Нас ломала война… Из переписки с друзьями

Далеко-далеко все еще слышался гул нашего самолета.

Парашют под свежим ветерком развернуло раз-другой, и он понес меня прямо на лес. «Не зависнуть бы на дереве», – только успела подумать я, и тут же с облегчением увидела под собой поляну. По сапогам прошелестел тростник и я… плюхнулась по пояс в лесное болото.

Услышав снова над головой самолет, нашарила фонарик и, как было велено, помигала им вверх, и только потом потерла рукавом ватника лицо, сплошь облепленное комарами. Торопливо подтянув парашют, стала выбираться из болота в сторону высоких деревьев, черневших неподалеку на фоне более светлого неба. Чуть в стороне послышался тихий свист, затем хрустнула сухая ветка. Сердце замерло.

– Кто там? – спросила я вполголоса.

– Мы, – ответил знакомый голос.

Подошли Алексеев с Кравцовым – подрывники нашей группы. Молча помогли отцепить и утопить в болоте парашют. Вглядываясь в темноту леса, помигали фонариками, снова тихо посвистели, но ответных сигналов не было. Я вылила воду из сапог, сняла мокрые ватные брюки, надела юбку, выжала портянки, отгоняя ими комаров. Решили продолжить поиски. Пока пробирались вдоль болота, я заметила, что Кравцов прихрамывает.

– Что с ним? – спросила Алексеева.

– Перед самым вылетом у него в кармане сдетонировал взрыватель. Спасли ватные брюки. Никому не сказал, боялся, что его оставят в госпитале и он не полетит с нами. А теперь, после прыжка, разбередил рану.

– Ничего, – буркнул Кравцов. – До свадьбы заживет!

Прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, в надежде заметить свет фонариков остальных десантников, мы взяли немного в сторону от болота, где нас нещадно ели комары. Теперь сапоги увязали в глубоком песке, цеплялись за невидимые сучки и корни деревьев.

Постепенно лес стал оживать. Зачирикали, затрещали птичьи голоса. В рассветном сумраке просматривались сосны, березы, а мы все еще брели по лесу, надеясь выйти к поляне, на место встречи, как договорились в Москве, ориентируясь по карте. Среди высоких сосен увидели островки кустов. В них можно было укрыться. Я предложила остановиться в этом месте. Кравцов еле шел.

– Подождите меня тут, а я посмотрю, куда мы попали, может, и остальных ребят найду. Нечего с такой ногой шататься по лесу.

Я распаковала свой вещмешок, достала летнее платье, туфли, переоделась и, оставив винтовку с вещмешком ребятам, ушла на разведку».

Из письма Елены Гордеевой-Фоминой:

«Наша группа, в которой были мы с Тамарой, состояла из 11 человек. Как было сказано командиром перед вылетом, мы должны были собраться на лесной поляне. Следуя этим указаниям, после приземления я отправилась на ее поиски. Еще при раскрытии парашюта меня дернуло с такой силой, что слетели сапоги, вещмешок и винтовка. Теперь без сапог, почти безоружная (у меня остались только гранаты, прикрепленные к поясу), я босиком, осторожно, пробиралась между деревьев. Поляны никакой не нашла. Кругом лес да болото, в котором я утопила свой парашют. Стала посвистывать.

В стороне послышался ответный двойной свист. Сомнений не было: кто-то из своих.

Так, пересвистываясь, мы вышли навстречу друг другу. И когда оказались совсем близко, я спросила: «Кто это?» – «Это я, Иван Атякин, Лельк, это ты, что ль?». Мы были рады встрече. Я взяла у него питание к рации, которое тянуло килограммов на десять, Иван оставил себе рацию и вещмешок, и мы отправились на поиски других членов нашей группы. Ходили, посвистывали, сигналили фонариками, но так никого больше и не нашли. После напряженной ночи мы устали и, когда рассвело, залезли в небольшой кустарник, решив в нем отдохнуть…»

Продолжает рассказывать Тамара:

«Лес, к моему удивлению, как-то внезапно кончился, высокие сосны поредели. По краю леса шла проселочная дорога, за ней – небольшая луговина, чуть дальше по кустарнику угадывался ручей, а еще дальше колосилось ржаное поле.

Возле ручья, который оказался небольшой речушкой, росли кряжистые лохматые сосны и светлые густые березы.

