки. И разговоры потекли. Снова тосты за дружбу, за мир и за победу коммунизма. Однако только было раскочегарились, надо ехать в аэропорт. И там уже, при регистрации, выяснилось, что у нас хоть и есть билеты в Москву, но места не забронированы. И ни одного вообще места нет, ни на сегодня, ни на завтра. Начало учебного года через день! Тут хозяев прошибло потом, это была их забота – заранее забронировать места. Сопровождающий наш, побледневший, кинулся звонить. Примчал заместитель директора, толстощекий, пузатый и с кипучей энергией. Разбухший портфель подмышкой, сразу же умчался туда, где кассы. Там, видимо, ничего не вышло, потому что дунул прямо к выходу на аэродром. Минут через двадцать возвращается. Рожа красная, от пота блестит, раздает нам посадочные. «Скорей-скорей, будете первыми. А кто последним будет – сам виноват!»

Последних уже в иллюминатор самолета видела: это была молоденькая красивая женщина с ребеночком на руках и еще молодая парочка. Молодые в конце концов поцеловались и, обнявшись, отступили, а женщина с ребёнком вытирала слезы. Чехи охали, так им было женщину жалко, однако сидели на своих местах, как пришитые.

Погода аж до Москвы ясная, а в Москве жарища, градусов тридцать. Еду сразу же в Дубровицы, а чехи в гостиницу «Ленинградскую», самую, наверное, шикарную в Москве. Завтра к одиннадцати часам их привезут в дирекцию ВИЖа. Мне подойти туда же. Чехи слегка сникли, узнав, что вместо вольного денечка в столице снова предстоит «работа». Об этом сказали в загранотделе министерства, куда я из аэропорта позвонила. Так, мол, их советник хотел, товарищ Йирка.

В уже знакомый мне директорский кабинет ВИЖа заявились одновременно: чехословаки и я. Нас ожидали. На длинном столе вазы с цветами и фруктами, бутылки с минералкой и крюшоном, чистые до блеска тонкостенные бокалы. За столом кроме директора, сидевшего «во главе», были сотрудники с папками бумаг, с рулонами таблиц, с чистыми блокнотами и ручками. Нам всем тоже дали по ручке и блокнотику.

Чехословаки, увидав блокнотики и алчущих «плодотворной» встречи с иностранцами сотрудников, сникли. «Что невеселы?» – спросил бравый директор, бывший фронтовик. Я ответила за всех, что, мол, устали, потому что без выходных две недели работали. Директор принял это во внимание, и деловых разговоров почти не было. Папки толстые с бумагами так и не раскрылись и таблички остались в рулонах. Зато сам Всяких увлечённо рассказывал, как воевал. Тоже и Чехословакию освобождал. В Праге был потом два раза. Много друзей в Чехословакии у него.

А потом, уже более узким кругом, переместились в другое помещение, поменьше, чем кабинет, и с накрытым столом. По сравнению с Украиной, Ростовом и Краснодаром оказалось весьма скромненько. Но было замечательное «Советское шампанское», которое быстро веселило. Разом все говорили, стараясь друг дружку перекричать. Силилась все переводить. И с чешского на русский, и наоборот. Директор Всяких покинул свое головное место в торце стола, согнал сидевшего со мною рядом какого-то сотрудника своего и очень галантно за мною ухаживал. А когда прощались, то поцеловал руку и сказал комплимент: «Как хорошо вы научились говорить по-русски!» И еще сказал, чтобы я к нему, если что, обращалась, что он сделает всё-всё… Однако узнав, что я никакая не иностранка, а вся своя, вдобавок аспирантка его же института, он удивленно запырхал и, будто его обидели, отскочил от меня. Однако в конце, видя, как ухаживают за мной все мои чехословаки, пришвартовался снова и уже не отходил.

А утром чуть свет поехала я в Калугу за Леной. Загорелая, веселая, сразу же вспрыгнула на меня, обхватив руками и ногами: «Я – клещ! Я – клещ!» Тетя Тася подарила ей новенький портфелик. «Всю жизнь проработала педагогом, но такого ребенка не видела еще. Выпущенный Джинн из бутылки, вождь краснокожих, даже не знаю, как назвать. Неудержимая энергия! Без тормозов. Ни с кем еще так не уставала, хотя чувствуется, очень хороший человечек растет».

