Наука, любовь и наши Отечества

Иво со мною рядом сидел и допытывался, что читаю, почему так побледнела. Я выскочила на кухню, сожгла письмо, как просили меня, и хотела было терпения набраться, молчать с Иво, а наутро поехать в дирекцию Тимирязевскую и попросить, чтобы выгнали поскорее Змановскую эту, она, паразитка, семью разбивает. Так поступить Лариса предлагала.

И опыт, и замечательный Букин, и «лекарство для моего сердца»

Крепилась всю ночь. Не плакала, не ругалась. Иво меня тормошил и нежно, как прежде, гладил по голове. Должно быть, он уже догадался, что я всё знаю, но не стал выспрашивать, только вздыхал тяжело и загадочно. От его нежности и вздохов было мне еще горше. А утром – ни в какую ни в Тимирязевку, а, прочитав про себя «Отче Наш», поехала в Клёново. Поросята росли ровно и споро. Дня через три можно основной опыт начинать. Готовила для этого навески с витамином и с метионином, для каждой опытной группы свои. Заказала на мельнице смолоть три тонны ячменя и тонну гороха, чтобы основную кормовую смесь приготовить для свиней. Весь день словно в тумане была… Однако легче стало. И подумалось, может, всё это неправда? Надо у Ивы, у самого спросить. А он сегодня приехал поздно. Уж не только Лена – всё общежитие спало. Я тоже была в полудрёме, и почему-то не так уж и тяжко мне было. Спать ужасно хотелось. Я спросила прямо: «От нее приехал?» – «Да». И замолчали, потому что если говорить, то Ленусь может проснуться, она чутко спит. Я тихо плакала, а Иво на сей раз даже не стал успокаивать. Молчал, отвернувшись к стенке. Кажется, тоже не спал. Я решала про себя, что мне делать, чтобы и он страдал, чтобы его совесть мучила. Пойти к реке утопиться? Но уже конец октября – вода холоднющая… Резануть себя скальпелем? Представила, как потечет моя кровь, как он в ужасе будет сам себя осуждать и попробует спасать меня. А я скажу, что мне смерть милее… И вдруг сама себе ужаснулась: а как же доченька моя? Будет с мачехой?! Да ни за что на свете! Словом, решила я себя не убивать, но слезы еще обильнее потекли… Пока не уснула…

Проснулась от того, что где-то орало радио и кричали «Ура!» Москва встречала космонавтов. В их честь демонстрация на Красной площади. Только нет среди руководителей партии и правительства Хрущева. Он будто бы еще неделю тому назад сам попросился, чтобы его по состоянию здоровья отпустили на пенсию. Все (Софья Арташесовна, аспиранты), тогда сильно удивились: такой активный и на пенсию! Да ведь он даже на отдыхе в Крыму, говорят, не мог усидеть, по фермам совхозным мотался, бройлерную фабрику посетил… На его место Пленум единогласно избрал Брежнева, а председателем Совета министров – Косыгина Алексея Николаевича поставили. Два портрета вождей в «Правде», Брежнева и Косыгина. О Хрущеве уже и не поминают, будто и не было такого энергичного и порой смешного «Царя без царя в голове».

Иво уже смотался к этой заразе, наверное. Лена – в школе. Она – молодец, настоящая хозяйка в доме. Коечку свою прибрала и на столе чайник с горячей водой и кусочек омлета на сковородке… Я тоже в Москву поехала. Хотелось кому-то высказать свое горе, тому, кто посочувствует искренне. Или даже никому ничего не рассказывать, а просто побыть рядом с человеком, добрым, сильным и умным. Такой – Букин Василий Николаевич.