Я взобралась на одну из них и увидела вдалеке деревушки, а за полем ржи – необработанный луг. Лес, из которого я вышла, такой темный, густой и мрачный, теперь под лучами солнца казался прозрачным и даже каким-то радостным. Как будто и не было войны. Солнце пригревало, летали пчелы, посвистывали птицы…

Вдруг в нескольких километрах справа от меня показался разрушенный железнодорожный мост. Хорошо были видны упавшие в воду пролеты. Судя по длине моста, река должна была быть широкой…

То, что я увидела, удивило и встревожило. Глухое, недоброе предчувствие поднялось в груди… Быть этого не может!

Я сползла с дерева. На нашей карте, которую мы выучили назубок, не было ни реки, ни железнодорожного моста, ни деревушек.

Я шла вдоль речушки, пробираясь кустами, обогнула холм, поросший елочками, и вышла к полоскам огородов.

На одной из них копошилась старая женщина. Я подошла к ней.

– Здравствуйте, бабушка! Куда ведет эта дорога? В то село? Как оно называется?

– Комарин, Комарин, касатка.

– А во-он та деревня?

– Лужаки, – старушка разглядывала меня, мое белое платье в красный и черный горошек, туфли со шнурками.

– А немцы там есть? – спрашиваю неожиданно для самой себя.

– Есть-есть. И там немец, и там… Не ходи туда, дочка…

– Спасибо, бабушка. Беженка я, к родным добираюсь. Спасибо.

Возвращалась я прежним путем. Обогнула холм, прошла кустами вдоль речки и осторожно юркнула в лес. Отыскала своих товарищей.

– Во-первых, лес кончается тут же рядом, – рассказала им. – Справа – железнодорожный мост, какая-то большая река, и названия деревень совсем не те. Давайте переберемся поглубже в лес.

Они удивились: откуда какое-то село Комарин, мост? Не было этого в районе приземления, все хорошо помнят ту карту местности. И немцев не должно было быть. Странная история:

уж про мост-то предупредили бы – заметный ориентир… Мы собрали свои мешки и углубились в лес, ближе к болоту.

И никому из нас тогда не пришло в голову, что после внезапного обстрела самолет сбился с курса и высадил группу в другом месте.

Отдохнули, пожевали копченую колбасу с сухарями из Н3, обсудили обстановку и решили дождаться темноты, а на день затаиться, чтобы не обнаружить себя.

Однако я не могла справиться с тревогой. Не могла в этой непонятной ситуации сидеть сложа руки. Надо было хотя бы узнать, как далеко тянется этот лес. Закрепила компас на руке, взяла свои документы на имя Гванцеладзе и сказала ребятам:

«Оставайтесь тут, а я все же пойду посмотрю другую сторону леса. Ночью тут ничего не поймешь».

Винтовку и вещмешок опять оставила им. В мешке лежал и пистолет, который мне вручил перед отлетом Спрогис: «Если попадешься, то лучше застрелись. Ты слишком хороша, чтобы они просто так тебя повесили», – сказал он мне на прощание.

Я вновь шла вдоль речки-ручья, но уже в другую сторону леса. И подумать только, что он казался мне ночью почти непроходимым!.. Довольно скоро лес кончился и с этой стороны.

Прикинула, что по площади он, пожалуй, километр на километр, а в глубину, может, чуть больше. А вокруг опять поля и деревни вдали. Спрятаться негде. Искать своих надо только в глубине леса.

Тем же путем, по берегу речушки, пошла обратно.

Жарко, пахнет травами, изредка прощебечет какая-то птаха… И вдруг раздался собачий лай. Лаяло несколько собак впереди меня. Я прибавила шаг. Стал слышен невнятный говор. Осторожно раздвинув ветки, застыла: вдоль дороги, метрах в пятидесяти, не дальше, спиной ко мне, развернувшись цепью, в сторону леса шли десятка два вооруженных полицаев и шесть немцев с собаками на поводках.

На самой дороге почти напротив того места, где прятались Алексеев и Кравцов, стояли подводы с лошадьми. Облава!

Лес небольшой, теперь я это знала – прочешут еще до темноты! Кравцов с раненой ногой далеко не уйдет. Алексеев его не бросит. Завяжется перестрелка. Ну, сколько они там смогут отстреливаться… А остальные, Леля? Перебьют же поодиночке! Нельзя было терять ни минуты – отвлечь, остановить! И я вышла из кустов на луговину».

