Наука, любовь и наши Отечества

В ответ на мои слова сероглазый мужчина молча нажал настольную кнопку и появившемуся бородатому мужику стал объяснять «чрезвычайную ситуацию»: «Этой вот чешке и мужу её срочно нужен наш продукт, всего одна бутылка, не больше пол-литра. Чтоб запаяна была в железо. Понятно? Им для опыта. Они в институте животноводства учатся». И мне: «Чехов мы любим, завсегда поможем. Брат мой старший Прагу вашу освобождал. Помнит, как чехи их встречали: обнимали, целовали, а машину маршала нашего так прямо на руках несли…»

После чая с лимоном, принесенного прямо в кабинет, напутствовал: «Чтоб никому не говорила, что везешь. На поезд нельзя с этим. Мы у себя пишем, что машиной повезешь, такси, понятно?! Если что с поездом случится, крушение, не дай Бог, сразу же выкидывай эту бутылку в окно. Иначе всё-всё разнесет. Ночь не спи».

Так и ехала я всю ночь сидя, обнявшись со взрывоопасной бутылкой…

Виктор обрадовался. Он знал, что указанный в официальном письме реактив хлорпикрин есть фосген. Он вовсе не надеялся, что привезу, да еще столько, думал, что в лучшем случае удастся договориться. Ведь у меня даже денежного поручения не было. Бутылку дефицитного реактива, необходимого моему Иво, мне, «чешке», в знак дружбы за так дали…

Сразу, как вернулась в Дубровицы, понеслась на школьное родительское собрание, последнее в этом учебном году. Полина Яковлевна очень Лену хвалила: умная, старательная, исполнительная. По всем предметам, кроме русского письма, «отлично».

Как же повезло с учительницей! Лена и подружки ее ходят за нею, как цыплята за квочкой. Полина Яковлевна водит своих ребяток и в лес, и на речку, и даже к себе домой, чаем поит… Как жалко, что уже на следующий год будет у них по каждому предмету свой учитель.

Опыт на растущих крысах

Сегодня закончили опыт на крысах, который проводили в институте биохимии им. Баха в виварии у Букина. Вела опыт я вместе с заведующей виварием Ниной Николаевной, окончившей перед войной биофак Университета. Она хорошо знала известного биолога Завадовского и генетика Серебровского. Сама когда-то работала с дрозофилой и уже чуть ли не защитилась, да получила «в нос» и с тех пор никуда не высовывается, рада месту и надежной «спине» Букина. Мне сказала, что вообще могу на нее во всём положиться и на опыт не приезжать, даже сначала дулась на меня, думала, что не доверяю ей. Потом со мною свыклась, хотя все взвешивания крысят (еженедельно каждую) она делает собственноручно, записывая себе в журнал. Я только смотрю. Лаборантки (им и вовсе работы мало) изо всех сил стараются угодить, аж противно. Сказала им, что кормежка за мной, а вот их забота, чтобы всегда чистыми были поддоны, куда кал крысиный падает. Дело в том, что крысятки лапками своими, они у них тонкие и цепкие, могут сквозь решетку пролезть в поддон и подобрать кал-орешек, а в кале ведь полно витамина В12, даже и у тех, которые не получают его. Бактерии кишечника тот витамин синтезируют.

Должно быть, лаборантки старались, потому что результаты опыта были даже лучше, чем я ожидала. Опыт шёл по той же схеме, что и свиной, с той лишь разницей, что резче были как дефицит в метионине, так и его избыток. Получилось, как и в опыте на поросятах, витамин В12 работал не только при недостатке метионина в рационе, но и при его значительном избытке…

Радостная, я сразу же после окончательного взвешивания крысят сходила в магазин, что на Университетском проспекте (недалеко от Дя Бори), колбасы накупила. Здесь у них почти нет очередей. Всего минут 15—20 постояла. А там, где мы всегда покупаем, в центре – по два и более часа томимся в очередях. В Москве еще потому такие очередины, что много приезжих и все покупают продукты в огромных количествах, потому что там, подальше от Москвы, ничего нет (мясного). Даже Батя, он к нам приезжал недавно (попутно), попер в Свердловск на скором поезде пять батонов любительской колбасы и огромный кус говядины замороженной. На лапу дал продавцу, чтобы такой отрубил.

У Дя Бори я теперь не только всё их ем, но и сама угощаю, что делаю с большой радостью. Только ничего не хотят они брать. Говорят, чтобы всё везла в Дубровицы.