«Хорошо, что приехала!» Не спрашивая, хочу ли, попросил Наташу чайник поставить, вытащил на стол свои бутерброды с окороком. Говорили только о работе, о том, какой чудный этот витамин В12. Скольким людям вернул жизнь. Есть такая болезнь – пернициозная анемия: человек страдает от недостатка гемоглобина, в синтезе которого участвует витамин В12. Их могут спасти от анемии только ударные дозы В12. Раньше им скармливали богатую витамином сырую говяжью печень. Однако нужно было съедать ее килограммами, а у них, у пернициозников, аппетита нет, отказывались есть. «Раз, – вспоминал Букин, – когда мы вот в этой нашей лаборатории нашли способ синтезировать витамин В12, то первые кристаллы я дал молодому врачу из больницы, где пернициозники лежали. Один из больных уж и не вставал, отказывался от всякой еды, дожидался смерти. Тогда этому больному сделали инъекцию витамина В12. Когда часа через четыре зашли в палату к нему, то застали больного стоящим перед тумбочкой своей. Он уже все ящики перетряс, все завалящиеся кусочки съел, даже и крошки смёл».

От Букина позвонила я товарищу Йирке. Он, кажется, обрадовался. Сказал, что у него для меня что-то есть интересное, чтобы обязательно приезжала. Договорились, что приеду завтра, а сегодня я решила побыть еще в библиотеке, тут же, в институте биохимии, а вечером пойти ночевать к дяде Боре. «Пусть поскачет без меня», – подумалось относительно Ивы. Однако вечером, когда пили чай и ели хлеб с маслом и с чудесной докторской колбасой, я вспомнила, что ведь у меня в Дубровицах не только Иво, но и самое дорогое мне существо, моя доченька. И я пожалела, что Лидия Федоровна уже и постель мне постелила на диване. Почти всю ночь я ворочалась и слезами истекала, жалея себя и своего ребенка, и вообще свою семью…

Утром еле дождалась девяти часов, чтобы позвонить. «Да, да, приезжайте, жду!» – услышала жизнерадостный голос товарища Йирки.

Крепко пожал мне руку, усадил в удобное кресло за журнальный столик. Весь радостью сиял, добротой, какой-то умиротворенностью: «Жена приехала, – сообщил, – с младшими детьми, Ваней и Оленькой… Да, да, русские имена у детей. Это жена, Люба. Она любит русских, Россию. Ее любимый поэт – Есенин. На память знает многое. «Шаганэ ты, моя Шаганэ!..» – И таким счастьем его лицо светилось, что даже и мне легче стало на душе. А потом он дал мне весьма объемистую книгу: «Витамины ве виживе звиржат», что значит «Витамины в питании животных». Книгу товарищу Йирке подарил сам автор, Зденек Мюллер, который на днях был в Москве. Сам он биохимик, витаминолог и аминокислотчик. Между прочим, хорошо знает Букина. У Мюллера много патентов, очень активный. В лаборатории своей в Горних Почерницах (это на окраине Праги) он успешно разрабатывает биологически активные препараты и премиксы, т. е. смеси, в состав которых входят витамины, аминокислоты, соли микроэлементов, антибиотики… Но самое главное, товарищу Йирке он привез пакет лизина. «Вот он, для вас! – Йирка положил рядом с книгой увесистый, килограмма на четыре, полиэтиленовый пакет с белым порошком. – Чистый, почти как японский. В Почерницах и ферма есть. Опыты проводят. После аспирантуры и вы туда поедете. Я уже говорил, вас туда возьмут. Жить в Праге будете…»

Последние слова меня вернули к реальности. Сдавило горло. «В Прагу я не поеду!» – «Ка—ак?! Вы же говорили. Мы вас уже своей считаем…» – забеспокоился Йирка, вспрыгнул от стола и большой, удивительно легко, словно танцуя, молча заходил по кабинету. Потом вдруг увидел мои слезы. «В чем дело? Муж?» – «Да…» Я все рассказала.