Вспоминает Елена Павловна Гордеева:

«Проснулись мы от собачьего лая. Этот лай не был похож на беспорядочный брех дворовых собак. Солнце еще высоко. Откуда-то со стороны донесся шум мотоцикла. Мы с Иваном быстренько собрали свои немногочисленные вещички и отправились в противоположную сторону от лая, решив держаться подальше. Лес, который ночью нам казался густым и непроходимым, оказался довольно-таки редким: кругом высокие деревья и почти нет кустарника, в котором можно было бы укрыться в случае опасности. А тут еще и собаки…

“Если это немецкие ищейки, то на болоте они нас не найдут”, – сказала я Ивану. Чахлое деревце среди болота стало нашим ориентиром. По зыбучей трясине через камыши мы перебрались к нему и спрятались в низеньких кустах у его корней, на крохотном островке».

Глава 2

Плен

«…полицаи побежали ко мне с криками и матерной бранью.

Надо отвести от леса, надо напугать… но как?!

Вот и немцы стали приближаться со своими лающими псами».

Продолжает рассказ Тамара:

«Меня заметили сразу. Первым, кажется, закричал немолодой полицай. Как потом выяснилось – староста села Комарин:

– Партизанка!

Все повернулись на его крик, и полицаи побежали ко мне с криками и матерной бранью. Разного возраста, с белыми повязками на рукавах, одетые в обычные крестьянские куртки, пиджаки и картузы, все с немецкими автоматами.

Я медленно шла им навстречу и старалась улыбаться.

«Предатели! Гады! – думала я с ненавистью. – Только бы не застрелили сразу.

Надо отвести от леса, надо напугать… но как?!» Ноги одеревенели и едва слушались. Вот и немцы стали приближаться со своими лающими псами.

– Партизанка, б… шпионка! – орали полицаи, срывая компас с моей руки. Тут же обыскали, выхватили из-за пазухи мои документы с вложенной в них фотографией «Ганса»[6], передали подбежавшему немцу.

– Юден? – спросил он, глядя мне в лицо.

– Нет, грузинка, – ответила я по-немецки и улыбнулась ему. Вот это номер! Принял за еврейку! «Ну конечно: глаза карие, волосы темно-каштановые, да еще вьются… На фоне светлоголовых голубоглазых белорусов моя армянская внешность вполне отвечала его представлениям о евреях», – думала я. Он рассматривал мои документы. Хорошо, что в Москве в штабе меня спросили, говорю ли я по-армянски – видимо, предвидели такой оборот дела. А когда я сказала, что армянского не знаю, но с детства говорю по-грузински, так как росла среди грузин в Тбилиси, то в немецких документах написали «грузинка» и имя мы вместе подобрали грузинское – Этери Гванцеладзе.

Полицаи продолжали ругать меня. Так и сыпалось: «Жидовская морда! Сталинская курва, бандитское отродье! Небось комсомолка, жидовка!» Фельдфебель оторвался от документов:

– Партизанка?

– Медицинская сестра, – спокойно ответила я. Чего мне стоил мой спокойный голос и улыбка! Она просто застыла на моем лице, как судорога. А в голове лихорадочно складывалась новая версия моей легенды…

– Это ваши документы? – спросил фельдфебель и прикрикнул на полицаев по-русски:

– Тишина!

– Мои, – подтвердила я по-немецки.

– Рассказывайте.

– Только без этих вот… – презрительно скривилась я, кивнув на полицаев. Те двинулись было на меня с руганью, но немец их остановил.

– И потом мне нужен переводчик, для большого разговора, я плохо знаю немецкий, – тянула я время. Из группы полицаев выдвинулся какой-то прилизанный тип, говоривший по-немецки.

«Вероятно, школьный учитель», – почему-то подумала я.

Немцы с переводчиком отошли со мной в сторону за одиноко стоявший на луговине куст.

– Я слушаю, – сказал фельдфебель.

Тут один из немцев, который был рядом со мной, спокойно расстегнул штаны и стал мочиться в кусты. Никто никак не отреагировал. Я была потрясена! Это что же за скоты такие?

Или собираются меня тут же прикончить, и я для них уже не существую?! Но я взяла себя в руки и прежним спокойным тоном стала рассказывать:

– Я весь день ищу вас и очень рада, что, наконец, мы встретились… – медленно, выжидая, пока переводчик закончит перевод, я говорила о том, как отступала с немецкими войсками из Можайска, как ранее, взяв город, немцы мне выдали этот паспорт. Как я познакомилась с Гансом, и что у нас была любовь, и мы собирались пожениться. Как в суматохе отступления Ганс велел мне вернуться в Можайск и ждать его там, так как, по его словам, их часть уходит временно и скоро вернется. Но они не вернулись.