Лена аж визжала от радости. Рада и мне, и колбасе. Она дома ведет хозяйство, т. е. ходит за молоком, варит каши и прибирает в комнатке. Ее знают все в общежитии и она всех. А Иво пропадает в институте, отрабатывает методику какого-то Карпентера определения доступности лизина, благо теперь есть необходимый химреактив для этого.

Биохимические исследования, которые сотрудницы Букина проводили без меня, подтвердили прежние результаты. Они мне это сообщили по телефону и поздравили. Радостная, позвонила Любе Йирковой. Карел взял трубку: «Почему не звонила? Уже беспокоились. Чтоб приезжала обязательно! Сегодня же! Люба ждет».

А Люба собралась поехать с детьми в Сочи. Последнее лето здесь они, в Союзе. Уж пять годиков прошло, как в Москве. Привыкли. Полюбили Москву. Каждое лето на каникулы в Чехию уезжали, а теперь здесь решили побыть. Карел их отвезет, побудет немного с ними. А они на всё лето останутся на Кавказе…

Пили чай, говорили. Люба стихи читала. Ей нравятся и современные – Вознесенский, Евтушенко. Но Есенин, конечно же, самый ее любимый… Я к своему стыду наизусть только Пушкина помнила. Последний год вообще ничего не читала. Всё, чем раньше зачитывалась, про любовь, казалось неинтересным. Когда уходила, Карел спросил (мне показалось настороженно), как отношения с Ивой. Услышав, что нормально, чуточку стушевался, а потом передал привет, сказал, что к сентябрю они уже уедут, чтобы обязательно зашла проститься.

Карел Йирка (второй слева) с делегацией из сельхозминистерства СССР в Татрах, 1964 г. Архив Ольги Ломовой (Йирковой), Прага.

Чопорный Либерец и родные Вратиславице

Решили всей семьей съездить в Чехословакию.

Четыре года прошло, а в Либерце с виду ничегошеньки не изменилось. Те же старые, из прошлых веков, каменные дома, те же трамвайчики с грохотом, несущиеся по узким, с вековой брусчаткой, ныряющим вниз-вверх Либерецким улицам. Тот же над городом Ештед с его рестораном на самой вершине. И та же упорядоченность во всем, и элегантность в одежде: всё в приглушенных светлых тонах. Белые колготки на детях. Впрочем, знакомые ребятишки все выросли. Эвичка, дочь украинки Нади, уже девушка. С Ленусей нашей ей уже неинтересно. А сама Надя, говорят, деру дала от своего мужа старого, с молодым живет. Вырос и Карличек, сосед. Застеснялся, увидав Лену, а потом играли вместе. Вечером пришла Здена со своими мужем и сыном Богоушами. Попили кофе. Тихо. Сюда, на Павловицку улицу, никаких даже звуков не доходит. Здесь в девять вечера уже все спать идут, а детей в семь укладывают, и никак не позже. Стыдно признаться, но уже скучно мне, тянет ехать куда-то…

С Леной вместе поехала в свое бывшее дружство Вратиславице. Каким всё крохотным показалось! Новый коровник, свиноферма напротив него, хлев старый, что прямо напротив конторы, да и сама контора в старом доме – всё как и было. Но вот из начальства прежнего – никого. Ладя Вондроуш, председатель бывший, главным агрономом стал в Храставской МТС, пан Голый в какое-то хозяйство переехал, что у самой Праги, бухгалтер, агроном главный, помощник мой Зденек Рихтер – все по каким-то либерецким канцеляриям рассосались. Зато остались доярочки. Зденка Коутска новую челюсть приобрела и теперь вовсю улыбалась. Они с Новаковой, телятницей, повели нас до господы, потом к себе домой, угощали. Хорошо, что Лена была со мной, а то б и домой не отпустили.

На следующее утро за мною заехали пан Ровный, кормовоз, со Зденой. Во Вратиславицком дружстве праздник, конец сенокоса. Собрались в господе. Меня все трясли, обнимали, целовали. Потом приглашали каждый к себе домой в гости. Сидим у Новотных, а Здена Коутска уже меня в сенцах ждет к себе отвести. А у Здены дожидалась пани Губена, доярка тоже, а там – пани Соботова, Новакова, Климешова… Привезли меня на Павловицку вечером, когда уже спать шли, в далеко не трезвом виде. На душе радостно было, хоть и голова кружилась. Хотелось выйти на улицу и орать: «Чехи, я вас люблю!» Маминка (мама Ивина), видя меня такой, ласково мне улыбалась. Она замечательный человек, и я её тоже люблю. И вообще я люблю всех людей на всей Земле.