Товарищ Йирка жаждал действовать. «У меня знакомый в ректорате. Стоит позвонить только. Её в другое место переведут. Не в Москве», – и уже летит к телефону. «Нет!» – почти кричу я. «Тогда, может быть, его? Вызовем сюда. Он партийный? Он ведь будет нашу стипендию получать». – «Нет! Вам я рассказала, как другу, не как официальному лицу чешского посольства. И очень прошу ничего не делать и никому не говорить». – «А Любе можно? Жене. Она очень умная…» Только я произнесла «Да», товарищ Йирка мигом к телефону: «Люба!» И без всяких предисловий: «Когда сможешь принять жену аспиранта нашего? Тоже аспирант. Да… да…» – И сияющий ко мне: «Люба вас в гости зовет. В это воскресенье приезжайте, в семь вечера». И дал мне домашний телефон. Потом еще пытался успокоить: «Влюбиться можно. Вам, Эля, даже необходимо влюбиться. Это для вас – лекарство сейчас. Но семья – святое! Семья должна всегда оставаться семьёй…»

На свиноферме и дома

Прошли две недели, черные, как беззвездная ночь, и сияющие сквозь черноту лучами человеческой дружбы. А главное, благополучно закончился предварительный период опыта. Вместе с Надей и одной из свинарок взвешиваем поросят. Ловим, сажаем в бочку, поставленную на почтовых весах. Подросли они. Таскать их да в бочку пихать – маятно. Верещат, будто их режут, из бочки выпрыгнуть норовят. Весы ходуном ходят. Свинарка веник к мордочке сунет – и на секунду замрет поросенок, и тогда взвешиваю. Когда откинули самых больших и самых маленьких, получилось шестьдесят голов: ровненькие, здоровые, средний вес – двадцать килограммов. В каждой группе по десять голов. Заняли пока что всего шесть станков, у каждой группы свой. Пока не тесно. А монитор уже соломой утеплили. Воздух легкий и тепло. Нужную кормосмесь – основной рацион – мы с Надей еще вчера приготовили. Смесь простая: ячмень, горох да необходимое количество минералки и витаминов (кроме В12). В рационе отсутствуют корма животного происхождения, но белка достаточно, норма. А из всех элементов питания не хватает витамина В12 и частично метионина.

Когда защищала в отделе методику, сотрудники научные, особенно Махаев, были против такого рациона, говорили, что поросята есть не будут, когда столько гороха. Мы уже проверили: едят. Хорошо, что мы в мониторе. Свежо здесь, и у поросят аппетит. А Махаев, чувствуется, не любит нас, меня особенно. Мы – Рядчикова кадры, а с ним у Махаева нелады. Рядчиков, ученик Попова, хорошо знает литературу зарубежную, стоит «на гребне» по аминокислотной проблеме, к тому же симпатичный, «демократичный», так о нем Томмэ говорит, импонирует всем: и аспирантам, и младшим сотрудникам. Он и сам пока младший, Томмэ пробивает единичку старшего для него.

Махаев Евгений Алексеевич по возрасту нам с Рядчиковым почти ровесник, но уже начальник. Всё в отделе материальное в его руках. Чтобы получить что-то у хозлаборанта, сначала надо к Махаеву идти. А он еще и покочевряжиться любит и поорать. На меня раскричался, когда я у него пошла ведра просить для опыта. (Ведра, оказывается, хозлаборантка бы выдала и без него. Это не реактивы). «Вы с Рядчиковым, наверное, завхозом считаете меня! Я вам покажу. Я посмотрю, как вы там, в Клёнове, опыт химичите… Зимой там нельзя вести, а вы…» Я старалась ему объяснить, что ведь монитор утеплили, так что поросята не простудятся, однако это его злило еще больше. У Махаева бледно-серые, чуть навыкате глаза, светлые редкие волосы, короткая, идущая прямо от подбородка шея. Лицо, когда он спокоен, симпатично и до смешного напоминает поросеночка. Хуже, когда он орет: ужасно неприятно выглядит, и глотка луженая.

Вечером зашла к Томмэ. Все ушли, он один в кабинете. Готовит книгу – таблицы питательности кормов. Огромная будет книга. Сказала, что уже начала учетный период опыта. Посоветовал обязательно вести дневник эксперимента.