Бабочку еще позавчера увезли в Свердловск, потому что Славику нужен пригляд, а они, мама с Батей, вечно в отъезде. Тетя Тася, чувствуется, рада несказанно, что забираю свою дочу. А я втайне надеялась, что предложат еще остаться, пока с общежитием устроимся, пока Иво приедет из Хабаров.

Мы с Леной без своего угла. Живем то у Рядчиковых, то у дяди Бори, брата моей Мамы. Лена в восторге и от дяди Бори с тетей Лидой, и от квартиры их огромной. Целых три комнаты! Ванная, кухня. А больше всего ей туалет понравился: не надо на улицу выходить! У дяди Бори есть сын Юра. Учится в университете, а жена его там же, в аспирантуре. Я их еще не видела.

А в министерстве с меня отчет о поездке хотят. Товарищ Йирка сказал, что чехи от поездки в восторге. Он не знает, почему. Про море и Геленджик мы все договорились ничего не говорить Советнику посольства. Но в министерстве я призналась. А там сказали, что такое вообще-то не дозволяется, потому что иностранцы должны быть все время под контролем, а Геленджик, и тем более винный погребок, не были предусмотрены в их деловой поездке. Но, даст Бог, всё обойдется. Только в отчете об этом писать не надо…

Поселяемся в аспирантское общежитие

Наконец-то приехал Иво, привез трудовые книжки и справку из Новосибирского института об отчислении меня из аспирантуры в связи с переводом в ВИЖ. Даже не поцеловались, помчались с этими бумагами в дирекцию, в отдел аспирантуры. Вышел приказ, в котором указали и срок аспирантуры: Иве – три года; мне – два года и два месяца. В тот же день и в общежитие поселились. Вперлись туда мимо удивленной вахтерши с огромными чемоданами, с кучей разных коробок и с… ребенком. Дали нам комнатку, самую крайнюю к балкону, на третьем, последнем, этаже. Комнатка узкая и вытянутая чулком. Единственное окно – почти во всю ширь противоположной от двери стены. В комнате две кровати и два письменных столика. Комендантша Аня выдала матрацы, постели. Посокрушалась, как же мы с ребенком, взрослым уже, будем здесь все умещаться. Не лучше ли где-нибудь квартиру подыскать, так, мол, все делают, к кому приезжают жены с детьми. Но мы бодро сказали, что поместились прекрасно, и что я не просто жена, а тоже аспирантка.

Только мы расположились, Лена уже куда-то умчалась. Оказывается, на втором этаже телевизор есть, и она туда. Пока хлопотали, незаметно было, что Иво какой-то не такой. Смурной. В чем дело? Сказал, что, наверное, заболел. И очень плохое настроение у него. Рядчиковы в гости пригласили – мы не пошли. Лег лицом к стенке. И скоро уснул. И тут я уяснила себе: мы так и не поцеловались! Сама же себя и успокоила: устал с дороги…

А наутро повела Лену в школу Дубровицкую, в третий класс. Школа – новенькое окнистое здание, прямо напротив аспирантского общежития. Просторные классы, спортивный зал, столовая, туалеты на всех трех этажах… Лена такую видела впервые (а я разве что в мечтах). В дирекции записали и сказали, чтобы сразу же на урок вела, звонок только что был. Вышла учительница, Полина Яковлевна, пожилая, но с молодыми умными глазами. Представила ей Лену. Та сразу же так ни с чего похвалила: «Хорошая девочка». А я пожалела учительницу, не хотелось, чтобы уж совсем было «кот в мешке», набралась храбрости, призналась, какой у меня тяжелый ребенок, пообещала приходить в школу, помогать справляться… «Я вот ей дам! Голову оторву!» – весело погрозила учительница Лене, а мне сказала не волноваться и еще раз громко повторила: «Девочка – хорошая!»

Лена Птак в Дубровицкой школе, 1965 г.

Темы наших диссертаций

Наконец-то подобрали темы. Просто по кормлению свиней лизином работ уже много, и не только в нашем институте. Виктору хотелось, чтобы наши работы были оригинальными. Иве он посоветовал заняться доступностью, т. е. усвояемостью лизина разных кормов. Методика определения этой самой «доступности» была только у американцев. Очень трудоемкая, требующая огромной тщательности и вообще терпения. У Ивы спросили, возьмется ли он за эту очень специфическую тему. Он согласился. А у меня и спрашивать не стали, сказали, что буду заниматься потребностью свиней в другой, следующей за лизином, лимитирующей, т. е. часто недостающей для свиней аминокислоте – метионине. К тому же требовалось определить, как влияет на эту потребность витамин В12.