А на другой день, четырнадцатого августа, отмечали десять лет нашей доченьки, все втроем пошли в зоопарк. Животные здесь не в клетках, как в Москве, а в огромных вольерах, где могут даже и прятаться от людей. Дольше всего общались с обезьянами. Потом, дома уже, Лена прыгала обезьянкой, подаваясь рукою вперед-вбок.

Встречи с бывшими коллегами зоотехниками и с товарищем Гикшем

О нашем приезде узнали все наши бывшие коллеги зоотехники. Решили собраться и время назначили. А за день до этого Руда Кутина приезжал. Услышал от Вондроуша, что мы здесь, и зашёл домой. Он уже работает экономистом в одном из хозяйств Западной Чехии. Немного разочарован своей профессией. Мечтает податься в науку. Вспоминал, как работалось нам вместе. «Я был тогда счастлив», – сказал. А теперь? Я даже не спросила, женился ли он…

Собрались всей нашей зоотехнической братией – Анча, Зденек Гниздил, Йитка Сильна, Ярослава Седлачкова, мы с Ивой… Даже Крамарь Йозеф пришел. Он сидел с нами до одиннадцати вечера, пока не погнали из ресторана, где мы ужинали, пили пиво и вспоминали, как нам работалось и жилось. Оказывается, совсем даже неплохо нам было, хоть и зарплаты вдвое меньше теперешнего. Сейчас все, кроме Анчи, зоотехниками работают в дружствах. Материально хорошо, но уж такая наша зоотехников работа: без проблем, без нервов – ни дня. Однако все еще молодые, веселые. После ресторана Крамарь и Седлачкова попрощались, как порядочные спать поехали, а мы все никак не хотели расходиться, нашли винарню, где за столиками в полутьме пили сухое вино и не переставая болтали обо всем. В два часа ночи закрылась и винарна, а уж надо было до утра дотянуть. И мы нашли еще одно заведение, которое всю ночь, – винный погребок.

Там было нам и вовсе хорошо. Играли на скрипке и на какой-то дудке, танцевали. За столиками по затененным уголкам сидели парочки. Мы два столика сдвинули и сели своей компанией. Заказали вина и каких-то сухариков тоненьких на закуску. В голове приятная пустота и всё, даже то, как Вселенная разлетается, понятно и просто. Говорим, говорим и без конца смеемся. Уже не только работу прежнюю вспоминаем, но и годы детства, каждый – своего. Анча, не переставая широко улыбаться, выказывая ровные красивые зубы, рассказывала русские народные сказки, где все слова были нецензурные. Это надо ж, помнит! Она их еще в сорок пятом слыхала, от русских военных, которые у них квартировали. Неужели всё так и сохранилось в памяти? Потом призналась, что мама ее, учительница, сказочки те от русских переписала (со слов) и читала, когда гости собирались. Анча их наизусть выучила.

Расходились рано утром, когда тяжелый предосенний туман оседал сыростью на отполированной временем брусчатке гулкой улицы. Годика через два-три обязательно встретимся! Обязательно!!!

Уже перед отъездом встретились со своим бывшим шефом Зденеком Гикшем у него на работе. Из Дубницы, где работал председателем дружства, он ушёл и теперь преподает студентам Либерецкого института марксистскую философию (или что-то в этом роде), но освобожденную, как он говорит, от рутины.

– Светлые головы (а они есть в КПЧ!) сейчас много работают над тем, чтобы наш социализм, заскорузлый от консерватизма и бюрократии, сдерживающий развитие, модерным сделать, т. е. соответствующим требованиям времени.

– А как? – задаем наивный вопрос. Гикш, воодушевленный нашим интересом, стал объяснять.

– Во-первых, разрешить критиковать. Мы сейчас только говорим о критике – самокритике, да и критикуем – в своих компаниях, по кухням, да в пивных, где пан шеф «глухой». А надо в открытую, в печати. Цензуру надо отменить или уж как-то ограничить, чтобы хоть в дискуссию не лезла она. Дискуссии помогут партии очиститься, как дождиком весенним смоется грязь, чтобы зелень потом росла, так и здесь. Партии и вообще для развития нужны всамделешные выборы. Чтобы несколько кандидатов было на одно место. Между прочим, в КПСС есть очень умные люди, нас поддерживают. Не в открытую, конечно, потому что и там рутина…

Я была в восторге от встречи. Гикш и раньше нравился мне, а сейчас, помолодевший, с воодушевленным взглядом больших умных глаз, он мне казался живым предвестником благих перемен в Чехословакии.