Пришла домой после того, как ещё в лаборатории поработала: брала навески и сжигала корма на азот. Лена спит уже. За окном снежинки летят, завьюживает. А у меня опыт идет. И завтра-послезавтра пойдет. Я ведь всё приготовила, оставила Наде порошки с метионином и концентратом витамина В12 для каждой из опытных групп. А как их с кормами смешивать, она уже знает: мы вместе с ней и смеси делали, и кормили… Завтра поеду в библиотеку ВАСХНИЛ, а потом к Дя Боре, а в воскресенье к товарищу Йирке в гости. Буду читать, говорить с хорошими людьми, а поросята всё это время будут расти, расти… И уже совсем не чувствую той боли, что раньше за сердце ухватывала и не давала спать.

Иво пришел поздно. Молча лег, повернулся к стенке. Сразу же стало жарко, застучало в виски. Однако себя пересилила. Молчала. И старалась вспомнить, как угощали меня в лаборатории Букина и как я все незаметно для себя подъела, а Букин и сотрудники его весело мне улыбались… А потом этого чеха вспомнила, товарища Йирку. Хороший он человек… Представила улыбку его, внимательную мягкость во взгляде… Это меня убаюкало: сладко уснула.

«Мы ваши самые-самые друзья»

Лидия Федоровна удивилась, что ничего не ем. А я очень волнуюсь. Желтками до блеска намыла волосы, потом еще на лицо питательную маску сделала. В зеркале даже не узнала – интересная! Поулыбалась сама себе.

Дом, где живет с семьей товарищ Йирка, рядом с посольством. Тоже из мрамора и гранита. Когда пришла, он уже стоял на ступеньках у входа в подъезд, в домашних тапочках, радушный. Повез на лифте на третий этаж. Люба, жена его, показалась сказочной, чем-то на Шехерезаду похожей. Черные волосы, чернущие стрелами брови, словно у персидских красавиц глаза, правильное, с легким подбородком лицо и удивительно добрый, просветленно-умный взгляд. Она подала мне руку с узенькой аристократической ладонью. Сразу вспомнились романы, где дамам целуют ручки. Такие только целовать! А ручкам, наверное, достается, ведь трое деток у них. Старший – Ян, высокий, шатен голубоглазый, ходит уже в седьмой класс, в обычную московскую школу. Младший – Иван, взглядом и мастью очень похож на Любу, и самая младшая, только еще в школу пошла, светловолосая «папина дочка» Оленька. Дети все со мной поручкались, ушли в детскую, а мы втроем уселись за стол в гостиной, где вдоль стен стояли шкафы и полки с книгами, чешскими и русскими. Даже русских больше. Весь Чехов, Достоевский, Гончаров, Есенин, Маяковский… И конечно же, произведения других наших классиков. Над одним из шкафов – портрет Хрущева.

«Не успели снять?» – подумалось. Товарищ Йирка будто мысли мои прочёл: «Портреты менять не собираемся. Хрущева уважаем как человека. Много хороших людей спас. Культ разоблачил. Его снимали – тоже в культе обвинили. Но ведь ему пришлось так много всё самому делать. Особой поддержки не было». Товарищ Йирка знает об этом от какого-то Шевченко – помощника Хрущева. Люба рассказала, что в Чехии искренне любили Хрущева, она как раз там была, когда Никиту Сергеевича забрасывали цветами и чехи, и словаки. Это же совсем недавно было! Отставку его восприняли там, как пощечину. Особенно огорчило, что всё молчком произошло. Никто так и не понял причины. Ясно было лишь, что не сам он захотел отдыхать уйти.