Известный советский витаминолог В. Н. Букин, который заведует лабораторией витаминов в институте биохимии Академии наук, доказал, что витамин В12 участвует в синтезе этого самого метионина. Значит, обеспечь поросенка растущего витамином В12 и смело давай рацион, дефицитный по этой аминокислоте? Но это еще доказать надо. «На свиньях таких опытов нет, ни у нас, ни даже в Америке», – говорит Виктор.

Решили (Рядчиков и профессор Томмэ), что мы с Ивой будем готовить методики по этим темам. Поэтому скорее надо знакомиться с литературой, а мне еще и с Букиным попытаться бы встретиться. Но сначала – продумать схему опыта и почитать литературу нужную и работы Букина.

В обед забежала в школу: уж лучше самой, чем по вызову, как это было в Хабарах. Полина Яковлевна вышла ко мне в коридор и незло напустилась: «И чего вы всё ходите?! Чего всё наговариваете на дочку свою? Прекрасная девочка. Прилежная, умная, послушная». У меня от удивления, наверное, глаза вытаращились и рот открылся: «Прилежная? Послушная?» «Она у меня лучше всех на уроках сидит. И троек у нее уже нет. Всё больше пятерки!» – улыбается учительница, в глазах веселинки пляшут, а я чуть не плачу от радости.

Почти каждый день езжу в библиотеку ВАСХНИЛовскую. Это почти в центре Москвы. Иво тоже, но он еще и в Тимирязевскую, что много дальше. Там, говорит, по его теме литературы больше.

Вся почти литература на английском языке, а мы его не знаем абсолютно. Рядчиков сказал, что в американских журналах до того четко пишут, что и не зная поймешь. И посоветовал начинать с таблиц. И он был прав: тексты в американском журнале Animal Science мне гораздо более понятны, чем в родном «Животноводстве». Там всего несколько слов, а остальное цифры. Мы с Ивой записались ходить в группу английского языка для аспирантов. Преподавательница Софья Арташезовна, или просто Софа, когда-то в Англии жила, армяночка с очень живой, прямо театральной мимикой. Кто-нибудь в напряге на деревенско-английском читает газетный текст, а она показывает на лице своем впечатление от нашего произношения. Получается ужасно смешно и очень весело, хотя лицо ее будто бы муки душевные отображает. Группа аспирантов (нас человек двадцать) то и дело взрывается хохотом, однако же – странное дело – так всё легко воспринимается!

Иногда, когда засиживаюсь в библиотеке, ночую у дяди Бори. Сплю в самой большой, огромной комнате на зеленом диване. Дядя Боря с приятно округлым брюшком и мудрым взглядом карих глаз на добром бородатом лице и симпатичная, с интеллигентным лицом жена его Лидия Федоровна очень ко мне добры, сказали, что могу бывать у них сколько хочу и когда хочу. У них столько прекрасных книг! Такой вид из окон с десятого этажа: зеленые перелески, низкие домики и много подъемных кранов.

Но больше всего мне нравятся у них туалет, ванная и холодильник. От этих трех вещей всегда испытываю наслаждение, особенно от холодильника. Там всегда есть докторская колбаса! И Дядя Боря с Лидией Федоровной говорят мне, чтобы я не стеснялась и эту бы колбасу ела сколько хочу. Знали бы они, сколько я могла ее поглотить! Всю бы, без остатка! Поэтому держу себя в узде относительно колбасы и стараюсь больше пить чаю просто с хлебом…

