Сочинения. Том 5

5. Однако оставим это. Посмотрите, что он пишет далее, не позволяя своим оппонентам, естественно, даже упоминать имя природы. Вот начало его рассуждения: «Они не убедят нас, как убедили себя самих, что в действительности познали, что есть природа – природа, о которой они вопят и поют повсюду, именуя ее то простым теплом, то смесью или сущностью холода и духа». После этого Юлиан приводит еще много обвинений, доказывая, что его оппонентам неизвестна сущность природы: например, он обвиняет Гиппократа в том, что в афоризме, который нам предстоит разобрать далее, он упомянул имя природы, а не написал, что нечто происходит само по себе. Но откуда здесь появилось имя природы? Откуда же еще, как не из пустой болтливости Юлиана, которая порождает длинные речи, – если же кто-то возьмется разобраться в них, он явно изобличит его глупость. Все врачи говорят, что одни очищения происходят благодаря природе, а другие – благодаря случаю, имея в виду, что их причина иногда находится в самом теле больного, а иногда – вне тела. Он же взял это в качестве отправной точки для своего пустословия о слове «природа». Смысл его рассуждения, если изложить его кратко, таков: «Те, кто не знают, что есть природа, не в праве даже упоминать природные очищения». Однако, о благороднейший из софистов, такое рассуждение не позволит допустить, что мы знаем, что у нас есть душа, или чувства, или разум, или память, или умение рассуждать, если мы не постигли их сущность. Однако что в этом удивительного? Ведь мы не знаем точно, какова сущность солнца, видимого нами самым ясным образом, – как же мы можем с готовностью ответить на вопрос о сущности природы, души, памяти или чего-то еще из названного? Но, хотя это мы сказали верно, если мы можем определить значение каждого из этих понятий и обладаем знанием из сущности, это следует вставить в рассуждение. Каждое растение управляется природой, а каждое животное – природой и душой, ведь и все люди называют питание и рост, а также их причину природой, а чувства и вслед за ними движения – душой. Так что никто из нас не заблуждается насчет того, что есть дела природы, но и не постигает сущности их тотчас после того, как узнал их, так же как мы не знаем сущности солнца, но ясно видим его восход и закат, и шествие его между восходом и закатом, когда оно определяет время. Сущность же его мы постигаем лишь по прошествии времени и в результате изучения. Если же природные выделения действительно невозможно постичь, не понимая сущности порождающей их природы, то тот, кто показал, что сущность эта непознаваема, должен немедленно затем признать, что и их он не понимает. А так как наш великолепный Юлиан заявляет, что ее он не знает, а их знает, получается, что все то, что он говорил ранее, – вздор. Ведь мы, когда происходит обильное опорожнение без помощи очистительного лекарства, как через матку, так и через кишечник, говорим, что все это происходит естественно, или вызвано природой (что совершенно одно и то же), и воспроизводим то, что явно приносит пользу больным. Юлиан же, кажется, не знает и того, что все люди говорят каждый день и что все знают, то есть не знает того, что здоровье есть состояние, соответствующее природе, а болезнь – состояние противоестественное. Если же на самом деле нельзя использовать эти наименования, не познав сначала сущность природы, мы не сможем говорить, что состояние здоровых соответствует природе, а состояние больных противно ей.

Однако, если угодно, мы можем согласиться с ним в том, что, если не знать заранее, что наши тела состоят из горячего, холодного, сухого и влажного, мы не сможем хорошо подражать тому, что происходит благодаря природе или случаю. Что же нам мешает точно узнать все это, раз уж у нас есть доказательство нашего учения, и лучшие из философов, которыми и ты восхищаешься, разделяют мнение Гиппократа и согласны друг с другом – разве что кое-кто, решив, что разногласие – это свидетельство незнания, не превратится в апоретика из стоика.