Потом говорили о делах семейных. Люба рассказала о своих детях, расспросила о Лене, пригласила привозить ее в гости. После ужина – чудесные чешские сосиски с горчицей и пиво плзеньское – Люба читала на память своего любимого поэта Есенина, а Карел (так просил называть себя товарищ Йирка) – Маяковского. Уже перед моим уходом, а был уж одиннадцатый час, они весьма деликатно заговорили о моих отношениях с Иво. Люба по-дружески взяла меня за обе руки и, доверительно заглядывая в глаза мне, сказала, что знает всё, что одобряет моё решение никому ничего не говорить. Можно только самым-самым друзьям. «Только нам! – весело подхватил Карел, – мы ваши самые-самые друзья». Я чуть не расплакалась, так хорошо мне стало от этих слов. «Лучше всего изобразить, что влюблена. Мужчин это сразу же пронимает», – пустив на мужа своего лукаво-веселый взгляд, сказала Люба. «В меня влюблена, в меня!» – шутливо докончил мысль ее Карел. Оба смеялись. Оба милые, умные, чудесные. А я и так уже была влюблена. В них обоих! Даже и в их детей. Во мне всё перевернулось. Горячие волны большой радостной любви захватывали меня. С Любой мы расцеловались, будто давным давно были подругами, с Карелом крепко поручкались.

Люба Йиркова, 1965 г. Архив Ольги Ломовой (Йирковой), Прага.

Домой прикатила в первом часу. Сразу же разделась и в постель. Иво лежал, отвернувшись к стене. Я тоже к нему спиной. Он закряхтел, повернулся ко мне, спросил, где пропадаю, ведь ребенок у меня. «Ну и что?» – говорю, вернее, шепчу. Беззаботную из себя строю. «А то, что переживал…» – и попытался было возобновить отношения наши супружеские. Я сказала, что уже поздно, и пошла спать на другую, узкую койку, где Лена была. Там обняла свою доченьку и сладко уснула.

А опыт идет

Наконец везу в Клёново «Поручение», т. е. подписанную институтским главбухом Лапидусом денежную смету. Всего мне на опыт выделили четыреста рублей. Ужасно мало. Барбашов сказал, что за поросят, которых мы по две головы из группы убьем в четырехмесячном возрасте, надо платить совхозу. Да еще и лаборанта надо нанимать, потому что Виктор уже свой опыт закончил, и лаборантка его, Надя, в отгулы ушла и в отпуск. Бригадир Полина Прохоровна, величаво-красивая, лет тридцати женщина, жена заведующего фермой Алексея Егоровича, сказала, что есть у нее на примете хорошая женщина, Маруся Фёдорова. Она из лимитчиков, живет в бараке рядом со складом, что было когда-то церковью…

Сегодня же зашла я в этот барак. Их аж четверо (она с мужем и двое ребят) в одной комнатёнке. Негде пропихнуться. Когда Маруся включила свет, я, хоть и привычная видеть клопов, ужаснулась. Когда-то выбеленные стены все сплошняком в пятнышках – застывших (следы раздавленных) и движущихся (живых, налитых кровью). У Маруси красивое белоснежное тело всё в красных расчесах.

«Чем только не обрабатывали: и керосином, и кипятком, и дустом… Ничто их не берет. Во всем бараке кишат», – жаловалась Маруся. Она обрадовалась, что будет работать. В зиму работы и своим-то мало, а они приезжие, из Тульской области. Там тяжелее.

Зарплата у нее будет пятьдесят рублей в месяц. В институте у лаборантов по сорок пять рублей, и там они целый день заняты, а на опыте каких-то часов пять всего, не считая дороги. Почистить и накормить поросят утром (часа три) и вечером раздать корма. В Клёнове считают счастливчиком того, кто получил место лаборанта. Маруся, довольная, энергичная, быстро всё усвоила, как и чем кормить, какой группе какую добавку.