Готовлюсь к эксперименту и знакомлюсь с ведущим витаминологом страны Букиным

В экспериментальном хозяйстве ВИЖа «Клёново-Чегодаево» пытаюсь договориться насчет опыта: нужно будет около сотни поросят-отъемышей и, главное, место, куда свиней подопытных расположить. С местами, предупредили меня, осенью плохо, потому что свинарники, в которых зимуют, переполнены, там поросят по группам не поставишь, а деревянные – летние времянки, в них зимой замерзнут. Все равно пошла к директору Барбашову. Бывший морячок, но уже в годах, с брюшком, с нагловато-умным взглядом небольших темных глаз на круглом котином лице. Говорят, очень способный организатор, окончил на скорую руку сельскохозяйственный институт (по сильно сокращенной, партийной программе) и уже известность приобрел на весь Союз: выращивает дешевую свинину в недорогих летних постройках-мониторах. Сам Хрущев то ли приезжал, то ли к себе вызывал…

В Клёново из Дубровиц служебный автобус ходит. Первым рейсом, в шесть сорок пять утра, на нём ездят Лена Рядчикова, сотрудники ВИЖа и аспиранты, которые опыты ведут в этом хозяйстве. А в двенадцать дня, вторым рейсом, возвращаются сильно пропахшие свинарником или скотными «опытники». А есть еще и третий рейс, в четыре часа дня.

Я поехала первым рейсом и в числе двух уважаемых сотрудников испрашивала разрешение Барбашова начать опыт на поросятах. Барбашов отказал всем. Сотрудники спокойненько подосвиданькались с директором до весны, а я осталась еще сидеть в кабинете. Сижу молча, пока не сказал:

– А ты чего высиживаешь, не поняла что ли меня?

– А я не могу ждать до лета: осталось мало времени. Поэтому приеду еще просить.

– Приезжай, проси, – повел он широкими ожиревшими плечами, – только ведь места нет. Из мониторов деревянных к декабрю всех угонят в зимние свинарники, где нет условий для ваших опытов. А в мониторах, как большой мороз грянет, так и замерзнет всё.

– А как же у нас на целине в арочниках не мерзло? – спросила я, стараясь держаться как можно наглее.

– А ты что, на целине что ль была?

– Ага! Зоотехником. Потом директором. (Не стала уточнять, каким, сколькими людьми командовала). – Эти бы мониторы соломенными тюками обложить, если солома есть, – говорю.

– Найдем солому. Обложим. Попробуем, – вдруг согласился Барбашов и милостиво разрешил сходить на мониторы, посмотреть поросят, мол, еще там какие-то есть.

Поросята мне понравились, здоровенькие, спинки лоснятся. И матки тоже спокойные, в доброй кондиции и со здоровыми сосцами, на которых бело-розовыми колбасками повисли их дети-хрюшата. По десять-двенадцать поросяток под каждой маткой. А мониторы – щелястые, с раздолбанными сплошь полами, приземистые деревянные развалюхи. Я приуныла: удастся ли всё сделать как надо?

Барбашов, однако, успокоил: «Сделаем!»

Томмэ методику опыта одобрил и просил показать ее ведущему витаминологу страны, члену-корреспонденту академии наук Букину Василию Николаевичу. Сказал, что хорошо бы проконсультироваться у маститого витаминолога и, может быть, попросить для опыта витамин В12.

Букин – моложавый старик лет шестидесяти. Лицо простого крестьянского мужика, но с внимательно-умным взглядом живых серых глаз под густыми бровями и доброй улыбкой. Кроме него в кабинете две пожилые, необыкновенно милые женщины. Одна – с деревенско-русским и в то же время очень интеллигентным лицом – Евдокия Петровна Скоробогатова, другая, тоже седая, но с черными грузинскими глазами – Лидия Яковлевна Арешкина. И девушка, черноголовая и черноглазая, с лицом мадонны – лаборант Наташа Клюева. Они как раз перекусывали и чай пили. Василий Николаевич доставал из ящика стола бутерброды с окороком и всё предлагал то одной, то другой, не хотят ли. Они в ответ свое вынимали: печенье, пирожки. Мне тоже предложили. От запаха окорока я чуть было слюной не подавилась и скорее поспешила взять у Наташи печеньица. А меж тем Букин смотрел схему опыта и похвалил. У меня в опыте будет в рационах поросят три уровня метионина: дефицитный, т. е. процентов на двадцать ниже нормы, достаточный – норма и избыточный. Это группы – первая, вторая и третья. Чтобы составить рацион, достаточный по лизину и в то же время дефицитный по метионину, пришлось ввести аж тридцать процентов гороха. Рацион совершенно не содержит кормов животного происхождения, поэтому лишен и витамина В12. Чтобы выявить, как этот витамин повлияет на потребность поросят в метионине, надо было ввести еще три группы животных с теми же тремя уровнями метионина (группы четвертая, пятая и шестая), но уже и с добавкой витамина В12.