– А меня с приходом русских, как бывшую студентку медицинского училища, мобилизовали… Я сама напросилась в десантную часть, – всхлипнула я и стала вытирать слезы. – Я хочу найти Ганса… Эта была единственная возможность вырваться к вам и найти его. Я знаю, что в германской армии замечательный порядок, и мне помогут найти Ганса, помогут, я уверена, найти нам друг друга…

Я рассказывала, вытирая слезы, переводчик переводил.

Немцы слушали. А время шло…

– Яверювам, фройляйн, – сказал, наконец, фельдфебель. – Но вы должны доказать нам свою лояльность, время военное, сами понимаете. Тогда и мы вам поможем. Расскажите, что это за парашютисты, с которыми вы прибыли, сколько их, где они, какое у них задание? Мы слышали ночью рокот самолета…

Я ждала, пока переводчик все это переведет, хотя прекрасно поняла, о чем меня спрашивают. Только бы потянуть время, только бы поверили! Сейчас самое главное…

– Я рада вам помочь. Только самолет был не один, – объявила я.

– Как не один? Мы слышали один.

– Вы ошиблись, их было два.

«Как медленно спускается солнце к закату, – думала я. – Как нам нужна темнота!» – и продолжила отпугивать немцев от леса.

– Парашютистов, не считая меня и еще одной медсестры, сорок восемь человек. В эту ночь они все собрались и заняли круговую оборону. Я еле выползла от них в поле. Вооружены пулеметами, минометами, у всех автоматы. Какое задание? Громить мелкие гарнизоны немецкой армии и полицаев.

Я уверенно описывала грозную для фельдфебеля и его команды ситуацию и с удовольствием наблюдала их тревогу.

Радость моя увеличивалась еще и оттого, что солнце близилось к горизонту. Лес уже начал темнеть. Еще немного – и наступят сумерки.

– Так где же они? – спросил немец, озираясь.

– Вся группа в обороне во-он там, в конце леса, в елочках, – показала я вдаль на границу леса и поля. Переводчик заметно волновался, поглядывая по сторонам. Собаки мирно лежали на траве у ног немцев, но хозяева явно нервничали: кто курил, кто беспокойно прохаживался взад-вперед, всматриваясь в лес.

– Могу вас туда проводить, – не унималась я, понимая, что план мой срабатывает.

Фельдфебель молча подвел меня к подводе, стоявшей на дороге. Остальные поплелись за ним. На подводе лежал наш грузовой вещмешок с боеприпасами, минами, аптечкой.

– Что это за мешок? Он упал ночью возле села, – немцы уставились на меня.

Вот оно в чем дело! У меня сжалось сердце. Как же теперь обойтись без всего того, что так нам необходимо, что так аккуратно мы складывали еще вчера перед отлетом… Теперь ясно, почему облава: всполошились бесы, найдя мешок…

– Понятия не имею.

– Не имеете понятия? – фельдфебель недоверчиво покосился на меня.

– Это не из нашего самолета. Это, наверное, со второго.

Все наши мешки были оранжевые, а этот зеленый, – доказывала я наличие двух самолетов.

Дождевое облако заслонило заходящее солнце. Фельдфебель посмотрел на почерневший лес, задумался, оглядел группу полицаев на луговине и… приказал всем садиться на подводы.

Я не верила своим ушам! Неужели убираются? Неужели победа!

– Век, век, век[7]! – поторапливал фельдфебель.

– Как «век»? Вы не пойдете туда? – «обеспокоено» спросила я, кивая на дальний край леса.

– Нет, завтра.

Едва скрывая свою радость, видя, как торопятся солдаты, я все увереннее настаивала:

– Имейте в виду, они вас ждать не будут. Завтра, нет, сегодня же ночью, они уйдут. Чтоб потом ко мне не было претензий! Ну, почему вы уезжаете?

– Не твое собачье дело! – буркнул переводчик, усаживаясь на край телеги…

Фельдфебель достал блестящие наручники.

– Извините, фройляйн, я должен… на всякий случай.

У нас так положено, – и сковал мне руки. Затем указал на свой мотоцикл.