В Клёново езжу почти каждый день. Утром без пятнадцати семь. Темно на улице, морозно, а в автобусе ВИЖевском благодать. Пока едем, можно подремать. Нас всего шесть аспирантов осталось в зиму на опытах. Потом от автобуса по своим поросятам разбегаемся. Мне на монитор дальше всех. А из монитора идем с Марусей на склад затаривать корма. Одна мешок держит, другая лопатой насыпает. Для каждой группы свой мешок. Обозначаем краской, чтобы не напутать. Кормосмеси тоже делаем вдвоем. Муку ячменную и гороховую для смесей привозят нам с мельницы на лошади, минеральную добавку, соль и дрожжи сами притаскиваем со склада. А потом всё это ссыпаем на кучу и затем два-три раза всё перелопачиваем. Сегодня замесили целых две тонны. Дней на десять хватит.

Возвращаясь из Клёново, сразу же всё вонючее на балкончик, а сама на первый этаж общежития, под душ. А после – ужасно размаривает, и я спать кидаюсь. К трем-четырем часам прихожу в лабораторию. Там у меня под вытяжкой в колбах Кьельдаля растворенные в соляной кислоте кипятятся корма. До тех пор кипят, пока черное (растворенный обугленный корм) не превратится в прозрачное. Тогда делаю собственно анализ, определяю количество азота и по нему рассчитываю содержание в образце белка. А надо еще и все другие элементы питания определять. Особенно, говорят, муторно – клетчатку. Мне всё это еще предстоит освоить.

Иво снова ко мне как чужой. Но я, измотанная в этом Клёново, сплю нормально. А раз в неделю еще и в Москву еду, в библиотеку ВАСХНИЛ.

Когда в Москве – звоню Карелу. И почти всегда он зовет приходить: у него для меня что-то есть. И каждый раз душа возносится блаженством, когда подхожу к их посольству. Там уже меня знают. Сегодня еще одну книжку мне дал – результаты опытов с аминокислотами чешских исследователей. Беру книгу. До чего же не хочется уходить. Сидим за столом друг напротив друга, глаза в глаза. Смеемся. Так весело мне. Даже не знаю отчего. Я прямо купаюсь в его взгляде. Вся омытая им. И когда расстались – он перед глазами. Неужели я взаправду?! Влюбилась! Стараюсь больше думать о его жене, прекрасной Любе. Мысли о ней любовь мою только усиливают, просветляют. И совсем уж дурацкая (ненормальная?) мечта появляется: вот бы с обоими сразу пожениться! И чтобы моя Ленуся росла бы с их Оленькой.

И пошли неделя за неделей: Клёново, лаборатория, английский… А утром по средам еще и политинформация, и попробуй опоздай на нее: Махаев ведет… Иво на днях спросил как бы между прочим, однако настороженно, согласна ли я развестись. Я все силы свои собрала, чтобы ответить спокойно, что согласна, но что подождать надо. Совсем немного.

И вдруг я почувствовала, что никуда он не уйдет, что это агония в их со Змановской отношениях. «Не могу ждать!» – занервничал было. «Тогда заявление пиши!» – говорю… Замолчал. И кажется, успокоился, даже повеселел.

А время идет, поросята на опыте хорошо растут, а уже и разница видна между группами: самые большие привесы были в группе, которым добавляли к рациону и метионин, и витамин В12. Одно беспокоило: результаты моего опыта расходятся с данными Букина: витамин В12 может заменить недостающий в рационе метионин, и если метионина достаточно или избыток, то эффект от добавки В12 должен быть минимальным. У меня же получалось, что максимальный эффект от витамина был при избытке метионина…

Букина эти мои результаты немного смутили: в его лаборатории столько было опытов проведено, и по такой же примерно схеме… Однако он обрадовался: «Главное не в моих постулатах, а в том, что витамин В12 работает не только при недостатке в рационе метионина, но даже и при избытке его. Ваши результаты, Эля, настолько новы и замечательны, что мы их должны проверить в модельных опытах на лабораторных крысах».

Люблю?!

Стараюсь хоть раз в неделю быть в Москве, в Васхниловской библиотеке. Читаю и конспектирую американский журнал Animal Science. Там очень много для меня полезного. Сначала я только таблицы воспринимала, а сейчас уже почти всё, и без словаря. И всегда, когда в Москве, звоню Любе Йирковой: она всегда зовет к ним приехать.