Василий Николаевич дает витамин: «Дозы побольше надо, микрограммов по сто на килограмм корма». (У меня было запланировано по двадцать пять). И сказал, что надо обязательно сделать биохимию, посмотреть, как повлияет витамин В12 на метионинсинтезирующую способность печени. Тут же стал объяснять мне, что это такое, рисовать реакции. Химик я никакой, но Букин так интересно рассказывал, рисовал при этом. Я обо всем на свете забыла, так меня это захватило. Для себя уяснила, что надо где-то в половине опыта, т. е. в период самого интенсивного роста, контрольный убой запланировать, быстро изъять печенки и скорей-скорей, чтобы ферменты активность еще не утратили, привезти их к Букину в лабораторию на анализ. И еще я уяснила, что, слушая, незаметно для себя подъела всю горушку бутербродов, пирожков и колбаски… Очнулась, когда Букин, прервав рассказ о том, как витамин В12 влияет на активность определенных ферментов, стал быстро шарить по выдвижным ящикам своего стола. Не найдя ничего, сделал знак Наташе. Она еще отыскала колбаски… Наконец я окончательно осознала, что ем и что наелась. Все, а уж полно сотрудников было в кабинете-лаборатории, весело мне улыбались. Букин с восторгом хвалил и будущую работу, и меня (что так здорово ем). Сказал, чтобы, как пойдет опыт, приезжала бы сюда к ним. На прощание дал целый полиэтиленовый пакет высокоактивного концентрата В12.

Опыт, занятия английским, прогулки по парку и удар в сердце

Ободренная Букиным, снова поехала в Клёново. Сразу же с утра к Барбашову зашла. Кроме него в кабинете управляющий свинофермой сидел, невысокого роста, щупленький, глазастый, чем-то похожий на озорного мальчишку, хотя уже немолодой, наверное, лет за тридцать.

– Дашь ей место под опыт на шестом мониторе, – сказал управляющему Барбашов, как только меня увидел.

– Так ведь Махаев, Крохина Вера ставить опыт хотели, вы им обещали.

– Мало что кому обещал. В свинарнике я им обещал, – вскипел Барбашов. – Я им вообще отказал. Весной проведут. А у нее срок. Через два года диссертацию защищать. Монитор соломой утеплить, чтоб вода не застыла. Понял? А ты, – обратился он ко мне, – чтоб на банкет не забыла позвать!

На другой день уже отбираю поросят для опыта, одинаковых по возрасту и весу. На Клёновской ферме это возможно, потому что здесь опоросы туровые: группы в тридцать – тридцать пять голов свиноматок поросятся туром, то есть практически одновременно. Каждому поросенку, отобранному для опыта, ставлю на ушах номер – специальными щипцами делаю выщипы на ушах: единицы сверху правого уха, десятки в том же месте на левом. А низ уха, соответственно, тройки, тридцатки. Больше всего верещал восемьдесят восьмой, ему аж восемь выщипов досталось вытерпеть, по четыре на каждом ухе, два сверху, два снизу. Мне помогает Надя, сильная, молодая женщина, с красивым, совсем не деревенским лицом. Она лаборант Рядчикова, работала в этом же мониторе на опыте, который только что закончился. Поросята мои еще не отняты, и свиноматки волнуются, когда мы отлавливаем их детей. У Нади получается куда ловчее словить, чем у меня. Пойманного сажаем в бочку, поставленную на почтовые весы. Взвешиваем, и я щиплю номер (Надя боится крови). Потом все данные – номер, пол, вес – записываю в тетрадь. Ор стоит оглушительный. Свинарки меж собой меня клянут: от беспокойства такого поросята вес потеряют, а скоро отъем, подсчет привесов, премии. Однако распоряжение директора нарушить не смеют.