Так мы и поехали, как потом выяснилось, в Комарин: он – за рулем мотоцикла, я – на багажнике. Сзади нас пылили телеги с остальными немцами, собаками и полицаями.

Наручники и немцы меня мало беспокоили. Ехала я с чувством исполненного долга. Главное, выиграно время. Лес небольшой, ночью ребята соберутся и уйдут, таков был приказ: собравшись, сразу уходить с места приземления. То, что мы попали в незнакомый район, я успела передать ребятам.

Теперь можно и о себе подумать… Как освободиться самой? Но это подождет до завтра. Как-нибудь сбегу, думалось мне. А пока настроение было приподнятое.

Редкие прохожие на пустынной улице села с удивлением смотрели на мотоцикл фельдфебеля и телеги с остальными солдатами.

«Девичка» в городском платье, нездешняя, в наручниках, вызывала и любопытство, и сочувствие. Возле одного крыльца я заметила старушку, с которой говорила утром в поле на огородной грядке. Она что-то шептала и украдкой издали перекрестила меня…

Вспоминает в своем письме Елена Павловна Гордеева-Фомина:

«На островке мы сидели до тех пор, пока все не стихло. А затем, выбравшись из болота, снова отправились на поиски ребят. Неожиданно вышли на край леса, увидели на песке следы немецких сапог.

Нам показалось это странным. Нам говорили, что немцы на захваченной территории в одиночку в лес не ходят.

Пошли дальше, и опять обнаружили те же следы. Снова углубились в лес и, когда стало темнеть, продолжили поиски. Они оказались безрезультатными.

Елена Павловна Гордеева, боец разведывательно-диверсионной части 9903. Подмосковье, 1941–1942 гг.

На рассвете решили запросить Центр, какое они дадут распоряжение.

Мы находились в лесу, рядом с болотом, ужасно донимали комары, лица и руки у нас сильно распухли и были в царапинах от беспрестанного расчесывания. Тогда я решила из своего черного берета сделать защитную маску. Вырезала финским ножом дырки для глаз и рта и надела берет на лицо. В таком виде, едва держа карандаш в опухших руках, составила текст радиограммы и отдала Ивану шифровать. Дождавшись времени выхода в эфир, Иван развернул рацию, забросил повыше на дерево антенну и начал вызывать Центр. Я, замаскировавшись в кустах с наганом Ивана в руке и гранатой за поясом, все в той же маске-берете, стала наблюдать, чтобы враг не застал нас врасплох. В полутьме рассвета стал накрапывать дождь.

Иван никак не мог связаться с Большой землей.

И вдруг вижу: среди деревьев мелькают две фигуры.

Впереди высокий, с немецким автоматом, висящим на груди, в пилотке, форму в утреннем сумраке не разглядишь, второй поменьше ростом, идет за ним и почти не виден. Первое, что пришло в голову, – фашисты! Быстро говорю Ивану: «Сматывай рацию: немцы!». Иван стал быстро стягивать антенну с дерева. Я прицелилась в идущих прямо на нас солдат. Начинаю взвешивать возможности. Из нагана на учениях я попадала в цель прилично. Но при большом расстоянии решила, что промажу. Надо ждать, когда подойдут поближе. Вдруг идущий впереди нагнулся, что-то поднял с земли, и за ним я увидела Второго. Какова же была моя радость, когда в нем я узнала заместителя командира группы Граховского. А рыжеватый, вооруженный немецким трофейным автоматом и издали похожий на фрица, был наш командир Леша Корнеев.

Я выскочила из своей засады и бросилась на шею Корнееву. Он оторопел от неожиданности. Да и видок у меня был далеко не элегантный: на лице маска, без сапог, ноги завернуты в разорванную на портянки рубаху.

– Лелька Гордеева, ты ли это? – первое, что спросил Корнеев. – Где остальные? Веди скорее к ним!

И когда я ему сказала, что здесь нас только двое с Атякиным, и никого больше с нами нет, он одновременно огорчился и обрадовался. Группа вся еще не собралась, но хоть радист нашелся. Иван к этому времени сложил рацию и, тоже радостный, вышел из кустов. Пошли рассказы, кто как приземлился и кто как провел время до встречи. Леша Корнеев, разглядев мои пораненные ноги, сказал: – Надо доставать тебе, Лелька, обувь. Что за боец босиком? Затем, прочитав текст радиограммы, Лешка решил: – Хорошо, что вы не вышли на связь. Надо вообще подождать связываться с Центром, пока не найдем остальных.