Ведь если это рассуждение кажется тебе убедительным и ты действительно считаешь, что человеческому познанию недоступно все то, по поводу чего разнятся мнения философов, почему ты прежде всего не откажешь в вере своим великолепным обобщениям, которые породил твой до небес превознесенный метод? Ведь никто из других врачей не знает этих истин даже туманно, но явственно постиг их, как он сам считает, лишь Фессал, и, что еще важнее, даже после того, как Фессал постиг все это и разъяснил славнейшему хору своих последователей, из них никто ни с кем не согласен, но они ведут друг с другом еще более яростный спор, чем тот, который Фессал вел со своими соучениками. Итак, если разногласия – это знак неведения, то прежде всего следует отказать в доверии обобщениям Фессала, так как относительно них существуют величайшие разногласия. Разумеется, мнение, согласно которому природа нашего тела представляет собой соразмерное смешение воздуха, огня, воды и земли, и мнение, согласно которому она есть смешение влажного, сухого, горячего и холодного, расходятся между собой. Однако это расхождение не так сильно, как расхождение обоих этих учений с обобщениями Фессала – при том, что прежние учения приняли и Платон, и Зенон, и Аристотель, и Теофраст, и Евдем, и Клеанф, и Хрисипп вместе со многими философами, среди которых называющие себя стоиками, перипатетиками и платониками. А учение Фессала настолько не нашло признания среди других врачей, что с ними не согласны даже те безметодисты, которые прикрываются священным именем метода. Ведь ни Гиппократ, ни Диокл, ни Праксагор, ни Филотим, ни Мнезифей, ни Эрасистрат, ни Герофил, да и никакой другой врач, будь то логик или эмпирик, никогда бы не признал обобщений Фессала.

Итак, если необходимо сравнить разногласия между собой, не найдешь несогласия большего, чем несогласие с идеями Фессала. Притом что всего во врачебном искусстве существует три общих направления, по словам самих принадлежащих к ним врачей, если уж и эмпирики, и догматики отрицают идеи Фессала, то надо понимать, что общее несогласие с ними отнюдь не мало, но непреодолимо, так что даже сам породивший эти общие положения Темизон, а также никто из учеников Фессала, не имеющих метода, не следовал им во всем. Ведь и правда нет никого, кто не добавил бы к этим положениям другие, или не устранил бы какие-то из них, или не изменил бы каким-то образом. А так как во всем этом и сами они не согласны, Фессал остался в одиночестве, потому что его идеи никто не поддерживает, кроме Юлиана, да и тот только на словах. Ведь на деле оказывается, что Юлиан противоречит сам себе. Всякий, кто желает узнать об этом подробнее, может ознакомиться с нашим сочинением «Об учении методистов». Однако, если бы Фессал был единственным, кто говорил бы состязающимся за истину, что критерием является доказательство и согласие с мнениями других, никто бы его не осудил. Но неужели мы не осудим Фессала, который входит в противоречие со всеми прочими врачами, а Гиппократу, в пользу которого, помимо лучших врачей, свидетельствуют величайшие философы, откажем в вере исключительно из-за его расхождений с Фессалом? Кто сможет вынести такое? Кто потерпит такую глупость? Кто не пожалел бы времени, потерянного на спор с человеком, который сам не помнит и не понимает того, что сам пишет, но говорит и пишет, по пословице, все, что на вздорный язык придет?

6. Однако оставим это и послушаем то, что сказано у Фессала в первом рассуждении, в котором он говорит, что источником и корнем разбираемого афоризма является учение о том, что избыток жидкостей «есть общая причина болезней». Лучше здесь привести его рассуждение полностью, его же словами. Написано же у него так (ведь здесь уместно начать спор с ним с первых же его слов): так как афоризм начинается словами «При расстройствах желудка», он заявляет, что и остальная часть афоризма имеет корень и источник в том, что избыток жидкостей приводит к болезням тела как общая причина их, так что если доказать, что причина болезней – не в жидкостях (ведь это ложное мнение), вместе с этим доказывается и негодность всего афоризма, в котором из неясного заявления выводятся ложные следствия. Вот его слова. И было бы прекрасно, если бы можно было создать некий театр – не такой, который строит Фессал в своих вздорных книгах, венчая себя на его сцене, но театр, в зале которого сидели бы люди образованные. И хорошо было бы спросить Юлиана в этом театре, из какого метода доказательства он исходил, когда доказывал истинность своего рассуждения. А доказательство его, если разъяснить как следует, будет вот каким: «Те, кто думает, что опорожнения помогают больным, по необходимости считают, что общей причиной болезней является избыток жидкостей». И мы бы с удовольствием спросили у зрительного зала, состоящего из образованных людей, верно ли такое рассуждение, чтобы пустослов Юлиан почувствовал изумление этой толпы. Он не сможет почувствовать этого из одних только слов, будучи таким человеком, каким он предстает в своих сочинениях. Но я уже сейчас могу сказать, какими аргументами можно было бы хорошо воспользоваться в таком театре. Стадо ослов Фессала делает кровопускание многим больным, страдающим от лихорадки. Если они считают, что причиняют вред опорожнением, то они неправильно поступают, делая кровопускание. Если же они считают, что это полезно, значит, они полагают, что избыток жидкости является общей причиной болезней, а они этого признать не хотят. Но кто-нибудь из них, пожалуй, скажет: «А почему из того, что опорожнения приносят пользу, обязательно следует, что общей причиной болезней является избыток жидкости?» На это ответить проще всего: такой непосредственной связи не существует, и вот этот человек из вашего стада пусть покажет на этого Юлиана и скажет, что лучше бы ему воздержаться от речей, потому что он говорит глупости. Так сказал бы кто-нибудь из них в театре. Ныне же (ведь у нас нет такого театра) почти все совершают одни и те же ошибки в рассуждениях, говорят ли они истину или явно заблуждаются.