В общежитие вернулась жутко вонючая и счастливая: начала предварительный период опыта. Это время – две-три недели – когда всем группам поросят скармливают один и тот же рацион, без всяких добавок. В конце предварительного периода надо будет снова всех взвесить, выровнять группы по весу, полу и происхождению…

По средам в Клёново не еду, т. к. у нас английский. Иво тоже не в Москве, английский ему нужен еще больше, чем мне: ужасно много литературы читать ему на английском. Софья Арташезовна, или Софа, как её зовут аспиранты, не перестает потешаться над нашим произношением и в то же время очень радуется и хвалит тех, у кого хоть что-то выходит. Сегодня мы все радуемся: Софа объявила нам на английском языке, что в космос полетел нынче утром первый в мире космический экипаж: Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов, Борис Борисович Егоров. Они уже в космосе, беседовали по радио с Хрущевым и Микояном.

Из нас почти никто газет не читал, радио не слушал. Когда Софа стала нас по отдельности вызывать и спрашивать: «Что я сказала?», каждый говорил своё и всё не то: «Хрущев и Микоян встречаются с космонавтами», «Космонавты едут в Кремль», кто-то даже понял так, что все они едут к нам в ВИЖ в каком-то экипаже, наверное, на «Волге» или на газике.

Софа делала уморительные рожи, и мы все ужасно смеялись. Потом сказанное ею ранее она написала на доске по-английски, и мы, наконец, поняли и захлопали в ладоши. Она тоже. Мы убедились, как важно знать английский разговорный. Для этого лучше всего в Англию ехать. Когда-нибудь это станет возможным. Станет ли?! Когда? Все же замечательно, что мы снова в космосе, и уже коллективно.

А погода чудесная. Октябрь, а тепло, и воздух, пахнущий опавшими листьями… Гуляли по парку. Липы огромные, одну из них, в парке, что возле Голицынского дворца, еще (по легенде) Петр Первый сажал. В парке – дорожки, мощеные кирпичом, и две горушки по обе стороны центральной дорожки. Это специально было сделано для господских детей, чтобы на санках кататься. Говорят, землю в парк везли телегами аж из Орловщины. Оттуда же и к церкви приволокли чернозему. Рядом с церковью, красивой, как в сказке, и совершенно необычной, построенной в самом конце семнадцатого века, тоже насыпана горушка, но уже порядочная, высотою чуть ли не выше самого купола церковного. Короной царскою сделан купол. Положено быть кресту на нём. Однако же стоит без креста, с отбитыми носами и крылышками у скульптур апостолов и ангелов, с зарешеченными окнами, словно тюрьма какая-то. Церковь из белого камня вся. На нее смотреть – не насмотреться. А вовнутрь лучше и не глядеть, там всякий хлам: доски, мешки с цементом, какие-то проржавевшие лопаты с граблями. Словом, склад. Дети туда сквозь какой-то лаз проникают, аукаются, ловя эхо, и делают кучки на полу, среди хлама складского. Заглядывать внутрь, нюхать вонь – весьма неприятно. Однако если смотреть со стороны, особенно с той горушки, что конусом возле церкви насыпана (землю, говорят, крепостные на руках выносили), то сердце восторгом заходится: такая красота, что и не выскажешь. Мы всей семьей, как в былые времена, дружно гуляем, любуемся церковью-красавицей, которая в небе голубом, словно белый корабль, вся кружевная, плывет куда-то. «Вот так бы в небо и лететь!» – мечтается. Как же всё хорошо у нас…

А вечером соседка по общежитию, комната напротив, аспирантка Лена Лесникова приносит письмо. «Еще в пятницу пришло, заказное, а вас не было. Мне отдали». Лена такого же, как я, возраста, но худощавая, с ухоженными блонд-волосами, спадающими волной по узким плечам, с девчоночьим взглядом светло-серых глаз. Муж ее тоже аспирант, но по овцеводству специализируется, и поэтому почти все время в командировке, в Южном Казахстане…

А письмо из Хабаров. Пишет Лариса, лаборантка моя из племстанции. Я было обрадовалась, а потом… и продохнуть не могла. Сдавило грудь, как тогда в Хабарах, когда узнала, что Иво мой со Змановской закручивает. Но тут уж посерьезнее: сейчас в Москве Змановская, в Тимирязевку ее послали на курсы повышения для экономистов. Своей подружке, Рае, она хвалилась, что Иво обещал жениться, что пока не может развестись, потому что, мол, на птичьих правах в Москве, но потом жена (я то есть!) сама развод сделает, и тогда они со Змановской будут вместе. А эта Рая под большим секретом кому-то из конторских рассказала…