И снова, но уже вчетвером, мы отправились на поиски. Вскоре, рыская по лесу, в березнячке увидели женщину, собиравшую ранним утром грибы, подошли к ней, заговорили. Прежде всего спросили, что за местность. Стало ясно, что летчик, выходя из-под обстрела, сбился с курса и выбросил нас не там, где надо было (на 120 км дальше). Поэтому-то и поляны, обусловленной для сбора, никто не нашел. Женщина рассказала, где поблизости находятся немцы, предупредила, что вчера они приезжали в лес, но зачем – она не знает. Корнеев, показав на мои босые ноги, попросил женщину принести какую-нибудь обувку для меня, так как нам срочно надо было уходить с этого места. Она показала нам безопасный путь из леса, по которому мы двинулись вместе, а вскоре женщина отошла от нас ненадолго и принесла парусиновые полуботинки сорок второго размера. Хотя я носила тридцать шестой, была им очень рада. Еще через двое суток, в стороне от леса, в березовой роще у речушки, нашлись Димка Канач и Миша Казаков, которые поделились своими наблюдениями…»

Продолжает рассказ Тамара:

«…В центре села мотоцикл въехал во двор двухэтажного кирпичного здания старинной кладки с зарешеченными окнами первого этажа. По длинному коридору меня провели в маленькую пустую комнату с каменным полом и небольшим зарешеченным окошком под потолком. В углу на полу лежала охапка сена. Наручники сняли.

– Тут вы побудете только эту ночь. Завтра, как только мы найдем парашютистов, вас освободят, – сказал фельдфебель. Железная дверь с грохотом закрылась. «Черта с два вы их найдете!» – злорадно подумала я.

Слабый свет из окошка. Побелка на стенах вся испещрена какими-то надписями и царапинами. С трудом разбираю написанные вкривь и вкось строчки. Где химическим карандашом, где выцарапано чем-то острым, гвоздем, что ли?

Где коричневатой жидкостью – уж не запекшаяся ли кровь?

«Мама, прощай! Завтра меня расстреляют. Юра», «Будь проклят фашист, скоро и тебя повесят!», «Счастье – отдать жизнь за Родину!», «Да здравствует Сталин!», «Родина будет свободна!», «Всех не убьете, палачи!». Стало совсем темно.

Невозможно прочесть, что там еще написано. Навернулись горькие слезы. «Ненавижу немцев, ненавижу полицаев, ненавижу! Скорей бы вырваться… Завтра – тяжелый день».

С такими мыслями легла на охапку сена на полу, засыпаю.

Почему-то ни разу не мелькнуло опасение, что могла разделить участь этих патриотов, оставивших тут свои последние слова-призывы. Проснулась от грохота открывающейся железной двери…

Утром меня вывели из камеры во двор полицейского участка. Обрадовала неожиданная перемена погоды. После вчерашнего яркого солнца небо затянули темно-серые тучи, моросящий дождь поливал всех и все.

«Теперь ни вы, ни ваши овчарки вообще ничего не найдете. Даже следов», – думала я, спокойно оглядываясь вокруг.

Во дворе толпились вооруженные автоматами немцы и полицаи. Повизгивали собаки. Было много телег. На них под плащ-палатками лежало, видимо, еще какое-то оружие.

Народа было много. За ночь, а может, и рано утром собрали, очевидно, подкрепление со всего района.

Меня это не тревожило. Я была уверена, что наша группа собралась в эту ночь и теперь далеко ушла от этих мест.

– Итак, едем на поиски, – подошел ко мне фельдфебель с какими-то вновь прибывшими немцами. – Вы должны показать нам то место, где они находятся.

Я нахмурилась и сказала обиженно:

– Их теперь там нет. Я предупреждала, что они не будут вас ждать, особенно после моего исчезновения. Надо было брать их вчера, как я вам предлагала… вы не захотели, а теперь я ни за что не отвечаю. Мои слова перевели громко, и от этого они прозвучали вызывающе. Я впервые подумала, что мне следует говорить по-немецки хоть кое-как, но самой.

А так можно нарваться на неприятности от одного только нахального тона переводчика.

Фельдфебель злобно посмотрел, надел на меня наручники и стал отдавать команды на отъезд, провозились до полудня. Меня посадили на первую телегу. Лошадьми правил полицай. Переводчик сел рядом, подсели и несколько немецких солдат. Дождь почти прекратился, и мы выехали из села.