Юлиан-то как раз всегда пишет что придется, нимало не заботясь об истине. Я же всю жизнь ни о чем ином так не заботился, как о том, чтобы постигнуть науку доказательства, и с усердием упражнялся в ней, и, кажется, трудился напрасно. Ведь все те, кто следит за ходом доказательств, прекрасно знают, что Юлиан не перестает говорить глупости. А все те, кто принадлежит к его стаду, с самого начала не изучают ничего из того, о чем мы говорим. Именно поэтому, как я уже говорил раньше, друзья задали мне немалую работу, предложив написать это сочинение, и ради них я перейду к более научным рассуждениям. Так вот, Юлиану следовало не только называть имена, обозначающие различные причины, но и понимать смысл этих названий. А вместо этого он (и это одна из общих ошибок всех методистов) называет непосредственную причину, но не понимает, чем она отличается от изначальной причины, иначе бы он знал, что развитие болезней есть дело изначальных причин. Ведь то, что вызвало возникновение болезней, по необходимости вызывает их рост, создавая и далее нечто подобное изначальной болезни. Если так случается, едкое лекарство, способное вызывать язвы, попав на кожу на час, вызовет язвы лишь на так называемом эпидермисе. Если же оно будет приложено на более длительное время, то окажет существенное воздействие сначала на кожу, а затем на находящуюся под ней плоть. Так как предшествующие причины имеют такую природу, уже возникшая болезнь не может быть исцелена, прежде чем они исчезнут. Так как при наличии действующей причины болезнь может усилиться, она, конечно, не может быть полностью вылечена, пока не будет устранено то, что ее создает. Так вот, пока предшествующие причины, к которым относится и избыток жидкости (предположим пока, для этого рассуждения, что он является предшествующей причиной), не будут устранены, невозможно вылечить уже возникшую болезнь, и поэтому Асклепиад думает, что избыток жидкости является причиной болезней, и говорит, что опорожнением можно излечить больных, но не в том смысле, что устраняется болезнь, которую избыток жидкости уже вызвал, а в смысле, что не даст болезни развиваться и позволяет врачу довести лечение до конца.