И вот я снова у этих очень милых чехов в гостях. Пришла, когда Карел еще на работе был. Люба младших укладывала спать. Еще семи не было, а дети уже бай-бай. Ваня, с очень умненьким взглядом темнющих глаз, слушался, не споря, а Оленька противилась. Люба ее уговаривала, а она всё тянула: соку дай, книжку почитай…

«Должен вот-вот татинэк прийти, Оленька его ждет, она „его“ дочка», – объяснила Люба поведение девочки, очень красивой и очень на неё, Любу, похожей, с одной лишь разницей: Оленька – блондинка с голубыми глазами и тугою светлой косой.

Когда пришел Карел и уложили детей, стали говорить о последних событиях. Никита Сергеевич всё еще красовался у них на самом видном месте. То, что у них собственное мнение, что не держат нос по ветру, мне нравилось. У Любы много друзей среди наших литераторов. Главный редактор моей любимой газеты – Заколупин – тоже их друг.

Пьем чай. Карел ухаживает за нами обеими. А Люба мне улыбается: «В следующий раз привозите с собою мужа вашего. Карел, а ты при нём будешь за Элой ухаживать!» – и смеется.

Карел согласно кивает: «Можете Иве говорить, что мы с вами целовались!» – и оба весело мне улыбаются. Совсем не догадываются они, что творится у меня в душе: вместо прежних боли, огорчений, злости – только любовь. Как хочется мне целовать их обоих, таких необыкновенных, сделать для них что-то очень-очень хорошее. Давно уже не чувствую печали, а только радость, которая переполняет. Летать хочется, кружиться. Если б могла, я бы такую музыку написала сейчас и посвятила бы им. Или картину: солнце из-под тучи, поле, уходящее в небо, радуга, капли дождя, сверкающие, словно бриллианты…

По земле без конца и без края

Любовь проносится зеленым ураганом…

Это самое начало моих стихов, которые посвящаю Любе и Карелу. Любу я люблю даже еще больше, чем Карела…

Возвращаюсь домой поздно вечером. Иво дома. Ждет меня с приготовленными котлетками из трески с творогом. Дёшево и очень вкусно. И тихонько, чтобы дочу не разбудить, выговаривает мне: где так долго задерживаюсь? А я в ответ молча вспоминаю своих замечательных друзей и, кажется, улыбаюсь. И это, видимо, его будоражит: пытается отношения возобновить. И я бы рада, но не так, не по-скотски. Молча иду на коечку своей дочуры и сладко засыпаю.

Отчетная конференция в отделе кормления и Новый год 1965

В кабинете Томмэ собрались все научные сотрудники отдела. Томмэ перед нами за двухтумбовым столом, а мы все перед ним на стульчиках, которые посносили из всех комнат. Народу полно собралось.

Докладывад профессор Модянов Алексей Владимирович, немолодой уже, прошедший войну (как мне сказали, без чинов и орденов, а только с медалью «За отвагу»). Он возглавляет лабораторию (внутри отдела), в которой работают с мочевиной, с ферментами и другими биологически активными добавками, ставя опыты, в основном на овцах и телятах. Отчет Модянова дополнил Саша Холманов. Томмэ похвалил его таблицы и графики. Мне понравились четкость, изящество изложения, однако не хватало, казалось, чего-то самого главного, того, что было у Рядчикова и у самого Модянова, того, что звало к размышлению. Слишком однозначно. «Только так и должно быть», – «говорили» его рисунки. Сам Холманов – стройный белокурый красавец с большими светло-серыми глазами, с отсутствием того самого, что высвечивает в лице его доброго старого шефа. В меру пижонистый, очень аккуратный. На него заглядываются. Особенно Ольге Глядяевой нравится он. Яркая, глаза большие, зовущие из-под длинных ресниц…