– Возвращайтесь поскорее, будем работать вместе, – сказал на прощание.

– Постараемся! – бодро отвечали мы, уверенные, что совсем скоро увидимся снова.

Пишу первую научную статью; прощаюсь с Любой

Мелкий дождичек и холодрыга. Мы у себя в общежитии. Чехословакия только в памяти: светлая, сверкающая… А здесь грязюка повсюду (раньше, до Чехословакии, как-то не замечала ее), очереди, как удавы, особенно за колбасой и мясом. По два килограмма в руки, поэтому люди за дефицитом (копчености) целыми клубками стоят, покупают впрок.

Статью для журнала я написала, показала Томмэ, а он изругал: так научные статьи не пишут. Не статья, мол, а водевиль. «Посмотрите, как другие пишут!» Посмотрела в «Животноводстве»: так «научно», что и не понять. «А ты не по „Животноводству“, а по Animal Science равняйся», – подсказал Рядчиков.

Я его совету последовала. Отыскала в американском Animal Science схожую по материалу (поросята) и тематике (аминокислоты) статью и всю ее до слова перевела, благо небольшая. Всё там изложено очень ясно и понятно. Потом написала «свою»: текст, точнее перевод его – почти без изменения из американской статьи, а цифры и цитируемые авторы – свои. «Обсуждение результатов» тоже свое, но в том порядке и стиле, как у американцев. Томмэ хвалил до небес! Сказал, что эту с «Обсуждением» он в «Доклады ВАСХНИЛ» поместит, под двумя подписями, его, члена-корреспондента и моей, а в «Животноводство» пройдет и без «Обсуждения». Статью в «Животноводство» я отвезла лично, отдала прямо в руки заведующей отделом, крупной приятной женщине с романтическим именем Ариадна.

После всех дел позвонила Йирковым. Так, на всякий случай, вдруг еще не уехали. Трубку Люба взяла. Я аж чуть не взлетела от радости. Они здесь! Зовут приходить проститься. Уезжают на днях…

В квартире, как у всех перед отъездом, ералаш. Дети веселые, шумные. А Люба загорелая и грустная. Сказала, что немножко нездоровится ей.

«Ну, пожалуйста, Люба, скажите, что я могу сделать для Вас? Мне очень хочется хоть чем-то порадовать, подарить что-нибудь», – пристаю к ней. «Если можно, учебник грузинского, больше ничего», – с печалинкой в голосе говорит Люба. Пьем чай. И почти все время молчим: не клеится разговор. На прощание она улыбается, хочет веселой казаться. Но я-то вижу: чуть не плачет. Карел тоже в напряжении. «Это потому, что еще точно не знают, где будут жить…» – подумалось мне. Прощаясь, говорим друг другу до скорой встречи в Праге. Разве могла я предположить, что этой встречи с Любой не будет никогда?! Вместе с Карелом она вышла проводить меня до их лифта. Улыбалась, просила писать…

Карел Йирка со своей семьёй на пляже в Сочи, 1965 г. Архив Ольги Ломовой (Йирковой), Прага.

Конференция молодых ученых

«Готовится конференция молодых ученых в ВАСХНИЛе. Срочно отбираются лучшие работы. От своего отдела я предложил вас! – встретил меня Томмэ. – Успеете подготовить?» – «Не знаю». – «Надо успеть. Сначала прослушает вас профессор Зубрилин. Ему поручили окончательный отбор кандидатур от ВИЖа на конференцию».

Зубрилин, похожий чем-то на зубра старик, с мощной шеей, высоким лбом, массивным носом и внимательно-усмешливым взглядом больших, глубоко посаженных глаз из-под густющих бровей. Ему надо было доложить в течение пяти минут, а не успеешь, пеняй на себя, дальше ВИЖа не сунешься. Желающих полно, и не только аспиранты. Вернее, даже аспирантов было всего несколько: Стрекозов Коля, Мадисон Володя, Карликов Дима. Больше из аспирантов никого не видела. Зато сотрудников! Обаятельный Эрнст, красавец Коряжнов, скромняга Шихов, небольшого роста, мечтающий о министерской карьере Коноплев… Это из тех, что прошли (уложились в пять минут).

«Хоть и перестарок, но молодой, дорога перед тобою большая», – сказал Зубрилин Эрнсту и смачно с ним поручкался. «Пойдешь далеко, если никто не остановит!» – сказал мне и тоже руку потряс.