Но предположим, что избыток жидкостей является общей причиной болезней. Тогда опорожнение по необходимости вызовет прекращение болезни. Но он ни в коей мере не является общей причиной, как говорит Асклепиад. Оставим здесь глупого Юлиана и побеседуем лучше с Асклепиадом, хотя и он является не кем иным, как софистом. Этот человек привык задавать весьма убедительные вопросы, измышленные не без изящества, что я считаю признаком софиста. Именно таков пассаж, приводимый Юлианом, который, клянусь Зевсом, даже не понял силы этого метода (а то бы он сам написал все остальное так же), но просто по памяти воспроизвел сказанное Асклепиадом, так что если бы это было речами самого Юлиана, он показался бы таким же пустословом, как и его предшественники. Итак, Асклепиад говорит, что если избыток жидкости действительно является общей причиной болезней, то обильные выделения, которые иногда бывают в начале болезни, немедленно избавляли бы больного от всего, что его отягощает. В то же время на деле мы подчас наблюдаем, что болезнь только усугубляется от того, что тело избавляется от избытка жидкости. Это рассуждение кажется достаточно убедительным и поэтому требует специального опровержения, но оно не имеет никакого отношения к тому, о чем сказано в афоризме Гиппократа. Ведь это рассуждение берет доказательства не из учения, но из общего для всех людей здравого смысла, которым, как я уже говорил, пользуются и эмпирики. Мы опровергнем эти рассуждения Асклепиада не потому, что они имеют отношение к афоризму Гиппократа, а потому, что мы считаем лучшим, после того, как мы до сих пор терпели глупости Юлиана, поупражняться в более близком диалектике занятии, сразившись с настоящим софистом. Так вот, когда Асклепиад говорит «избыток жидкости», надо его спросить, что он под этим понимает: имеет ли он в виду избыток в отношении функции или избыток в отношении заполнения пространства и сосудов, который обычно называют «избытком от излияния жидкостей», и имеет ли он в виду избыток во всем теле или в какой-то его части? Сказать, что он имеет в виду избыток в отношении функции, он не может, так как отрицает почти все функции, которыми управляется живое существо. Но и избыток в отношении объема сосудов может быть двух видов: либо превосходящий природную меру, либо простой, когда жидкость просто не может сдерживаться в полости. Избыток в обоих смыслах может быть как во всем теле животного, так и в отдельной его части. В сочинении «О причинах симптомов», а также в сочинении «О неестественных опухолях» нами показано, что причина и спазма, и дрожи, и лихорадки всего тела, и рожи, и того, что новейшие врачи называют опухолью, и, кроме того, некоторых других заболеваний – избыток жидкости, и, если устранить этот избыток, больная часть тела немедленно вернется в естественное состояние. Об общих причинах же в другом месте нами сказано, что этот термин, а также понятие, обозначаемое этим термином, относятся к учению стоиков и что новейшие врачи неверно понимают и неверно называют весь этот вид причин, хотя и мы иногда следуем за ними, чтобы не казалось, что мы спорим о словах, и соглашаемся с тем, что некоторые из причин можно называть так – конечно, речь идет не о причинах простых сущностей и о причинах того, что приобретает свое бытие в становлении. В этом и заключается опровержение этого софизма, а в том, что он попал в данное рассуждение, повинно пустословие Юлиана, а не мы.

Но перейдем к следующей проблеме – к тому, что является общим для всех причин болезней, связанных с жидкостями. Существуют два вида этих причин – либо избыток жидкости, либо ее порча. Лечение в обоих случаях будет простым, так как мы можем достаточно быстро удалить лишнюю жидкость и вывести все, что испорчено, так что болезнь не перейдет в хроническую форму. Это рассуждение, которое весьма ясно и кратко, Юлиан изложил невнятно и длинно в следующих словах: «Из этого афоризма можно сделать промежуточный вывод, согласно которому избыток жидкости вызывает болезненные изменения качества в сторону несвойственного, чему ученики врачей дали видовое название порчи, так что Гиппократ воображает, что может быть польза от выведения вещества, вызывающего болезнь, и воображает это весьма дерзко, опираясь на суждение, происходящее из неопровержимых явлений. Однако на деле это неразумно и с истиной несогласно – считать, что избыток жидкости – или не избыток, но порча – является причиной болезни. Ведь в этом случае все болезни были бы легко излечимы, и никакое лечение не было бы продолжительным, и существовал бы лишь один род лечения. Не составляло бы труда просто удалить вызывающую болезнь жидкость и прямо вначале, при первых же признаках болезни, вылечить ее, так как необходимо было бы только выводящее жидкость средство, и в любом случае следует определить, какая жидкость вызывает данную болезнь: если это кровь, достаточно одного кровопускания, если флегма – средства, выводящего флегму, если желчь – средства, выводящего желчь».

7. Таково рассуждение Юлиана. Смысл его, как уже было сказано, состоит в следующем: «Если бы причина болезни заключалась в жидкостях, мы могли бы не позволять ни одной болезни затягиваться, быстро выводя их. Однако на деле многие болезни затягиваются, даже если в начале болезни произведено достаточно сильное опорожнение. Значит, причина заключается не в жидкостях». Но это рассуждение будет истинным только в том случае, если речь в нем идет об избытке жидкости в отношении объема, имеющемся во всем теле (ведь в таком случае, если мы пожелаем в начале болезни опорожнить излишек, мы выводим все, что приводит к состоянию переполнения). Если же страдает какая-то одна часть тела, в которой имеется избыток жидкости, то это рассуждение оказывается неверным. Ведь мы уже показали, что в таком случае не всегда можно быстро произвести опорожнение. Так же следует рассуждать и о порче жидкостей: нужно задаться вопросом, насколько просто достичь разрешения болезни. Ведь в этом случае вывести болезнетворную жидкость не так просто, как вылить воду из меха или бочки. Но даже если мы выливаем испорченную жидкость из меха или бочки, мы не можем сразу влить другую, хорошую, но сначала мы должны помыть и тщательно прополоскать сосуд. Так неужели возможно выпустить из тела человека испорченную кровь и вместо нее сразу влить в те же части тела хорошую? Как же тогда вы говорите, что будто бы можно быстро вылечить болезнь, вызванную порчей жидкости, посредством ее выведения? Вот так же легкомысленно рассуждают они и обо всем остальном: они не уделяют должного внимания частностям и говорят обо всем в целом без того, чтобы рассмотреть его детально. Да, конечно, если в теле содержится много желчи, ее часто бывает легко вывести, если у больного нет жара. Если же человеком успела овладеть острая лихорадка, сделать это бывает сложнее. Ведь при лихорадке невозможно пользоваться очищающими лекарствами, не подвергая опасности больного. То же касается флегмы и серозных выделений. Обо всем этом сказано в других сочинениях, и тому, кто хочет получить точное знание об этом, я советую обратиться к ним. О том же, что лихорадка относится к разряду болезней, вызываемых избытком жидкостей, притом что этот избыток собирается не только в самих сосудах, но и в полостях мышц, ты узнаешь более всего из того сочинения, в котором я веду речь о противоестественных опухолях. О том же, что не всякую лихорадку можно вылечить быстро, сказано в сочинении «О методе лечения», и особенно – в тех книгах, в которых речь идет о лечении противоестественных опухолей. Ведь иногда липкие и плотные соки так сильно и неотъемлемо пристают к плоти, что возникает опасность, что, если это состояние затянется, может возникнуть чирей. Но те, кто ничего из этого не знает, имеют наглость обвинять Гиппократа из-за того, что не знают важнейших частей искусства. Однако кто-то, пожалуй, мог бы перевернуть это рассуждение и сказать, что если какое-либо твердое тело охладить или нагреть, то его возвращение в естественное состояние было бы простым, точно так же, как если бы кто-то сделал его более или менее плотным. Ведь разогреть застывшее, охладить разогретое, сделать менее плотным уплотнившееся и уплотнить ставшее недостаточно плотным несложно, а вот удалить липкую или плотную жидкость, скопившуюся в мясистых частях тела, весьма трудно. И действительно, если нелегко очистить грязь из сосудов, которые открыты, неужели это легко будет сделать из мясистых частей? Так что весьма дурно рассуждение о том, что болезни, причина которых лежит в жидкостях, лечатся проще, чем болезни, причина которых в твердых частях. Ведь, когда речь идет об излишке содержимого сосудов во всем теле живого существа – о том, что мы называем переполнением в узком понимании, – это, действительно, можно вывести быстро, и больной избавится от последствий этого. Если же имеется какое-либо дурное качество или порча жидкостей, человека невозможно вылечить от него посредством обильного удаления жидкости. И действительно, на деле наблюдается именно это: многие, ощущавшие тяжесть в теле или натяжение, немедленно избавлялись от своих симптомов в результате кровопускания, у тех же, кто страдал из-за порчи жидкостей, болезнь длилась по месяцу и более, так как мы не имели возможности выпустить всю дурную кровь сразу и залить вместо нее хорошую. Ведь хорошая кровь в теле человека рождается от хорошо обработанной пищи. Если просто давать больному правильную пищу, то есть опасность, что уже имеющиеся в теле дурные жидкости заразят и хорошие, так что вылечить можно не при любой порче жидкостей, но лишь при такой, при которой тело еще остается крепким и силы его сохранены. В этом случае кровь еще не стала полностью отравленной и не способна заразить поступающее питание, но сама пересиливается им. Также в том случае, когда формируется избыток жидкости в отношении функции, его невозможно вылечить быстро, так как обильное выведение жидкости вредит функции. Об этом состоянии сказано в моем сочинении «О методе лечения». Так что редко можно показать, как больной становится здоровым сразу после выведения жидкости. Конечно, иногда бывает и такое, так что опыт подтверждает справедливость нашего рассуждения. Ведь некоторые сразу после выведения жидкости избавляются от того, что их обременяет, притом что ни один врач не мог определить их состояния и, даже если знал его, не мог быстро поставить диагноз. Поэтому и выходило, что большинство врачей оказывались глупцами, а предводителем хора глупцов, по правде сказать, оказывается Юлиан, который не имеет никакого опыта во врачебном искусстве и которого писания изобличают как человека в высшей степени наглого. Мы же часто на практике показывали, что больные немедленно выздоравливали сразу после устранения обоих видов переполнения. Под обоими видами я понимаю переполнение в отношении объема сосудов, которое также называют избытком, и переполнение в отношении функции, которое не устраняется одновременно с удалением жидкости. Все это можно научиться лечить, как умеют люди опытные, если начать тщательно осматривать и изучать больных.