В узких коридорах старинного здания ВАСХНИЛ толпятся «молодые ученые». Заседают экспертные комиссии по отбору докладов на Президиум ВАСХНИЛ. У кабинета ответственного секретаря президента академика Овсянникова, кормленца, собралось молодежи человек восемь. Из ВИЖа это Махаев, Минько Люба и я. Из института физиологии и биохимии, где директором профессор Шманенков, аминокислотчик Григорьев. Градусов, тоже аминокислотчик, но бумажный, потому что работает секретарем в ВАСХНИЛ и ни поросенка, ни куренка (материал, которому скармливают аминокислоты) сроду в руках не держал. И еще двое парней-аспирантов было из Тимирязевки.

Я здорово готовилась. Доклад знала наизусть. К тому же постаралась одеться, чтобы старикам нравилось: юбка черная длиннее колен и закрытая, белая из шелка блузочка. Деды-корифеи улыбались мне. Доклад оценили как лучший, рекомендовали заслушать на Президиуме ВАСХНИЛ и автору, мне то есть, выдать премию. От радости чуть не прыгаю. Подлетаю к своим коллегам… И тут вдруг меня поразила странно неприятная окаменелость их лиц. Даже Рядчиков не очень, казалось, был доволен таким решением, хотя меня поздравил.

– И Томмэ, и Солун, и Денисов, и Дыман – все эти корифеи науки давно устарели, не им судить о работах молодых, – сказал в раздумье Виктор. – Ну что ж, выбирать-то им было не из чего. Я поняла, что Рядчиков имел в виду себя. Тут же с ним согласилась:

– Да, если бы ты выступал, то мне бы не светило.

Он утвердительно кивнул и уже с обычной приветливостью старшего друга протянул свою перепачканную нингидрином* ладонь: «Приходите с Ивой в гости! И обязательно с Ленкой. Чтобы Витьке не было скучно».

* Нингидрин – химический реактив, используемый для определения аминокислот.

О неизвестной ранее функции витамина В12

Хотя работ, посвященных витамину В12, немало, в основном у американцев, механизм действия его в животном организме до конца не выявлен. Американцы (Вейсбах и другие) так же, как и наши (Букин и другие), предполагают, что это – участие в реакции синтеза незаменимой аминокислоты метионина. Однако наши работы (мои и сотрудниц В. Н. Букина) показали, что витамин В12 участвует не только в синтезе метионина, но и в реакции его катаболизма, т. е. распада. Крысы, которым давали рацион с большим избытком метионина, росли еще медленнее, чем с недостатком его в рационе, а витамин В12 это угнетение роста полностью снимал.

Это было новым в науке биохимии и вскоре в академическом журнале «Прикладная биохимия и микробиология» появилась статья за подписью Букина, его сотрудниц и моей.

Интересно, а как будет себя вести В12 на фоне рациона, избыточного по какой-либо другой аминокислоте или нескольким? И я уже мечтаю опыт провести. Однако Томмэ осаживает меня: интересного еще много будет, на всю жизнь хватит и дочке останется (он уже знаком с Леной), а надо скорее писать и защищаться.

Вот и езжу в библиотеку, в Москву, серую, суетную, с ее клубками очередей, которые и мне приходится выстаивать. Сейчас уже и на Ленинском проспекте очереди. Повсюду…

А уже весна близится. Днем нет морозов. Иво принес веточек ивы с реки и приготовил вкусный обед. А во второй половине дня – почта, и среди писем долгожданное от Йирковых. Поздравляют меня и Лену с женским днем. «Люба работает, дети учатся. Оля ходит на рисование и на английский. Яну трудновато привыкается к новой обстановке, Иван радует успехами в школе…»

А я ужасно рада, что у них всё-всё хорошо.

Милое сердцу непривычное слово «папа»

Кончаю писать литобзор диссертации. Сижу до закипания мозгов, до ломоты в заднице. Надо б размяться, сходить погулять, но Шура, аспирантка из Молдавии, которая поселилась в нашем же коридоре напротив, отказывается идти наотрез, а больше девчат в коридоре нет. Иво тоже нет, он в Москве, опыт на крысах проводит. Там же, в мясо-молочном институте, и живет. Выхожу на малюсенький балкончик, что в самом конце коридора нашего. Вовсю слыхать, как лягушки квакают и соловьи орут. Туда бы, к Пахре! Однако одной в такую пору страшновато, а с однокурсником-аспирантом, который предлагал прогуляться вместе к реке, не посмела. Может быть, потому, что он мне очень нравился. Но и спать в такую ночь не могла, продолжала писать.