8. Теперь давайте рассмотрим, каким образом Юлиан пользуется рассуждениями Асклепиада, а именно его знаменитым тезисом о том, что каждое из очищающих лекарств не выводит соответствующую жидкость, но производит ее. Я кратко говорил об этом в конце сочинения «Об элементах, согласно Гиппократу», а также в первой книге сочинения «О естественных функциях», в дальнейшем же, по просьбе моих друзей, посвятил этому целую книгу – сочинение под названием «О силе очищающих лекарств». Все рассуждение желающий может узнать из этих сочинений, на писания же Фессала я отвечу здесь, приведя их дословно: «Итак, возьмем хорошо сложенного атлета, которого выберут они сами, плоть тела которого пребывает в естественном состоянии, то есть здорово и нетронуто болезнями, дадим ему очистительное средство и покажем, что выделения будут сильно испорченными. Затем сделаем вывод – и никто не сможет возразить на него и сказать что-либо против, – что эти чрезвычайно жесткие и испорченные выделения – это не то, что было в атлете до принятия очистительного лекарства, потому что он был вполне здоров. Так что нам ничего не остается, как признать, что из-за лекарства произошли две вещи: во-первых, материя изменилась и испортилась, а во-вторых, она выделилась, со рвотой или через желудок». Таково рассуждение Фессала; послушайте же, в свою очередь, наш ответ, состоящий в том, что выделение любой жидкости у здорового человека может быть в равной мере и доказательством того, что эта жидкость образовалась в нем только что, и того, что эта жидкость имелась в нем ранее. Так что он зря сказал, что остается только одна из этих возможностей: ни одна не опровергнута и не доказана им. *** Если же они давали что-то, расслабляющее желудок, то это у них не было лекарство. И вот этот бесстыдный Терсит говорит: «даем и показываем» – а сам никогда не давал, и не показывал, и не наблюдал, как кто-либо другой давал и показывал. Я же не таков, чтобы дерзать говорить или писать о том, чего я не делал, но, сначала показав то или иное явление на деле, затем объясняю его в соответствии с медицинской наукой, подтверждение чему можно услышать и от тех, что из стада Фессала: сколько раз я, произведя страдающим водянкой очищение посредством выводящего воду лекарства, демонстрировал, что у них уже растянут желудок, скольким больным желтухой я дал средство, выводящее желчь, и тотчас вылечил их от желтухи. Однако Юлиан не видел ничего из этого и ничего подобного. «Я даю, – говорит он, – сильному атлету очищающее средство и показываю…». Надо думать, что человеку, исполненному такой глупости, кажется последовательным давать очистительное средство здоровому атлету, но не давать его ни страдающим водянкой, ни больным желтухой, ни меланхоликам, ни больным так называемой слоновьей болезнью, ни больным раком, ни обремененным язвами, или рожей, или какой-либо другой болезнью, вызванной дурными соками. Однако довольно говорить о его глупостях. Ведь если кто-нибудь попытается высказать все, что Юлиану по заслугам следовало бы выслушать, ему бы потребовалась не одна или две, но множество книг.