А утром отец приехал! Нежданно. Сижу со своей писаниной, вдруг заходит, лысый, приземистый, родной. Иво еще в Москве на опыте своем, Ленусь гулять умчалась… У меня от радости дух захватывает.

– В Кировске только Вера Григорьевна (жена) осталась, да Вика с зятем, а я во Псков переехал. К вам поближе. Вот сел да прикатил, рядом ведь, – объяснил он свое внезапное появление. – И если что с ночлегом не получится, то вечером и обратно поверну.

– Да хоть сколько живи у нас, – говорю, – все тебе рады будут!

Как учуяли: сначала доча примчалась. Радостно удивленная, познакомилась, наконец, с родным дедом. Потом, тоже нежданно, Иво. Отец как раз гостинцы свои разложил: копченый балык из семги, палтус копченый и другой рыбы. А Иво колбасы привез из Москвы. Лена быстренько за хлебом слетала. Сели пировать. Иво с отцом сразу о рыбалке заговорили. Отец ловил в северных реках и на Чудском озере. От Пскова недалече. «Приезжайте!» – приглашает нас. Однако мы в июле ждем гостей: должна Ивина мама приехать со своим мужем, которого мы не знаем еще.

– Вот все ко мне и подваливайте, – радушно предлагает отец.

– Мы согласны. Подвалим!

Отец Григорий Иванович Смирнов в Дубровицах, 1966 г.

Снова я могу произносить непривычное мне и такое милое слово «папа». «Папа!» – говорю. «Чего?» – откликается он. «Да так. Ничего», – отвечаю. Он сидит напротив меня за столом, на котором разложены исписанные цифрами листы: результаты опытов, математическая обработка результатов. Папа на листки не смотрит, только на меня. Терпеливо ждет, когда кончу считать. Кормит обедом. Он вкусно, по-мужски, готовит. И после обеда вытаскивает меня на прогулку. Ленусь тоже с нами. К реке идем узенькой тропочкой через поле.

– В кильватер идем, – говорит он. Сразу вспоминается, что отец – моряк. Однако про жизнь свою прежнюю на море неохотно рассказывает. Зато с каким смаком, по-моряцки клянет он «Людоеда» усатого, который, «слава Богу, подох», и всех «упырей», что еще «живут – тешатся в Кремле».

– Бомбы атомной мало на них. Водородной бы шугануть!

– Да ведь невинных заденешь!

– То-то и оно, – соглашается. – Бомба – дура, еще дурней пули. А то бы… Жалко мне его, натерпелся в жизни. И смешно. Он не обижается, что смеюсь, только говорит: «Когда-нибудь сама всё узнаешь. Поймёшь…»

Свекровь Ружена, муж ее Франтишек и отцово семейство в Пскове

Встречаем дорогих гостей: маму Ивину и нового (недавно поженились) мужа ее Франтишека…

Приехали своим ходом, на старой доброй «Шкоде». Добирались через Карпаты, дивились красоте, однако остановиться там побоялись. Гнали скорее сюда. Мама-Бабичка довольная, счастливая, как никогда. Франтишека своего, здоровенного дядьку с пузом пивным, обихаживает, словно ребенка. А он развалился, наелся-напился (пива), словно котяра, и аж мурлычет.

Решили они, что три-четыре дня посмотрят Москву, в Мавзолей сходят, а потом во Псков поедем. Отец написал, что договорился с приятелем своим, который на маяке работает на Чудском озере. Рыбалка там, какой не видали…

Уже на следующий день планы поменялись. Устал Франтишек от Москвы, без хорошего пива измучился. Решил, что шут с ним, с Мавзолеем, и со всеми выставками и музеями. Поедем скорей на рыбалку…

Дала отцу телеграмму, что выезжаем. И выехали. Мы с Ивой и Леной поездом, а Маминка с Франтиком на «Шкоде».

Псков поразил своей русскостью: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Однако же и то бросается в глаза, что этот дух русской старины душили как могли. В храме семнадцатого века – выставки-продажи: одежда, белье, правда, еще и книги, но отнюдь не церковные. А в малых церквах, а это шестнадцатый, пятнадцатый и даже тринадцатый века, – сплошь склады… И все комолые стоят, без крестов. Массивные купеческие особняки тоже все обшарпанные. И всюду верёвки с бельём, которое где только не сушится: в палисадах заброшенных, во дворах, а в новых домах – на всех балконах.